– Всего хорошего, мама, – сказала Поппи. От нервного напряжения у нее задрожали руки, но она пошла к дверям, не останавливаясь, даже когда мать стала ее звать. Не оборачиваясь, Поппи толкнула дверь и вышла в коридор. У нее было странное двойственное ощущение – отрешенности и тихого ликования.
Она сделала все, что было в ее силах.
От одного взгляда на юную хозяйку дворецкий Куинс начал заикаться. Поппи осторожно потрогала щеку – она саднила и горела.
Из гостиной послышались громоподобные рыдания.
– Вы не могли бы оказать леди Флоре помощь… – начала было Поппи.
В этот момент входная дверь распахнулась, и в холл в сопровождении лакея вошли Флетч и его друг Гилл.
Рука Поппи метнулась вверх, чтобы закрыть покрасневшую щеку, но, встретившись глазами с мужем, герцогиня поняла, что это бесполезно – он уже обо всем догадался. Флетч в один прыжок подскочил к ней и заставил опустить поднятую руку.
Лакеи и дворецкий, казалось, мгновенно куда-то исчезли, и в холле остались только Поппи и Флетч. Герцог обнял жену и, не говоря ни слова, с нежностью поцеловал в пострадавшую щеку.
– Не беспокойся, все в порядке, – прошептала Поппи, уткнувшись в его грудь.
Флетч немного отстранился, заглянул ей в лицо и с тревогой указал:
– Нет, не все в порядке, дорогая.
– Я знала, что мама ударит меня, – призналась Поппи.
– Ты знала?
– Мама – человек крутого нрава, и я, конечно, не могла не понимать, что она меня ударит, если начать на нее давить. Мама не умеет сдерживаться, впадая в ярость. А мои слова ее вывели из себя.
– Я ее убью! – взорвался Флетч. Его лицо исказилось от гнева – от «очаровательного мальчика», как говаривала леди Флора, не осталось и следа. Он превратился в воплощение ярости и неистовства, как человек, готовый идти с голыми руками против целой толпы.
– Нет, не надо, Флетч, – поспешно сказала Поппи и попыталась улыбнуться, хотя это заставило ее поморщиться отболи – щека уже немного опухла. – Я сама виновата.
– Это абсурд!
– Понимаешь, в эти несколько месяцев я задумалась о своих отношениях с мамой и решила: если она больше никогда меня не ударит, я останусь ее дочерью. Видишь ли, пока я не переехала к Джемме, у меня даже не было возможности задуматься об этом.
– Но как ты могла утаить от меня, что она поднимала на тебя руку?! – Его голос дрожал от гнева. Но не на Поппи.
– О, мама не била меня со дня нашей свадьбы, – сказала герцогиня, – и еще некоторое время до того. Я ведь делала все, что она требовала, и, поскольку я вела себя хорошо…
– И вышла замуж за герцога, – продолжил Флетч, снимая руки с ее плеч.
– Да, – кивнула Поппи. – Но я действительно была уверена, что люблю тебя.
– Но ты вряд ли была в состоянии трезво мыслить в это время.
– Наверное, не была.
На обоих будто повеяло холодом, так безобразна была истинная подоплека их брака.
Из-за двери гостиной доносились громкие рыдания леди Флоры.
– Твоя мать должна покинуть мой дом, – сказал Флетч.
– Не беспокойся, она уедет, – поспешно ответила Поппи. – Мама чувствует себя униженной. К тому же я велела ей уехать. Господи, раньше я никогда бы не посмела ей указывать!
– Я прослежу, чтобы она это сделала, – кивнул Флетч. – Полагаю, ты не захочешь остаться? – Она не успела ответить, как он бросил: – Зачем я спрашиваю, и так все ясно! – Потом он поднял голову и закричал: – Куинс!
– Да, ваша светлость! – тут же выглянул из-за обитой зеленым сукном двери дворецкий. Быстрота, с которой он откликнулся, наводила на мысль, что все время он стоял под дверью, ловя каждый звук.
– Мой экипаж ждет на улице. Проводите ее светлость, – распорядился герцог и кивком указал на дверь гостиной. – И ради Бога, пошлите кого-нибудь прекратить этот кошачий концерт!
Поппи судорожно сглотнула.
– Позволь маме остаться еще на два-три дня, – попросила она. – Так она сможет показать, что игнорирует мои команды. К тому же она устраивает завтра суаре. После этого сразу съедет, вот увидишь. Я хорошо ее знаю.
– Я тоже, – сурово произнес Флетч. – Поезжай, Поппи. Я… – Гримаса гнева на его лице исчезла, уступив место страданию: – Мне так жаль, что здесь, в собственном доме, я не сумел тебя защитить.
– Поверь, Флетч, мама не всегда такая. Просто сейчас она в дурном расположении духа.
Он опять сжал зубы.
– Я больше никогда не хочу ее видеть, ни в дурном, ни в хорошем расположении духа. Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Чувство вины отняло у Поппи почти все силы, но она сказала:
– Да. – И упрямо повторила: – Да!
Это помогло ей взять себя в руки. Теперь она будет жить своей жизнью, она больше не марионетка, которую дергает веревочки кукловод.
Она повернулась, дворецкий накинул ей на плечи шубку, и Поппи вышла.
Она считала, что оставляет позади свои прошлые унижения, и поэтому шла, не оглядываясь, с гордо поднятой головой. Но она забыла, что у медали всегда две стороны. Если бы Поппи оглянулась, то увидела бы полное отчаяния лицо Флетчера. «Она не попрощалась со мной, – думал он, – ушла, словно я пустое место».
Действительно, с какой стати ей обращать на него внимание? Может быть, уродливая подоплека их брака не ограничивалась ее отвращением к интимной жизни, а имела гораздо более глубокие корни?
Поппи уходила с таким видом, словно больше не желала его видеть. Ничего удивительного, ведь она вышла за него не по своей воле, а под угрозой насилия…
Флетч рывком распахнул дверь библиотеки. Гилл, сидевший с раскрытой книгой в руках, поднял голову.
– Я собираюсь в Сент-Эннз-Хилл! – бросил герцог. – Ты со мной?
– Где твоя жена? – спросил Гилл, вставая.
– Уехала.
– Ты едешь в Сент-Эннз-Хилл, к Элизабет Армистед? Но…
– Да, я хочу встретиться с куртизанкой, о которой тебе уже рассказывал. Ее зовут Крессида. Она очаровательна, тебе понравится.
Гилл бросил на друга внимательный взгляд. На лице Флетча было такое выражение, какого Гилл еще никогда не видел и надеялся не видеть впредь. Что ж, если благодаря визиту к Крессиде это выражение исчезнет с лица Флетча, то Гилл сам с радостью кинет к ее ногам свой кошелек.
Глава 41
На пути в загородную резиденцию герцога Бомона
15 декабря
– Как вы себя чувствуете, ваша светлость? – должно быть, в пятисотый раз спросил Финчли.
Вильерс заскрипел зубами. «Вот бы вытащить из бокового кармана кареты пистолет и застрелиться – тогда, наверное, этот болван уймется. Но к чему лишнее беспокойство?..»
Герцог был слишком умен, чтобы обманывать себя, – ему еще никогда не было так плохо. Даже то, что он всю дорогу в этой проклятой карете лежал, не приносило облегчения. Похоже, действительно помочь ему мог только пистолет.
– Я умираю! – прорычал он. – Как еще, черт подери, я могу себя чувствовать?
– Вы просто раздражены, – кротко возразил камердинер. – Но вы не умираете, нет! – Бедняга, он был одним из немногих, кто отказывался посмотреть правде в глаза. – Вы ведь едете на рождественский прием, ваша светлость, совсем как в былые времена, – выложил свой единственный козырь Финчли.
– Давай, рассказывай свои сказки, – пробормотал герцог.
Он чувствовал приближение очередного приступа лихорадки. О, Вильерс теперь отлично знал ее повадки. Она накатывала на него неумолимо, как могучий океанский прилив, и, накрыв с головой, уносила на глубину, в багровую мглу. Он из последних сил барахтался, пытаясь выплыть, но его только бросало из стороны в сторону, как балласт, выброшенный с тонущего корабля.
– Где мисс Татлок? – спросил больной.
– Она присоединится к нам в имении.
– А Бенджамин?
Финчли молчал.
– Барнаби?
– Кто такой Барнаби, ваша светлость?
– А где Даутри, мой кузен?
– Он тоже будет позднее, – постарался успокоить хозяина Финчли.
Но прилив уже подхватил Вильерса и увлек в багровую глубь. Однажды он останется там навсегда… Внезапно карета накренилась, ее сильно тряхнуло, и раненое плечо герцога пронзила такая адская боль, что он очнулся и закричал.
– Ах, простите, ваша светлость! – чуть не плача запричитал Финчли, и Вильерс окончательно пришел в себя. – Мы уже скоро приедем, обещаю, ваша светлость. Пожалуйста, потерпите еще часок-другой, и все. Господи, почему я только не отговорил вас ехать!
Как раз решение о поездке было совершенно правильным, подумал Вильерс, но, обессилев от боли и жара, не стал ничего объяснять. За всю жизнь у него было всего двое друзей – Элайджа и Бенджамин. Элайджа стал герцогом Бомоном, напыщенным политиком, Бенджамин умер…
Вильерс решил, что обязательно попросит у Элайджи прошения, будь тот хоть самым важным политиком на свете. Но за что? Герцог не знал. Он не мог вспомнить, из-за чего они поссорились. Это произошло много лет назад и как раз в доме Бомона, так что поездка туда имела смысл.
«Надо попрощаться, – подумал Вильерс, – все исправить…» С этой мыслью он перестал сопротивляться и позволил багровому приливу унести его туда, где он не ощущал душевных и телесных мук.
Через несколько часов герцог очнулся уже не в карете, а на кровати, между двумя полотняными простынями. Сначала его вывел из забытья чей-то громкий голос, а потом холодное лезвие ножа вонзилось в его раненое плечо.
– Господи Иисусе! – вскрикнул Вильерс, дергаясь и пытаясь открыть глаза. Его должна была ждать багровая глубина, а не ледяная волна боли! Это несправедливо! Нож повернулся в ране. – Проклятие! – взревел герцог и наконец открыл глаза.
Он увидел склонившегося над ним звероватого вида детину с косматой бородой, похоже, сельского жителя. Одной здоровенной ручищей детина удерживал герцога на кровати, а второй делал что-то с его плечом, отчего тело Вильерса пронзала такая боль, что он мог только вопить благим матом. Герцог попытался вырваться, но, к своему стыду, не сумел даже пошевелиться – так сильно его придавили к кровати.
– Держитесь, – произнес детина с сильным шотландским акцентом. – Я должен очистить вашу рану, не то вам несдобровать.
Вильерс должен был что-то сказать, как-то выразить свой протест, но не смог – на этот раз ему помешал не багровый прилив, а черная волна, застлавшая ему глаза и сбросившая с утеса вниз.
– Слава Богу, потерял сознание, – сказал доктор Треглоун, ибо сельский увалень был местным доктором. – Ну и запущенная же у него рана! Какой идиот его лечил?
– Хирург, доктор Бандерспит, – ответил Финчли. – Скажите, это из-за того, что я не позволил делать герцогу кровопускание? Доктор Бандерспит настаивал на кровопускании, а я не разрешил. Значит, это моя вина, что его светлости так плохо?
Доктор Треглоун выкатил глаза и начал лить на рану какую-то жидкость с кислым запахом, от которой поднимался легкий дымок.
– Кровопускание точно убило бы его светлость, так что не волнуйтесь, вы ни в чем не виноваты, – успокоил он слугу. Но, доложу я вам, чтобы несколько месяцев мучиться от такой заразы и не помереть, нужно быть здоровым, как бык.
– Что вы сейчас делаете? – прошептал Финчли.
– Очищаю рану, что ж еще? Ох и противное же зрелище.
– Но мы же ее уже очистили, – забеспокоился Финчли, – с помощью бренди, в точности, как сказал хирург, и делали это до тех пор, пока она не зажила.
– Бренди? Ха!
Финчли не понял, что означало это «ха», но ему было не до расспросов – хозяин, его дорогой хозяин, лежал на постели бледный и неподвижный, как покойник.
– Вы уверены, что он жив? – дрожащим голосом спросил камердинер. – Он плохо выглядит.
– Потому что ему сейчас действительно плохо, – ответил врач, отворачиваясь, чтобы помыть руки. – Видели, сколько заразы вышло из раны? Она-то и убивала вашего герцога.
– Но сверху рана выглядела так, как будто уже зажила… – горестно недоумевал Финчли. – А я ни о чем не догадывался!
– Еще бы, вы же не называете себя хирургом, как некоторые! – с пугающей ухмылкой ответил доктор. – На этот раз мы оставим рану открытой, будем промывать ее четыре раза в день терпентиновым спиртом. – Он со стуком поставил на бюро возле кровати бутылку черного цвета и продолжал: – Ваш герцог будет орать, как ненормальный, когда придет в себя. Так что приготовьтесь, это будет нелегко. Я пробуду тут до завтрашнего вечера. Если он доживет до того времени, то, наверное, сможет выжить. Или умрет.
– Святые угодники, сейчас же Рождество! – застонал Финчли.
– Еще нет, – поправил его Треглоун. – До Рождества осталось несколько дней. Думаю, вскорости вы сами поймете, испортит его светлость праздники своей кончиной или нет. Еще раз промойте рану через шесть часов. Это надо делать и ночью.
– Да, сэр, – ответил камердинер, – все будет исполнено.
– Интересно, когда приедут хозяева и остальные гости? Мы, здешние жители, еще не видели супругу нашего герцога. Восемь лет назад она уехала в Париж, так и не побывав в загородных владениях. Все мои пациенты вне себя от нетерпения, так хотят ее увидеть.
– Через несколько дней увидят, как я понимаю.
Треглоун хмыкнул.
– Этот рождественский прием – просто из ряда вон, доложу я вам, – сказал он. – Представьте себе – внизу веселятся гости, наверху – больной герцог кричит от боли. Просто как в каком-то романе, не иначе.
Финчли оглядел красиво обставленную старинную спальню. Герцогиня Бомон распорядилась поместить герцога Вильерса в королевские апартаменты. Герцог непременно оценил бы иронию судьбы, если бы пробыл в сознании достаточно долго, чтобы увидеть, куда его поместили.
– И еще: давайте ему много жидкости, если сможете заставить ее проглотить, – посоветовал Треглоун, направляясь к двери. – Я постараюсь заехать сюда позже, если смогу. У нас тут то и дело роды, а повитуха сама недавно родила. Так что у меня нет времени на исправление ошибок лондонских эскулапов! – Он презрительно фыркнул и вышел.
Финчли посмотрел на своего господина. Тот лежал на кровати неподвижно, вытянувшись во весь рост, словно уже приготовился к приходу гробовщика.
Глава 42
20 декабря
Имение Бомона находилось в Дорсете, возле городка Стеринстер-Ньютон, по меньшей мере в трех днях пути от Лондона. К концу третьего дня путешествия, уже в сумерках, карета, в которой ехали Джемма и Поппи, остановилась у гостиницы «Кольцо из роз». Навстречу тут же выбежал хозяин, сиявший от счастья, что удостоился посещения не одной, а сразу двух герцогинь.
– Ваши светлости, госпожи герцогини, – затараторил он, довольно потирая руки. – Ваши слуги уже все приготовили, чтобы удобно вас разместить!
– Чудесно, – ответила Джемма.
– Его светлость тоже уже изволили прибыть, – сообщил ей хозяин.
– Вот как? – удивилась она. – Я думала, Бомон еще занят на последнем в этом году заседании парламента, и уже начала бояться, что оно никогда не кончится. Должно быть, он мчался как ветер, чтобы догнать нас.
Однако когда обе дамы вошли в гостиницу, стало ясно, что хозяин имел в виду совсем не Бомона. Проходя мимо открытой двери общей залы, Поппи заглянула внутрь и остановилась как вкопанная: в конце залы за одним из столов сидел, привалясь спиной к бревенчатой стене, молодой человек – высокий, одетый во все черное, с зачесанными назад волосами, чей облик неопровержимо свидетельствовал о благородном происхождении.
Это был Флетчер. Он заметил приросшую к месту Поппи и в знак приветствия поднял пивную кружку.
Просто растаяв от радости, юная герцогиня восторженно помахала мужу рукой, как пятилетняя девочка. Он сидел, вытянув вперед ноги, и не казался таким элегантным, как обычно: камзол нараспашку, на шее простой шейный платок.
От восторга у Поппи даже немного закружилась голова, и юная герцогиня чуть ли не бегом бросилась по узкому коридору догонять Джемму.
– Попробую угадать, что случилось, – сказала та, окинув взглядом подругу. Похоже, Бомон все еще дискутирует в парламенте по поводу конца цивилизованного мира.
– Флетч приехал, – прошептала Поппи. – Он здесь, в этой гостинице.
– И проведет ночь в твоей комнате? – озорно посмотрела на подругу Джемма.
– Не знаю…
– Скажите, любезный, – повернулась герцогиня Бомон к хозяину, – сколько комнат зарезервировано для наших гостей?
– Сейчас вы, ваша светлость, ваша спутница и герцог занимаете три моих лучшие комнаты, – кланяясь, ответил тот. – Еще шесть предназначены для вашего окружения. Я надеюсь, что у меня вы найдете все необходимое для удобного ночлега.
При мысли о предстоящей ночи у Поппи упало сердце – любовные утехи с Флетчем ее по-прежнему страшили. Так с какой стати ей желать, чтобы он провел ночь у нее?
– Я ему прискучила, – прошептала она с грустью.
– В таком случае почему бы тебе не войти к нему в комнату обнаженной? Посмотришь, что будет. Спорим на мою лучшую шахматную доску, что ты проведешь с ним ночь?
– Это было бы слишком неловко, – пробормотала Поппи, ужаснувшись, что могла даже подумать о таком бесстыдстве.
За ужином Флетч и Джемма поддразнивали друг друга и напропалую кокетничали, а Поппи все время молчала, словно глупенькая младшая сестренка, которой разрешили составить компанию взрослым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35