Гиацинта передернула плечами, воткнула иглу в свое весьма неряшливо выполненное вышивание.
— Ну, о нем и сейчас судачат, — небрежно бросила она. — Дамы млеют как дуры при одном упоминании его имени, если хочешь знать.
— Млеть только так и можно — как дура, — вставила Элоиза, которая хотя и была старше Франчески ровно на год но до сих пор еще была не замужем.
— Может, он и повеса, — сердито сказала Франческа, — но он всегда был очень пунктуален. — Она просто не выносила, когда другие дурно отзывались о Майкле. Сама она могла и вздыхать, и стонать, и браниться из-за его недостатков, но недопустимо, что Гиацинта, которая и знала-то о Майкле только то, что извлекла из разговоров взрослых, выдает такие огульные утверждения! — И ты можешь думать, что угодно, — добавила Франческа довольно резким тоном, и только для того, чтобы не дать Гиацинте сказать последнее слово, — но никогда бы он не стал опаздывать на ужин к нам. Он слишком высоко ценит маму.
— А как высоко он ценит тебя? — спросила Гиацинта. Франческа кинула свирепый взгляд на младшую сестрицу, которая немедленно прыснула в свое вышивание.
— Он… — Нет, не станет она делать это. Не станет она сидеть тут и вести глупейшие споры с собственной младшей сестрой, когда с Майклом и в самом деле могло что-то случиться. Несмотря на свой безнравственный образ жизни, Майкл был всегда безупречно вежлив и учтив, как никто, — по крайней мере в ее присутствии. И никогда бы он, будучи приглашен к ужину, не явился с опозданием — тут она взглянула на часы на каминной полке — в тридцать минут. По крайней мере не послав записку, что опоздает.
Она встала и быстрым движением расправила юбку своего голубовато-серого платья.
— Я еду в Килмартин-Хаус, — объявила она.
— Одна? — спросила Виолетта.
— Одна, — твердо сказала Франческа. — Это ведь мой дом, в конце концов. Не думаю, что сплетницы начнут сразу чесать языками, если я нанесу туда краткий визит.
— Конечно-конечно, — поспешила заверить ее мать. — Но не оставайся там все же слишком долго.
— Мама, я вдова. И я вовсе не собираюсь оставаться там ночевать. Я всего-навсего хочу узнать, как здоровье Майкла. Все со мной будет в порядке, уверяю тебя.
Виолетта кивнула, но по выражению ее лица ясно было, что она сказала не все, что хотела. Так продолжалось уже не первый год — Виолетте все время хотелось вернуть себе руководящую роль матери в отношениях со своей овдовевшей дочерью, но она сдерживалась, стараясь уважать ее независимость.
Ей не всегда удавалось совладать с собой и не вмешаться, но она старалась, и Франческа была ей благодарна за эти старания.
— Хочешь, я составлю тебе компанию? — сказала вдруг Гиацинта, и глаза у нее так и загорелись.
— Нет! — воскликнула Франческа, от удивления даже с большей резкостью, чем намеревалась. — С чего это тебе в голову пришла такая идея?
Гиацинта передернула плечами:
— Так, любопытно. Хочется своими глазами взглянуть на господина Повесу.
— Да ведь ты его видела, — заметила Элоиза.
— Так ведь это было сто лет назад, — Гиацинта испустила театральный вздох, — когда я еще не понимала, что такое «повеса».
— Ты и сейчас этого не понимаешь, — резко одернула ее Виолетта.
— Ахнет, я…
— Нет, ты не понимаешь, — с нажимом повторила Виолетта, — что такое «повеса».
— Очень хорошо. — Гиацинта обернулась к матери с кисло-сладкой улыбкой. — Я не знаю, что такое «повеса». Я также не знаю, как следует одеваться и чистить зубы.
— Вообще-то я видела, как Полли вчера помогала ей надеть вечернее платье, — заметила Элоиза с софы.
— Никто не может надеть вечернее платье без посторонней помощи, — парировала Гиацинта.
— Я ухожу, — объявила Франческа, хотя была совершенно уверена, что никто ее не слушает.
— Что ты делаешь? — воскликнула Гиацинта. Франческа даже приостановилась, но сразу же сообразила, что Гиацинта обращалась не к ней.
— Смотрю, как почищены твои зубы, — сладким голосом отозвалась Элоиза.
— Девочки! — воскликнула Виолетта, и Франческа подумала, что вряд ли Элоизе, которой стукнуло двадцать семь лет, понравится такое обращение.
Но сердитые возражения сестры и ее ответную речь Франческа не стала слушать, а воспользовалась суматохой, чтобы выскользнуть из гостиной и попросить ливрейного лакея вызвать для нее карету.
На улицах было не так уж многолюдно: было еще рано, большой свет отправится на рауты и балы только часа через два. Карета быстро проехала по Мейфэру, и через какие-то четверть часа Франческа уже поднималась по ступеням парадного крыльца Килмартин-Хауса на Сент-Джеймс-сквер. Как обычно, лакей распахнул перед ней дверь еще прежде, чем она успела коснуться дверного молотка, и она поспешила войти в дом.
— Килмартин дома? — спросила она, думая между тем, что вот в первый раз она называет Майкла так. Ей это показалось странно, но было и приятно, что имя это словно само собой сорвалось с ее губ. Давно бы всем пора привыкнуть к переменам. Теперь он был графом и никогда уже не будет для нее просто мистером Стерлингом.
— Кажется, да, — ответил лакей. — Его сиятельство вернулся домой вскоре после полудня и, насколько мне известно, больше не выходил.
Франческа нахмурилась, кивком отпустила лакея и стала быстро подниматься по лестнице. Если Майкл и в самом деле дома, он должен быть наверху; если бы он спустился в контору, лакей в прихожей не мог не заметить этого.
Она добралась до второго этажа и пошла по коридору к графской спальне. Шаги ее обутых в ботики ног заглушал мягкий ковер.
— Майкл? — позвала она негромко, подходя к двери его комнаты. — Майкл!
Никто не откликнулся. Она приблизилась к двери вплотную и тут только заметила, что дверь притворена неплотно.
— Майкл? — позвала она снова, чуть-чуть громче. Нельзя же было кричать на весь дом! Кроме того, если он спит, то вряд ли стоит будить его. Возможно, он еще не отдохнул как следует от своего долгого путешествия, но, когда Виолетта пригласила его на ужин, не стал говорить об этом из гордости.
Не дождавшись никакого ответа, она немножечко приоткрыла дверь.
— Майкл?
— Фрэнни?
Это был определенно его голос, но никогда она не слышала, чтобы он так говорил.
— Майкл!
Она бросилась в комнату и увидела его — он лежал, скорчившись, в постели, и вид у него был такой больной! Никогда в жизни она не видела, чтобы человеку было так худо. Джон ведь совсем не болел. Джон просто однажды вечером прилег отдохнуть и больше не проснулся.
— Майкл! — вырвалось у нее. — Что с тобой такое?
— Да ничего особенного, — прохрипел он. — Простудился, надо думать.
Франческа посмотрела на него с сомнением. Черные волосы прилипли ко лбу, лицо, все в красных пятнах, пылало, и такой жар шел от самой его постели, что у Франчески даже дыхание перехватило.
Не говоря уже о том, что в комнате стоял тяжелый запах болезни. Запах пота, чуть отдававший гнилостным, — ужасный запах, который, имей запахи цвет, непременно оказался бы рвотно-зеленоватого оттенка. Франческа протянула руку и коснулась его лба — и тут же руку отдернула, таким горячим оказался лоб.
— Это никакая не простуда, — резко сказала она. Губы его растянулись в кошмарном подобии улыбки.
— А если очень-очень сильная простуда?
— Майкл Стюарт Стерлинг!
— Господи, ты точь-в-точь как моя мать!
Нельзя сказать, чтобы чувства, которые она испытывала сейчас, были такими уж материнскими, да и как это могло быть после происшествия в парке! Так что вид его, такого сейчас слабого и некрасивого, подействовал на нее успокоительно: это притупило остроту чувства, терзавшего ее сегодня почти весь день, — чем бы там оно ни было, это чувство.
— Майкл, что с тобой?
Он передернул плечами и зарылся поглубже в одеяла, трясясь всем телом.
— Майкл! — Она схватила его за плечо. И не сказать, чтобы очень нежно. — Не смей мне морочить голову своими фокусами! Я ведь тебя знаю. Ты всегда делаешь вид, что все тебе нипочем, все как с гуся вода…
— А что? С гуся вода действительно скатывается, — прошептал он. — Закон природы.
— Майкл! — Она ударила бы его, если бы он не был так болен. — Не смей преуменьшать опасность! Говори сию же секунду, что с тобой такое!
— Завтра мне станет лучше, — сказал он.
— Ну конечно! — воскликнула Франческа, вложив в свои слова весь имевшийся в запасе сарказм.
— Правда станет лучше, — сказал он, беспокойно ворочаясь в постели и постанывая при каждом движении. — Завтра я буду в полном порядке.
То, как он сформулировал свою фразу, заставило Франческу насторожиться.
— А послезавтра? — спросила она и прищурилась. Откуда-то из-под одеял раздался резкий смешок.
— А послезавтра я, само собой, снова буду лежать пластом!
— Майкл! — проговорила она едва слышным от страха голосом. — Что с тобой такое?
— Неужели еще не догадалась? — Он снова высунул голову из-под простыни, и вид у него был такой больной, что она чуть не заплакала. — У меня малярия.
— О Боже! — ахнула Франческа и невольно попятилась. — О Боже мой!
— Первый раз слышу, как ты упоминаешь имя Господа нашего всуе, — заметил он. — Надо полагать, я должен чувствовать себя польщенным.
И как он может быть сейчас таким легкомысленным?!
— Майкл, я… — Она протянула руку, потом руку отдернула, так как растерялась и не знала, что делать.
— Не беспокойся, — сказал он, сворачиваясь снова в клубок и сотрясаясь от очередного приступа. — Ты не можешь от меня заразиться.
— Не могу от тебя заразиться? — Франческа даже заморгала в растерянности. — Ну конечно, не могу.
Даже если б и могла заразиться, это бы ее не остановило, и она стала бы ходить за ним. Ведь он был Майкл. Он был… не так-то легко четко определить, кем именно он был для нее, но между ними существовала нерушимая связь, между ними двумя, и, похоже, четырехлетняя разлука нисколько не ослабила ее.
— Все дело в воздухе, — пояснил он устало. — Заразиться малярией можно, только если дышишь гнилым воздухом. Потому-то она так и называется: «малярия» — «дурной воздух». Если бы ее можно было подцепить иным способом, мы, малярийные, давно бы уже перезаражали всю Англию.
Она кивнула в знак того, что поняла.
— Но ты… но ты не… — Она не в силах была выговорить роковое слово.
— Нет, — ответил он. — По крайней мере доктора говорят, что не умру.
Она почувствовала такое облегчение, что так вся и обмякла и даже вынуждена была присесть. Она не могла себе представить мир без Майкла. Даже когда он был так далеко от Англии, она все-таки знала, что он есть, где-то там существует, пребывает на той же планете, что и она, топчет ту же матушку землю. Даже в первые месяцы после смерти Джона, когда она так сердилась на него за то, что он покинул ее, сердилась едва не до слез, ее очень поддерживала мысль о том, что он жив и здоров и немедленно примчится к ней, стоит ей только Попросить.
Он рядом. Он жив. Теперь, когда не стало Джона… Потерять их обоих — разве в силах она будет вынести это?
Его снова затрясло, очень сильно.
— Не надо ли тебе принять какое-нибудь лекарство? — встрепенулась она. — У тебя вообще-то есть лекарства?
— Я уже принял, — стуча зубами, ответил он.
Но она чувствовала потребность делать хоть что-то. Она не настолько была склонна к самобичеванию, чтобы мучить себя мыслями о том, что она могла бы сделать, дабы предотвратить смерть Джона — даже в самые черные дни своей печали она не предалась этому занятию, — но ей было очень неприятно, что все произошло в ее отсутствие. Это был, собственно говоря, единственный важный поступок, который Джон совершил без нее. И даже если Майкл был просто болен, а не умирал, она не собиралась позволить ему страдать в одиночестве.
— Давай-ка я принесу тебе еще одно одеяло, — сказала она. И, не дожидаясь ответа, поспешила в смежную комнату, то есть свою собственную спальню, и сорвала с постели одеяло. Одеяло было ярко-розового цвета и скорее всего оскорбит его мужской вкус, когда он придет в себя настолько, чтобы снова обнаруживать вкусовые предпочтения. Но с этой проблемой, решила Франческа, пусть он сам разбирается.
Когда она вернулась, Майкл лежал в постели так тихо, что она даже решила, что он заснул, но он шевельнулся и сказал: «Спасибо», — когда она начала подтыкать одеяло.
— Что еще я могу сделать? — спросила она, придвигая деревянный стул к его постели и усаживаясь.
— Ничего.
— Но должно же быть что-то, — не отступала она. — Не может быть, чтобы надо было просто ждать, пока само пройдет!
— Надо просто ждать, — ответил он слабым голосом, — пока само пройдет.
— Не могу поверить, что это правда. Он приоткрыл один глаз.
— Уж не собираешься ли ты поспорить со всей медицинской наукой?
Она скрипнула зубами и сгорбилась на своем стуле.
— Ты уверен, что тебе не следует принять еще лекарство? Он покачал головой и тут же застонал, так тяжело далось ему это движение.
— Пока не надо.
— А где лекарство? — спросила она. Если единственное, что было в ее силах, — это обнаружить местоположение лекарства и быть готовой подать его, то, Бог свидетель, она будет делать хотя бы это.
Он чуть повернул голову влево. Франческа посмотрела туда и увидела маленький столик, на котором поверх сложенной газеты стояла медицинского вида склянка. Она сразу же встала, подошла к столику, взяла склянку и, читая ярлык на ходу, вернулась к своему стулу.
— Хинин, — пробормотала она. — Я слышала про хинин.
— Чудодейственное средство, — отозвался Майкл. — Так по крайней мере говорят.
Франческа с сомнением взглянула на склянку.
— Посмотри на меня, — сказал он со слабой кривоватой ухмылкой. — Я — живое доказательство.
Она снова повертела склянку, пригляделась к порошку, который пересыпался внутри.
— Я по-прежнему в сомнениях.
Одно плечо его шевельнулось в попытке изобразить жизнерадостный жест.
— Я же до сих пор не умер.
— Не смешно.
— Нет, только это как раз и смешно, — поправил он ее. — Следует смеяться, пока можно. Ты только подумай, если я умру, титул перейдет к этим — как там Джанет всегда говорит? — к этой…
— …ужасной дебнемской ветви семейства, — докончили они вместе, и Франческа — кто бы мог подумать! — улыбнулась.
Вот всегда он умел заставить ее улыбнуться. Она потянулась и взяла его за руку.
— Мы с тобой прорвемся, — сказала она. Он кивнул и закрыл глаза.
И когда она уже решила было, что он уснул, он прошептал:
— Хорошо, что ты здесь.
Утром Майкл проснулся, пожалуй, даже отдохнувшим, и если чувствовал он себя нехорошо, то все же значительно лучше, чем прошлой ночью. Франческа, как он с ужасом понял, провела всю ночь у его постели. Она и сейчас сидела на том самом деревянном стуле, свесив голову, как пьяная. Поза ее была очевидно неудобной: и примостилась-то она на сиденье как-то криво, и шея ее была согнута под каким-то странным углом, и туловище скрючено как-то нелепо.
Но она спала. Даже слегка похрапывала, что страшно его умилило. Никогда он не представлял себе ее храпящей, а ведь он, увы, рисовал ее в своем воображении спящей много-много раз.
Конечно, глупо было надеяться, что он сможет скрыть от нее свою болезнь, думал он, она была слишком проницательна, да и любопытна тоже. И хотя он предпочел бы, чтобы она не волновалась из-за него, но, честно говоря, вчера ночью ее присутствие и успокоило, и утешило его. Он не должен был радоваться ее приходу, вернее, не должен был позволять себе радоваться, но вот радовался, и все тут.
Он услышал, что она шевельнулась, и перекатился на бок, чтобы лучше видеть ее. Он ведь никогда еще не видел, как она просыпается, вдруг с удивлением понял он. Хотя чему тут удивляться? Естественно, что он никогда не присутствовал при таких интимных моментах. Может, он удивился потому, что во всех его грезах, во всех фантазиях о ней ему никогда не рисовалось ничего подобного — ни этот тихий хрип где-то глубоко в горле, когда она заворочалась, ни похожий на вздох зевок, ни нежный трепет готовых приоткрыться век.
Она была прекрасна.
Он знал это, разумеется, знал вот уже долгие годы, но никогда прежде он не ощущал это так полно, так глубоко.
Красота была не в ее волосах, не в этой густой, роскошной каштановой волне, которую ему так редко доводилось видеть рассыпавшейся по ее плечам, И даже не в ее глазах, при виде сияющей синевы которых всякий мужчина испытывал желание начать писать стихи — и многие писали, что весьма, как помнилось Майклу, забавляло Джона. И дело было не в очерке ее лица и не в чертах его — иначе он был бы одержим красотою всех девиц семейства Бриджертон, таких похожих друг на друга, по крайней мере внешне.
А вот что-то было в том, как она двигалась.
В том, как дышала.
В том, как она просто была.
И вряд ли, думал он, когда-нибудь он устанет изумляться этому.
— Майкл, — пролепетала она и принялась тереть сонные глаза.
— Доброе утро, — отозвался он, надеясь, что хрипловатость его голоса она спишет на болезненное изнеможение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33