Она носит этот цвет или же серый вот уже третий год. И носила только черный целый год до того. Это стало чем-то вроде своего рода формы. Нет никакой необходимости беспокоиться о том, что ты есть, когда твоя одежда так громко заявляет об этом.
— Мама? — вырвалось у нее прежде, чем она поняла, что хочет задать вопрос.
Виолетта с улыбкой обернулась к ней:
— Да, милая?
— Почему ты так и не вышла снова замуж?
Губы Виолетты чуть приоткрылись, а глаза, к великому изумлению Франчески, вдруг заблестели очень ярко.
— Ты знаешь, — негромко проговорила Виолетта, — ведь в первый раз меня спрашивает об этом кто-то из моих детей!
— Не может быть! — отозвалась Франческа. — Ты уверена?
Виолетта кивнула:
— Никто из моих детей ни разу не спросил меня об этом. Неужели ты думаешь, я бы о таком забыла?
— Нет-нет, конечно бы не забыла! — поспешила уверить ее Франческа. Но все это было так… странно. И свидетельствовало о детском недомыслии. И почему никто из них ни разу не спросил мать об этом? Франческе этот вопрос казался сейчас самым что ни на есть животрепещущим. Можно но представить, что никто из детей Виолетты ни разу не поинтересовался этим из личного любопытства, но как же они не понимали, что это значит для матери?
Неужели они не хотели знать свою мать? По-настоящему узнать ее?
— Когда твой отец умер… — заговорила Виолетта. — Не знаю, много ли ты помнишь сама, но все произошло очень неожиданно… — Виолетта тихонько и грустно засмеялась, а Франческа подумала: интересно, сможет ли она сама когда-нибудь смеяться, говоря о смерти Джона, пускай и горьким смехом? — От укуса пчелы, — продолжала Виолетта, и Франческа вдруг поняла, что даже сейчас, двадцать лет спустя после смерти Эдмунда Бриджертона, мать ее все еще не в силах справиться с удивлением при этой мысли. — Ну кто мог подумать, что такое возможно? — сказала Виолетта и покачала головой. — Не знаю, хорошо ли ты помнишь его, но твой отец был очень крупный мужчина. Ростом такой же, как Бенедикт, а в плечах даже пошире. Немыслимо было представить, что какая-то пчела… — Она смолкла, вынула белоснежный носовой платок и прижала его к губам. — Так вот, это было неожиданно. Я даже и не знаю, что еще сказать, разве только… — Она обратила к дочери свои полные боли мудрые глаза. — Разве только то, что ты, я думаю, понимаешь лучше остальных.
Франческа кивнула, даже не пытаясь бороться с подступающими слезами.
— Ну, одним словом, — бодро продолжила Виолетта, явно желавшая перейти к другой теме, — после его смерти я была в таком… ошеломлении! Мне казалось, что я хожу как во сне. Я вообще не понимаю, как я со всем управлялась в тот первый год. Да и в последующие годы. Так что о замужестве я и подумать не могла.
— Я понимаю, — тихонько сказала Франческа. И она действительно понимала.
А потом… даже не знаю, как это случилось. Может, я просто так и не встретила человека, с которым мне захотелось бы связать свою жизнь. Может, я слишком любила твоего отца. — Виолетта пожала плечами. — Может я просто никогда не видела в этом необходимости. Мое положение ведь очень отличалось от твоего, дорогая моя. Не забывай, что я была старше ну меня уже было восемь детей. И твой отец оставил дела в отменном порядке. Я знала, что мы не будем нуждаться.
— Джон оставил Килмартин в идеальном порядке, — быстро вставила Франческа.
— Ну конечно, дорогая, — согласилась Виолетта и похлопала дочь по руке. — Прости меня. Я вовсе не то имела в виду. Но восьмерых детей у тебя нет, Франческа. — Глаза ее вдруг изменились и стали казаться еще более голубыми, чем обычно. — И у тебя впереди целая жизнь, которую, возможно, придется провести в полном одиночестве.
Франческа нервно кивнула.
— Я знаю, — сказала она. — Знаю, знаю, но как-то не могу… не могу…
— Что ты не можешь? — мягко спросила Виолетта.
— Я не могу… — Франческа опустила голову. Она и сама не знала почему, но вот никак не могла оторвать взгляда от пола кареты. — Я не могу избавиться от чувства, что делаю что-то нехорошее, что я бесчещу Джона, предаю наше супружество.
— Джон сам желал бы, чтобы ты была счастлива.
— Я знаю, знаю. Конечно, он желал бы этого. Но неужели ты не понимаешь… — Она подняла голову, и глаза ее обратились к лицу матери в надежде увидеть что-то… она и сама не знала что — может, одобрение, может, просто нежность, так как есть что-то очень успокоительное уже в самой этой надежде. — Я ведь даже не пытаюсь обрести любовь, — сказала она. — Я не рассчитываю найти второго Джона. С этим я смирилась. Но мне кажется, что нехорошо выходить замуж ради меньшего.
— Ты не найдешь второго Джона, это верно, — сказала Виолетта. — Но ты можешь найти мужчину, который в той же степени будет тебе под пару, просто по-другому.
— Ты ведь не нашла.
— Да, я не нашла, — признала Виолетта, — но я не очень-то и искала. Я вообще не искала.
— А ты жалеешь, что не искала?
Виолетта приоткрыла рот, но ни одного звука не слетело с ее губ — казалось, она даже и не дышала. Наконец она заговорила:
— Я не знаю, Франческа. Я, честное слово, не знаю. — И потом, так как требовалось разрядить обстановку, добавила: — Во всяком случае, уж чего-чего, а детей мне больше не требовалось!
Франческа не удержалась от улыбки. —А мне вот нужен ребенок, — сказала она тихо. — Очень нужен.
— Я так и думала, дорогая.
— А почему ты никогда меня об этом не спрашивала? Виолетта склонила голову набок.
— А почему ты никогда не спрашивала меня, отчего я не вышла замуж во второй раз?
Франческа почувствовала, что рот ее сам собой приоткрылся. Однако стоило ли так удивляться проницательности матери?
— Если бы на твоем месте была любая из твоих сестер, то, думаю, я заговорила бы на эту тему, — добавила Виолетта. — Но ты… — На губах Виолетты появилась ностальгическая улыбка. — Ты не такая. И всегда была не такой. Даже ребенком ты всегда держалась отдельно. И тебе необходима была эта дистанция.
Повинуясь порыву, Франческа протянула руку и сжала ладонь матери.
— Я тебя очень люблю, ты знаешь это? Виолетта улыбнулась:
— Посещали меня такие подозрения.
— Мама!
— Ну хорошо, конечно, я всегда знала, что любишь. И как тебе было не любить меня, когда я люблю тебя так сильно?
— Я не говорила тебе об этом, — сказала Франческа, ужасаясь этому своему упущению. — Последнее время по крайней мере не говорила.
— Ничего страшного. — Виолетта сжала руку дочери в ответ. — У тебя голова была занята другим.
Тут почему-то на Франческу напал приступ хихиканья.
— Мама, это очень слабо сказано! Виолетта только усмехнулась в ответ.
— Мама! — заговорила снова Франческа. — Можно, я задам тебе еще один вопрос?
— Ну конечно.
— Если я не найду человека — ну, не как Джон, конечно, но хотя бы в той же мере под пару себе… Так вот, если я не найду такого человека и выйду замуж за кого-то, кто мне симпатичен, но не более того, без любви… это будет дурно или нет?
Виолетта помолчала несколько мгновений.
— Боюсь, что только ты сама можешь дать ответ на этот вопрос, — сказала она наконец. — Никогда, конечно, я не скажу, что поступать так дурно. Добрая половина большого света и даже больше половины — вступает в брак именно так, и многие очень довольны потом своей жизнью. Но ты сама должна будешь решать, когда придет время. Все люди разные, Франческа. Полагаю, тебе это известно лучше, чем многим. И когда человек просит твоей руки, то решать следует, сообразуясь с достоинствами этого человека, а не исходя из каких-то сомнительных правил, которые тебе вздумалось устанавливать заблаговременно.
Мать была права, разумеется. Но Франческе так надоело, что в жизни все оказывается таким неопределенным, непонятным и запутанным, что ей очень хотелось услышать совсем другой ответ.
И все это не имело никакого отношения к вопросу, который давно уже мучил ее сердце. А вдруг она встретит кого-то, к кому испытает те же чувства, что и к Джону? Это казалось невероятным.
Но что, если это все-таки произойдет? Как же ей жить после этого?
Однако дурное расположение духа приносит странное удовлетворение, подумал Майкл, и решил отдаться этому настроению духа полностью.
Он пинал носком сапога камешки всю дорогу домой.
Огрызался на всякого, толкнувшего его на улице.
Он распахнул входную дверь своего дома с такой силой, что она грохнула о каменную стену… Вернее, грохнула бы, если б негодяй дворецкий не оказался на месте и предусмотрительно не распахнул ее перед хозяином прежде, чем пальцы Майкла коснулись ручки.
Но он успел подумать о том, как с грохотом распахнет дверь, что само по себе принесло некоторое удовлетворение.
А потом он побрел вверх по лестнице к себе — его до сих пор мучило ощущение, что не «к себе», а «к Джону», но с этим сейчас ничего нельзя было поделать — и стянул сапоги.
Вернее, попытался стянуть.
«Вот дьявольщина!»
— Риверс! — взревел он.
Его камердинер появился, вернее, словно по волшебству возник в дверях.
— Да, милорд?
— Не поможешь мне стянуть сапоги? — И Майкл отдался на милость камердинера, с неудовольствием думая, что похож сейчас на ребенка. Надо же, три года в армии, четыре в Индии, и он не может сам снять с себя сапоги! И тут ему вспомнилось, что он снимал сапоги без помощи Риверса перед самым своим отъездом в Индию.
Он посмотрел на свои сапоги. Сапоги были какие-то не такие. Какой-то другой покрой — должно быть, Риверс решил, что эта пара лучше подойдет к новому положению хозяина. Риверс вообще ревностно относился к своим обязанностям и, конечно, постарался, чтобы костюм Майкла соответствовал последней лондонской моде. И вероятно…
— Риверс, — спросил Майкл негромко, — где ты взял эти сапоги?
— Милорд?
— Эти сапоги. Я что-то их не помню.
— Милорд, часть нашего багажа еще на корабле. Не обнаружив в уже прибывших чемоданах ничего подходящего для Лондона, я предпринял поиски и обнаружил эту пару среди вещей покойного графа, и…
— Господи Иисусе!
— Милорд? Прошу простить меня, если эти сапоги не подошли вам. Мне казалось, что вы с покойным кузеном были схожи в смысле размеров, и я подумал, что вам захочется…
— Ты просто снимай их с меня. Скорее. — Майкл закрыл глаза и откинулся на спину обитого кожей кресла — кресла Джона! — мысленно изумляясь иронии судьбы и тому, как буквально осуществляются мучившие его кошмары: он мало того что занял место Джона, но и надел сапоги покойного брата!
— Сию секунду, милорд. — На лице Риверса выразилось страдание, но он проворно принялся за дело.
Майкл крепко сжал переносицу большим и указательным пальцами, сделал глубокий вдох и только после этого заговорил устало:
— Я бы предпочел не пользоваться вещами из гардероба покойного графа. — Хотя, говоря по чести, он даже и не знал, отчего одежда Джона до сих пор оставалась здесь; следовало давным-давно раздать все прислуге или отдать благотворительной организации. Но, надо думать, решение тут было за Франческой, а не за ним.
— Хорошо, милорд. Я обязательно прослежу за этим.
— Вот и славно, — хмыкнул Майкл.
— Следует ли мне собрать вещи покойного графа и изолировать их где-нибудь?
Изолировать? Боже, словно вещи эти заражены ядом!
— Нет, пусть все остается на своих местах, — сказал Майкл. — Просто потрудись проследить, чтобы ко мне эти вещи не попадали.
— Хорошо. — Риверс нервно сглотнул, так что его кадык подпрыгнул.
— Ну что еще, Риверс?
— Дело в том, что все вещи покойного графа Килмартина еще здесь.
— Где — здесь? — непонимающе уставился Майкл на камердинера.
— Здесь. — В качестве пояснения Риверс обвел взглядом комнату.
Майкл так и обмяк в кресле. Не то чтобы он желал стереть всякое воспоминание о своем брате с лица земли, вовсе нет — никто так не скучал по Джону, как он, никто!
Ну разве что Франческа, но там дело другое.
Однако он как-то не осознавал, что от него ждут, что он станет жить в этой удушающей атмосфере — окруженный со всех сторон предметами, принадлежавшими некогда Джону. Он носил титул Джона, тратил деньги Джона, жил в доме Джона. Что ж теперь, и обувь покойного брата ему, черт возьми, донашивать?!
— Упакуй все, — приказал он Риверсу. — Завтра. Сегодня вечером я не хочу, чтобы меня тревожили.
Кроме того, надо бы поставить в известность Франческу.
Франческа.
Он вздохнул и поднялся с кресла, едва его камердинер удалился. Господи, Риверс оставил здесь эти сапоги! Майкл взял сапоги и выставил их за дверь. Может, это было уже и лишнее, но не хотелось ему, чтобы сапоги Джона маячили у него перед глазами в продолжение следующих шести часов.
Решительным движением закрыв дверь, он без всякой цели подошел к окну. Подоконник был низкий и широкий, и он тяжело оперся о него, глядя сквозь полупрозрачную занавеску на смутно видимую улицу внизу. Он откинул тонкую ткань, и кривоватая улыбка появилась на его губах при виде няньки, шагавшей по тротуару и тянувшей за собой маленького ребенка.
Франческа. Она хочет ребенка.
Он и сам не понимал, отчего эта новость так его поразила. Если рассуждать здраво, ничего особенного в таком желании не было. Ведь она была женщиной — конечно, ей хотелось иметь детей. Разве все женщины не хотят того же? И хотя он никогда не думал, что она станет оплакивать Джона до конца дней, но все же ему как-то не приходило в голову, что в один прекрасный день ей вдруг захочется выйти замуж повторно.
Франческа и Джон. Джон и Франческа. Они были единым целым, по крайней мере прежде были, и хотя смерть Джона самым прискорбным образом доказала, что она может быть без него, все же Майклу было трудно представить, что она может быть с другим.
Ну и, конечно, была еще одна маленькая проблема: волосы у него на загривке вставали дыбом и мурашки бежали по коже при самой мысли о том, что Франческа может быть с другим мужчиной.
Он содрогнулся от отвращения. Или это начинается озноб? Черт! Будем надеяться, что все же не озноб.
Наверное, ему просто придется привыкнуть к этой мысли. Если Франческа захотела детей, значит, Франческе понадобится муж, и тут он решительно ничего поделать не может. Было бы, конечно, много лучше, если бы она приняла это решение и провернула бы все это гнусное дело еще в прошлом году, избавив его от омерзительной необходимости стать свидетелем предстоящих ухаживаний. Если бы она просто взяла и вышла замуж в прошлом году, то сейчас все было бы уже кончено и ничего поделать было бы нельзя.
Конец.
Но теперь ему придется наблюдать за развитием событий. Возможно, даже давать советы.
Дьявольщина!
Он снова задрожал всем телом. Черт! Может, он всего лишь озяб? На дворе март, в конце концов, и довольно холодно, даже дома, у камина, в котором весело пылает огонь.
Он потянул свой галстук, который стал казаться ему слишком тугим, затем сорвал галстук вовсе. Господи, как же ему было худо: и жар его томил, и озноб бил, и как-то трудно было сохранять равновесие!
Он сел. Это показалось ему самым разумным.
А потом он перестал притворяться, что все с ним в порядке, сбросил с себя одежду и заполз в постель.
Ему предстояла очень долгая ночь.
Глава 8
…была рада получить твое письмо. Приятно знать, что дела у тебя идут хорошо. Джон бы гордился тобой. Мне очень его не хватает. Многие цветы до сих пор цветут. Разве это не замечательно, что многие цветы до сих пор цветут?
От графини Килмартин графу Килмартину неделю спустя после получения его первого послания. Черновик письма, так и не законченного, так и не отосланного.
— Ведь Майкл действительно обещал, что придет ужинать к нам сегодня вечером?
Франческа подняла глаза на свою мать. Вид у матери был озабоченный. Франческа и сама недоумевала, что могло так задержать его.
Днем она не без ужаса думала о его приходе. Хотя сама не понимала, отчего она так волнуется из-за того момента в парке. Господи, да он-то, верно, и не подозревает, что был какой-то «момент»!
К счастью, мужчины вообще туповаты.
— Да, он твердо сказал, что придет, — отозвалась она и заерзала в кресле. Они уже довольно долго сидели и скучали в гостиной, поджидая, когда же явится гость.
— И ты сказала ему, во сколько мы будем его ждать? — спросила Виолетта.
Франческа кивнула:
— И даже напомнила ему о приглашении еще раз, когда мы прощались после нашей прогулки.
Она совершенно отчетливо помнила этот разговор, помнила даже, как одолевала ее дурнота во время этого разговора. Ей не хотелось видеть его снова — по крайней мере так скоро, — но что она могла поделать? Приглашение исходило от ее матери!
— Возможно, он просто опаздывает, — заметила Гиацинта, младшая сестра Франчески. — И ничего удивительного. Такие, как он, всегда опаздывают.
Франческа сразу же накинулась на сестру:
— И что, скажи на милость, ты хочешь этим сказать?
— Известно, какая у него репутация.
— При чем тут его репутация? — вспылила Франческа. — И вообще, что ты можешь об этом знать? Он уехал из Англии, когда ты еще под стол пешком ходила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Мама? — вырвалось у нее прежде, чем она поняла, что хочет задать вопрос.
Виолетта с улыбкой обернулась к ней:
— Да, милая?
— Почему ты так и не вышла снова замуж?
Губы Виолетты чуть приоткрылись, а глаза, к великому изумлению Франчески, вдруг заблестели очень ярко.
— Ты знаешь, — негромко проговорила Виолетта, — ведь в первый раз меня спрашивает об этом кто-то из моих детей!
— Не может быть! — отозвалась Франческа. — Ты уверена?
Виолетта кивнула:
— Никто из моих детей ни разу не спросил меня об этом. Неужели ты думаешь, я бы о таком забыла?
— Нет-нет, конечно бы не забыла! — поспешила уверить ее Франческа. Но все это было так… странно. И свидетельствовало о детском недомыслии. И почему никто из них ни разу не спросил мать об этом? Франческе этот вопрос казался сейчас самым что ни на есть животрепещущим. Можно но представить, что никто из детей Виолетты ни разу не поинтересовался этим из личного любопытства, но как же они не понимали, что это значит для матери?
Неужели они не хотели знать свою мать? По-настоящему узнать ее?
— Когда твой отец умер… — заговорила Виолетта. — Не знаю, много ли ты помнишь сама, но все произошло очень неожиданно… — Виолетта тихонько и грустно засмеялась, а Франческа подумала: интересно, сможет ли она сама когда-нибудь смеяться, говоря о смерти Джона, пускай и горьким смехом? — От укуса пчелы, — продолжала Виолетта, и Франческа вдруг поняла, что даже сейчас, двадцать лет спустя после смерти Эдмунда Бриджертона, мать ее все еще не в силах справиться с удивлением при этой мысли. — Ну кто мог подумать, что такое возможно? — сказала Виолетта и покачала головой. — Не знаю, хорошо ли ты помнишь его, но твой отец был очень крупный мужчина. Ростом такой же, как Бенедикт, а в плечах даже пошире. Немыслимо было представить, что какая-то пчела… — Она смолкла, вынула белоснежный носовой платок и прижала его к губам. — Так вот, это было неожиданно. Я даже и не знаю, что еще сказать, разве только… — Она обратила к дочери свои полные боли мудрые глаза. — Разве только то, что ты, я думаю, понимаешь лучше остальных.
Франческа кивнула, даже не пытаясь бороться с подступающими слезами.
— Ну, одним словом, — бодро продолжила Виолетта, явно желавшая перейти к другой теме, — после его смерти я была в таком… ошеломлении! Мне казалось, что я хожу как во сне. Я вообще не понимаю, как я со всем управлялась в тот первый год. Да и в последующие годы. Так что о замужестве я и подумать не могла.
— Я понимаю, — тихонько сказала Франческа. И она действительно понимала.
А потом… даже не знаю, как это случилось. Может, я просто так и не встретила человека, с которым мне захотелось бы связать свою жизнь. Может, я слишком любила твоего отца. — Виолетта пожала плечами. — Может я просто никогда не видела в этом необходимости. Мое положение ведь очень отличалось от твоего, дорогая моя. Не забывай, что я была старше ну меня уже было восемь детей. И твой отец оставил дела в отменном порядке. Я знала, что мы не будем нуждаться.
— Джон оставил Килмартин в идеальном порядке, — быстро вставила Франческа.
— Ну конечно, дорогая, — согласилась Виолетта и похлопала дочь по руке. — Прости меня. Я вовсе не то имела в виду. Но восьмерых детей у тебя нет, Франческа. — Глаза ее вдруг изменились и стали казаться еще более голубыми, чем обычно. — И у тебя впереди целая жизнь, которую, возможно, придется провести в полном одиночестве.
Франческа нервно кивнула.
— Я знаю, — сказала она. — Знаю, знаю, но как-то не могу… не могу…
— Что ты не можешь? — мягко спросила Виолетта.
— Я не могу… — Франческа опустила голову. Она и сама не знала почему, но вот никак не могла оторвать взгляда от пола кареты. — Я не могу избавиться от чувства, что делаю что-то нехорошее, что я бесчещу Джона, предаю наше супружество.
— Джон сам желал бы, чтобы ты была счастлива.
— Я знаю, знаю. Конечно, он желал бы этого. Но неужели ты не понимаешь… — Она подняла голову, и глаза ее обратились к лицу матери в надежде увидеть что-то… она и сама не знала что — может, одобрение, может, просто нежность, так как есть что-то очень успокоительное уже в самой этой надежде. — Я ведь даже не пытаюсь обрести любовь, — сказала она. — Я не рассчитываю найти второго Джона. С этим я смирилась. Но мне кажется, что нехорошо выходить замуж ради меньшего.
— Ты не найдешь второго Джона, это верно, — сказала Виолетта. — Но ты можешь найти мужчину, который в той же степени будет тебе под пару, просто по-другому.
— Ты ведь не нашла.
— Да, я не нашла, — признала Виолетта, — но я не очень-то и искала. Я вообще не искала.
— А ты жалеешь, что не искала?
Виолетта приоткрыла рот, но ни одного звука не слетело с ее губ — казалось, она даже и не дышала. Наконец она заговорила:
— Я не знаю, Франческа. Я, честное слово, не знаю. — И потом, так как требовалось разрядить обстановку, добавила: — Во всяком случае, уж чего-чего, а детей мне больше не требовалось!
Франческа не удержалась от улыбки. —А мне вот нужен ребенок, — сказала она тихо. — Очень нужен.
— Я так и думала, дорогая.
— А почему ты никогда меня об этом не спрашивала? Виолетта склонила голову набок.
— А почему ты никогда не спрашивала меня, отчего я не вышла замуж во второй раз?
Франческа почувствовала, что рот ее сам собой приоткрылся. Однако стоило ли так удивляться проницательности матери?
— Если бы на твоем месте была любая из твоих сестер, то, думаю, я заговорила бы на эту тему, — добавила Виолетта. — Но ты… — На губах Виолетты появилась ностальгическая улыбка. — Ты не такая. И всегда была не такой. Даже ребенком ты всегда держалась отдельно. И тебе необходима была эта дистанция.
Повинуясь порыву, Франческа протянула руку и сжала ладонь матери.
— Я тебя очень люблю, ты знаешь это? Виолетта улыбнулась:
— Посещали меня такие подозрения.
— Мама!
— Ну хорошо, конечно, я всегда знала, что любишь. И как тебе было не любить меня, когда я люблю тебя так сильно?
— Я не говорила тебе об этом, — сказала Франческа, ужасаясь этому своему упущению. — Последнее время по крайней мере не говорила.
— Ничего страшного. — Виолетта сжала руку дочери в ответ. — У тебя голова была занята другим.
Тут почему-то на Франческу напал приступ хихиканья.
— Мама, это очень слабо сказано! Виолетта только усмехнулась в ответ.
— Мама! — заговорила снова Франческа. — Можно, я задам тебе еще один вопрос?
— Ну конечно.
— Если я не найду человека — ну, не как Джон, конечно, но хотя бы в той же мере под пару себе… Так вот, если я не найду такого человека и выйду замуж за кого-то, кто мне симпатичен, но не более того, без любви… это будет дурно или нет?
Виолетта помолчала несколько мгновений.
— Боюсь, что только ты сама можешь дать ответ на этот вопрос, — сказала она наконец. — Никогда, конечно, я не скажу, что поступать так дурно. Добрая половина большого света и даже больше половины — вступает в брак именно так, и многие очень довольны потом своей жизнью. Но ты сама должна будешь решать, когда придет время. Все люди разные, Франческа. Полагаю, тебе это известно лучше, чем многим. И когда человек просит твоей руки, то решать следует, сообразуясь с достоинствами этого человека, а не исходя из каких-то сомнительных правил, которые тебе вздумалось устанавливать заблаговременно.
Мать была права, разумеется. Но Франческе так надоело, что в жизни все оказывается таким неопределенным, непонятным и запутанным, что ей очень хотелось услышать совсем другой ответ.
И все это не имело никакого отношения к вопросу, который давно уже мучил ее сердце. А вдруг она встретит кого-то, к кому испытает те же чувства, что и к Джону? Это казалось невероятным.
Но что, если это все-таки произойдет? Как же ей жить после этого?
Однако дурное расположение духа приносит странное удовлетворение, подумал Майкл, и решил отдаться этому настроению духа полностью.
Он пинал носком сапога камешки всю дорогу домой.
Огрызался на всякого, толкнувшего его на улице.
Он распахнул входную дверь своего дома с такой силой, что она грохнула о каменную стену… Вернее, грохнула бы, если б негодяй дворецкий не оказался на месте и предусмотрительно не распахнул ее перед хозяином прежде, чем пальцы Майкла коснулись ручки.
Но он успел подумать о том, как с грохотом распахнет дверь, что само по себе принесло некоторое удовлетворение.
А потом он побрел вверх по лестнице к себе — его до сих пор мучило ощущение, что не «к себе», а «к Джону», но с этим сейчас ничего нельзя было поделать — и стянул сапоги.
Вернее, попытался стянуть.
«Вот дьявольщина!»
— Риверс! — взревел он.
Его камердинер появился, вернее, словно по волшебству возник в дверях.
— Да, милорд?
— Не поможешь мне стянуть сапоги? — И Майкл отдался на милость камердинера, с неудовольствием думая, что похож сейчас на ребенка. Надо же, три года в армии, четыре в Индии, и он не может сам снять с себя сапоги! И тут ему вспомнилось, что он снимал сапоги без помощи Риверса перед самым своим отъездом в Индию.
Он посмотрел на свои сапоги. Сапоги были какие-то не такие. Какой-то другой покрой — должно быть, Риверс решил, что эта пара лучше подойдет к новому положению хозяина. Риверс вообще ревностно относился к своим обязанностям и, конечно, постарался, чтобы костюм Майкла соответствовал последней лондонской моде. И вероятно…
— Риверс, — спросил Майкл негромко, — где ты взял эти сапоги?
— Милорд?
— Эти сапоги. Я что-то их не помню.
— Милорд, часть нашего багажа еще на корабле. Не обнаружив в уже прибывших чемоданах ничего подходящего для Лондона, я предпринял поиски и обнаружил эту пару среди вещей покойного графа, и…
— Господи Иисусе!
— Милорд? Прошу простить меня, если эти сапоги не подошли вам. Мне казалось, что вы с покойным кузеном были схожи в смысле размеров, и я подумал, что вам захочется…
— Ты просто снимай их с меня. Скорее. — Майкл закрыл глаза и откинулся на спину обитого кожей кресла — кресла Джона! — мысленно изумляясь иронии судьбы и тому, как буквально осуществляются мучившие его кошмары: он мало того что занял место Джона, но и надел сапоги покойного брата!
— Сию секунду, милорд. — На лице Риверса выразилось страдание, но он проворно принялся за дело.
Майкл крепко сжал переносицу большим и указательным пальцами, сделал глубокий вдох и только после этого заговорил устало:
— Я бы предпочел не пользоваться вещами из гардероба покойного графа. — Хотя, говоря по чести, он даже и не знал, отчего одежда Джона до сих пор оставалась здесь; следовало давным-давно раздать все прислуге или отдать благотворительной организации. Но, надо думать, решение тут было за Франческой, а не за ним.
— Хорошо, милорд. Я обязательно прослежу за этим.
— Вот и славно, — хмыкнул Майкл.
— Следует ли мне собрать вещи покойного графа и изолировать их где-нибудь?
Изолировать? Боже, словно вещи эти заражены ядом!
— Нет, пусть все остается на своих местах, — сказал Майкл. — Просто потрудись проследить, чтобы ко мне эти вещи не попадали.
— Хорошо. — Риверс нервно сглотнул, так что его кадык подпрыгнул.
— Ну что еще, Риверс?
— Дело в том, что все вещи покойного графа Килмартина еще здесь.
— Где — здесь? — непонимающе уставился Майкл на камердинера.
— Здесь. — В качестве пояснения Риверс обвел взглядом комнату.
Майкл так и обмяк в кресле. Не то чтобы он желал стереть всякое воспоминание о своем брате с лица земли, вовсе нет — никто так не скучал по Джону, как он, никто!
Ну разве что Франческа, но там дело другое.
Однако он как-то не осознавал, что от него ждут, что он станет жить в этой удушающей атмосфере — окруженный со всех сторон предметами, принадлежавшими некогда Джону. Он носил титул Джона, тратил деньги Джона, жил в доме Джона. Что ж теперь, и обувь покойного брата ему, черт возьми, донашивать?!
— Упакуй все, — приказал он Риверсу. — Завтра. Сегодня вечером я не хочу, чтобы меня тревожили.
Кроме того, надо бы поставить в известность Франческу.
Франческа.
Он вздохнул и поднялся с кресла, едва его камердинер удалился. Господи, Риверс оставил здесь эти сапоги! Майкл взял сапоги и выставил их за дверь. Может, это было уже и лишнее, но не хотелось ему, чтобы сапоги Джона маячили у него перед глазами в продолжение следующих шести часов.
Решительным движением закрыв дверь, он без всякой цели подошел к окну. Подоконник был низкий и широкий, и он тяжело оперся о него, глядя сквозь полупрозрачную занавеску на смутно видимую улицу внизу. Он откинул тонкую ткань, и кривоватая улыбка появилась на его губах при виде няньки, шагавшей по тротуару и тянувшей за собой маленького ребенка.
Франческа. Она хочет ребенка.
Он и сам не понимал, отчего эта новость так его поразила. Если рассуждать здраво, ничего особенного в таком желании не было. Ведь она была женщиной — конечно, ей хотелось иметь детей. Разве все женщины не хотят того же? И хотя он никогда не думал, что она станет оплакивать Джона до конца дней, но все же ему как-то не приходило в голову, что в один прекрасный день ей вдруг захочется выйти замуж повторно.
Франческа и Джон. Джон и Франческа. Они были единым целым, по крайней мере прежде были, и хотя смерть Джона самым прискорбным образом доказала, что она может быть без него, все же Майклу было трудно представить, что она может быть с другим.
Ну и, конечно, была еще одна маленькая проблема: волосы у него на загривке вставали дыбом и мурашки бежали по коже при самой мысли о том, что Франческа может быть с другим мужчиной.
Он содрогнулся от отвращения. Или это начинается озноб? Черт! Будем надеяться, что все же не озноб.
Наверное, ему просто придется привыкнуть к этой мысли. Если Франческа захотела детей, значит, Франческе понадобится муж, и тут он решительно ничего поделать не может. Было бы, конечно, много лучше, если бы она приняла это решение и провернула бы все это гнусное дело еще в прошлом году, избавив его от омерзительной необходимости стать свидетелем предстоящих ухаживаний. Если бы она просто взяла и вышла замуж в прошлом году, то сейчас все было бы уже кончено и ничего поделать было бы нельзя.
Конец.
Но теперь ему придется наблюдать за развитием событий. Возможно, даже давать советы.
Дьявольщина!
Он снова задрожал всем телом. Черт! Может, он всего лишь озяб? На дворе март, в конце концов, и довольно холодно, даже дома, у камина, в котором весело пылает огонь.
Он потянул свой галстук, который стал казаться ему слишком тугим, затем сорвал галстук вовсе. Господи, как же ему было худо: и жар его томил, и озноб бил, и как-то трудно было сохранять равновесие!
Он сел. Это показалось ему самым разумным.
А потом он перестал притворяться, что все с ним в порядке, сбросил с себя одежду и заполз в постель.
Ему предстояла очень долгая ночь.
Глава 8
…была рада получить твое письмо. Приятно знать, что дела у тебя идут хорошо. Джон бы гордился тобой. Мне очень его не хватает. Многие цветы до сих пор цветут. Разве это не замечательно, что многие цветы до сих пор цветут?
От графини Килмартин графу Килмартину неделю спустя после получения его первого послания. Черновик письма, так и не законченного, так и не отосланного.
— Ведь Майкл действительно обещал, что придет ужинать к нам сегодня вечером?
Франческа подняла глаза на свою мать. Вид у матери был озабоченный. Франческа и сама недоумевала, что могло так задержать его.
Днем она не без ужаса думала о его приходе. Хотя сама не понимала, отчего она так волнуется из-за того момента в парке. Господи, да он-то, верно, и не подозревает, что был какой-то «момент»!
К счастью, мужчины вообще туповаты.
— Да, он твердо сказал, что придет, — отозвалась она и заерзала в кресле. Они уже довольно долго сидели и скучали в гостиной, поджидая, когда же явится гость.
— И ты сказала ему, во сколько мы будем его ждать? — спросила Виолетта.
Франческа кивнула:
— И даже напомнила ему о приглашении еще раз, когда мы прощались после нашей прогулки.
Она совершенно отчетливо помнила этот разговор, помнила даже, как одолевала ее дурнота во время этого разговора. Ей не хотелось видеть его снова — по крайней мере так скоро, — но что она могла поделать? Приглашение исходило от ее матери!
— Возможно, он просто опаздывает, — заметила Гиацинта, младшая сестра Франчески. — И ничего удивительного. Такие, как он, всегда опаздывают.
Франческа сразу же накинулась на сестру:
— И что, скажи на милость, ты хочешь этим сказать?
— Известно, какая у него репутация.
— При чем тут его репутация? — вспылила Франческа. — И вообще, что ты можешь об этом знать? Он уехал из Англии, когда ты еще под стол пешком ходила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33