А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


* * *
Прочитав рассказ своей матери, я оставила Векстона развалившимся в кресле и вышла в сад. Я прошла к озеру и в березовую рощу; я очутилась в том мире, который когда-то тут был, в той ночи, когда в высоком эркере окна стоял мой отец, пришедший в себя.
Я услышала голос моей матери, и он был более отчетлив, чем за все тридцать лет: он снова вернул меня в детство. Я увидела ее такой, какой она была: тихое достоинство и ощущение надежности. За первые восемь лет моей жизни она никогда не дала мне повода усомниться в ее любви и внимании ко мне. Она никогда не позволяла себе сердиться, что было свойственно Констанце, из-за пустяков: мол, ей не подошло платье или не устраивала прическа. Она была лишена тщеславия. Гнев у нее могла вызвать лишь ложь. Такова была моя мать: теперь и меня коснулись ее сила и мужество. Она была великолепной женщиной. И чем я отплатила ей? Неверностью.
Я позволила, чтобы ее облик поблек в моей памяти; я позволила себе забыть; я позволила Констанце занять ее место. Я понимала, что могу найти себе извинения. Моя мать умерла еще молодой, а живые, как правило, занимают место мертвых. Доброта не самое бросающееся в глаза качество, порой она даже кажется глупой. О, извинений я могла найти более чем достаточно, но я презирала себя за это.
Я думала о супружеской любви, которая тоже может показаться утомительной и глупой, хотя и не сомневалась, что она приносит полное удовлетворение жизнью. Я хотела верить в рассказ моей матери, в то, что именно ее любовь излечила отца. В этом смысле, думала я, все мы остаемся детьми: нас не покидает необходимость верить в любовь, в силу которой мы и появились в этом мире – и даже задолго после того, как мы достигаем возраста, когда становится ясно, что такой необходимости и необязательно присутствовать. Вечная любовь, счастливая сказка, которую рассказывают детям на ночь: я страстно хотела верить, что это история моих родителей, что она истинна. Но, конечно, были и сомнения: они родились стараниями Констанцы.
Тогда я была близка к тому, чтобы возненавидеть ее. Я ненавидела ее за надменную уверенность, с которой она писала, за наглое предположение, что между ней и моим отцом существовали какие-то узы, за убежденность, что именно она обеспечила брак моих родителей, что это была торговая сделка, брак по расчету.
Ничто из воспоминаний о моих родителях не давало оснований так считать; если бы мне пришла в голову подобная мысль об отце, она была бы богохульством. Но все же существовали какие-то смутные сомнения, которые не покидали меня. Ко времени моего возвращения в дом я не сомневалась, что дар Констанцы из прошлого был сознательно направлен на причинение зла: и теперь я смотрела на ее дневники с неприязнью и подозрительностью.
Векстон, очнувшись от дремоты, зевнул и потянулся.
– Итак, – сказал он, – что же произошло дальше?
Я кое-что об этом уже знала, поскольку успела прочитать дальше. И я читала – лучше признаться в этом, – чувствуя злобное удовлетворение.
– Констанца получила отменную взбучку, – ответила я.
– Отлично, – сказал Векстон.
* * *
Когда новость об обручении Окленда с Джейн достигла Констанцы – даже непосредственным членам семьи Окленда об этом было сообщено лишь через несколько недель, – Констанца пустилась танцевать по гостиной того дома, который они снимали в Лондоне. Известие пришло к ней в виде письма от Гвен, Констанца кидала в воздух его листки. Она позволила им разлететься по ковру. Затем собрала. Мощь ее желаний была неодолимой, сопротивляться им было немыслимо: она целовала листки один за другим.
Это ощущение весь день не покидало ее. Она держала его при себе, дожидаясь возвращения мужа. Но даже и тогда она еще какое-то время крепилась. Когда лучше всего выложить новости? Как преподнести? Наслаждение – а Констанца любила лелеять секреты – было чрезмерным.
В течение всего обеда она не обмолвилась ни словом. Она вела себя перед мужем, подобно актрисе на сцене. Глаза ее сияли, щеки раскраснелись; тонкие кисти рук, поблескивая искрами колец, описывали круги в воздухе, когда она болтала. Вокруг запястья обвивался ее браслет в виде змейки; одно кольцо, второе, третье. «На этот раз я его перехитрила», – думала Констанца.
После обеда она повисла на руке мужа. Сначала она расцеловала свою собачку, потом его. Она играла одну из своих любимых ролей, этакой девочки-кокетки. Бросив на него игривый взгляд, она напомнила ему, что сегодня прием, на котором они обещали присутствовать, с подчеркнутой беззаботностью она дала ему понять, что куда интереснее было бы остаться дома.
К десяти, осыпая его поцелуями и что-то нашептывая, она вытащила его на лестницу. В десять пятнадцать, сначала якобы смущаясь, а потом откровенно, она разделась. В десять тридцать она уже затащила Штерна в постель. Она вскарабкалась на него. Она заплела свои ручки вокруг его шеи. Ногами она обхватила его за талию. «Я доведу его до экстаза, – сказала она себе, – а потом все расскажу».
За ее супружеским ложем висело зеркало. Констанца видела в нем себя. Она вздымалась и опадала. Кожа ее была нежно-розового цвета. Длинные смоляные волосы рассыпались по плечам. Губы были красны, как кровь. «Говори со мной, возбуди меня, – шептала она. – Мне это нравится».
Когда все закончилось, она еще какое-то время полежала в руках своего мужа. Она чувствовала блаженное изнеможение. На секунду ей захотелось погрузиться в сон. Закрывая глаза, она прикинула, сколько времени может себе позволить. Сколько ей еще подождать? Пятнадцать минут? Десять? И еще, стоит ли, упомянув об обручении, сразу же сказать, что она предпочла бы перебраться в дом Пиля, или подождать? Нет, она больше не выдержит оттяжки. Она выложит известие о помолвке, а потом, подчеркнув, насколько Окленд теперь увлечен Джейн, поднимет вопрос о доме.
Констанца села. Она очаровательно зевнула и потянулась.
– Монтегю, – начала она, – у меня есть кое-какие новости.
– Минутку, дорогая. – Штерн поднялся с постели. Он подошел к своему письменному столу, открыл его и повернулся. – Подарок для тебя, Констанца, – сказал он.
Констанца сразу же отвлеклась. Она с детским удовольствием получала подарки, а Штерн умел быть великодушным. Хотя этот подарок оказался довольно странным – два конверта. С вежливостью, которая сразу же заставила ее насторожиться, он положил их ей на колени.
Констанца открыла конверты. Какое-то время она рассматривала их содержимое. На спине кожа пошла мурашками. В руках ее были два билета на океанский лайнер.
– Что это? – сдавленным голосом наконец произнесла она.
– Ясно, что это такое, Констанца. Один для тебя, другой для меня. Смотри, тут и наши имена написаны.
– Это я вижу! – Констанца склонила голову, пряча лицо. – Тут есть и дата. Это в следующем месяце.
– В декабре. Да. К Рождеству, моя дорогая, мы будем в Нью-Йорке.
– В Нью-Йорке? Каким образом мы можем там оказаться? Ведь война продолжается.
– Пусть так. Но лайнеры курсируют. Путешествовать вполне возможно. Поездка не может быть отложена.
Констанца и так это поняла по ровному непреклонному тону его голоса. Она рискнула бросить взгляд на мужа. Он сидел рядом с ней, невозмутимо, с легкой улыбкой на губах, наблюдая за ней.
– И как долго мы там останемся, Монтегю? Месяц? Два месяца?
– О, гораздо больше, не исключаю, что навсегда.
Констанце не понравился тон, которым это было сказано. Под покровом внешней вежливости она, похолодев, почувствовала нотку триумфа. Она позволила себе застонать.
– Навсегда? – Она притянула к себе мужа. – Монтегю, дорогой мой, не дразни меня. Как мы сможем жить в Нью-Йорке? Все твои дела здесь. Банк. Заводы вооружения…
– О, я уже от всего избавился, – небрежно ответил Штерн. – Разве я не упоминал? Участие американцев в войне довольно обманчиво, как я чувствую. Долго оно не продлится. И я все продал – за более высокую цену, чем уплатил год назад.
– Но, Монтегю, банк…
– У меня есть партнеры, которые остаются руководить банком. В любом случае им нужно поддерживать связи с Уолл-стритом. Ты, конечно же, помнишь. Я говорил об этом.
– И вовсе я не помню. – Констанца мрачно откинулась на подушки. – Ты никогда не упоминал об Америке.
– Может, ты просто не обратила внимания. Но разве тебе не нравится эта идея? Я-то думал, что ты будешь в восторге. Ты же всегда хотела путешествовать, моя дорогая. Ты любишь перемены. А Нью-Йорк – это город, который постоянно меняется. По сравнению с ним Лондон покажется тебе просто унылым…
– Я не хотела жить в Лондоне! – взорвалась Констанца. – Я говорила тебе. Мы это обсуждали. Я хочу жить в доме Пиля…
– В доме Пиля? – Штерн не мог скрыть удивления. – Но, Констанца, теперь это невозможно. Я продал его.
Констанца застыла. Лицо ее залилось багровым румянцем.
– Продал? – медленно начала она. – Когда ты успел?
Штерн пожал плечами.
– На этой неделе, на прошлой – точную дату я забыл. Констанца, ты так часто меняешь свои намерения. Я было решил, что твое пристрастие к дому Пиля было минутным капризом. Мне никогда не приходило в голову…
Он остановился. Теперь Констанце стало совершенно ясно, что муж лжет. Никогда не приходило в голову! Она не сомневалась, что он отлично знал, как она хочет обосноваться в доме Пиля, и, что еще хуже, отлично понимал почему.
Констанца с силой закусила губу мелкими острыми зубками. На глазах у нее вскипели слезы. Она была так близка к успеху, все ее замыслы были готовы воплотиться в жизнь – и муж обвел ее вокруг пальца. «Черт, черт, черт», – сказала она про себя. Она стиснула пальцы в два маленьких тугих кулачка.
– Милая… – Штерн практически никогда не прибегал к такому обращению. Его голос – как она ненавидела его способность собираться – был полон сокрушения. – Констанца, моя дорогая, похоже, ты расстроилась. Если бы я только знал. Пришло предложение продать и дом Пиля, и поместье Арлингтонов. Цена оказалась более чем подходящей…
– О, в этом-то я не сомневаюсь, – пробормотала Констанца. – Не сомневалась.
К ее возмущению, одна маленькая гневная слезка скользнула по щеке. К ее еще большему возмущению, муж сначала стер ее поцелуем и лишь потом поцеловал ее в губы.
– Констанца, – продолжил он, обнимая ее, – подумай немного. В Шотландии ты высказывалась вполне определенно: ни в Винтеркомбе и ни поблизости от него: так ты сказала. И кроме того, наше маленькое королевство… помнишь, мы говорили о нем? За прошедшие недели это королевство несколько съежилось. Тебе не кажется, что дом Пиля совершенно непривлекателен без земель Винтеркомба или поместья Канингхэмов? А их, боюсь, я не могу себе позволить – во всяком случае, если слухи, которые до меня дошли, соответствуют истине.
– Слухи? Какие слухи?
– Что долги Дентона каким-то чудом могут быть выплачены. Что Окленд и некая наследница влюблены друг в друга. Вот такого рода слухи, моя дорогая.
– Ты имеешь в виду Окленда и Джейн. Влюблены? – Констанца с силой высвободилась из его рук. И замотала головой. – В жизни не слышала ничего более глупого!
– И больше, чем влюблены, насколько я слышал. Просто обожают друг друга. – Штерн поднялся. – Обожают – и они обручились, чтобы пожениться, – не без ударения добавил он.
Констанца ничком бросилась на подушки. Она понимала, что, поскольку ее обуревала ярость, лучше помолчать. Сколько злости, сказала она себе, было в том последнем замечании Штерна, если даже не злости, то безошибочного стремления уязвить. И что хуже всего, поскольку она старалась демонстрировать полное равнодушие к Окленду, она даже не могла понять, как ее это задело. Конечно, она должна была более тонко действовать – теперь она это понимала. Мод предупреждала ее; она сама в первые же дни убедилась, насколько проницателен Штерн как советчик – и как же она так попалась? Она строила планы и, увлеченная ими, забыла, что и ее муж строит планы.
Дурацкая ошибка. Ладно, если он считает, что перехитрил ее, то глубоко ошибается. Она смотрела, как с привычным для него спокойствием он вкладывает билеты обратно в конверты. Не сводя с него глаз, она ощутила, как первый приступ гнева стал стихать, переходя в своеобразное восхищение. «Он меня одолел», – сказала себе Констанца, и – поскольку ей нравилось чувствовать себя в боевой стойке – начала все прикидывать по новой. Штерн выиграл это сражение – да, но выиграть сражение еще не означает одержать победу в войне. В системе обороны ее мужа есть небольшая, но существенная брешь.
– Монтегю… – задумчиво начала она.
– Да, моя дорогая? – с легкой настороженностью отозвался он.
Констанца протянула к нему руки и привлекла его к себе. Она одарила его самой невинной из ее улыбок. Муж, заметила она, напрягся.
– Монтегю, – начала она, – скажи мне наконец правду. Я вывожу тебя из себя?
– Выводишь из себя? – несколько суховато переспросил Штерн. – Конечно, нет. С чего бы? Кроме того, я вообще редко выхожу из себя. И радуюсь и проклинаю я с холодной головой. Гневаться – это попусту терять время.
– Правда? – переспросила Констанца, отводя глаза. – Значит, ты никогда не злишься?
– Случается. – Штерн перехватил ее взгляд. – Я не люблю, если мне противоречат, Констанца.
– Противоречат! – Констанца скорчила гримаску. – Господи! Да я не знаю ни одного человека, который осмелился бы тебе противоречить. Я-то уж точно нет. Как странно. А я было подумала, когда ты давал мне эти билеты…
– Подарок, Констанца. Сюрприз.
– И, конечно же, какой приятный! И все же… Если ты не сердишься, значит, ты ревнуешь? Так оно и есть. Ага! – Она подняла глаза. – Вижу по твоему лицу. Я попала в точку. Ты ревнуешь меня к Окленду. Вот почему ты поспешил избавиться от дома Пиля, вот почему хочешь утащить меня на другой конец земного шара. Я предполагаю, Монтегю, что ты хочешь, чтобы я оказалась как можно дальше от искушений Винтеркомба.
К раздражению Констанцы, Штерн принял ее обвинения с вежливым невозмутимым юмором.
– Констанца, дорогая, мне не хочется разочаровывать тебя. Я знаю, что женщины любят приписывать мужчинам подобные мотивы. Так уж у них устроена система мышления. Но в моем случае, увы, ты ошибаешься. У меня есть масса пороков, но ревность не входит в их число.
– Правда, Монтегю?
– Сожалею, но так это и есть. Окленд ровно ничего не значит для меня. Я знал твою точку зрения, потому что часто упоминала о ней. Как ни грустно сообщать тебе истину, но мои действия имеют чисто финансовую подоплеку.
– Значит, ты никогда не испытывал чувства ревности, Монтегю? – спросила Констанца, которая не собиралась сдаваться.
– Насколько мне помнится, ни разу, – коротко ответил он. – И я стараюсь не изменять себе.
Констанца, поняв наконец, что с этой стороны взять его не удастся, слегка нахмурилась и снова прилегла на подушки.
– Конечно, теперь я припоминаю, – задумчиво сказала она. – Как ты говорил? Что ты не обращаешь такого уж внимания на физическую верность – да, так и было. Господи, как ты великодушен, Монтегю. Я совсем не такая.
– Неужто, Констанца?
– Никогда! – вскричала Констанца, привскакивая и стискивая руки. – Я ревнива до мозга костей. Стоит тебе только бросить взгляд на другую женщину, и я вся обмираю внутри. Если ты окажешься с ней в постели – о Монтегю, это будет ужасно! Я чувствую, словно меня режут на куски острыми ножами…
– Констанца, перестань нести чушь! – Штерн сжал ее пальцы. – Ты должна знать, тебе не угрожает никакая опасность… – Он спохватился. – Во всяком случае, немедленная опасность. Я… вполне доволен тобой. У меня нет тяги к другим женщинам.
Констанца всплакнула. Она прижалась к нему. Он признался, подумала она, обнимая его, по крайней мере, он признался. Ее охватил прилив торжества и почти сразу же – поток противоречивых эмоций. Штерн обнимает ее, она чувствует, как его руки гладят ее волосы, губы касаются ее лба: все это вызывает неодолимое стремление сообщить ему истину. Но быть откровенной значило бы обезоружить себя, а этого она не могла себе позволить. Она отодвинулась.
– Значит, вот что мы собой представляем, – успокаиваясь, сказала она. – У меня ревнивая натура, а у тебя нет. Хотя я не могу поверить, что ты настолько сдержан, как пытаешься утверждать. Предположим, я заинтересуюсь другим мужчиной… Предположим, обзаведусь любовником. Этого, конечно, никогда не будет, но если? Тогда ты передумаешь? Ну, хоть немножко? Нельзя же оставаться таким бесстрастным, Монтегю.
– Очень хорошо. Если ты настаиваешь! – Штерн с легким раздражением отмахнулся. – Естественно, в таком случае я буду далеко не бесстрастен, но все-таки постараюсь сдержаться. Как я тебе и говорил, между мужчиной и женщиной есть другие формы проявления неверности, которые кажутся мне куда более важными. И когда я это говорил…
– Да, Монтегю?
– Я… я пытался взглянуть на много лет вперед. Я думал о разнице наших лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93