Она отвернулась от Векстона и обвела взглядом кафе. Все та же неподвижная картина, словно изображение на фотоснимке. Круглые столики, двое пожилых французов в синих поношенных куртках и беретах играли в домино. Местный кюре, который посещал госпиталь для отправления заупокойных служб, узнал ее и приветственно поднял стакан.
Неожиданно Джейн почувствовала ликование и душевный подъем. Векстон только хотел подтолкнуть ее к чему-то, остальное было делом сообразительности Джейн. Довольно таскать за собой обломки отжившей морали, ей давно пора затоптать их в пыль… Она склонилась к нему над столом:
– Я не шокирована. Может, совсем немного… Но уже все прошло.
Векстон, видимо, не удивился ее словам. Только накинул шинель на плечи, подал Джейн руку, и они вместе вышли из кафе. Джейн взяла его под руку. Быстрым шагом они пошли к госпиталю.
Где-то на половине пути Векстон предложил Джейн закурить. Это была ее первая сигарета в жизни. Джейн было хорошо с ним. Да, она насквозь промерзла, все тело у нее ныло, мокрые волосы того и гляди примерзнут к лицу. Что из того, что в горле пекло от сигаретного дыма – ей все равно было хорошо. Как будто Векстон пригласил ее на воздушный шар, наполненный его неукротимой жизненной энергией, и теперь собирался показать ей весь мир, полный неожиданностей. Да, в этом мире ничего не было невозможного!
* * *
С тех пор, как они виделись в последний раз, Мальчика повысили в звании. Он начал войну в чине лейтенанта, к моменту расторжения помолвки уже стал капитаном. И вот теперь – майор. Впрочем, в таком быстром росте не было ничего удивительного. На этом этапе войны в гвардейской части повышение давали через каждые полгода, но только офицеры выбывали еще быстрее. Когда Джейн поздравила его с новым званием, Мальчик только ухмыльнулся в ответ – того и гляди, скоро сделают полковником.
– А к концу войны – генералом, – пошутил он, но лицо его было непроницаемым.
Джейн, конечно, поняла шутку, но ей вдруг стало тоскливо. Они заняли тот же столик, за которым несколько часов назад она сидела с Векстоном. Мальчик заказал жареного цыпленка, но едва притронулся к нему и отложил вилку. Он много пил. Джейн сосчитала – почти полторы бутылки вина. Джейн старалась поддержать разговор. Она знала в общих чертах, за что Мальчика повысили в звании: две недели назад подразделение под его командованием захватило немецкую огневую позицию. Мальчик, правда, не стал вдаваться в подробности, Джейн так и не узнала, к примеру, что из двадцати человек его группы уцелела только треть, что они двое суток кряду удерживали укрепление, стоя по пояс в воде, под непрерывным пулеметным огнем. Джейн не стала расспрашивать его о деталях – разве побывавших на Голгофе спрашивают, какие там ландшафты?
Она предполагала, что их беседа вряд ли окажется оживленной, и была права. Они больше молчали, от чего самим было неловко, поэтому они поспешно заговорили на общие темы. Поговорили о здоровье его родителей, о работе Фредди, о предстоящей выставке картин Стини и о дошедшей до них неожиданной новости – о помолвке Констанцы с сэром Монтегю Штерном. Война отделяла Джейн от ее прежней жизни, все доходившие до нее новости казались теперь малозначительными. Мальчик, возможно, был того же мнения, поскольку упомянул об этом вскользь, как о чем-то действительно далеком. Джейн, отчаявшись разговорить его, заговорила о фотографии и поняла, что спросила снова невпопад. Когда она упомянула об этом, на лице Мальчика появилось упрямое выражение.
– Я избавился от «Видекса», – сказал он.
– Ты продал камеру?!
– Нет, разбил на кусочки и сжег все фотографии, сделанные во Франции. Сжег пластины, а когда вернусь домой, – он глотнул вина, – и там сделаю то же самое. Ненавижу фотографию, это сплошь одно вранье. Знаешь, единственное, с чего стоит сделать снимок? Пятна на Солнце! Вот это я, пожалуй, не отказался бы сфотографировать.
Джейн была потрясена. Чтобы Мальчик отказался от фотографии? Скорее ревностный католик отрекся бы от своей веры. Она пристально взглянула на него. Война изменила его лицо. Не осталось и следа от былой бледности, и, если бы не выражение его глаз, можно было бы подумать, что Мальчик только что вернулся из морского путешествия, набравшись новых сил и энергии. Его лицо было обветренным. Детская округлость черт, из-за которой он всегда выглядел моложе своих лет, сменилась волевым и непреклонным выражением человека, привыкшего противостоять трудностям. Война превратила бы Мальчика в красавца, если бы не постоянная тревога в глазах, так не сочетавшаяся с волевым лицом… Мальчик походил на актера, который посредине сцены вдруг забыл свою роль. Он явно хотел о чем-то поговорить. С самого начала беседы он что-то сосредоточенно обдумывал. Допив вино, Мальчик решил, очевидно, что подходящий момент наступил. Его голова дернулась, словно вытряхивая из уха невидимую воду. Он посмотрел на запотевшие окна, прокашлялся и наконец сообщил, что пришел сюда, чтобы поговорить о Констанце.
Он начал довольно живо, очевидно, заранее продумал, что станет говорить. Объяснил, что большинство людей, и Джейн в том числе, просто не понимают Констанцу так, как он. Не нужно забывать, сказал он, что Констанца еще ребенок и очень ранима. Джейн не согласилась. Она считала, что обручение Констанцы просто бессовестное предательство по отношению к Мод. Она, правда, не успела этого высказать – Мальчик не дал ей вставить ни слова. Его явно не интересовало мнение Джейн. Слова лились из него нескончаемым потоком, он просто не мог остановиться.
– Свадьба Констанцы, – он отчетливо произнес эту фразу, – не должна состояться.
Дальше – больше. Мальчик заявил, что поведение его отца не поддается объяснению: вместо разрешения на свадьбу должен был последовать категорический отказ. Поведение Мод, добавил он, тоже необъяснимо. Это же самое касается Стини, Фредди, Штерна и даже его матери. Единственная, кого он мог понять, это Констанца. Ее поступок, сказал он, последний крик о помощи.
В этот момент Мальчик столкнулся с неожиданным затруднением: он начал заикаться еще сильнее, чем раньше. Он застревал на букве «к» и заметно рассердился, потому что не мог выговорить самого имени Констанца.
Сообщив наконец, что Констанца нуждается в помощи, он посмотрел на Джейн:
– Теперь – о главном.
Из-за этого он и приехал сюда, в эту ночь, прежде чем вернется в Англию. Несмотря на то, что их помолвка разорвана, он считает правильным, чтобы Джейн первой стало известно о его намерениях. Он собирается вернуться в Англию и там остановить эту свадьбу. Это первое. Затем он сам предложит Констанце выйти за него замуж.
– Понимаешь, она, наверное, ждет этого. – Мальчик склонился над столом. – Ждет с тех пор, как стало известно, что наша помолвка разорвана. Но я молчал, и поэтому она решилась на такой шаг. Теперь понимаешь?
Он развел руками и рассмеялся.
– Это крик о помощи. Ведь она знает, что я тоже люблю ее.
* * *
Джейн рассказала эту историю Векстону, когда они ехали к станции, около которой им надо было ждать прибытия раненых из полевых госпиталей. Поезд запаздывал, и пришлось стоять на темной платформе, дрожа от холода.
Эта история взволновала ее. Она поймала себя на том, что ей трудно отстраненно воспринимать события, и она мысленно мечется между сценой в кафе и другими событиями в прошлом. Перед Джейн открылась бездонная пропасть. Она не могла свести ее края. Она увидела, что никогда не понимала Мальчика, которого неизменно считала простым и прямодушным. А в этой ситуации возник тот Мальчик, которого она не разглядела. Внезапно прошлое ощетинилось вопросами. Ей оставалось лишь ругать себя. Она была слепа и слишком переполнена своими чувствами к Окленду, чтобы понять, что и у Мальчика была скрытая от всех жизнь.
Она стала ходить взад и вперед по обледеневшей платформе, размахивая руками.
– Слепа, слепа, слепа, – выкрикивала она с такой силой, что ланкаширские медсестры с интересом стали глядеть на нее. – Я должна была увидеть. Я ненавижу себя.
Векстон слушал. Он молчал. В голове у него начала складываться строфа, пока Джейн говорила, она стала обретать окончательные очертания. Ссутулясь, он стоял совершенно неподвижно. Брезент носилок отсырел, и на его поверхности стала образовываться наледь. Такая же льдистая корка стягивала и верхнюю губу Векстона. Щурясь, он смотрел против ветра, в ту сторону, откуда должен был идти поезд. Он слышал слова Джейн; он слушал строчки своей поэмы; кроме того, до его слуха доносились и другие звуки. Еле слышные поначалу, они приближались, он уже улавливал пыхтение парового двигателя.
От прошлого Джейн перешла к будущему. Она пыталась объяснить выражение лица Мальчика: его легкую растерянность, его сомнительные надежды. Она пришла в возбуждение. Она сказала, что ей стоило бы основательнее поговорить с Мальчиком и попытаться разубедить его. Повернувшись к Векстону, она начала объяснять, что, когда она попрощалась с Мальчиком, ее охватило предчувствие несчастья.
Крупная ладонь Векстона ощутимо хлопнула ее по пояснице.
– На землю! – выкрикнул он.
От удара у нее перехватило дыхание. Она неловко упала, и мокрая брусчатка ободрала ей лицо. Одна нога подвернулась. Векстон всем своим весом прижал ее к земле. Упавшие носилки ударили ее по голове. Они запутались в мокром брезенте и размотавшихся шарфах. В воздухе раздался грохот, после чего блеснула вспышка. Векстон локтем прижал ее к земле. Джейн уткнулась в мокрую мостовую и сделала попытку избавиться от Векстона. Извиваясь, она отползла на дюйм и приподняла голову.
Векстон сошел с ума. Все вокруг сошло с ума, вплоть до платформы. То, что было черным, теперь было залито светом. Край платформы был отбит и курился дымом. Здание вокзала было охвачено пламенем. Его языки развевались на ветру, как флаги, и лизали крышу.
Кто-то застонал. Мимо со сбившейся набок шапочкой пробежала медсестра Красного Креста. Волосы ее горели. Рот у нее был искажен в крике. Джейн понимала: она должна подняться и что-то делать, но Векстон не пускал ее. Она приподняла голову, но он опять прижал ее к земле. Она чувствовала, как кулаком он придавил ей шею. Преисполнившись гнева, она была готова выйти из себя. Она стала бороться с Векстоном; она колотила по его рукам, стараясь попасть по физиономии. Но Векстон был слишком тяжел и силен, чтобы она могла с ним справиться, и ей повезло, потому что в этот момент пилот дирижабля сбросил вторую бомбу. С редкой точностью он поразил не только вокзал, но и котел подходящего поезда.
Тот взорвался, с грохотом отлетев в сторону и превратившись в куски раскаленного железа, окутанные клубами пара. В воздух взлетели горящие угли. Пронзительно свистели осколки. Тендер за паровозом швырнуло вперед, и он завалился набок. Железная змея развалилась на части, одни из которых повалились направо, другие – налево; четвертые с лязгом рвущегося металла стали наезжать на третьи. Наконец наступило молчание, в котором стали слышны крики и стоны.
Векстон спас ей жизнь. Джейн, подняв голову, наконец поняла это; Векстон, которого самого колотило, помог ей встать на ноги. Всего в ярде от них, там, где они только что стояли, лежал металлический штырь, часть то ли поезда, то ли рельсов, а может, кусок станционной крыши, с точностью дротика он вонзился в брусчатку, раздробив ее. Вагоны поезда были объяты пламенем. Раненые в них тоже горели.
* * *
Когда я была ребенком, Джейн рассказывала мне часть этой истории, которая касалась в основном того, как ее друг Векстон спас ей жизнь.
Были и другие подробности, о которых она умалчивала и о которых поведал мне Векстон много лет спустя, когда мы бок о бок сидели в Винтеркомбе. Когда ночь подходила к концу и небо стало светлеть, а горизонт сменил черный цвет на серый, Джейн вернулась к поезду. Она оказалась у последнего вагона: в нем располагались легкораненые, и он не так был охвачен пламенем.
Всех, кроме одного, удалось вытащить. Этот человек, чья нога несколько дней назад была перебита пулеметной очередью, застрял в перекореженных дверях. Его зажал лист металла. Он не издавал ни звука. Он думал, что уже погиб. Вагон уже занялся пламенем, когда Джейн оказалась рядом с ним.
Когда она подошла поближе, с грохотом вылетели оставшиеся стекла в окнах вагона. Джейн втянула голову в плечи. Она схватилась за поручни и подтянулась. Векстон попытался оттащить ее. Джейн зацепилась за зубья металла в дверном проеме и услышала, как зашипела ладонь. Она увидела, что с нее сползает кожа. Все же она как-то вытащила этого человека.
Векстон вместе с одной из ланкаширских медсестер помог ей. От дыма щипало в глазах, и они ничего не видели. Раненого вытащили, человек этот пришел в сознание, но только на короткое время: примерно в трех километрах от Сент-Илера он отвернул лицо и умер.
Как потом выяснилось, он был одним из братьев Хеннеси; он оказался первым из погибших членов этой семьи. Двое других братьев последовали за ним; из всех четырех могучих братьев остался в живых только Джек Хеннеси, тот самый, который когда-то нес в Винтеркомб тело Эдди Шоукросса на самодельных носилках; и этот Джек Хеннеси – во всяком случае, так он говорил мне, когда я была совсем маленькой, – никогда не мог забыть старания моей матери спасти его брата. Разгребая уголь в подвале, более чем довольный своим вассальным положением, он рассказывал мне истории о войне. Он поведал мне, как и где его ранило в левую руку, что положило конец его надеждам стать бригадиром плотников; он описывал мне, как и где погибли его братья; и – не обращая внимания на тот факт, что не был тому свидетелем, – подробно рассказывал о героизме моей матери.
Было ли это правдой? Векстон утверждал, что да; моя же мать неизменно утверждала, что Хеннеси преувеличивает. В ее дневниках не имелось упоминания об этом инциденте, но Констанца написала о нем. Ироническая интонация явно забавляла ее. «Итак, – написала она несколько недель спустя, когда новости дошли до нее, – Хеннеси погиб – с помощью Джейн. Увы, Окленд, Хеннеси – да не тот. Я по-прежнему считаю, что для нас еще не все потеряно».
2
Мальчик стоял под дождем у подножия лестницы, которая вела в Коринфский клуб в Пэлл-Мэлл. Перед его взором возвышался величественный серый фасад здания. Ему предстояло встретиться тут с сэром Монтегю Штерном. Стоял вечер, и до бракосочетания Констанцы оставалось два дня.
Весь день Мальчик не ел: он чувствовал, что должен подготовиться – встреча носила решающий характер – соответствующим образом. Он должен быть воплощением бдительности. Он не может себе позволить слышать в ушах звуки канонады, которая, как он знал, не стихала по ту сторону Канала. Он должен взять на себя обязанности своего отца, коль скоро тот уклонился от них. Он должен вести себя как офицер и джентльмен: если он будет придерживаться обусловленных правил, они выведут его куда нужно.
Он был уверен в себе. Он специально облачился в мундир. Талию его стягивал ремень «Сэм Браун», а на боку висела кобура со служебным револьвером. Его головной убор напоминал шлем. Мальчик посмотрел на ступени и твердым шагом поднялся по ним.
Нетрудно было догадаться, почему Мальчик предпочел именно этот клуб. И дедушка, и отец были его членами; когда Мальчику минул двадцать один год, он тоже обрел в нем пожизненное членство. Он мог не любить это заведение, но понимал, что у него есть право находиться тут, чего, конечно же, нельзя было сказать о Штерне. Для Мальчика оставалось загадкой, как такой человек вообще ухитрился стать его членом. Он предполагал, что Штерн будет чувствовать себя тут не так уверенно.
Сначала все пошло как надо. Швейцар клуба приветствовал его, сразу же правильно назвав по имени и званию, несмотря на то, что в последний раз Мальчик был тут несколько лет назад. Он вручил швейцару свою форменную шинель, головной убор, свой стек. Несколько стариков, утонувших в глубоких креслах, приветствовали его кивком головы, когда он проходил мимо. Тут он был сыном своего отца.
Мальчик увереннее всего чувствовал себя, когда ему приходилось играть заранее подготовленную роль. Его уверенность в себе возросла. Она сопутствовала ему в холле; она укрепилась, когда он поднимался по лестнице, и оставалась такой же, когда он вошел в курительную. Тут он заметил Штерна: тот стоял спиной к огню в дальнем конце комнаты, и клубный официант мельтешил рядом. Слева от него стоял престарелый герцог, справа – секретарь министерства иностранных дел. Видно было, что они внимательно прислушиваются к его словам.
Мальчик вспыхнул. Именно тогда все пошло наперекосяк. Штерн встретил его с непринужденной теплотой; он протянул ему руку, которую Мальчику – хотя он предпочел бы влепить Штерну пощечину – пришлось принять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Неожиданно Джейн почувствовала ликование и душевный подъем. Векстон только хотел подтолкнуть ее к чему-то, остальное было делом сообразительности Джейн. Довольно таскать за собой обломки отжившей морали, ей давно пора затоптать их в пыль… Она склонилась к нему над столом:
– Я не шокирована. Может, совсем немного… Но уже все прошло.
Векстон, видимо, не удивился ее словам. Только накинул шинель на плечи, подал Джейн руку, и они вместе вышли из кафе. Джейн взяла его под руку. Быстрым шагом они пошли к госпиталю.
Где-то на половине пути Векстон предложил Джейн закурить. Это была ее первая сигарета в жизни. Джейн было хорошо с ним. Да, она насквозь промерзла, все тело у нее ныло, мокрые волосы того и гляди примерзнут к лицу. Что из того, что в горле пекло от сигаретного дыма – ей все равно было хорошо. Как будто Векстон пригласил ее на воздушный шар, наполненный его неукротимой жизненной энергией, и теперь собирался показать ей весь мир, полный неожиданностей. Да, в этом мире ничего не было невозможного!
* * *
С тех пор, как они виделись в последний раз, Мальчика повысили в звании. Он начал войну в чине лейтенанта, к моменту расторжения помолвки уже стал капитаном. И вот теперь – майор. Впрочем, в таком быстром росте не было ничего удивительного. На этом этапе войны в гвардейской части повышение давали через каждые полгода, но только офицеры выбывали еще быстрее. Когда Джейн поздравила его с новым званием, Мальчик только ухмыльнулся в ответ – того и гляди, скоро сделают полковником.
– А к концу войны – генералом, – пошутил он, но лицо его было непроницаемым.
Джейн, конечно, поняла шутку, но ей вдруг стало тоскливо. Они заняли тот же столик, за которым несколько часов назад она сидела с Векстоном. Мальчик заказал жареного цыпленка, но едва притронулся к нему и отложил вилку. Он много пил. Джейн сосчитала – почти полторы бутылки вина. Джейн старалась поддержать разговор. Она знала в общих чертах, за что Мальчика повысили в звании: две недели назад подразделение под его командованием захватило немецкую огневую позицию. Мальчик, правда, не стал вдаваться в подробности, Джейн так и не узнала, к примеру, что из двадцати человек его группы уцелела только треть, что они двое суток кряду удерживали укрепление, стоя по пояс в воде, под непрерывным пулеметным огнем. Джейн не стала расспрашивать его о деталях – разве побывавших на Голгофе спрашивают, какие там ландшафты?
Она предполагала, что их беседа вряд ли окажется оживленной, и была права. Они больше молчали, от чего самим было неловко, поэтому они поспешно заговорили на общие темы. Поговорили о здоровье его родителей, о работе Фредди, о предстоящей выставке картин Стини и о дошедшей до них неожиданной новости – о помолвке Констанцы с сэром Монтегю Штерном. Война отделяла Джейн от ее прежней жизни, все доходившие до нее новости казались теперь малозначительными. Мальчик, возможно, был того же мнения, поскольку упомянул об этом вскользь, как о чем-то действительно далеком. Джейн, отчаявшись разговорить его, заговорила о фотографии и поняла, что спросила снова невпопад. Когда она упомянула об этом, на лице Мальчика появилось упрямое выражение.
– Я избавился от «Видекса», – сказал он.
– Ты продал камеру?!
– Нет, разбил на кусочки и сжег все фотографии, сделанные во Франции. Сжег пластины, а когда вернусь домой, – он глотнул вина, – и там сделаю то же самое. Ненавижу фотографию, это сплошь одно вранье. Знаешь, единственное, с чего стоит сделать снимок? Пятна на Солнце! Вот это я, пожалуй, не отказался бы сфотографировать.
Джейн была потрясена. Чтобы Мальчик отказался от фотографии? Скорее ревностный католик отрекся бы от своей веры. Она пристально взглянула на него. Война изменила его лицо. Не осталось и следа от былой бледности, и, если бы не выражение его глаз, можно было бы подумать, что Мальчик только что вернулся из морского путешествия, набравшись новых сил и энергии. Его лицо было обветренным. Детская округлость черт, из-за которой он всегда выглядел моложе своих лет, сменилась волевым и непреклонным выражением человека, привыкшего противостоять трудностям. Война превратила бы Мальчика в красавца, если бы не постоянная тревога в глазах, так не сочетавшаяся с волевым лицом… Мальчик походил на актера, который посредине сцены вдруг забыл свою роль. Он явно хотел о чем-то поговорить. С самого начала беседы он что-то сосредоточенно обдумывал. Допив вино, Мальчик решил, очевидно, что подходящий момент наступил. Его голова дернулась, словно вытряхивая из уха невидимую воду. Он посмотрел на запотевшие окна, прокашлялся и наконец сообщил, что пришел сюда, чтобы поговорить о Констанце.
Он начал довольно живо, очевидно, заранее продумал, что станет говорить. Объяснил, что большинство людей, и Джейн в том числе, просто не понимают Констанцу так, как он. Не нужно забывать, сказал он, что Констанца еще ребенок и очень ранима. Джейн не согласилась. Она считала, что обручение Констанцы просто бессовестное предательство по отношению к Мод. Она, правда, не успела этого высказать – Мальчик не дал ей вставить ни слова. Его явно не интересовало мнение Джейн. Слова лились из него нескончаемым потоком, он просто не мог остановиться.
– Свадьба Констанцы, – он отчетливо произнес эту фразу, – не должна состояться.
Дальше – больше. Мальчик заявил, что поведение его отца не поддается объяснению: вместо разрешения на свадьбу должен был последовать категорический отказ. Поведение Мод, добавил он, тоже необъяснимо. Это же самое касается Стини, Фредди, Штерна и даже его матери. Единственная, кого он мог понять, это Констанца. Ее поступок, сказал он, последний крик о помощи.
В этот момент Мальчик столкнулся с неожиданным затруднением: он начал заикаться еще сильнее, чем раньше. Он застревал на букве «к» и заметно рассердился, потому что не мог выговорить самого имени Констанца.
Сообщив наконец, что Констанца нуждается в помощи, он посмотрел на Джейн:
– Теперь – о главном.
Из-за этого он и приехал сюда, в эту ночь, прежде чем вернется в Англию. Несмотря на то, что их помолвка разорвана, он считает правильным, чтобы Джейн первой стало известно о его намерениях. Он собирается вернуться в Англию и там остановить эту свадьбу. Это первое. Затем он сам предложит Констанце выйти за него замуж.
– Понимаешь, она, наверное, ждет этого. – Мальчик склонился над столом. – Ждет с тех пор, как стало известно, что наша помолвка разорвана. Но я молчал, и поэтому она решилась на такой шаг. Теперь понимаешь?
Он развел руками и рассмеялся.
– Это крик о помощи. Ведь она знает, что я тоже люблю ее.
* * *
Джейн рассказала эту историю Векстону, когда они ехали к станции, около которой им надо было ждать прибытия раненых из полевых госпиталей. Поезд запаздывал, и пришлось стоять на темной платформе, дрожа от холода.
Эта история взволновала ее. Она поймала себя на том, что ей трудно отстраненно воспринимать события, и она мысленно мечется между сценой в кафе и другими событиями в прошлом. Перед Джейн открылась бездонная пропасть. Она не могла свести ее края. Она увидела, что никогда не понимала Мальчика, которого неизменно считала простым и прямодушным. А в этой ситуации возник тот Мальчик, которого она не разглядела. Внезапно прошлое ощетинилось вопросами. Ей оставалось лишь ругать себя. Она была слепа и слишком переполнена своими чувствами к Окленду, чтобы понять, что и у Мальчика была скрытая от всех жизнь.
Она стала ходить взад и вперед по обледеневшей платформе, размахивая руками.
– Слепа, слепа, слепа, – выкрикивала она с такой силой, что ланкаширские медсестры с интересом стали глядеть на нее. – Я должна была увидеть. Я ненавижу себя.
Векстон слушал. Он молчал. В голове у него начала складываться строфа, пока Джейн говорила, она стала обретать окончательные очертания. Ссутулясь, он стоял совершенно неподвижно. Брезент носилок отсырел, и на его поверхности стала образовываться наледь. Такая же льдистая корка стягивала и верхнюю губу Векстона. Щурясь, он смотрел против ветра, в ту сторону, откуда должен был идти поезд. Он слышал слова Джейн; он слушал строчки своей поэмы; кроме того, до его слуха доносились и другие звуки. Еле слышные поначалу, они приближались, он уже улавливал пыхтение парового двигателя.
От прошлого Джейн перешла к будущему. Она пыталась объяснить выражение лица Мальчика: его легкую растерянность, его сомнительные надежды. Она пришла в возбуждение. Она сказала, что ей стоило бы основательнее поговорить с Мальчиком и попытаться разубедить его. Повернувшись к Векстону, она начала объяснять, что, когда она попрощалась с Мальчиком, ее охватило предчувствие несчастья.
Крупная ладонь Векстона ощутимо хлопнула ее по пояснице.
– На землю! – выкрикнул он.
От удара у нее перехватило дыхание. Она неловко упала, и мокрая брусчатка ободрала ей лицо. Одна нога подвернулась. Векстон всем своим весом прижал ее к земле. Упавшие носилки ударили ее по голове. Они запутались в мокром брезенте и размотавшихся шарфах. В воздухе раздался грохот, после чего блеснула вспышка. Векстон локтем прижал ее к земле. Джейн уткнулась в мокрую мостовую и сделала попытку избавиться от Векстона. Извиваясь, она отползла на дюйм и приподняла голову.
Векстон сошел с ума. Все вокруг сошло с ума, вплоть до платформы. То, что было черным, теперь было залито светом. Край платформы был отбит и курился дымом. Здание вокзала было охвачено пламенем. Его языки развевались на ветру, как флаги, и лизали крышу.
Кто-то застонал. Мимо со сбившейся набок шапочкой пробежала медсестра Красного Креста. Волосы ее горели. Рот у нее был искажен в крике. Джейн понимала: она должна подняться и что-то делать, но Векстон не пускал ее. Она приподняла голову, но он опять прижал ее к земле. Она чувствовала, как кулаком он придавил ей шею. Преисполнившись гнева, она была готова выйти из себя. Она стала бороться с Векстоном; она колотила по его рукам, стараясь попасть по физиономии. Но Векстон был слишком тяжел и силен, чтобы она могла с ним справиться, и ей повезло, потому что в этот момент пилот дирижабля сбросил вторую бомбу. С редкой точностью он поразил не только вокзал, но и котел подходящего поезда.
Тот взорвался, с грохотом отлетев в сторону и превратившись в куски раскаленного железа, окутанные клубами пара. В воздух взлетели горящие угли. Пронзительно свистели осколки. Тендер за паровозом швырнуло вперед, и он завалился набок. Железная змея развалилась на части, одни из которых повалились направо, другие – налево; четвертые с лязгом рвущегося металла стали наезжать на третьи. Наконец наступило молчание, в котором стали слышны крики и стоны.
Векстон спас ей жизнь. Джейн, подняв голову, наконец поняла это; Векстон, которого самого колотило, помог ей встать на ноги. Всего в ярде от них, там, где они только что стояли, лежал металлический штырь, часть то ли поезда, то ли рельсов, а может, кусок станционной крыши, с точностью дротика он вонзился в брусчатку, раздробив ее. Вагоны поезда были объяты пламенем. Раненые в них тоже горели.
* * *
Когда я была ребенком, Джейн рассказывала мне часть этой истории, которая касалась в основном того, как ее друг Векстон спас ей жизнь.
Были и другие подробности, о которых она умалчивала и о которых поведал мне Векстон много лет спустя, когда мы бок о бок сидели в Винтеркомбе. Когда ночь подходила к концу и небо стало светлеть, а горизонт сменил черный цвет на серый, Джейн вернулась к поезду. Она оказалась у последнего вагона: в нем располагались легкораненые, и он не так был охвачен пламенем.
Всех, кроме одного, удалось вытащить. Этот человек, чья нога несколько дней назад была перебита пулеметной очередью, застрял в перекореженных дверях. Его зажал лист металла. Он не издавал ни звука. Он думал, что уже погиб. Вагон уже занялся пламенем, когда Джейн оказалась рядом с ним.
Когда она подошла поближе, с грохотом вылетели оставшиеся стекла в окнах вагона. Джейн втянула голову в плечи. Она схватилась за поручни и подтянулась. Векстон попытался оттащить ее. Джейн зацепилась за зубья металла в дверном проеме и услышала, как зашипела ладонь. Она увидела, что с нее сползает кожа. Все же она как-то вытащила этого человека.
Векстон вместе с одной из ланкаширских медсестер помог ей. От дыма щипало в глазах, и они ничего не видели. Раненого вытащили, человек этот пришел в сознание, но только на короткое время: примерно в трех километрах от Сент-Илера он отвернул лицо и умер.
Как потом выяснилось, он был одним из братьев Хеннеси; он оказался первым из погибших членов этой семьи. Двое других братьев последовали за ним; из всех четырех могучих братьев остался в живых только Джек Хеннеси, тот самый, который когда-то нес в Винтеркомб тело Эдди Шоукросса на самодельных носилках; и этот Джек Хеннеси – во всяком случае, так он говорил мне, когда я была совсем маленькой, – никогда не мог забыть старания моей матери спасти его брата. Разгребая уголь в подвале, более чем довольный своим вассальным положением, он рассказывал мне истории о войне. Он поведал мне, как и где его ранило в левую руку, что положило конец его надеждам стать бригадиром плотников; он описывал мне, как и где погибли его братья; и – не обращая внимания на тот факт, что не был тому свидетелем, – подробно рассказывал о героизме моей матери.
Было ли это правдой? Векстон утверждал, что да; моя же мать неизменно утверждала, что Хеннеси преувеличивает. В ее дневниках не имелось упоминания об этом инциденте, но Констанца написала о нем. Ироническая интонация явно забавляла ее. «Итак, – написала она несколько недель спустя, когда новости дошли до нее, – Хеннеси погиб – с помощью Джейн. Увы, Окленд, Хеннеси – да не тот. Я по-прежнему считаю, что для нас еще не все потеряно».
2
Мальчик стоял под дождем у подножия лестницы, которая вела в Коринфский клуб в Пэлл-Мэлл. Перед его взором возвышался величественный серый фасад здания. Ему предстояло встретиться тут с сэром Монтегю Штерном. Стоял вечер, и до бракосочетания Констанцы оставалось два дня.
Весь день Мальчик не ел: он чувствовал, что должен подготовиться – встреча носила решающий характер – соответствующим образом. Он должен быть воплощением бдительности. Он не может себе позволить слышать в ушах звуки канонады, которая, как он знал, не стихала по ту сторону Канала. Он должен взять на себя обязанности своего отца, коль скоро тот уклонился от них. Он должен вести себя как офицер и джентльмен: если он будет придерживаться обусловленных правил, они выведут его куда нужно.
Он был уверен в себе. Он специально облачился в мундир. Талию его стягивал ремень «Сэм Браун», а на боку висела кобура со служебным револьвером. Его головной убор напоминал шлем. Мальчик посмотрел на ступени и твердым шагом поднялся по ним.
Нетрудно было догадаться, почему Мальчик предпочел именно этот клуб. И дедушка, и отец были его членами; когда Мальчику минул двадцать один год, он тоже обрел в нем пожизненное членство. Он мог не любить это заведение, но понимал, что у него есть право находиться тут, чего, конечно же, нельзя было сказать о Штерне. Для Мальчика оставалось загадкой, как такой человек вообще ухитрился стать его членом. Он предполагал, что Штерн будет чувствовать себя тут не так уверенно.
Сначала все пошло как надо. Швейцар клуба приветствовал его, сразу же правильно назвав по имени и званию, несмотря на то, что в последний раз Мальчик был тут несколько лет назад. Он вручил швейцару свою форменную шинель, головной убор, свой стек. Несколько стариков, утонувших в глубоких креслах, приветствовали его кивком головы, когда он проходил мимо. Тут он был сыном своего отца.
Мальчик увереннее всего чувствовал себя, когда ему приходилось играть заранее подготовленную роль. Его уверенность в себе возросла. Она сопутствовала ему в холле; она укрепилась, когда он поднимался по лестнице, и оставалась такой же, когда он вошел в курительную. Тут он заметил Штерна: тот стоял спиной к огню в дальнем конце комнаты, и клубный официант мельтешил рядом. Слева от него стоял престарелый герцог, справа – секретарь министерства иностранных дел. Видно было, что они внимательно прислушиваются к его словам.
Мальчик вспыхнул. Именно тогда все пошло наперекосяк. Штерн встретил его с непринужденной теплотой; он протянул ему руку, которую Мальчику – хотя он предпочел бы влепить Штерну пощечину – пришлось принять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93