- усмехнулся Кулек. - Тебе-то от того какая выгода? У тебя же их отобрали! Насовсем отобрали, понимаешь?
- Отчего ж не понимать, - отвечал Яков Парфеныч и жалко улыбался. Авось еще возвернут.
- Ага, возвернут, после дождичка в четверг...
- Ты вот что, отвезешь в райштаб аппараты и валяй прямо на Выселки, к дому Матвея Амвросимова, - сказал Кречев. - Здесь больше делать нечего.
- А вдруг золотишко отыщется? - осклабился Кулек.
- В кармане унесем. Езжай!
В сенях Кречева встретили гомоном и смехом столпившиеся бабы и мужики.
- Вы чего тут, или нашли что?
- Тонино золото. Вот оно, смотри, - сказал Биняк, указывая на две кучи странных предметов.
Приглядевшись, Кречев увидел целый ворох опаленных овечьих ног и еще кучу драных шерстяных чулок и носков.
- Это что такое? Откуда?
- С чердака скинули, - сказал Биняк. - Это ж надо! Шестьдесят четыре ноги. Шашнадцать баранов с осени съели.
- Батюшки мои! Они их, чай, живьем глотали...
- Яков Парфеныч, а вы их, случаем, не на мыло перегоняли, баранов-ти?
- Дак ведь гостей много бывало... Каждый базарный день все гости, смущенно оправдывался Яков Парфенович.
- А чулки драные тоже гости вам набросали?
- А може, черти в них бегают по чердаку-то?
- Эдак на чертей да на баранов век не наработаешься...
- Им теперь не страшно и на поселении жить - одними бараньими ногами прокормятся...
Из дверей выглянула пылающая Антонина Васильевна и гневно крикнула:
- Какое ваше дело до моей жизни? Вы зачем сюда пришли? Чертей да баранов переписывать? Или издевательствами заниматься?
- Ой, гли-ка, напужала!
- Ты не кричи, Фефела! Тебе дело говорят...
- Граждане и товарищи! - повысил голос Кречев. - Немедленно прекратите выпады насчет оскорблений! Нам такого права никто не давал. Боевая группа задание свое выполнила... Все! Прошу очистить помещение. А вас, товарищи Кирюхины, еще раз предупреждаю - в течение двадцати четырех часов вы здесь полные хозяева. Задержитесь дольше означенного срока - пеняйте на себя.
Из братьев Амвросимовых первым решили брать старшего, Матвея, жившего в двухэтажном кирпичном доме. Встретили их чинно, вежливо за стол посадили; только угощать не стали. Хозяин дома, Матвей Платонович, словно ходячий шкап, громоздкий, неповоротливый мужик с бритым кирпичного цвета лицом, прошел в передний угол, сел под образами и, сложив на коленях заскорузлые руки, спросил:
- Постановление насчет конфискации имущества имеется?
- Вот... Пожалуйста. - Кречев достал из планшетки постановление актива сельсовета и подал хозяину.
Матвей Платонович достал с божницы картонный футлярчик, вынул очки в тонкой стальной оправе, неторопливо приладил их на крючковатый нос, стал читать.
Хозяйка, бледная, с испугом на лице, стояла возле деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, и глядела в каменно-неподвижное лицо хозяина, готовая мигом сорваться с места, чтоб исполнить любой приказ его. На ней была простенькая ситцевая кофточка, в горошинку фартук и полосатая понева свойского тканья. На ногах полусапожки с высокими боковыми резинками. Сверху в пролет лестницы с таким же испугом и выжиданием глядела на родителей дочь-невеста, желтокосая, в цветастом сарафане. И вся эта семейная троица была спаяна не только страхом выжидания, но и твердой, отчаянной решимостью - встретить стойко, с достойным спокойствием свою нелегкую судьбу.
- Так, так... Значит, дом и все имущество - и движимое, и недвижимое.
- Так точно... Раскастрация всего имущества, - подтвердил Ванятка Бородин. - Чтобы, значит, раз и навсегда искоренить всякую заразу частной собственности.
- А на каком таком основании у меня решили сделать эту самую раскастрацию, а вот у него, у Ванятки, ничего не трогать? - спросил хозяин Кречева.
- А чего у него брать-то? Охапку шоболов? - хмыкнул Кречев.
- Дак что ж выходит, вы его шоболами брезгуете? Раз всех решили объединять в колхоз, тогда и всякое имущество валите в одну кучу.
- Когда очередь дойдет до колхоза, все соберем. Но вас допускать до колхоза не имеем права, - ответил Кречев.
- Почему? Или я рылом не вышел? Или работник плохой?
- Потому как вы идете по кулацкой линии, то есть эксплуататор человеческого труда.
- Кого же я исплуатировал? Мы работников отродясь не держали. В артели нас было три брата с семьями.
- Вот братьев своих и семью вы это самое... эксплуатировали.
- Как? Разве они одни работали, а я прохлаждался? Спроси вон Феклу, кивнул он на хозяйку.
- Ей веры нет. Потому как она тоже член кулацкой семьи. И пойдет заодно с вами.
- А братья мои?
- И они тоже подлежат конфискации.
- А их за что?
- За то же самое. У них тожеть дома двухэтажные и дворы каменные.
- Да кто же кого у нас в артели исплуатировал?
- Пустой разговор ведем. Постановление есть ясное и понятное: кто нажил не своим трудом большие средства - раскулачить.
- А чьим же трудом я наживал все это? - Матвей Платонович округло обвел руками, указывая на просторный кирпичный дом, хорошо оштукатуренный, с фигурными наплывами на потолке под висячей лампой, с широким карнизом, с крашенной в голубой цвет дощатой перегородкой, с широкой железной кроватью со светлыми шишечками, с тюлевыми занавесками на окнах, с венскими стульями вокруг тяжелого дубового стола. - Может, ты мне помогал построить все это и нажить? Или Ванятка, или вон Биняк?
- Оно и то сказать, что не в одной артели ты старался, а и на торговле подрабатывал, - отозвался Биняк.
- Верно. Хлебом торговал. Скупал на базаре, нанимал обозы, перевозил на пристань, на Ватажку. Вон, Семен Жернаков подтвердит. Он тоже торговал.
Жернаков густо покраснел и отвернулся к окну.
- По три, по четыре тысячи пудов за базар брали с братом. Полны амбары семейные насыпали. Барыш - копейка за пуд. Тридцать, ну, сорок рублей на двоих заработку. Дак это ж работа! Мы ж не гноили хлеб-то, а сухоньким доставляли его на речные суда. В города отсылали... И за это нас теперь казнить надо?
- Никто вас не казнит, - потупился Кречев, - а только в колхоз не велено пущать. Поскольку вы идете по статье зажиточных. Сам товарищ Каганович указание давал. И товарищ Штродах из Рязани присылал инструкцию. Чтоб не смешивать с трудящимися, с бедняцко-середняцкою массой, а отправлять вас на поселения...
- Каганович да Штродов? Что-то не слыхали мы этих фамилий, когда в гражданскую казаков ломали. А теперь, вишь ты, сыскались... Инструкцию дают - не смешивать с массой. А чего ж тогда мешали? Говорили - все равны. Землю по едокам! А теперь - бей по дуракам, которые поверили!
- Не надо было заживаться, Матвей Платонович, - сказал Биняк. - Для чего ты такие хоромы сгородил? Конюшни кирпичные! Две лошади, три коровы...
- Дак у тебя вон один мерин, и тот ходит по базару и по чужим кошовкам кормится. Раз ты его прокормить не можешь - отдай в Совет.
- А на ком загоны пахать? На бабе, что ли?
- Ты не пашешь, а за сохой пляшешь... Языком молоть ты умеешь. Ежели из таких вот пустобрехов колхоз соберут, то и хоромы мои вам не помогут. Все прахом пойдет.
В сенях проскрипели шаги, с треском распахнулась обшитая жестью дверь, и на пороге в клубах пара вырос Кулек в шинели.
- Ну вот, поговорили - и будя, - сказал Кречев, вставая. - Поскольку вы идете по первой категории, стало быть, собирайтесь в чем есть и немедленно очистите помещение.
Встал и хозяин, он был в валенках, в стеганых штанах и в черной фуфайке.
- Дак что ж нам - из вещей ничего нельзя брать? - спросил он.
- Ничего... В чем вас застали, в том и поедете. Верхнюю одежду возьмите, шапки, варежки. А более ничего, - повторил Кречев.
- Фекла, вынь из сундука крытые шубы и пуховые платки возьми! приказал хозяин.
Фекла метнулась за дощатую перегородку к высокому, окованному полосовым железом, набитым в косую клетку, сундуку. Но перед ней вырос Биняк:
- Извиняюсь, из нарядов ничего брать не положено, - криво усмехнулся он.
- Не ехать же нам в драных шубняках! - сказал Матвей Платонович Кречеву. - Еще не примут нас... скажут - батраков привезли.
- Ладно, выдай им шубы и платки! - распорядился Кречев.
Биняк отошел в сторону, но зорко поглядывал, как Фекла доставала большие, крытые черным блестящим драп-кастором шубы, с длинным козьим мехом, пуховые оренбургские платки и клала их на откинутую крышку сундука. В ноздри резко шибануло нафталином и потянуло затхлым удушливым запахом лежалых вещей. Когда Фекла вынула из сундука еще шерстяную розовую кофту, Биняк поймал ее за руку:
- Э-э, стоп, машина! Кофта к верхней одежде не относится.
- Пусти руку, страмник бесстыжий! - рванулась злобно Фекла и наотмашь закатила ему звонкую затрещину.
- А я говорю, кофту отдай! Отдай, кулацкая твоя образина! - заблажил Биняк, махая руками, пытаясь поймать мелькавшую перед его глазами кофту, но Фекла перебросила ее через плечо подоспевшей дочери. Та, поймав кофту, мгновенно прижала ее к груди и бросилась к отцу:
- Папаня, родненький! Что же это делается? - закричала пронзительно и залилась слезами.
- А я те говорю - кофту отдай! - Биняк нагнал ее и прижал к перегородке, тиская, сопя и ругаясь.
- Папаня, папаня! Миленький мой!.. Помогите ж мне! Помогите! отбивалась она и вскрикивала, поглядывая на отца.
Но Матвей Платонович истуканом застыл на месте, скрестив руки на груди, и только глаза затворил, как от головной боли, да под скулами вздулись и побелели каменные желваки.
- Оставь ты девку! - крикнул Кречев на Биняка. - Совсем офонарел? - И, взяв за шиворот, оттолкнул его к порогу.
- Дак я эта!.. Согласно инструкции, значит. Поскольку не положено брать наряды... - заплетаясь языком, бормотал он, красный и смущенный.
- Дайте собраться людям! Сядьте все за стол! - скомандовал Кречев и, обернувшись к хозяину: - Собирайтесь! А мы подождем...
Через несколько минут они оделись, преображенные, печальные и строгие, как на богомолье собравшись, вышли к порогу.
- Куда нас поведут? - спросил Матвей Платонович.
- Тебя здесь оставят. А их в Пугасово, - ответил Кречев.
- Дак как же мы врозь-то, отец? - всхлипнула Фекла. - Мы с Варькой дальше Тихановского базару и не бывали нигде...
- Господь поможет, - сказал хозяин и осенил себя широким крестом, глядя на божницу.
Варька, прикрыв лицо цветной варежкой, тоже всхлипнула.
- Привыкнете, - сказал Кречев, вставая. - Там не волки, а тоже люди будут... - И, обернувшись, наказал Ванятке:
- Опись построже составь. Все имущество на твою ответственность.
- Крупное опишем, а насчет мелочи - сами забирайте в Совет. Там и переписывайте, и делите. Чего хотите, то и делайте.
- Ну, лады! Через час вернемся.
Кречев с Кульком вышли вместе с хозяевами. Феклу с Варькой усадили в сани, Кулек сел в головашки править, а Кречев с Амвросимовым пошли пеш. В Выселках и на выгоне было безлюдно, но, когда въехали в Нахаловку, вокруг саней закружились ребятишки. Побросав игру в чижики, они долго сопровождали подводу с милиционером и самим председателем Кречевым, звонко, на всю улицу покрикивая:
- Эй, ребята! Кулаков везут!
- Кулаки - дураки, кулаки - дураки!
- Которые кулаки, а которые дураки?
- Кулаки едут, а дураки пеш идут.
- Кулек нешто кулак?
- Кулек - шишак...
- Баран, а ты пустишь нырок промеж саней?
- Пущу!
- А Кульку под задницу?
- Пущу!
- Я те пущу кнутом по шее, - кричал Кулек из саней.
Бабы выходили на крыльцо, выглядывали из калиток, плющили носы об оконные стекла, вздыхали, крестились, жалея одних и посылая негромкие проклятия другим:
- А чтоб вас розарвало! Погромщики! Утробы ненасытные...
- Спаси и помоги им, царица небесная!
- Осподи, осподи! И малого и старого волокут...
- Под корень рубят, под ко-орень...
Матвей Платонович даже рядом с дюжим Кречевым шел молодцом - в черной как смоль длинной сборчатке, в огромных белых валенках, малахай, что решето, на голове... Богатырь!
- Эдакого хозяина вырвали!
- Это дерево из всего лесу.
- Да-а, прямо - купец Калашников!
- Под корень секут, под ко-орень, - доносилось с крылец и от калиток.
А перед райисполкомом целая вереница подвод, как на торгу; вдоль зеленой железной ограды, возле коновязи стояли подводы вперемежку с оседланными лошадьми; на многих санях валялись тулупы, а на них и на сене лежала посуда всякая - и фарфоровая, и стеклянная, самовары, сапоги, крытые сукном и драпом шубы, гармони, иконы и даже бронзовые кресты и паникадила; тут же, возле саней, топали, толкали друг друга, грелись железнодорожные охранники в черных нагольных шубах и с винтовками за спиной. Возчики в красных полушубках и бурых чуйках, подняв воротники и растопырив руки, стояли смирно возле своих лошадей и смотрели на все посторонними глазами.
А поодаль, на высоком просторном каманинском крыльце, толпились рабочие в пиджаках, штабисты в белых полушубках, милиционеры в синих шлемах и в длинных серых кавалерийских шинелях чекисты, приехавшие из Пугасова конным строем. Тут же, на крыльце, на выносном столике, стоял ящик красного дерева, и в широкую, как матюгальник, зеленую трубу с шипением и хрипом вылетали сдавленные звуки, по которым с трудом угадывался голос Шаляпина:
Жил-был король когда-то.
При нем блоха-а-а жила-а-а.
Милей родного бра-а-а-ата
Она ему была-а-а.
Блоха? Ха-ха-ха-ха!
Блоха! Ха-ха!
Ха-ха-ха-ха!
Заразительно и неистово смеялся хриплый заведенный голос. Окружившая этот конфискованный граммофон публика тоже шумно смеялась, притопывала сапогами, валенками, била в ладони и дула на пальцы.
Кулек перед самым крыльцом остановил лошадь.
- Куда везти? - спросил Кречева.
- Сейчас! - Кречев протолкался на крыльце и спросил Ашихмина, заводившего граммофон: - Куда девать очередную семью?
- Какая категория? - спросил тот.
- Первая, - ответил Кречев.
- Так, хозяина веди в пожарку, а семью - во двор.
- Какой двор?
- Риковский!
Кречев повернулся уходить, но его остановили.
- В пожарке полно, - сказал кто-то от дверей.
- Тогда веди в лавку... как его... - запнулся Ашихмин.
- Рашкина! - опять крикнул кто-то от дверей.
- Дак там же распределитель?
- А ты в другую половину. В ту самую, где потом артельный склад был, сказал от дверей опять тот, невидимый.
- Ясно! - Кречев вернулся к подводе и передал Кульку: - Лошадь привяжи у коновязи. Хозяина, - кивнул на Матвея Платоновича, - в бывший артельный склад... Там сдашь его под роспись.
- Я вам бык, что ли? - с горькой усмешкой сказал Амвросимов.
- Молчать! - рявкнул Кречев. Он волновался от присутствия множества людей, которые глядели теперь на них с крыльца, и торопился: - Давай, давай! Чего возишься? - ругал он Кулька. - Растопырился, как баба.
- Вот это кулачина! - крикнули с крыльца.
- Сазон так Сазон...
- На ем пахать можно...
- Эге! Бочку пожарную возить. Во отъелся за щет рабочего класса...
- И трудового крестьянства...
Кречев подтолкнул под локоть робко стоявшую возле мужа Феклу:
- Пошли, пошли... Чего глаза-то пялить без толку?
- Матвей! Как же нам теперь без тебя-то? Неужели не свидимся? - Губы ее тряслись, глаза наполнились слезами, а рука правая, сложенная в троеперстие, машинально и быстро крестила его мелкими крестиками.
Варька, глядя на мать, тоже начала давиться слезами и гукать, глотая рыдания.
- Будет, мать, будет, - сказал Матвей Платонович, хмурясь и косо поглядывая на гоготавшее крыльцо. - Постыдись плакать перед ними-то... Бог не выдаст - свинья не съест. Спаси вас Христос!
Кречев подвел Феклу и Варьку к высоким тесовым воротам, ведущим в просторные каманинские конюшни. Его встретил охранник в черном полушубке, вкось перехваченный ремнями, с наганом на боку.
- Фамилия? - строго спросил не Феклу, а Кречева.
- Амвросимовы... Фекла и Варвара...
- Так! - Тот открыл черную, в картонном переплете тетрадь, заскользил глазами по страницам. - Так... Вот они! Запомните, поедете на шестой подводе. Возчик Касьянов из Пантюхина. А теперь марш на место!
Он растворил ворота и пропустил в конюшню Феклу и Варвару. В полусумрачном сарае Кречев увидел множество людей, сидевших и валявшихся прямо на полу, на свежей соломе. Разговаривали тихо, многоголосо, и оттого слышался один слитный и протяжный гуд, как шмели гудели: бу-бу-бу-бу...
Где-то раздавались слабый детский плач да робкое назойливое упрашивание: "Мамка, пусти на улицу! Мамка, на улицу хочу!" На вошедших никто не взглянул, и никто их не спросил ни о чем. Постояв с минуту возле ворот, они сиротливо опустились на солому тут же, возле стенки.
- Ну чего, закрываем? - спросил охранник зазевавшегося Кречева.
- А? Ну да, закрывай. - Кречев как-то содрогнулся весь, словно чем напугал его этот охранник. - Закрывай! - повторил он со вздохом и пошел прочь от ворот.
13
Ударная кампания по раскулачиванию в Тихановском районе благополучно завершилась за две недели. Всех, кого надо было изолировать, изолировали, кого выслать за пределы округа, - выслали, кого переселить в пустующие теперь уж государственные, а не кулацкие дома, - переселили, которые дома занять под конторы - заняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89