К ней булавками были приколоты десятки рисунков, у некоторых завернулись углы, и все это придавало комнате неряшливый вид. Ее чертежная доска стояла у окна, и на ней тоже было несколько незаконченных рисунков. Рядом стоял мольберт и старый сервировочный столик с красками и кистями. Остальные ее вещи – большие листы картона и бумаги для рисования, холсты, кисти, банки с гипсом, бутылки со скипидаром и фиксатором, коробки с обрезками ткани, большие пластмассовые банки с сухими красками и жестяные банки из-под кофе с карандашами для Адама – были аккуратно расставлены на полках, которые они с Джо повесили на южной стене. В комнате пахло деревом, льняным маслом и скипидаром, и от нее самой, от ее волос и одежды тоже всегда исходил этот же запах, как будто это были духи, которыми она постоянно пользовалась.
Лорел села на высокий табурет перед чертежной доской и начала пристально вглядываться в рисунок, на котором было изображено созвездие Единорога, мерцающее в лучах серебристого света.
У нее было несколько замыслов следующего рисунка, и ей хотелось сделать зарисовки, пока она их помнила. Она вырвала чистый лист из блокнота, посмотрела на него и вдруг почувствовала, что не знает, что рисовать. Через несколько минут она согнула руки и облокотилась на наклонную поверхность стола. Глядя через окно в осенний сад с его голыми яблонями и пожелтевшими стеблями малины, она вдруг ощутила прилив усталости. То же самое она испытывала во время беременности: сонливость и оцепенение.
Лорел почувствовала, что у нее сдавило грудь. Дети… все трое. Хотя они были совсем крошечными, как булавочная головка, но они не казались ей маленькими и незначительными. Во всяком случае, каждого из них она представляла розовощеким ребенком. И каждый раз потеря казалась ей ужасной, такой же ужасной, какой была бы потеря Адама. Дети Джо.
Если бы она смогла родить хотя бы одного из них, то сейчас все было бы совсем по-другому между ней и Джо.
Нет, это несправедливо, он любил Адама так же сильно, как он любил бы любого другого ребенка, даже своего собственного. Нет, она не могла сказать, что отдаление произошло из-за ее выкидышей.
Лорел почувствовала, что ее затошнило, и она глубоко вздохнула, чтобы заглушить спазм. Может быть, она это преувеличивает? Ведь были и хорошие времена.
Их путешествие на Барбадос, во время которого беспрерывно шел дождь, но они были этому рады. Они все время сидели дома, пили ромовый пунш, занимались любовью и ели сладкие бананы, почти такие же мелкие, как ее большой палец.
Она вспомнила тот день, когда наверху в спальне лопнула труба и вода протекла сквозь потолок на ее уже законченные рисунки к новой книжке. На эти рисунки она потратила долгие недели каторжного труда. Они все были испорчены так, что восстановить их было невозможно. И хотя Джо изо всех сил старался успокоить ее, она была безутешна. Ничто не могло развеселить ее, думала она. Даже обед у Ривки, на который ей очень хотелось пойти. Дело было в пятницу вечером, в праздник Шаббат, день отдыха и веселья… но ей вовсе не хотелось ни радоваться, ни веселиться. Тем не менее она надела красивое платье, принарядила Адама и они пошли. Они сидели за столом в доме Ривки, окруженные ее детьми и внуками, и слушали, как муж Ривки шутил, что если их семья не перестанет расти, то в следующем году для обеда по случаю Шаббата им придется снять стадион «Янки».
А затем после молитвы произошло нечто необычное. Джо, сидевший рядом с ней, кашлянул и сказал:
– Есть одна молитва, которую я хотел бы прочесть по-английски. Можно мне это сделать?
Мистер Груберман в своей богато расшитой ермолке и строгом черном костюме был явно удивлен, но кивнул:
– Конечно, конечно, начинайте.
– Это из Книги притчей Соломоновых. – Джо нашел необходимую страницу в маленьком молитвенника который им дала Ривка, где был и английский перевод, и оригинальный текст на иврита и начал с чувством читать: «Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов. Уверуй в нее сердце мужа, и не останется он без прибытка. Она воздаст ему добром, а не злом во все дни жизни своей».
При этом чтении у Лорел сжалось сердце и на глаза навернулись слезы. Она забыла об испорченных рисунках. Сейчас для нее важно было лишь присутствие сидящего рядом с ней человека. Его красивый профиль на фоне мягкого света свечей, его тихий голос, заполнивший комнату, как красивая музыка. «Он любит меня, – подумала она, внутренне радуясь. – Он любит меня!»
Сейчас, спустя несколько лет, сидя в своей студии с заново оштукатуренным и покрашенным потолком, где уже не было видно и следа водяных подтеков, Лорел совсем не была уверена, что Джо любит ее.
Она опустила голову на руки и закрыла глаза.
Она так устала. По правде говоря, она нуждалась в том, чтобы Адам заснул, гораздо больше, чем он сам. Он всегда жаловался, что днем спали только маленькие дети… и, возможно, был прав. Но кроме тех дней, когда Адам был в школе, это было единственное время, когда она могла работать. Нужно было еще столько сделать: две иллюстрации для книги Мими к следующей неделе… а она еще даже не начала рисовать обложку. И книга Джорджии Миллбурн в «Литтле», Браун позвонил вчера дважды и попросил сделать пробные рисунки для «Мешка с костями». Она обещала сделать их до конца недели, но как?
И зачем она согласилась шить это платье для Энни? Почему ей всегда хотелось сделать что-нибудь приятное своей сестре? Иногда можно было подумать, что она старается загладить свою вину. Но какую? Нет, не за Джо. Он сам пришел к ней. Разве нет?
И Энни тоже не была виновата. Энни была великолепна. Она так хорошо относилась к Адаму. А иногда она была такой… такой захватывающе радостной. Она врывалась, как ураган, в дверь, цокая каблуками, сверкая золотыми серьгами, оставляя за собой шлейф терпких духов, бегала из комнаты в комнату, раздавая поцелуи, подарки, комплименты и советы. Когда приходила Энни, Адам начинал беситься, становился буйным и неуправляемым… потом, через полчаса после ее ухода, он валился с ног. Она находила его в спальне лежащим, свернувшись клубочком, на ковре среди разбросанного «Лего» или в гостиной на кушетке. Проснувшись, он начинал капризничать, беспрерывно спрашивая, когда придет Энни, до тех пор, пока Лорел не начинала кричать на него.
Она понимала его. После ухода Энни все вокруг начинало казаться однообразным. Дом с его яркими стегаными одеялами и плетеными панно, мебель из ошкуренной сосны и оловянные кувшины с сосновыми и кедровыми шишками казались поблекшими, как выцветшие занавески, которые слишком долго висели на солнце. От присутствия Энни даже воздух, казалось, начинал сверкать, как шампанское, – даже от одного аромата этого воздуха, казалось, наступало опьянение, но, как только за Энни закрывалась дверь, все опять становилось обыденным.
Чувствовал ли Джо то же самое? Должно быть… да. Иногда Лорел испытывала ужасную ревность, думая о том, что Джо испытывал по отношению к Энни. Замечая, как он краснел в ее присутствии, как он весь заводился и каким становился счастливым, Лорел была готова исчезнуть, провалиться сквозь землю. Ей приходилось убеждать себя, что она тоже была интересным и жизнедеятельным человеком. Кроме того, что она делала все и в доме, и в саду, занималась с Адамом, две иллюстрированные ею книги были удостоены приза Калдекотти. О ее выставке в галерее Робсона на Спринг-стрит было написано две положительные и одна хвалебная рецензии, и она даже продала шесть своих рисунков по этим сумасшедшим выставочным ценам, причем один – маленькому музею, расположенному в окрестностях Филадельфии. Она шила себе почти все платья, сама пекла хлеб и очень хорошо готовила. Так почему она чувствовала себя такой второстепенной?
Для этого не было никакой причины… За исключением того, что ее муж, казалось, обожал Энни… в то время как по отношению к ней он был просто внимательным.
«Слава Богу, что у него роман не с Энни, – подумала она. – С другой женщиной она сможет справиться… но с Энни. Боже, только не это».
Она опять вспомнила Джо и хорошенькую рыжеволосую женщину, которая издалека была очень похожа на Энни. Она ощутила боль в животе, такую сильную, как во время выкидыша.
Надо это прекратить. Она должна перестать мучить себя и спросить Джо. Может быть, этому есть абсолютно невинное объяснение и, когда он расскажет ей об этом, она сама удивится своей глупости.
Но исправит ли это все остальное? Миллион раз она украдкой видела, как он обреченно смотрит в пустоту, как будто несет на своих плечах непомерную ношу и ему некому довериться. Но ведь, черт побери, она должна быть его ближайшим другом. А ночи, когда она лежала рядом с ним на кровати, сгорая от желания и молясь о том, чтобы он начал ласкать ее! Однажды, заикаясь от смущения, она спросила, все ли с ним в порядке, или, может быть, ему хотелось чего-нибудь более привлекательного, чем жена, которая большую часть времени ходит дома в джинсах и футболке и даже не помнит, когда в последний раз подкрашивалась. И Джо… Он был так поражен, что сразу обнял ее и был так нежен с ней, что она потом плакала, но совсем не от радости. Сейчас она испытывала то же самое, что ощущала вначале, что он принадлежит ей, но не целиком, и от этой мысли у нее опять защемило сердце.
Но даже если у него не было романа с этой женщиной, в какой-то мере он уже бросил ее. Но как можно быть брошенной кем-то, кто никогда не принадлежал тебе до конца?
Боже, что ей делать? Что могла она сделать? Ждать любимого человека, как ждет подруга ковбоя, надеясь, что в один прекрасный день он вернется к ней опять. Но была ли она настолько покорной и терпеливой?
Но что могло быть для нее ужаснее… чем потеря Джо? Она любила его столько, сколько помнила себя. Она выросла, любя его. Как могла она от этого отказаться? Может ли быть, что ее чувство к нему угаснет так же, как угасло его чувство к ней?
«Энни. Что бы сделала она, если бы была на моем месте?»
О Боже, почему ее мысли опять возвращаются к Энни? Энни. Энни. Энни. Это ее жизнь. И она не нуждается в Энни, в ее вмешательстве в их жизнь. «Помнишь, как она взвилась до потолка, когда ты ей сказала о Вэле?»
Однажды во время обеда в маленьком индийском ресторане на Третьей авеню Лорел мимоходом сказала своей сестре, что получила письмо от Вэла, в котором он пишет, что хочет увидеть ее и познакомиться со своим внуком, – Адаму тогда было два года, – и что она пригласила его ненадолго приехать.
– Как ты можешь? – Энни бросила вилку на тарелку так резко, что раздался громкий звон, и уставилась на нее. – Как тебе пришло такое в голову?
– Адам имеет право знать своего дедушку, – спокойно, но твердо сказала ей Лорел. – Даже если Вэл и пьяница.
– Пьяница? И это все? Боже, Лорел, я бы ни за что не оставила его одного в доме. Как ты можешь быть уверена, что он ничего не стащит?
– Например, что? Ты говоришь так, как будто он какой-то закоренелый преступник. Он совсем не такой. Честно говоря, я жалею его. У него ведь никого не осталось. Никого, кроме Адама и меня.
– Итак, ты собираешься заполнить этот пробел?
Лорел пристально посмотрела на Энни и впервые увидела, что, несмотря на свою непроницаемую броню, внутри Энни совершенно беззащитна.
– Это не соревнование, – сказала она. – Энни, я не хочу сказать, что он для меня важнее тебя… или что ты поступила неверно, когда увезла меня.
Услышав это, Энни замолчала, но по напряженному выражению ее лица Лорел поняла, что Энни не была полностью убеждена.
Но Вэл прилетал не часто. С того первого раза он прилетал только дважды. Правда состояла в том, что у Вэла не было денег на билеты на самолет, но Лорел не сказала об этом своей сестре.
Лорел представила себе, как бы разозлилась Энни, если бы узнала, что она посылала деньги своему отцу. Не очень много и не очень часто, обычно чеки на небольшие суммы так, чтобы Джо не заметил и не начал ее расспрашивать. Это началось очень давно, когда Вэл позвонил и кротко пожаловался, в каком ужасном положении он находится, конечно, только временно, и спросил, не могла бы она «одолжить ему денег», чтобы он смог перебиться до тех пор, пока дело, которое он сейчас проворачивает, не принесет доход.
И хотя «дела» Вэла, казалось, никогда не приносили дохода и деньги он никогда не возвращал, Лорел ничего не имела против. Она жалела Вэла… но в то же время почему-то чувствовала свою вину. Как будто она была частично виновата в том, что он так опустился, хотя знала, что ее вины в этом не было.
Странно, но по кому она действительно очень скучала, так это по Руди. Она не ответила ни на одно из сотен присланных им писем, а когда он звонил, всегда тут же вешала трубку, и все же при воспоминании о своем дяде у нее в горле всегда появлялся комок. Она знала, что должна ненавидеть его за то, что он сделал… но сна осознавала, что он лгал ей о Вэле, а потом о той паре, которая хотела усыновить Адама, совсем не потому, что хотел причинить ей зло… Он не хотел сделать ей больно. И в некотором роде он оказал ей услугу, ведь так? Если бы не дядя Руди, то она, возможно, отдала бы Адама кому-нибудь другому. Когда она представляла себе, на что была бы похожа ее жизнь, если бы не было Адама, ей становилось дурно.
Лорел очень нужно было с кем-нибудь поговорить. Рассказать ли ей Энни о Джо? Она чувствовала, что если не поговорит с кем-нибудь, то не выдержит.
А что, если Энни сможет ей помочь?
Лорел выпрямилась и кусочками клейкой ленты начала прикреплять чистый лист плотной бумаги для рисования к поверхности стола. Угольным карандашом она сделала наброски Единорога, но не обычного Единорога – у этого единорога были крылья переливающиеся, как радуга, разными цветами, и он летел среди звезд, устремляясь вверх.
– Я думаю, надо сделать чуть короче, – сказала ей Энни. – Чуть выше щиколотки.
Лорел, стоявшая на коленях на ковре, вынула булавки, которые держала зубами.
– Я могу сделать его совсем коротким, если ты хочешь, – усмехнулась Лорел. – Я слышала, что мини опять входит в моду.
– Возможно, в журнале «Вог»… но не для меня. Разве недостаточно того, что будет видна почти вся моя спита. Кроме того, это не конкурс на лучший купальник. Я хочу, чтобы судьи обратили внимание на мои конфеты, а не на мои ноги.
Лорел посмотрела на Энни:
– Им понравятся твои сладости. Из-за чего ты волнуешься?
– Из-за всего. – Она улыбнулась, но Лорел заметила, как она инстинктивно поднесла руку ко рту, прежде чем заставила себя опустить ее. Она, видимо, опять начала кусать ногти… это плохой знак. Но если бы не это, никто бы никогда не догадался, что Энни может хоть мгновение из-за чего-то переживать.
Лорел откинулась назад, посмотрела на свою сестру, выглядевшую восхитительно в этом платье, которое еще несколько минут назад было просто висящим на вешалке куском мягкого, как шелк, бархата, желто-золотистого цвета с медным отливом. Глубокий вырез, мягкие складки скрывали угловатые плечи Энни и увеличивали ее маленькую грудь. Спина, как шутила Энни, была низко вынута, но Лорел считала, что это было эффектно. Энни повернулась, чтобы можно было приколоть подпушку, и Лорел увидела, какая у Энни великолепная спина. Энни правильно делала, что носила короткую стрижку, она очень подходила к ее характеру: спокойному и практичному.
Энни стала настоящей красавицей. Но ее красота не была подобна красоте Грейс Келли… а скорее напоминала красоту Софии Лорен – у нее была экзотическая внешность, огромные глаза, которые, когда были подкрашены, казались еще больше, и пухлые губы с немодной вишневой помадой, которая, как ни странно, очень ей шла.
По сравнению с ней Лорел в своих старых джинсах и клетчатой хлопчатобумажной рубашке, ставшей мягкой, как байка, после многократной стирки, чувствовала себя невзрачной. А когда она в последний раз ходила в парикмахерскую… и красила ногти? Она носила ту же прическу, которую носила в школе и в колледже, длинные волосы с пробором посередине. Волосы спадали до середины спины. Сейчас они были собраны в «конский хвост» резинкой от утренних газет. Она посмотрела на свои руки. Ногти были испачканы красками, которые она смешивала для Адама. Она разрешила ему порисовать на своем мольберте, пока она вымеряла длину платья для Энни.
Энни нагнулась и дотронулась до плеча Лорел.
– Ты должна прийти, – сказала она, – тебе понравится. Там будет много людей, которых ты знаешь.
Она пожала плечами.
Энни уже не в первый раз приглашала ее. Лорел не знала, что делать. С одной стороны, ей хотелось доставить Энни удовольствие и поддержать ее в такой важный момент, но, с другой стороны, на приемах она чувствовала себя очень неуютно.
Она вспомнила последний костюмированный бал, посвященный двадцатой годовщине существования фирмы, поставляющей вино для ресторана Джо. Все эти суетливые люди, громко смеющиеся, старающиеся перекричать грохочущий оркестр, сильно раздражали ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Лорел села на высокий табурет перед чертежной доской и начала пристально вглядываться в рисунок, на котором было изображено созвездие Единорога, мерцающее в лучах серебристого света.
У нее было несколько замыслов следующего рисунка, и ей хотелось сделать зарисовки, пока она их помнила. Она вырвала чистый лист из блокнота, посмотрела на него и вдруг почувствовала, что не знает, что рисовать. Через несколько минут она согнула руки и облокотилась на наклонную поверхность стола. Глядя через окно в осенний сад с его голыми яблонями и пожелтевшими стеблями малины, она вдруг ощутила прилив усталости. То же самое она испытывала во время беременности: сонливость и оцепенение.
Лорел почувствовала, что у нее сдавило грудь. Дети… все трое. Хотя они были совсем крошечными, как булавочная головка, но они не казались ей маленькими и незначительными. Во всяком случае, каждого из них она представляла розовощеким ребенком. И каждый раз потеря казалась ей ужасной, такой же ужасной, какой была бы потеря Адама. Дети Джо.
Если бы она смогла родить хотя бы одного из них, то сейчас все было бы совсем по-другому между ней и Джо.
Нет, это несправедливо, он любил Адама так же сильно, как он любил бы любого другого ребенка, даже своего собственного. Нет, она не могла сказать, что отдаление произошло из-за ее выкидышей.
Лорел почувствовала, что ее затошнило, и она глубоко вздохнула, чтобы заглушить спазм. Может быть, она это преувеличивает? Ведь были и хорошие времена.
Их путешествие на Барбадос, во время которого беспрерывно шел дождь, но они были этому рады. Они все время сидели дома, пили ромовый пунш, занимались любовью и ели сладкие бананы, почти такие же мелкие, как ее большой палец.
Она вспомнила тот день, когда наверху в спальне лопнула труба и вода протекла сквозь потолок на ее уже законченные рисунки к новой книжке. На эти рисунки она потратила долгие недели каторжного труда. Они все были испорчены так, что восстановить их было невозможно. И хотя Джо изо всех сил старался успокоить ее, она была безутешна. Ничто не могло развеселить ее, думала она. Даже обед у Ривки, на который ей очень хотелось пойти. Дело было в пятницу вечером, в праздник Шаббат, день отдыха и веселья… но ей вовсе не хотелось ни радоваться, ни веселиться. Тем не менее она надела красивое платье, принарядила Адама и они пошли. Они сидели за столом в доме Ривки, окруженные ее детьми и внуками, и слушали, как муж Ривки шутил, что если их семья не перестанет расти, то в следующем году для обеда по случаю Шаббата им придется снять стадион «Янки».
А затем после молитвы произошло нечто необычное. Джо, сидевший рядом с ней, кашлянул и сказал:
– Есть одна молитва, которую я хотел бы прочесть по-английски. Можно мне это сделать?
Мистер Груберман в своей богато расшитой ермолке и строгом черном костюме был явно удивлен, но кивнул:
– Конечно, конечно, начинайте.
– Это из Книги притчей Соломоновых. – Джо нашел необходимую страницу в маленьком молитвенника который им дала Ривка, где был и английский перевод, и оригинальный текст на иврита и начал с чувством читать: «Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов. Уверуй в нее сердце мужа, и не останется он без прибытка. Она воздаст ему добром, а не злом во все дни жизни своей».
При этом чтении у Лорел сжалось сердце и на глаза навернулись слезы. Она забыла об испорченных рисунках. Сейчас для нее важно было лишь присутствие сидящего рядом с ней человека. Его красивый профиль на фоне мягкого света свечей, его тихий голос, заполнивший комнату, как красивая музыка. «Он любит меня, – подумала она, внутренне радуясь. – Он любит меня!»
Сейчас, спустя несколько лет, сидя в своей студии с заново оштукатуренным и покрашенным потолком, где уже не было видно и следа водяных подтеков, Лорел совсем не была уверена, что Джо любит ее.
Она опустила голову на руки и закрыла глаза.
Она так устала. По правде говоря, она нуждалась в том, чтобы Адам заснул, гораздо больше, чем он сам. Он всегда жаловался, что днем спали только маленькие дети… и, возможно, был прав. Но кроме тех дней, когда Адам был в школе, это было единственное время, когда она могла работать. Нужно было еще столько сделать: две иллюстрации для книги Мими к следующей неделе… а она еще даже не начала рисовать обложку. И книга Джорджии Миллбурн в «Литтле», Браун позвонил вчера дважды и попросил сделать пробные рисунки для «Мешка с костями». Она обещала сделать их до конца недели, но как?
И зачем она согласилась шить это платье для Энни? Почему ей всегда хотелось сделать что-нибудь приятное своей сестре? Иногда можно было подумать, что она старается загладить свою вину. Но какую? Нет, не за Джо. Он сам пришел к ней. Разве нет?
И Энни тоже не была виновата. Энни была великолепна. Она так хорошо относилась к Адаму. А иногда она была такой… такой захватывающе радостной. Она врывалась, как ураган, в дверь, цокая каблуками, сверкая золотыми серьгами, оставляя за собой шлейф терпких духов, бегала из комнаты в комнату, раздавая поцелуи, подарки, комплименты и советы. Когда приходила Энни, Адам начинал беситься, становился буйным и неуправляемым… потом, через полчаса после ее ухода, он валился с ног. Она находила его в спальне лежащим, свернувшись клубочком, на ковре среди разбросанного «Лего» или в гостиной на кушетке. Проснувшись, он начинал капризничать, беспрерывно спрашивая, когда придет Энни, до тех пор, пока Лорел не начинала кричать на него.
Она понимала его. После ухода Энни все вокруг начинало казаться однообразным. Дом с его яркими стегаными одеялами и плетеными панно, мебель из ошкуренной сосны и оловянные кувшины с сосновыми и кедровыми шишками казались поблекшими, как выцветшие занавески, которые слишком долго висели на солнце. От присутствия Энни даже воздух, казалось, начинал сверкать, как шампанское, – даже от одного аромата этого воздуха, казалось, наступало опьянение, но, как только за Энни закрывалась дверь, все опять становилось обыденным.
Чувствовал ли Джо то же самое? Должно быть… да. Иногда Лорел испытывала ужасную ревность, думая о том, что Джо испытывал по отношению к Энни. Замечая, как он краснел в ее присутствии, как он весь заводился и каким становился счастливым, Лорел была готова исчезнуть, провалиться сквозь землю. Ей приходилось убеждать себя, что она тоже была интересным и жизнедеятельным человеком. Кроме того, что она делала все и в доме, и в саду, занималась с Адамом, две иллюстрированные ею книги были удостоены приза Калдекотти. О ее выставке в галерее Робсона на Спринг-стрит было написано две положительные и одна хвалебная рецензии, и она даже продала шесть своих рисунков по этим сумасшедшим выставочным ценам, причем один – маленькому музею, расположенному в окрестностях Филадельфии. Она шила себе почти все платья, сама пекла хлеб и очень хорошо готовила. Так почему она чувствовала себя такой второстепенной?
Для этого не было никакой причины… За исключением того, что ее муж, казалось, обожал Энни… в то время как по отношению к ней он был просто внимательным.
«Слава Богу, что у него роман не с Энни, – подумала она. – С другой женщиной она сможет справиться… но с Энни. Боже, только не это».
Она опять вспомнила Джо и хорошенькую рыжеволосую женщину, которая издалека была очень похожа на Энни. Она ощутила боль в животе, такую сильную, как во время выкидыша.
Надо это прекратить. Она должна перестать мучить себя и спросить Джо. Может быть, этому есть абсолютно невинное объяснение и, когда он расскажет ей об этом, она сама удивится своей глупости.
Но исправит ли это все остальное? Миллион раз она украдкой видела, как он обреченно смотрит в пустоту, как будто несет на своих плечах непомерную ношу и ему некому довериться. Но ведь, черт побери, она должна быть его ближайшим другом. А ночи, когда она лежала рядом с ним на кровати, сгорая от желания и молясь о том, чтобы он начал ласкать ее! Однажды, заикаясь от смущения, она спросила, все ли с ним в порядке, или, может быть, ему хотелось чего-нибудь более привлекательного, чем жена, которая большую часть времени ходит дома в джинсах и футболке и даже не помнит, когда в последний раз подкрашивалась. И Джо… Он был так поражен, что сразу обнял ее и был так нежен с ней, что она потом плакала, но совсем не от радости. Сейчас она испытывала то же самое, что ощущала вначале, что он принадлежит ей, но не целиком, и от этой мысли у нее опять защемило сердце.
Но даже если у него не было романа с этой женщиной, в какой-то мере он уже бросил ее. Но как можно быть брошенной кем-то, кто никогда не принадлежал тебе до конца?
Боже, что ей делать? Что могла она сделать? Ждать любимого человека, как ждет подруга ковбоя, надеясь, что в один прекрасный день он вернется к ней опять. Но была ли она настолько покорной и терпеливой?
Но что могло быть для нее ужаснее… чем потеря Джо? Она любила его столько, сколько помнила себя. Она выросла, любя его. Как могла она от этого отказаться? Может ли быть, что ее чувство к нему угаснет так же, как угасло его чувство к ней?
«Энни. Что бы сделала она, если бы была на моем месте?»
О Боже, почему ее мысли опять возвращаются к Энни? Энни. Энни. Энни. Это ее жизнь. И она не нуждается в Энни, в ее вмешательстве в их жизнь. «Помнишь, как она взвилась до потолка, когда ты ей сказала о Вэле?»
Однажды во время обеда в маленьком индийском ресторане на Третьей авеню Лорел мимоходом сказала своей сестре, что получила письмо от Вэла, в котором он пишет, что хочет увидеть ее и познакомиться со своим внуком, – Адаму тогда было два года, – и что она пригласила его ненадолго приехать.
– Как ты можешь? – Энни бросила вилку на тарелку так резко, что раздался громкий звон, и уставилась на нее. – Как тебе пришло такое в голову?
– Адам имеет право знать своего дедушку, – спокойно, но твердо сказала ей Лорел. – Даже если Вэл и пьяница.
– Пьяница? И это все? Боже, Лорел, я бы ни за что не оставила его одного в доме. Как ты можешь быть уверена, что он ничего не стащит?
– Например, что? Ты говоришь так, как будто он какой-то закоренелый преступник. Он совсем не такой. Честно говоря, я жалею его. У него ведь никого не осталось. Никого, кроме Адама и меня.
– Итак, ты собираешься заполнить этот пробел?
Лорел пристально посмотрела на Энни и впервые увидела, что, несмотря на свою непроницаемую броню, внутри Энни совершенно беззащитна.
– Это не соревнование, – сказала она. – Энни, я не хочу сказать, что он для меня важнее тебя… или что ты поступила неверно, когда увезла меня.
Услышав это, Энни замолчала, но по напряженному выражению ее лица Лорел поняла, что Энни не была полностью убеждена.
Но Вэл прилетал не часто. С того первого раза он прилетал только дважды. Правда состояла в том, что у Вэла не было денег на билеты на самолет, но Лорел не сказала об этом своей сестре.
Лорел представила себе, как бы разозлилась Энни, если бы узнала, что она посылала деньги своему отцу. Не очень много и не очень часто, обычно чеки на небольшие суммы так, чтобы Джо не заметил и не начал ее расспрашивать. Это началось очень давно, когда Вэл позвонил и кротко пожаловался, в каком ужасном положении он находится, конечно, только временно, и спросил, не могла бы она «одолжить ему денег», чтобы он смог перебиться до тех пор, пока дело, которое он сейчас проворачивает, не принесет доход.
И хотя «дела» Вэла, казалось, никогда не приносили дохода и деньги он никогда не возвращал, Лорел ничего не имела против. Она жалела Вэла… но в то же время почему-то чувствовала свою вину. Как будто она была частично виновата в том, что он так опустился, хотя знала, что ее вины в этом не было.
Странно, но по кому она действительно очень скучала, так это по Руди. Она не ответила ни на одно из сотен присланных им писем, а когда он звонил, всегда тут же вешала трубку, и все же при воспоминании о своем дяде у нее в горле всегда появлялся комок. Она знала, что должна ненавидеть его за то, что он сделал… но сна осознавала, что он лгал ей о Вэле, а потом о той паре, которая хотела усыновить Адама, совсем не потому, что хотел причинить ей зло… Он не хотел сделать ей больно. И в некотором роде он оказал ей услугу, ведь так? Если бы не дядя Руди, то она, возможно, отдала бы Адама кому-нибудь другому. Когда она представляла себе, на что была бы похожа ее жизнь, если бы не было Адама, ей становилось дурно.
Лорел очень нужно было с кем-нибудь поговорить. Рассказать ли ей Энни о Джо? Она чувствовала, что если не поговорит с кем-нибудь, то не выдержит.
А что, если Энни сможет ей помочь?
Лорел выпрямилась и кусочками клейкой ленты начала прикреплять чистый лист плотной бумаги для рисования к поверхности стола. Угольным карандашом она сделала наброски Единорога, но не обычного Единорога – у этого единорога были крылья переливающиеся, как радуга, разными цветами, и он летел среди звезд, устремляясь вверх.
– Я думаю, надо сделать чуть короче, – сказала ей Энни. – Чуть выше щиколотки.
Лорел, стоявшая на коленях на ковре, вынула булавки, которые держала зубами.
– Я могу сделать его совсем коротким, если ты хочешь, – усмехнулась Лорел. – Я слышала, что мини опять входит в моду.
– Возможно, в журнале «Вог»… но не для меня. Разве недостаточно того, что будет видна почти вся моя спита. Кроме того, это не конкурс на лучший купальник. Я хочу, чтобы судьи обратили внимание на мои конфеты, а не на мои ноги.
Лорел посмотрела на Энни:
– Им понравятся твои сладости. Из-за чего ты волнуешься?
– Из-за всего. – Она улыбнулась, но Лорел заметила, как она инстинктивно поднесла руку ко рту, прежде чем заставила себя опустить ее. Она, видимо, опять начала кусать ногти… это плохой знак. Но если бы не это, никто бы никогда не догадался, что Энни может хоть мгновение из-за чего-то переживать.
Лорел откинулась назад, посмотрела на свою сестру, выглядевшую восхитительно в этом платье, которое еще несколько минут назад было просто висящим на вешалке куском мягкого, как шелк, бархата, желто-золотистого цвета с медным отливом. Глубокий вырез, мягкие складки скрывали угловатые плечи Энни и увеличивали ее маленькую грудь. Спина, как шутила Энни, была низко вынута, но Лорел считала, что это было эффектно. Энни повернулась, чтобы можно было приколоть подпушку, и Лорел увидела, какая у Энни великолепная спина. Энни правильно делала, что носила короткую стрижку, она очень подходила к ее характеру: спокойному и практичному.
Энни стала настоящей красавицей. Но ее красота не была подобна красоте Грейс Келли… а скорее напоминала красоту Софии Лорен – у нее была экзотическая внешность, огромные глаза, которые, когда были подкрашены, казались еще больше, и пухлые губы с немодной вишневой помадой, которая, как ни странно, очень ей шла.
По сравнению с ней Лорел в своих старых джинсах и клетчатой хлопчатобумажной рубашке, ставшей мягкой, как байка, после многократной стирки, чувствовала себя невзрачной. А когда она в последний раз ходила в парикмахерскую… и красила ногти? Она носила ту же прическу, которую носила в школе и в колледже, длинные волосы с пробором посередине. Волосы спадали до середины спины. Сейчас они были собраны в «конский хвост» резинкой от утренних газет. Она посмотрела на свои руки. Ногти были испачканы красками, которые она смешивала для Адама. Она разрешила ему порисовать на своем мольберте, пока она вымеряла длину платья для Энни.
Энни нагнулась и дотронулась до плеча Лорел.
– Ты должна прийти, – сказала она, – тебе понравится. Там будет много людей, которых ты знаешь.
Она пожала плечами.
Энни уже не в первый раз приглашала ее. Лорел не знала, что делать. С одной стороны, ей хотелось доставить Энни удовольствие и поддержать ее в такой важный момент, но, с другой стороны, на приемах она чувствовала себя очень неуютно.
Она вспомнила последний костюмированный бал, посвященный двадцатой годовщине существования фирмы, поставляющей вино для ресторана Джо. Все эти суетливые люди, громко смеющиеся, старающиеся перекричать грохочущий оркестр, сильно раздражали ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69