Бессмысленно строить из себя кисейную барышню, подумал он, вздохнул и позволил сфинктеру мочеточника расслабиться. Однако в этот самый момент звезда почему-то исчезла, а на ее месте, прижавшись носом к стеклу, неожиданно возникла чья-то физиономия. Через окно из-под грязноватой повязки на голове на него скалилась смуглая семитская рожа. Верлин моментально сделал шаг назад, вместо писсуара оросив своей влагой обшитую бамбуком стену.
– Террорист! – завопил он и грохнулся в обморок.
Никто не услышал его крика. Роланд Абу Хади и его жена Набила были в кухне: он мыл тарелки, она готовила кофе и десерт. За обеденным столом Пэтси и Эллен Черри увлеченно болтали – им впервые представилась возможность от души поговорить с глазу на глаз. День они провели в хождении по магазинам, таская за собой Верлина и его кредитные карточки, а затем, немного вздремнув и приняв ванну – каждая в своем отеле, – собрались за долгим рождественским ужином.
У праздничного ужина было больше поводов состояться, нежели на теле Бадди Винклера фурункулов. Начать с того, что на страну одновременно свалились Рождество и Ханука. Не следует также забывать, что для Пэтси и Верлина это был их первый приезд в Нью-Йорк. Кроме того, ресторан недавно получил уведомление главы городской полиции, что заведение может быть заново открыто для посетителей – после ноябрьского теракта, когда «И+И» обстреляли из проезжавшей мимо машины, полиция распорядилась временно закрыть ресторан. И в завершение, что отнюдь немаловажно, накануне Спайк Коэн выписался из больницы. Более того, предполагалось, что Спайк присоединится к ним за праздничным столом. Первую половину вечера он намеревался провести с сыном, отмечая Хануку, после чего поймать такси в «И+И». Однако уже наступила полночь, а Спайка все не было. Все пришли к единому мнению, что празднование Хануки его порядком утомило, и его уложили спать. Оставалось только надеяться, что с ним все в прядке.
Разговор за столом вращался вокруг ранения Спайка и насилия в целом. Верлин замучил всех своими параноидальными вопросами, на которые у Абу неизменно находились философские ответы. Но стоило матери с дочерью остаться одним, как разговор тотчас переключился на романтические темы.
– Пока папы нет, я покажу тебе первое письмо Бумера, – сказала Эллен Черри. С этими словами она извлекла из тонюсенького авиаконверта листок или два с нацарапанными карандашом полудетскими каракулями. – Он пишет в основном про Иерусалим. Вот послушай: «Здесь город построен на городе, а поверх них, по словам Бадди, будет возведен еще один, на этот раз последний – Новый Иерусалим. В Иерусалиме вас кидает из одной культуры в другую, а потом назад. Яркие самобытные культуры сталкиваются здесь на каждом углу. В Израиле живут самые лучшие и самые ужасные люди на земле. Твердолобые безумцы, размахивающие автоматами «узи», махровые фанатики любой окраски и веры. То вдруг встречаешь людей таких кротких и добросердечных, что хочется плакать, а рядом видишь таких закосневших в своей ненависти – что хоть волком вой. И почему-то такая косность обычно свойственна самым зашоренным.
А вот послушай, что дальше: «На первый взгляд может показаться, что люди здесь живут, привязанные к земле, что мне в принципе нравится. Только на самом деле они не привязаны к земле, даже если на ней трудятся. Потому что их мысли, их души устремлены куда-то в небо. Если верить Бадди, то выходит, что в один прекрасный день Иерусалим воспарит к небесам. Но я тебе вот что скажу – этот город и без того уже парит в облаках».
Одну минуточку… Он еще немного пишет об этом дальше, потом говорит, как хорошо обстоят дела с его музейным проектом. А вот в этом месте намекает, что ждет не дождется, когда мы снова будем вместе. Правда, скорее всего не раньше Дня Благодарения. Вот и все. Это его первое письмо.
Эллен Черри посмотрела на мать, что та скажет, но Пэтси только улыбнулась и пожала плечами.
– Ну ладно. А сейчас я покажу тебе второе. – И Эллен Черри открыла второй конверт. – Мама, ты не хочешь еще стаканчик вина? Папа не узнает.
– Нет, нет, спасибо. Я не привыкла пить алкоголь. Меня от него развозит.
– Как хочешь. Ладно, читаю. «Привет, детка-конфетка!» Нет, ты когда-нибудь слышала нечто подобное? В этом весь Бумер Петуэй. Итак, «Привет, детка-конфетка. Это безумное место навело на меня порчу. Порой оно меня завораживает, порой меня от него тошнит. То ощущаешь себя таким чистым и окрыленным, а в следующее мгновение будто тебя по уши вывалили в дерьме. И все потому, что этот Иерусалим аждо противности священный. Сдается мне, что, живя в священном городе, люди легко набираются либо ненависти и злобы, либо доброты. Глядя на здешних религиозных фанатиков, я чувствую, как мне становится не по себе. Мне вообще немного не по себе от этого города, как бы прекрасен он ни был. Надеюсь, ты помнишь, как я реагирую на вещи, которые меня пугают. Я должен непременно с ними разобраться».
Так. Посмотрим. Об этом прочту чуть позже. Я тут немного перескочу, потому что папа сейчас вернется. Да и вообще читать почерк Бумера сущая пытка. Он тут пишет, что познакомился с одним израильским скульптором, чьи произведения представлены в той же экспозиции, что и работы самого Бумера. Этот скульптор живет на кибуце недалеко от Иерусалима. Это что-то вроде специального кибуца для художников, там у них есть даже своя литейная мастерская, и им позарез требуется опытный сварщик, потому что того, который у них был, призвали в армию. Естественно, Бумер предложил свои услуги.
– Как, однако, благородно с его стороны!
– Не спорю. Вот только не знаю, заметила ты или нет, что он ни разу не обмолвился о том, кто этот скульптор – мужчина или женщина.
– Ах, прекрати!
– Ладно, это я так, ради прикола. Но послушай дальше. «Из-за того, что надо помочь тут на кибуце, вынужден буду задержаться здесь еще на месяц-другой и поэтому не знаю точно, когда вернусь в Нью-Йорк. В любом случае все шло к тому, что я здесь подзастряну. Пару дней назад Бадди отвалил мне кучу денег и попросил об одной услуге – чтобы я еще немного побыл в Иерусалиме. Сказал, что поручает мне одну секретную миссию».
Эллен Черри бросила письмо на бамбуковую подстилку.
– Что все это значит, хотела бы я знать.
– Даже не представляю, – ответила Пэтси. – Бад последнее время трепался, как он со своими евреями устроит Армагеддон. Но что-то с трудом верится. Завтра мы с ним встречаемся, и я обязательно спрошу у него.
– Дядя Бад бессовестно манипулирует Бумером. Следует отдать ему должное, в этом он мастер. Секретная миссия! Что за чушь!
– Да, он большой любитель шпионских историй.
– В любом случае, мама, скажи, что ты думаешь по этому поводу. Бумер пишет, что намерен остаться, чтобы «разобраться» с Иерусалимом, потому что ему, видите ли, хочется привыкнуть к тому, что его пугает. Кстати, таких вещей не так уж и много. Но он обманывает самого себя, говоря, что это и есть та самая причина. Потому что, уверяю тебя, на самом деле ему страх как не хочется возвращаться в Нью-Йорк, где ему придется разбираться со мной, Ультимой Соммервель и своей потрясающей карьерой в искусстве. Вот чего он боится больше всего на свете.
Розовыми наманикюренными ноготками – стоило ей накрасить их перед ужином, как Верлин вспылил и обозвал жену Иезавелью, – Пэтси поцарапала засохшие желтые пятна тахими на скатерти.
– Если тебе небезразлично мое мнение и ты его действительно хочешь знать, что ж, скажу. Запомни, проблема Бумера заключается в следующем: он тебя любит, но ты ему не нравишься. Ему нравится эта самая Ультима, но он ее не любит. И еще он понимает, что никакой он не художник. В общем, парень настолько запутался в своих проблемах, что с ними он отлично вписывается в Ближний Восток.
– Не он один такой. Всем художникам кажется, что они дурят публику – за исключением разве что тех, кто действительно это делает. Вот мне, например, сейчас нравится строить из себя официантку, что не так оскорбительно по отношению к людям. Ладно, ты, главное, скажи мне – тебе действительно кажется, что я не нравлюсь Бумеру?
Но Пэтси не успела ответить на ее вопрос, потому что ведущая в кухню дверь внезапно распахнулась, и оттуда выскочил Роланд Абу Хади, а вслед за ним какой-то взволнованный человек с забинтованной головой.
– Черри! – крикнул Абу. – Ты знаешь, где твой отец? Спайк видел, как кто-то упал в обморок в туалете.
– Мистер Коэн?! Что?!
И вся компания устремилась в мужской туалет. Там они нашли Верлина. Он уже пришел в себя и поднялся на ноги, хотя был по-прежнему бледен как полотно и напуган. А его ширинка открыта четырем ветрам, семи морям, двенадцати апостолам и девяноста девяти бутылкам пива.
После долгих объяснений, за которыми последовали не менее длительные извинения – за это время у Набилы растаяла дондурма, а кофе закипел, сделавшись похожим на тракторное топливо, – выяснилось, что же в действительности произошло.
Спайк Коэн, все еще с перевязанной головой – чтобы заделать в черепе недавние дырки от пуль, ему пришлось перенести операцию, – приготовил для ресторана специальный подарок. А чтобы эффект получился действительно неожиданным, то, захватив для подмоги сына и пару его приятелей, решил тайком пронести подарок в заведение через кухню. Они уже затащили сюрприз на задний двор, который «Исаак и Исмаил» делил с соседним индийским ресторанчиком. А поскольку в кухне не было окон, Спайк попросил сына подсадить его к окну в мужском туалете. Оттуда он надеялся выяснить, где в данную минуту находится Абу. Вроде бы все предельно просто. И не стоило ни шишки на голове Верлина, ни противной коричневой жижи на дне кофейника.
Спайк долго тряс Верлину руку и отпустил комплимент в адрес лодочек Пэтси.
– Дорогая моя, вот уж не знал, что у вас на юге можно раздобыть пару таких шикарных туфель!
После чего все высыпали во двор, где замерли, раскрыв от неожиданности рты. Там стоял огромный, суперсовременный, супернавороченный и супердорогой телевизор с экраном в шесть футов по диагонали. Внутри этого чуда техники был установлен не то новый чудо-кинескоп, не то чудо-проектор, который обеспечивал просто потрясающую по качеству видеокартинку. Спайку доставили эту махину прямо из Токио, и во всем Нью-Йорке не было ни одного телевизора, способного тягаться с этой чудо-техникой.
– Черт побери! – воскликнул Верлин. Он уже успел немного оправиться от шока. – Да на этой игрушке можно пересчитать все до последней капли пота, летящие со взмыленного четвертьзащитника. Или зубы у Тома Лэндри.
На то, чтобы настроить телевизор, ушло около часа, а если бы не Верлин, то и больше бы. Инженера поставили во главе проекта, и он взялся за порученное дело со всей ответственностью и энтузиазмом. Когда же зверь-машину наконец отрегулировали, все расселись по своим местам и посмотрели вторую часть «Этой чудесной жизни». После чего во всем ресторане не осталось и пары сухих глаз.
Хотя на протяжении всей осени обеденный зал «И+И» фактически пустовал, бар ресторана успел привлечь небольшую группу постоянных посетителей, главным образом холостяков или пресыщенных супружеским счастьем мужей из числа работников комплекса ООН. Они приходили сюда под вечер выпить маккавейского пивка или пожевать фалафеля. Автоматная очередь положила конец и этому, однако Спайк надеялся с помощью гигантского телевизора не только вернуть в заведение старых клиентов, но и заманить новых. Имей он тогда представление, до какой степени телевидение повлияет на их жизнь, пусть даже и косвенно, он бы лил слезы в эту ночь отнюдь не потому, что на Джимми Стюарта снизошло озарение.
Был уже третий час ночи, и, как то водится, народ уж начал усиленно зевать. И тогда было решено, что пора накинуть легкие пальто, пожелать друг другу веселого Рождества и разойтись по домам. Абу обнял на прощание Эллен Черри и неожиданно вспомнил про одну вещь.
– Погоди, чуть не забыл. Твоя ложечка.
– Ложечка?
– Нуда, ложечка. Та, что лежала в пакете с едой. Полицейские не стали ее брать с собой.
– Не понимаю, о чем вы, мистер Хади. У меня в пакете не было никакой ложечки.
– В ту ночь, когда нас обстреляли. Вспомнила? Ты уронила свой пакет, и все полицейское подразделение бросилось на землю. Должно быть, это была твоя собственная ложечка – уж больно маленькая и почерневшая. У нас в ресторане таких нет. Как бы то ни было, я не поставил в труд вернуть ей первозданный вид. Кстати, Пэтси, тебе должно быть стыдно. Почему ты не довела до сведения дочери, что столовое серебро полагается чистить?
С этими словами Абу повернулся и прошествовал на кухню. У Эллен Черри от недоумения отвисла челюсть – что бы все это значило?
– Понятия не имею, о чем он. – Она обняла и поцеловала Спайка Коэна, а затем прошептала ему на ухо: – Знаешь, как ты порадовал отца этим своим большим телевизором! Это первая вещь в Нью-Йорке, которая не была ему противна.
– Никогда не говори про отца непочтительных вещей, – предупредил ее Спайк и впился в нее пронзительными зелеными глазами. По сравнению с белым бинтом на голове они казались поистине изумрудными. – А после Нового года, моя милая маленькая художница, я найду для тебя хорошую галерею.
– Официантка, – поправила она его, – моя маленькая официантка.
И тут из кухни вернулся Абу, неся малюсенькую, начищенную до блеска ложечку. Эллен Черри взяла ее, чтобы получше рассмотреть, и с каждой секундой рот ее от изумления открывался все шире. Перед ней промелькнула вся жизнь, ее даже дрожь пробрала.
– Какими судьбами?
Сумей волосы у нее на голове распутаться, они бы точно встали дыбом.
Что касается Ложечки, то она была несказанно рада этой встрече. Хотя, побывав в ласковых и нежных руках Абу, она уже успела вкусить райского блаженства и теперь вся сияла и лучилась. О Боже, с каким редкостным мастерством и заботой Абу ее намыливал, обливал водой, натирал – одного этого было достаточно, чтобы ощутить себя на седьмом небе от счастья.
На следующий день Эллен Черри могла с тем же успехом прийти на рождественский гала-концерт в мюзик-холле Радио-Сити с черной повязкой на глазах. Она не обращала никакого внимания на девиц из кордебалета, отплясывающих в своих коротеньких костюмчиках Сайта Клауса – ее преследовали те же самые мысли, что не дали ей уснуть накануне.
Нет, конечно, она могла ошибаться, полагая, что тогда забыла ложечку в пещере. Но с другой стороны, как можно более полутора лет не замечать присутствия вещи у себя в доме? Никак нельзя. Если, конечно, ложечку не спрятал Бумер по какой-то ведомой только ему причине – не иначе как чтобы сыграть над ней свою очередную идиотскую шутку. Мог он это сделать? Запросто, с него станется. Но с другой стороны, надо признать: чего Бумер никак не мог сделать – так это подсунуть ложечку ей в пакет с едой, поскольку в данный момент он зависает на кибуце в окрестностях Иерусалима. Или здесь не обошлось без вмешательства потусторонних сил? Или, может, все гораздо проще – она сходит с ума?
Родители были того мнения, что она зря терзает себя вопросами. По их словам, со временем неожиданному возвращению ложечки наверняка отыщется логическое объяснение.
– Дорогая моя, ты делаешь из мухи слона, – сказал ей отец. – Это все твое искусство.
– Успокойся, детка, – вторила ему Пэтси. – Чудеса и столовое серебро – вещи несовместимые.
После концерта они поймали такси и поехали к ней в ее квартирку в «Ансонии», где их ждали подарки и праздничный ужин. Пока они ехали в такси, Пэтси была почти столь же рассеянна, что и ее дочь.
– Если бы я не бросила занятия танцами, глядишь, сейчас бы тоже отплясывала не хуже этих – сказала она со вздохом куда-то в пространство.
Поскольку было Рождество, Верлин не стал читать ей мораль по поводу неподобающих мыслей.
– Ты слишком маленького роста, – сказал он, укоризненно посмотрев на нее, и покачал головой.
Дверь им открыл Рауль Ритц – по случаю Рождества его шапочку-таблетку украшала веточка омелы. Эллен Черри не стала терзаться сомнениями. Подскочив к нему, она жадно его поцеловала – так жадно и страстно, что язык ее не удержался и проник Раулю в рот почти под самый корень. Чресла ее при этом зигзагом пронзила горячая молния, от которой у нее наверняка расплавились трусики. Ей показалось, что она явственно ощутила, как они капают у нее по ногам. Она бы точно пригласила Рауля наведаться к ней вечерком в гости, когда у него закончится смена, если бы не мучившая ее тайна блудного столового прибора. Вот почему Эллен Черри оставила в покое швейцара и повела родителей к лифту. Ей не терпелось убедиться, что ложечка на месте.
– Felices Navidades, миз Чарльз, – крикнул ей вслед Рауль и провел своим желтым от никотина и заскорузлым от гитарных струн пальцем по губам, словно проверяя вкус ее поцелуя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63