* * * Тело убийцы было распростерто на опушке леса, вокруг стояли охотники-бушмены, обнаружившие его укрытие перед рассветом. Гром тамтамов, не умолкавший всю ночь, разносил вести надежнее телеграфных проводов.Барон взглянул на израненного, истекающего кровью пленника: всем своим видом он напоминал большую морскую черепаху. Когда его положили на носилки, он стал бормотать какие-то бессвязные слова:– Моя маленькая Йоганна… бесподобная… нежная… Прощай, милая Йоганна…Бруно решил, что слышит бред раненого человека, на самом же деле это были отзвуки его последних мыслей. Весь ход его действий был восстановлен: он проник через границу со стороны Лесото, там, где располагалось голое высокогорное плато, приехал он на «Ровере», взятом напрокат в Дурбане. Африканский следопыт, послуживший ему проводником, был мертв. Судя по документам, он был фоторепортером, но найденный у него прибор ночного видения с сорокакратным разрешением не предназначался для «Никона» или лейки, а был навинчен на карабин марки «ремингтон», модель 700-БДЛ, двадцать второго калибра, из которого вылетела пуля с мягким наконечником, сразившая прекрасную Маари.Паспорт убийцы был выдан на имя Петера Миллера: это был фальшивый паспорт на вымышленное имя, речь шла о профессиональном наемном убийце, привыкшем убивать по контракту, не спрашивая, кого и за что.При нем не было найдено ничего такого, что могло бы помочь Бруно установить его личность. Он был настоящим профессионалом и хорошо продумал план возвращения туда, откуда пришел. Возможно, ему бы это удалось, если бы не бушмены, традиционно считающиеся лучшими охотниками во всей Африке.Только с его собственных слов можно было больше узнать о нем. Но насколько больше? Раненый метался в бреду.– Прекрасная… нежная… страстная… Йоганна, – на его изуродованном и окровавленном лице появилось выражение глубокой тоски.Подошедший врач склонился над носилками, чтобы осмотреть его.– Он умирает, – сказал доктор, обернувшись к Бруно.Жизнь покидала Йоганна Кофлера, и в последние мгновения перед его глазами возникло во всем своем великолепии дорогое сердцу видение: влажная духота теплицы, многоцветье и благоухание сада, созданного силой его воображения и трудом его рук. Мысль о человеческих жизнях, оборванных его же руками, даже сейчас, когда его собственная жизнь трепетала на пороге небытия, не вызывала у него угрызений совести или чувства вины.Жертва, попавшая в рамку видоискателя, прикрепленного к стволу карабина, представлялась его сознанию чем-то совершенно незначительным; он промахнулся и теперь расплачивался за это жизнью.Его последняя мысль была отдана розе, носившей его имя: ей суждено было жить вечно.– Йоганна… – Слеза сверкнула в уже угасших глазах.– Он мертв, – сказал врач.– Унесите его, – приказал Бруно, оглушенный горем. * * * Тело прекрасной Маари, обмытое и умащенное благовониями, убранное в царские одеяния, лежало на брачном ложе из плетеного тростника. Через открытое окно доносились звуки поминальной песни туземцев. Заунывный мотив, усиленный гулом тамтамов, надрывал душу.– Спи, прекрасная принцесса, – говорили слова песни, – мы пойдем на охоту в твою честь, из великой лунной долины мы принесем тебе богатую добычу и цветы, и плоды, да не угаснет твоя улыбка, освещая нам путь в ночи.Бруно склонился над ней и коснулся ее губ прощальным поцелуем. Его серо-стальные глаза не пролили ни единой слезы.Санни сжимал руку Асквинды, выглядевшего как никогда постаревшим и печальным.Бруно поднял на руки мальчика. У него были серые глаза отца и янтарная кожа Маари. Он был высок ростом для своих лет и худ, но физически очень крепок.– Поцелуй маму, – сказал Бруно.Санни, оцепеневший от горя, поцеловал ее без единого слова жалобы. Он был маленьким воином племени бушвинда и знал, что жизнь и смерть идут рука об руку.– Мы ее никогда не забудем, – сказал Бруно.Санни кивнул.– Мы ее никогда не забудем, – повторил он.Бруно крепко обнял его, но мальчик высвободился и убежал к себе в комнату.– Оставь его, – приказал Асквинда. – Есть вещи, которые ты, даже будучи его отцом, не в состоянии понять.Бруно кивнул, ничего не сказав в ответ на слова старого князя, и тот тоже покинул комнату.Оставшись один в спальне принцессы, Барон наконец дал волю слезам. И в ту же минуту вспомнил душераздирающую боль, посетившую его в детстве, когда смерть впервые ворвалась в его дотоле безмятежное существование. Ему было тогда около восьми лет: он был ровесником Санни.Бруно вытер глаза. Горькое утешение принес его душе зарождающийся план мести. Это была беспощадная вендетта баронов Монреале. ПОМЕСТЬЕ БАРОНОВ МОНРЕАЛЕПЬЯЦЦА-АРМЕРИНА Полная августовская луна сияла в серебристом великолепии над старинным городом Пьяцца-Армерина в самом сердце Сицилии, придавая объем и рельефность зданию палаццо XVII века, принадлежавшего баронам Сайева Мандраскати ди Монреале. Только одно из окон величественного дворца светилось огнем. Свет лампы был приглушен плотным льняным абажуром с узорчатой вышивкой. Дуновение ветерка доносило запахи деревенского лета и вселяло надежду на облегчение после долгого дня, наполненного палящим солнцем и обжигающим ветром сирокко. Под этим удушающим огненным колпаком клевер превращался в солому, а зеленые луга – в пятна выжженной земли, воспаленно-желтой и жаждущей влаги. Казалось, только цикады выжили в этом аду, наполняя воздух неумолчным стрекотанием.Дыхание ночи, ласкающее и свежее, напоенное ароматом цветов померанца и олеандра, подобно целебному бальзаму остудило раскаленные за день стены старых домов и старинных дворцов. Но вдруг раздался крик боли, разорвавший тишину и нарушивший волшебное очарование лунной ночи. Через несколько секунд ему на смену пришел требовательный, полный жизни плач новорожденного.В розовой спальне фамильного палаццо Аннализа, единственная дочь барона Джузеппе Сайевы, собрав все силы для последнего толчка, извергла из чрева, истерзанного двенадцатью часами родовых мук, ребенка мужского пола весом в четыре килограмма сто граммов. Она лежала без сил, наслаждаясь долгожданным покоем. Страдания наконец-то оставили ее.Повитуха Розария и доктор Танино Наше, городской врач, суетились вокруг горластого и крепкого малыша. Его плач эхом отдавался под сводчатым потолком большой спальни, украшенным золочеными фризами и рельефом с амурами в лучших традициях высокого барокко.Принцесса Роза Миранда Изгро ди Монте-Фальконе, крестная Аннализы, по-матерински помогавшая ей во время родов, приоткрыла двойные двери розовой спальни, выглянула на галерею второго этажа и радостно объявила:– Пеппино, у тебя великолепный внук!Барон поднялся с пышного старинного кресла, в котором провел много часов, терзая его подлокотники своими мощными руками, и попытался войти в спальню дочери.– Потом, Пеппино, не сейчас, – остановила его принцесса Изгро, погрозив ему пальцем, и вновь закрыла тяжелые двойные двери.Все это время от старика не отходил ни на шаг молодой светловолосый великан с голубыми глазами и внешностью древнего викинга.– Кало, – приказал ему барон, – пойди разбуди начальника почты, пусть пошлет телеграмму американцу. Надо ему сообщить, что он стал отцом и что у него мальчик. Потом сразу же возвращайся сюда.– Слушаюсь, ваша светлость, – поклонился молодой человек и поспешил вниз по полукруглым ступеням величественной мраморной лестницы.Дворец мгновенно проснулся, слуги окружили барона, осыпая его поздравлениями.– Потом, не сейчас, – повторил он слова принцессы. Затем направился решительной и мощной, характерной для него поступью в свою собственную спальню, закрыв за собой двери.Он тяжело опустился в кресло у письменного стола под окном рядом с кроватью. Игравшая на его лице широкая улыбка светилась гордостью.– Мальчик, – задумчиво произнес он вслух, и его воображение тут же нарисовало ожидавшее внука радужное будущее. – Америка, – добавил он с легким презрением в голосе, но потом одумался. – Может, так оно и лучше.После финикийцев, греков, римлян, византийцев, арабов и норманнов настал черед американцев завоевывать Сицилию.Джузеппе Сайева налил себе из старой бутылки щедрую порцию коньяка многолетней выдержки, вдохнул его чудесный букет и выпил, смакуя бархатистый вкус. * * * Старый барон Монреале был чуть выше среднего роста. Физически крепкий от природы, он был еще больше закален активным образом жизни. Был какой-то магнетизм во взгляде его черных глаз и царственная гордость в посадке головы, увенчанной серебряной шевелюрой. Он с достоинством носил вышедшие из моды костюмы: вот уже много лет, начиная с довоенного времени, он не ездил в Лондон, чтобы обновить гардероб, а на Сицилии не было ремесленников, способных подняться до уровня английских портных. В свои пятьдесят шесть лет барон Джузеппе Алессандро Бруно Сайева Мандраскати ди Монреале, которого, несмотря на физическую крепость и ясный ум, все любовно называли старым бароном, стал дедом в эту прекрасную августовскую ночь.Аннализа Элизабетта, его единственная дочь, отрада его сердца, в лице которой ему чудилась отрешенная и загадочная красота Мадонны с картины «Благовещение» Антонелло да Мессины, родила сына. Окружая ее любовью и заботой, старый барон был не только самым нежным отцом, но по мере сил старался заменить Аннализе мать, умершую родами в 1924 году.– Бруно Брайан, – медленно произнес старый барон, стараясь привыкнуть к странному и чуждому сочетанию. – Никакому Брайану, – добавил он тихо, – не выбить из седла барона Монреале.Он, казалось, так и не сумел примириться с поспешным браком дочери, выбравшей себе в мужья какого-то индейца без роду-племени, без семейных традиций, ничего не имевшего за душой, кроме кучи долларов.Аннализа вопреки его желанию решила вступить в брак с одним из трех с половиной тысяч десантников из 82-й дивизии, высадившихся 10 июля 1943 года у города Джелы на Сицилии.Вождя краснокожих звали Филип Джеймс Брайан-младший, он появился в палаццо Монреале 22 июля. Это был симпатичный черноволосый паренек, с обаятельной плутовской улыбкой, квадратной челюстью, глазами цвета стали и быстрой, решительной манерой говорить, столь непохожей на спокойное и неторопливое красноречие истинного сицилийского аристократа.Познания майора Брайана в итальянском языке сводились к двум фразам: «Celeste Aidda, forma divinna» «Небесная Аида, божественный образ», – слова Радамеса из оперы Дж. Верди «Аида».

и «Tu non sai quanto soffri il tuo vecchio gennitor» «Ты не знаешь, как страдал бедный старый твой отец», – слова Жермона из оперы Дж. Верди «Травиата».

. Первая служила ему, чтобы дразнить старую экономку Аннину, маленькую косоглазую, невоздержанную на язык женщину неопределенных лет, суровую обличительницу тайных любовных похождений барона, ставшую в семействе Монреале чем-то вроде домашнего божества. Вторую он использовал для характеристики барона Монреале в разговорах наедине с Аннализой.С той самой минуты, когда Филип Джеймс Брайан-младший, офицер армии Соединенных Штатов, поселился со своим итало-американским ординарцем Гаспаре Куомо в доме ее отца, Аннализа буквально потеряла голову. К вящему негодованию Аннины, отец приставил к ней в качестве дуэньи принцессу Изгро (Аннализа любовно называла ее тетей Розой), занимавшую когда-то привилегированное место в сердце барона и в его постели. Принцесса, сама еще довольно молодая и мечтательная женщина, отбросила условности и решительно приняла сторону Аннализы. Рассказы любимой крестницы отвечали самым романтическим сторонам ее души.Когда до барона дошло, что крестная его дочери не только не препятствует возникновению нежелательной сердечной привязанности, но вовсю поощряет вражеские действия, он попытался было повернуть реку вспять, но было уже слишком поздно. Старому барону, обманутому захватчиками и собственной дочерью, обманутому женщиной, когда-то трепетавшей от восторга в его объятиях, то есть дважды преданному, не осталось ничего иного, как сделать хорошую мину при плохой игре.К счастью, его внук сможет присоединить к куцей фамилии Брайан три имени собственных своего деда, а также титул благородного дома Сайева Мандраскати ди Монреале. Хоть и небольшое, но утешение для старого барона.Много лет назад он покинул палаццо на улице Македа в Палермо. Это грандиозное здание с тремя величественными и строгими порталами, подчеркивающими длину фасада, было построено баронами Монреале по проекту архитектора Амато в конце XVII века. Слева располагался экзотический висячий сад, а в центре – колонный зал с двухпролетной парадной лестницей красного мрамора. Из дворца были вывезены ковры, картины, гобелены, фарфор и серебро, но все оставшееся драгоценное убранство было обречено на разрушение во время воздушных налетов.Барон закрыл и виллу Сан-Лоренцо XVII века неподалеку от Монделло, истинный шедевр неоклассического стиля, хранивший память о роскоши прежних лет. Здесь вкусы его предков, упаднические и вычурные, нашли свое выражение в оформлении салонов росписями на сюжеты из «Освобожденного Иерусалима» Героическая поэма Торквато Тассо (1544–1595).

и многочисленными изображениями обильных плотью языческих богов.Не желая участвовать в войне и стремясь избежать льстивых посулов со стороны местных фашистов, он укрылся вместе с Аннализой, принцессой Изгро и домочадцами в поместье Пьяцца-Армерины в надежде, что здесь по крайней мере можно будет тихо и мирно переждать, пока не стихнет буря. Он был глубоко убежден, что никакая война и никакая революция не способны изменить жизнь прекрасного и грозного, раздираемого противоречиями острова.Он видел, как мужчины всех возрастов гибнут тысячами, и открыл свои закрома женщинам, детям и старикам, чтобы они не умерли с голоду. Пока он пережидал бурю, многие города были уничтожены бомбежками. Он коротал дни, охотясь в сопровождении Калоджеро Косты, найденыша, пригретого им из христианского милосердия, которого накоротке называл Кало. По вечерам в голубом салоне на первом этаже собирались гости: доктор Танино Наше, аптекарь Доменико Викари и Лучано Инсолья, профессор литературы из Энны. Они играли в рамс и беседовали.– Дорогой барон, – говорил доктор, – бароны Фарра голодают. «Друзья друзей» Сицилийское название мафии.

экспроприировали их последнее имение: четыреста двадцать шесть трупов.– Вам повезло, ваша светлость, – вмешался аптекарь. – Ваши крестьяне порой забывают платить пошлину натурой и деньгами, но относятся к вам с уважением.– Доктор Здесь: уважительное обращение к человеку с высшим образованием.

Викари, – уточнил барон, – крестьяне меня уважают, потому что я больше времени провел в деревне, чем в городе. Другие же стали вилять хвостом перед властями. Многие разорились, расточив впустую свои капиталы. Путешествия, женщины, кареты, карты. Мы, ничуть не смущаясь, рассказываем анекдот о дворянине, который поджег купюру в тысячу лир, чтобы помочь приятелю собрать рассыпанную мелочь.– Прелестно! – смеялся доктор Наше.– Преступно! – Джузеппе Сайева гневно стучал кулаком по столу. – Поистине криминальный идиотизм.– Извините, – оправдывался врач. – Я имел в виду эпизод сам по себе. Конечно, если рассматривать его в должном свете, это совсем другое дело.– Многие поколения уже не помнят ни цвета, ни запаха нашей земли. – Барон брал карту, поместив ее в веер тех, что держал в руке, и сбрасывал другую. – Пусть в земле копается Мастер дон Джезуальдо Герой одноименного романа Джованни Верги (1840–1922), сицилийский крестьянин, имя которого стало нарицательным.

, пока сами они в городе лижут задницу мафии и фашистам. Это добром не кончится.– Мой ход, – говорил профессор Инсолья, упорно не желавший принимать участие в политической дискуссии и высказывать свое мнение о войне. – У меня три без одной.– А у меня партия, – неожиданно объявлял барон, выкладывая карты на стол.В этот момент в салоне обычно появлялась принцесса Изгро. Следом за ней Аннина вносила поднос с горячим мандариновым пуншем или прохладным лимонным шербетом, в зависимости от времени года.Принцессе было уже за сорок, но она была полна кокетства и носила платья со смелым вырезом, открывая все еще привлекательную грудь. Мужчины поднимались и приветствовали ее, почтительно целуя руку. Барон пользовался случаем задержать взгляд на откровенном декольте, принцесса была от этого в восторге.Аннина скромно удалялась, а она оставалась поболтать с мужчинами. Присутствие женщины в мужском обществе на Сицилии, долго жившей под мавританским владычеством и все еще хранившей традиции Средневековья, могло бы показаться скандальным, если бы речь шла о любой другой женщине, но обладавшая современными взглядами и лишенная предрассудков принцесса Изгро ди Монте-Фальконе сумела стать приятным исключением из общего правила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52