И только один Петька не тронулся с места; побледнев, как полотно, покусывая губы, он все так же сидел, свесив ноги и скрестив на груди руки.
- Ну, чего сидишь, как истукан? - крикнул на него Зенин. - Подавай сюда ребят!
- Не трогайте их! Не трогайте! - пронзительно закричала Матрена и стала биться головой о печку. - Ироды проклятые! Креста на вас нету... Душегубцы окаянные!..
В избу вошли Сима и Максим Селькин.
- А ну, взять ее! - приказал Зенин.
И четыре мужика, ухватив Матрену за руки и за ноги, поволокли на улицу. Но на крыльце идущий впереди Максим Селькин оступился, нырнул вниз по ступенькам и выпустил правую руку Матрены. В тот же миг Матрена мощной затрещиной отбросила прочь Левку и, обхватив руками за шеи Зенина и рабочего в сборчатке, съехала вниз по ступенькам, подмяв их всей тяжестью своего шестипудового тела. Разбросав их по снегу, отбиваясь, как медведица от наседавших собак, она поднялась на крыльцо и у самого порога упала, сбитая подножкой. Ее снова тащили волоком до самых саней...
- Детей ведите сюда! - хрипел Зенин, заламывая ей руки. - Куда? остановил он Симу. - Держите ее... За детьми пусть идут Бородина и Федулеев.
Когда те пошли в избу, Петька уже стоял возле дверей, готовый к выходу; в руках, в охапке держал узелки, собранные матерью в дорогу.
- А это зачем? - ткнул в них пальцем Левка. - С собой ничего брать не разрешается.
- Еда здесь у нас, - сухо сглотнув, сказал Петька.
- И еду нельзя.
- Да ты что, ай очумел? - набросилась на него Санька Рыжая. - Им же до Пугасова ехать... Чай, не в гости на пироги едут! Забирай, забирай! И все выноси в, сани. Там тебя мать ждет, - выпроваживала она старшего с узелками.
Потом взялась за малышей, все еще кричавших на печи:
- А кто вас обидел? Кошка? Ох, какая нехорошая кошка!.. А вот мы ей сделаем ата-та!.. Слезайте, слезайте смелее... Там вас мамка ждет. Поедете в новый дом. Здесь же вон - холодно. Окна разбиты. Здесь нельзя оставаться... Идите, идите! Вас мамка зовет.
Так и вывела всех, подбадривая, подталкивая, уговаривая:
- Кататься поедем... Лошадка запряжена, хорошо-то как! И дом у вас будет новый. И никто вас там не тронет...
Когда детей усадили в сани, Матрена затихла, смирилась со своей судьбой, только трудно и шумно всхлипывала и вздыхала.
- Везите их до райисполкома, - приказал Зенин Симе. - Там в штабе скажут, куда ехать дальше...
- Куда ж вы хозяина дели? Ай в конюшне заперли? - спросила под конец Матрена.
- Не ваше дело, - ответил Зенин.
И, уже входя в избу, наказал Саньке:
- Сходи-ка, посмотри... Не удрал он?
И в доме, дуя на руки, с видимым облегчением сказал Федулееву:
- Вот теперь можно и опись составлять, - прошелся по избе, по горнице, глянул на висячее зеркало в деревянной резной раме, подмигнул себе и, удовлетворенный собственным отражением, изрек: - Лиха беда начало. Много добра колхозу отпишем. Все, что здесь есть, это теперь наше.
- Да здесь, кроме зеркала да деревянной кровати, и нет ни хрена, сказал рабочий.
- А скотина, молотилка, кладовая?
- С чего начинать? - спросил Левка.
- Начинай с самого начала, с дома. Так и пиши: пункт первый - дом пятистенный, красного лесу, на каменном фундаменте...
Его прервала Санька Рыжая, влетев на порог, часто дыша, как от дальней пробежки, она сказала с ужасом на лице:
- Ме-ортвай он! Мертва-ай! И глаза застекленели, и руки холодные... Батюшки мои! Что ж мы наделали?
- Ничего особенного. Одним классовым врагом стало меньше, - спокойно возразил Зенин. - Ступай в райштаб, доложи Ашихмину... Пусть пришлет фельдшера, чтобы акт составить.
- А ты куда? - крикнул на вставшего из-за стола Левку. - Ты сиди, сиди... Опись надо составлять. У нас с вами дела неотложные. Нас никто от них не освобождал.
Поскольку число кулаков в Тиханове перевалило за плановую цифру, утром сколотили еще одну группу по раскулачиванию, четвертую: из группы Чубукова взяли Кречева, из тяпинской - Ванятку Бородина да подключили к ним Василия Чухонина, Семена Жернакова и Тараканиху.
Последней троице поначалу было обещано чужое село, поэтому они упирались:
- Не пойдем трясти своих... Тады нам в глаза наплюют.
- Кто? Классовые враги? - спросил Возвышаев.
- Дык для тебя они классовые, а для нас хоть и поганые, а все ж свои, ответила Тараканиха. - И в поле вместе, и в лугах, и на посиделках, и на сходах, а теперь трясти?
- Вы что, не понимаете, какой исторический рубеж подошел? Мы входим в новую эру... Великий перелом начинается! А посему всех эксплуататоров к ногтю. Всех! И своих, и чужих... Они все одинаковые - с черным нутром.
- Насчет черного нутра и великого перелома мы не против, - сказал Биняк. - Только давайте мы пойдем трясти чужих чернонутренних. А наших пущай кто-нибудь из вас идет.
Сошлись на том, что эта группа пойдет кулачить на Выселки братьев Амвросимовых и Черного Барина. А уж по дороге им навязали фотографа Кирюхина. Жил он в Нахаловке, возле Андрея Ивановича Бородина. С него и начали...
Но случилось так, что милиционер Кулек, сопровождавший эту группу на подводе, уехал раньше в Выселки. За ним послали верхового с приказом ехать в Нахаловку и ждать всю группу возле дома Кирюхина. Кулек вернулся в Нахаловку и остановился напротив Андрея Ивановича Бородина, поджидая все свое начальство посреди дороги. Уже развиднелось - и подводу, и человека в санях хорошо было видно из окон. Люди припадали лбами к оконным рамам, находя проталинку в оконном стекле.
Надежда первой увидела эту страшную подводу с милиционером напротив своего дома и обомлела:
- Андрей, да ведь это они к нам! Батюшки мои, куда деваться? всплеснув руками, ринулась от окна Надежда и бестолково засуетилась по избе, сняла с ребра печного ключ от кладовой, сперва спрятала его в нижнем кармане кофты, потом отнесла в горницу, сунула под перину.
Андрей Иванович, еще толком не успевший прийти в себя после ночевки в пожарной, испуганно метнулся к окну и, побледнев до синевы на скулах, глазел сквозь оконную проталину на подводу с милиционером, как кролик из клетки на подоспевшего барбоса, - бежать бы, да некуда. Услыхав, как хлопнула дверью вышедшая из горницы Надежда, спросил:
- Может, они за сундуком Семена Дубка?
- Дак он же пустой!
- Как пустой? - оглянулся Андрей Иванович.
- Забрали добро... Ночью ноне приходили Лукерья Тычка и Леня Горелый. На двух салазках увезли.
- А Семен что? - спросил Андрей Иванович, повышая голос.
- Что Семен? Поди Лукерья-то женой ему доводится, - ответила Надежда. Как-нибудь дома промеж себя разберутся.
- Промеж себя! А про нас позабыла? Ежели Семен покажет, что сундук к нам отвез? Энтот все может. Как быть тогда? Ведь не пустым же, скажут, привез он сундук в кладовую? Церковную утварь ищут. Понимаешь ты, голова два уха?
- Да плевала я на вашу утварь! У меня и без нее голова кругом пошла. Или ты позабыл, где ночевал-то?
- Сказала бы им, чтоб и сундук забирали. Зачем они его оставили?
- Дался тебе этот пустой сундук! Ты об своем добре-то подумай, пустая голова. Вот они нагрянут сейчас - и все пропадет. Ведь ничего убрать не успели!
Андрей Иванович глянул с опаской в окно и выругался:
- Ах, мать перемать! Это Возвышаев прислал в отместку мне за Ивана-пророка, - высказал он новую догадку.
- Какого еще Ивана-пророка?
- Да Куриного Апостола... Возвышаев говорит: ноне всех заберем, которые элементы чуждые. Ну, я и скажи ему энти слова Ивана-пророка: сперва вы заберете, а потом и вас заберут. Он и взбеленился.
- Язык тебе мало отрезать. Вечно ты суешься с ним куда не надо. Что теперь делать?
Кулек меж тем вылез из саней и стал оправлять сбрую на лошади, поглядывая в сторону сельсовета, откуда должна была подойти вся боевая группа.
- Ей-богу, к нам! - упавшим голосом сказал Андрей Иванович. - Вон, поглядывает - остальных поджидает.
- Что ж теперь, выселят нас? - Надежда, опираясь руками о подоконник, глядела на эту подводу, на милиционера с испугом и азартным вниманием, как ребенок на огонь.
- Насчет выселения вроде бы постановления не было, - отозвался Андрей Иванович, тоже глядевший с напряжением на Кулька. - Но скотину могут описать. Потом отберут.
- Тогда эта... Чего ж ты стоишь? Ступай на двор! Может, чего-нибудь успеешь убрать.
- И в самом деле. Чего я как ополоумел? - отрываясь от окна, сказал Андрей Иванович.
Схватив с вешалки полушубок, кинув на голову шапку, одеваясь на ходу, сказал от порога:
- В случае чего, ежели нагрянут... Ты задержи их в избе. Я скоро обернусь.
Вышел на заднее крыльцо. Не успел опуститься по ступенькам, как сбежались куры и гуси с кагаканьем, с хлопаньем крыльев, с шипением и кудахтаньем, лезли друг на друга, клевали, щипали, преграждая дорогу и себе, и хозяину. Гусей в зиму пускали две партии - три пестрых гусыни с приземистым короткошеим задиристым гусаком тульской породы и четверку белых шишконосых голландских гусей с длинными шеями и тяжелыми, почти по земле таскавшимися подгузками. Да два десятка кур с петухом. Прожорливая горластая орава! Обычно, выходя на двор, Андрей Иванович всегда выносил для них в кармане какие-нибудь обсевки или ухобот - вот и привыкли встречать его толкотней да гомоном.
- Ну-ну, пошли прочь! Не до вас... - расталкивал он эту подвижную горластую толчею.
Возле дровосека взял топор, прошел в сарай. С пронзительным скрежетом раскрылись ворота. Андрей Иванович невольно вздрогнул и оглянулся назад, потом выругался про себя... Своих ворот испугался!
В утренней сутеми по плетневым закуткам и бревенчатым хлевам стояла и кормилась вся его скотина. Обе лошади ели месиво в желобе и, помахивая хвостами, поочередно оглянулись на хозяина. С досадой подумалось: "Прохлопал ушами, растяпа... О двух лошадях остался. Каждому громиле на зависть. Да и какую продавать? Рыжую? В работу - жаль... На выезды ежели? Да кто теперь возьмет? И Белобокую не продашь. Сколько еще протянет рыжая Веселка? Три-четыре года?"
Заметив в руке топор, пошел к яслям, где стояли овцы и корова с телком. Кого забить? Овцы сукочие, бокастые... Каждая по двойне принесет. Телка ежели?
Увидев хозяина, тот мотнул головой и побежал ему навстречу. Совсем недавно, в рождественские морозы, брали его в избу, поили из ведра... Вместо сиськи палец совали ему и так, с пальцем, толкали мордашку в ведро с пойлом... Трехнедельный младенец. Чего тут резать?
- Ме-е-е! - мокрогубый полез целоваться.
- Эх ты, жисть окаянная! - скрипнув зубами, Андрей Иванович глянул на топор, оттолкнул телка и вышел на подворье.
Хваткий приземистый гусачок-тулячок тут как тут - первый встретил хозяина и с назойливым лопотаньем полез ему в ноги.
- Да пошел ты! - оттолкнул его Андрей Иванович.
Потом неожиданно поймал за шею, поднес его к дровосеку и с хаканьем отсек голову. Затем порубил головы трем пестрым гусыням, отнес их в хлев и привалил в самом углу свежим плитняком навоза.
- Андрей! - встретила его на подворье радостным окриком Надежда. Оказывается, это не к нам... Соседей кулачат, Кирюхиных!
Андрей Иванович приостановился, словно лужа перед ним была, и с удивлением глядел на жену.
- Господи! Чего у них брать-то? - и вдруг рассмеялся, сгибаясь в поясе.
- Ты что это, ополоумел? Чужой беде радуешься?
- Да не в том дело... Над собой я... Ты знаешь, что я сделал?
- Что ты сделал? - холодея, спросила Надежда.
- Партию гусей зарезал и в навоз закопал.
- Каких гусей?
- Тульских.
- Ах ты, балбес!.. Лучше бы голландских. Тульские гусыни и неслись хорошо, и всех гусенят выводили...
- Ладно, в другой раз голландских порешим...
- В другой раз нам самим головы отсекут и в навоз кинут.
- Не каркай с утра пораньше...
Так, перекоряясь, вышли на улицу. Возле кирюхинского палисадника стояла давешняя подвода, но Кулька в ней не было. И хозяева, и приезжие толпились в воротах, никак не могли договориться.
- Вот постановление на конфискацию вашего имущества. Понятно? - Кречев совал бумагу хозяевам.
Но те не брали ее. Антонина Васильевна, женщина властная, толстая, загородила собой, как телега, весь проход, важно качала головой и твердила заведенным голосом:
- Нас дело не касается, поскольку мы кустари-одиночки. У нас паспорт, заверенный властями и под круглой печатью.
- Правду мать говорит, правду, - согласно кивал фотограф Яков Парфеныч, сутулый мужик с желтым и сухим лицом.
- Дак пойдемте в избу, там и разберемся! - настаивал Кречев. - Не то еще простудитесь. Вон как легко одеты!
На Антонине Васильевне была шубная безрукавка и черные стеганые чувяки, а Яков Парфеныч стоял в обрезных чунях на босу ногу и в черном легком пиджачке, обтянувшем его острые выпиравшие лопатки.
Меж тем на улицу вышли соседи: Маркел с Фросей, через дорогу топал в лаптях Ванька Вожак, жуя и застегиваясь на ходу.
- Ладно, взайдем! - согласилась наконец Антонина Васильевна. - Но пусть пройдет с вами вместе и народ.
- Какой народ? - спросил Кречев.
- Который здесь собрался... Чтоб обману от вас не было.
- Ну что ж, пусть идут, - нехотя согласился тот.
Андрей Иванович, переглянувшись с Кречевым и Жернаковым, отвалил домой, а Надежда, напротив, охотно пошла к соседям. За ней потопали Маркел с Фросей и Вожак.
В небольшой, но опрятной, надвое перегороженной избенке фотографа стало тесно от людей и остудно.
- Я вам официально заявляю, - перешел на строгий тон Кречев, - ежели ф вы будете оказывать сопротивление насчет конфискации имущества, мы вас арестуем и отправим в милицию.
- А какое такое имущество вы станете отбирать у нас? - спросила с вызовом Антонина Васильевна.
- Всякие драгоценные вещи, золотые то есть, а также фотографические аппараты. Имеются ли у вас драгоценные вещи?
Никаких драгоценных вещей у Антонины Васильевны отродясь не бывало, но признаться в этом перед властями и перед соседями ей казалось стыдно могли бы подумать, что весь заработок фотографа она просто проедала и проматывала на курортах. Ни скотины, ни двора, избенка на восемь аршин и четыре окна, правда, были хорошие теплые сени да еще остекленный сверху и с боков просторный коридор, в котором работал Яков Парфеныч. Куда деньги девала, спросят. Ведь к Якову Парфенычу каждый базарный день шли посетители, что в твой трактир. И Антонина Васильевна, важно поджимая сочные вишневые губы, сказала:
- Золотишко у меня, конечно, есть, да не про вашу честь. Ищите!..
- Имейте в виду, ежели обнаружится тайное укрытие, вина ваша усугубляется, - предупредил Кречев.
- Ищите, ищите! - уже войдя в азарт, с пылающим румянцем во все щеки, королевским жестом растворяя руки, говорила Антонина Васильевна.
- Тут ни токмо что искать, повернуться негде, - хмыкнул Биняк.
- Поглядите в комоде, в сундуке... На чердак слазайте, - приказал Биняку и Тараканихе Кречев, потом Ванятке: - А ты сходи в баню... в каменке посмотри как следует. А ты в подпол слазай! - это Жернакову приказал.
- А мне что делать? - спросил Кулек.
- Ты его в сортир пошли, - сказал Маркел Кречеву. - Пущай понюхает, как у них золото пахнет.
- Молчать! Вас пустили сюда хулиганить?
- Кто фулиганит, а кто и смотрит.
- Это кто ж по-твоему хулиганит? Мы, что ли?
- Я ничего такого не говорил.
- Вот и заткнись!.. - и потом хозяину: - Яков Парфеныч, где у вас фотографические аппараты?
- В павильоне.
- Проводите нас туда! - Кречев махнул рукой Кульку и они вдвоем пошли за хозяином.
Один аппарат стоял на треноге посреди коридора, второй лежал в черном футляре возле стенки.
- Так... Значит, оба аппарата и треногу мы у вас забираем.
Худое длинноносое лицо Якова Парфеныча еще более вытянулось:
- Как - забираете? А чем же я буду работать?
- Обращайтесь в райисполком. Там скажут. - Кречев вынул из планшетки заготовленный акт конфискации фотоаппаратов, положил оба экземпляра на столик. - Вот, распишитесь... Значит, претензий насчет грубости у вас нет?
- Какие могут быть претензии? - растерянно пролепетал фотограф. - Я только насчет аппаратов.
- Вот и чудненько! Возьмите один акт себе... Так... И еще вот что учтите... В течение двадцати четырех часов вы должны очистить помещение.
- Какое помещение?
- Вот это самое. Ваш бывший дом. Поскольку выселять в отдаленные места вас не станут, значит, вы имеете право забрать все, что хотите. Считайте, что вам повезло.
- А куда ж нам итить?
- Куда хотите. Проситесь на квартиру. А ваш дом пойдет под заселение. И, обернувшись, крикнул Кульку: - Бери аппараты!
Кулек подошел к треноге, ухватил ее, как связку жердей, и взвалил на плечо, аппаратом за спину.
- Да кто ж так с аппаратом обращается? - всплеснул руками Яков Парфеныч. - Это ж оптика! Вы имеете дорогую вещь... Дайте сюда!
Он снял у Кулька с плеча треногу, ловко отвинтил аппарат, уложил его в ящик и спросил с готовностью:
- Куда нести?
- В сани! - приказал Кречев.
Яков Парфеныч сам отнес оба аппарата в сани, переложил их сеном, чтоб не бились друг о друга, и все приговаривал:
- Оптика - вещь хрупкая. Она требует к себе мягкого обращения.
- Вот чудак-человек!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
- Ну, чего сидишь, как истукан? - крикнул на него Зенин. - Подавай сюда ребят!
- Не трогайте их! Не трогайте! - пронзительно закричала Матрена и стала биться головой о печку. - Ироды проклятые! Креста на вас нету... Душегубцы окаянные!..
В избу вошли Сима и Максим Селькин.
- А ну, взять ее! - приказал Зенин.
И четыре мужика, ухватив Матрену за руки и за ноги, поволокли на улицу. Но на крыльце идущий впереди Максим Селькин оступился, нырнул вниз по ступенькам и выпустил правую руку Матрены. В тот же миг Матрена мощной затрещиной отбросила прочь Левку и, обхватив руками за шеи Зенина и рабочего в сборчатке, съехала вниз по ступенькам, подмяв их всей тяжестью своего шестипудового тела. Разбросав их по снегу, отбиваясь, как медведица от наседавших собак, она поднялась на крыльцо и у самого порога упала, сбитая подножкой. Ее снова тащили волоком до самых саней...
- Детей ведите сюда! - хрипел Зенин, заламывая ей руки. - Куда? остановил он Симу. - Держите ее... За детьми пусть идут Бородина и Федулеев.
Когда те пошли в избу, Петька уже стоял возле дверей, готовый к выходу; в руках, в охапке держал узелки, собранные матерью в дорогу.
- А это зачем? - ткнул в них пальцем Левка. - С собой ничего брать не разрешается.
- Еда здесь у нас, - сухо сглотнув, сказал Петька.
- И еду нельзя.
- Да ты что, ай очумел? - набросилась на него Санька Рыжая. - Им же до Пугасова ехать... Чай, не в гости на пироги едут! Забирай, забирай! И все выноси в, сани. Там тебя мать ждет, - выпроваживала она старшего с узелками.
Потом взялась за малышей, все еще кричавших на печи:
- А кто вас обидел? Кошка? Ох, какая нехорошая кошка!.. А вот мы ей сделаем ата-та!.. Слезайте, слезайте смелее... Там вас мамка ждет. Поедете в новый дом. Здесь же вон - холодно. Окна разбиты. Здесь нельзя оставаться... Идите, идите! Вас мамка зовет.
Так и вывела всех, подбадривая, подталкивая, уговаривая:
- Кататься поедем... Лошадка запряжена, хорошо-то как! И дом у вас будет новый. И никто вас там не тронет...
Когда детей усадили в сани, Матрена затихла, смирилась со своей судьбой, только трудно и шумно всхлипывала и вздыхала.
- Везите их до райисполкома, - приказал Зенин Симе. - Там в штабе скажут, куда ехать дальше...
- Куда ж вы хозяина дели? Ай в конюшне заперли? - спросила под конец Матрена.
- Не ваше дело, - ответил Зенин.
И, уже входя в избу, наказал Саньке:
- Сходи-ка, посмотри... Не удрал он?
И в доме, дуя на руки, с видимым облегчением сказал Федулееву:
- Вот теперь можно и опись составлять, - прошелся по избе, по горнице, глянул на висячее зеркало в деревянной резной раме, подмигнул себе и, удовлетворенный собственным отражением, изрек: - Лиха беда начало. Много добра колхозу отпишем. Все, что здесь есть, это теперь наше.
- Да здесь, кроме зеркала да деревянной кровати, и нет ни хрена, сказал рабочий.
- А скотина, молотилка, кладовая?
- С чего начинать? - спросил Левка.
- Начинай с самого начала, с дома. Так и пиши: пункт первый - дом пятистенный, красного лесу, на каменном фундаменте...
Его прервала Санька Рыжая, влетев на порог, часто дыша, как от дальней пробежки, она сказала с ужасом на лице:
- Ме-ортвай он! Мертва-ай! И глаза застекленели, и руки холодные... Батюшки мои! Что ж мы наделали?
- Ничего особенного. Одним классовым врагом стало меньше, - спокойно возразил Зенин. - Ступай в райштаб, доложи Ашихмину... Пусть пришлет фельдшера, чтобы акт составить.
- А ты куда? - крикнул на вставшего из-за стола Левку. - Ты сиди, сиди... Опись надо составлять. У нас с вами дела неотложные. Нас никто от них не освобождал.
Поскольку число кулаков в Тиханове перевалило за плановую цифру, утром сколотили еще одну группу по раскулачиванию, четвертую: из группы Чубукова взяли Кречева, из тяпинской - Ванятку Бородина да подключили к ним Василия Чухонина, Семена Жернакова и Тараканиху.
Последней троице поначалу было обещано чужое село, поэтому они упирались:
- Не пойдем трясти своих... Тады нам в глаза наплюют.
- Кто? Классовые враги? - спросил Возвышаев.
- Дык для тебя они классовые, а для нас хоть и поганые, а все ж свои, ответила Тараканиха. - И в поле вместе, и в лугах, и на посиделках, и на сходах, а теперь трясти?
- Вы что, не понимаете, какой исторический рубеж подошел? Мы входим в новую эру... Великий перелом начинается! А посему всех эксплуататоров к ногтю. Всех! И своих, и чужих... Они все одинаковые - с черным нутром.
- Насчет черного нутра и великого перелома мы не против, - сказал Биняк. - Только давайте мы пойдем трясти чужих чернонутренних. А наших пущай кто-нибудь из вас идет.
Сошлись на том, что эта группа пойдет кулачить на Выселки братьев Амвросимовых и Черного Барина. А уж по дороге им навязали фотографа Кирюхина. Жил он в Нахаловке, возле Андрея Ивановича Бородина. С него и начали...
Но случилось так, что милиционер Кулек, сопровождавший эту группу на подводе, уехал раньше в Выселки. За ним послали верхового с приказом ехать в Нахаловку и ждать всю группу возле дома Кирюхина. Кулек вернулся в Нахаловку и остановился напротив Андрея Ивановича Бородина, поджидая все свое начальство посреди дороги. Уже развиднелось - и подводу, и человека в санях хорошо было видно из окон. Люди припадали лбами к оконным рамам, находя проталинку в оконном стекле.
Надежда первой увидела эту страшную подводу с милиционером напротив своего дома и обомлела:
- Андрей, да ведь это они к нам! Батюшки мои, куда деваться? всплеснув руками, ринулась от окна Надежда и бестолково засуетилась по избе, сняла с ребра печного ключ от кладовой, сперва спрятала его в нижнем кармане кофты, потом отнесла в горницу, сунула под перину.
Андрей Иванович, еще толком не успевший прийти в себя после ночевки в пожарной, испуганно метнулся к окну и, побледнев до синевы на скулах, глазел сквозь оконную проталину на подводу с милиционером, как кролик из клетки на подоспевшего барбоса, - бежать бы, да некуда. Услыхав, как хлопнула дверью вышедшая из горницы Надежда, спросил:
- Может, они за сундуком Семена Дубка?
- Дак он же пустой!
- Как пустой? - оглянулся Андрей Иванович.
- Забрали добро... Ночью ноне приходили Лукерья Тычка и Леня Горелый. На двух салазках увезли.
- А Семен что? - спросил Андрей Иванович, повышая голос.
- Что Семен? Поди Лукерья-то женой ему доводится, - ответила Надежда. Как-нибудь дома промеж себя разберутся.
- Промеж себя! А про нас позабыла? Ежели Семен покажет, что сундук к нам отвез? Энтот все может. Как быть тогда? Ведь не пустым же, скажут, привез он сундук в кладовую? Церковную утварь ищут. Понимаешь ты, голова два уха?
- Да плевала я на вашу утварь! У меня и без нее голова кругом пошла. Или ты позабыл, где ночевал-то?
- Сказала бы им, чтоб и сундук забирали. Зачем они его оставили?
- Дался тебе этот пустой сундук! Ты об своем добре-то подумай, пустая голова. Вот они нагрянут сейчас - и все пропадет. Ведь ничего убрать не успели!
Андрей Иванович глянул с опаской в окно и выругался:
- Ах, мать перемать! Это Возвышаев прислал в отместку мне за Ивана-пророка, - высказал он новую догадку.
- Какого еще Ивана-пророка?
- Да Куриного Апостола... Возвышаев говорит: ноне всех заберем, которые элементы чуждые. Ну, я и скажи ему энти слова Ивана-пророка: сперва вы заберете, а потом и вас заберут. Он и взбеленился.
- Язык тебе мало отрезать. Вечно ты суешься с ним куда не надо. Что теперь делать?
Кулек меж тем вылез из саней и стал оправлять сбрую на лошади, поглядывая в сторону сельсовета, откуда должна была подойти вся боевая группа.
- Ей-богу, к нам! - упавшим голосом сказал Андрей Иванович. - Вон, поглядывает - остальных поджидает.
- Что ж теперь, выселят нас? - Надежда, опираясь руками о подоконник, глядела на эту подводу, на милиционера с испугом и азартным вниманием, как ребенок на огонь.
- Насчет выселения вроде бы постановления не было, - отозвался Андрей Иванович, тоже глядевший с напряжением на Кулька. - Но скотину могут описать. Потом отберут.
- Тогда эта... Чего ж ты стоишь? Ступай на двор! Может, чего-нибудь успеешь убрать.
- И в самом деле. Чего я как ополоумел? - отрываясь от окна, сказал Андрей Иванович.
Схватив с вешалки полушубок, кинув на голову шапку, одеваясь на ходу, сказал от порога:
- В случае чего, ежели нагрянут... Ты задержи их в избе. Я скоро обернусь.
Вышел на заднее крыльцо. Не успел опуститься по ступенькам, как сбежались куры и гуси с кагаканьем, с хлопаньем крыльев, с шипением и кудахтаньем, лезли друг на друга, клевали, щипали, преграждая дорогу и себе, и хозяину. Гусей в зиму пускали две партии - три пестрых гусыни с приземистым короткошеим задиристым гусаком тульской породы и четверку белых шишконосых голландских гусей с длинными шеями и тяжелыми, почти по земле таскавшимися подгузками. Да два десятка кур с петухом. Прожорливая горластая орава! Обычно, выходя на двор, Андрей Иванович всегда выносил для них в кармане какие-нибудь обсевки или ухобот - вот и привыкли встречать его толкотней да гомоном.
- Ну-ну, пошли прочь! Не до вас... - расталкивал он эту подвижную горластую толчею.
Возле дровосека взял топор, прошел в сарай. С пронзительным скрежетом раскрылись ворота. Андрей Иванович невольно вздрогнул и оглянулся назад, потом выругался про себя... Своих ворот испугался!
В утренней сутеми по плетневым закуткам и бревенчатым хлевам стояла и кормилась вся его скотина. Обе лошади ели месиво в желобе и, помахивая хвостами, поочередно оглянулись на хозяина. С досадой подумалось: "Прохлопал ушами, растяпа... О двух лошадях остался. Каждому громиле на зависть. Да и какую продавать? Рыжую? В работу - жаль... На выезды ежели? Да кто теперь возьмет? И Белобокую не продашь. Сколько еще протянет рыжая Веселка? Три-четыре года?"
Заметив в руке топор, пошел к яслям, где стояли овцы и корова с телком. Кого забить? Овцы сукочие, бокастые... Каждая по двойне принесет. Телка ежели?
Увидев хозяина, тот мотнул головой и побежал ему навстречу. Совсем недавно, в рождественские морозы, брали его в избу, поили из ведра... Вместо сиськи палец совали ему и так, с пальцем, толкали мордашку в ведро с пойлом... Трехнедельный младенец. Чего тут резать?
- Ме-е-е! - мокрогубый полез целоваться.
- Эх ты, жисть окаянная! - скрипнув зубами, Андрей Иванович глянул на топор, оттолкнул телка и вышел на подворье.
Хваткий приземистый гусачок-тулячок тут как тут - первый встретил хозяина и с назойливым лопотаньем полез ему в ноги.
- Да пошел ты! - оттолкнул его Андрей Иванович.
Потом неожиданно поймал за шею, поднес его к дровосеку и с хаканьем отсек голову. Затем порубил головы трем пестрым гусыням, отнес их в хлев и привалил в самом углу свежим плитняком навоза.
- Андрей! - встретила его на подворье радостным окриком Надежда. Оказывается, это не к нам... Соседей кулачат, Кирюхиных!
Андрей Иванович приостановился, словно лужа перед ним была, и с удивлением глядел на жену.
- Господи! Чего у них брать-то? - и вдруг рассмеялся, сгибаясь в поясе.
- Ты что это, ополоумел? Чужой беде радуешься?
- Да не в том дело... Над собой я... Ты знаешь, что я сделал?
- Что ты сделал? - холодея, спросила Надежда.
- Партию гусей зарезал и в навоз закопал.
- Каких гусей?
- Тульских.
- Ах ты, балбес!.. Лучше бы голландских. Тульские гусыни и неслись хорошо, и всех гусенят выводили...
- Ладно, в другой раз голландских порешим...
- В другой раз нам самим головы отсекут и в навоз кинут.
- Не каркай с утра пораньше...
Так, перекоряясь, вышли на улицу. Возле кирюхинского палисадника стояла давешняя подвода, но Кулька в ней не было. И хозяева, и приезжие толпились в воротах, никак не могли договориться.
- Вот постановление на конфискацию вашего имущества. Понятно? - Кречев совал бумагу хозяевам.
Но те не брали ее. Антонина Васильевна, женщина властная, толстая, загородила собой, как телега, весь проход, важно качала головой и твердила заведенным голосом:
- Нас дело не касается, поскольку мы кустари-одиночки. У нас паспорт, заверенный властями и под круглой печатью.
- Правду мать говорит, правду, - согласно кивал фотограф Яков Парфеныч, сутулый мужик с желтым и сухим лицом.
- Дак пойдемте в избу, там и разберемся! - настаивал Кречев. - Не то еще простудитесь. Вон как легко одеты!
На Антонине Васильевне была шубная безрукавка и черные стеганые чувяки, а Яков Парфеныч стоял в обрезных чунях на босу ногу и в черном легком пиджачке, обтянувшем его острые выпиравшие лопатки.
Меж тем на улицу вышли соседи: Маркел с Фросей, через дорогу топал в лаптях Ванька Вожак, жуя и застегиваясь на ходу.
- Ладно, взайдем! - согласилась наконец Антонина Васильевна. - Но пусть пройдет с вами вместе и народ.
- Какой народ? - спросил Кречев.
- Который здесь собрался... Чтоб обману от вас не было.
- Ну что ж, пусть идут, - нехотя согласился тот.
Андрей Иванович, переглянувшись с Кречевым и Жернаковым, отвалил домой, а Надежда, напротив, охотно пошла к соседям. За ней потопали Маркел с Фросей и Вожак.
В небольшой, но опрятной, надвое перегороженной избенке фотографа стало тесно от людей и остудно.
- Я вам официально заявляю, - перешел на строгий тон Кречев, - ежели ф вы будете оказывать сопротивление насчет конфискации имущества, мы вас арестуем и отправим в милицию.
- А какое такое имущество вы станете отбирать у нас? - спросила с вызовом Антонина Васильевна.
- Всякие драгоценные вещи, золотые то есть, а также фотографические аппараты. Имеются ли у вас драгоценные вещи?
Никаких драгоценных вещей у Антонины Васильевны отродясь не бывало, но признаться в этом перед властями и перед соседями ей казалось стыдно могли бы подумать, что весь заработок фотографа она просто проедала и проматывала на курортах. Ни скотины, ни двора, избенка на восемь аршин и четыре окна, правда, были хорошие теплые сени да еще остекленный сверху и с боков просторный коридор, в котором работал Яков Парфеныч. Куда деньги девала, спросят. Ведь к Якову Парфенычу каждый базарный день шли посетители, что в твой трактир. И Антонина Васильевна, важно поджимая сочные вишневые губы, сказала:
- Золотишко у меня, конечно, есть, да не про вашу честь. Ищите!..
- Имейте в виду, ежели обнаружится тайное укрытие, вина ваша усугубляется, - предупредил Кречев.
- Ищите, ищите! - уже войдя в азарт, с пылающим румянцем во все щеки, королевским жестом растворяя руки, говорила Антонина Васильевна.
- Тут ни токмо что искать, повернуться негде, - хмыкнул Биняк.
- Поглядите в комоде, в сундуке... На чердак слазайте, - приказал Биняку и Тараканихе Кречев, потом Ванятке: - А ты сходи в баню... в каменке посмотри как следует. А ты в подпол слазай! - это Жернакову приказал.
- А мне что делать? - спросил Кулек.
- Ты его в сортир пошли, - сказал Маркел Кречеву. - Пущай понюхает, как у них золото пахнет.
- Молчать! Вас пустили сюда хулиганить?
- Кто фулиганит, а кто и смотрит.
- Это кто ж по-твоему хулиганит? Мы, что ли?
- Я ничего такого не говорил.
- Вот и заткнись!.. - и потом хозяину: - Яков Парфеныч, где у вас фотографические аппараты?
- В павильоне.
- Проводите нас туда! - Кречев махнул рукой Кульку и они вдвоем пошли за хозяином.
Один аппарат стоял на треноге посреди коридора, второй лежал в черном футляре возле стенки.
- Так... Значит, оба аппарата и треногу мы у вас забираем.
Худое длинноносое лицо Якова Парфеныча еще более вытянулось:
- Как - забираете? А чем же я буду работать?
- Обращайтесь в райисполком. Там скажут. - Кречев вынул из планшетки заготовленный акт конфискации фотоаппаратов, положил оба экземпляра на столик. - Вот, распишитесь... Значит, претензий насчет грубости у вас нет?
- Какие могут быть претензии? - растерянно пролепетал фотограф. - Я только насчет аппаратов.
- Вот и чудненько! Возьмите один акт себе... Так... И еще вот что учтите... В течение двадцати четырех часов вы должны очистить помещение.
- Какое помещение?
- Вот это самое. Ваш бывший дом. Поскольку выселять в отдаленные места вас не станут, значит, вы имеете право забрать все, что хотите. Считайте, что вам повезло.
- А куда ж нам итить?
- Куда хотите. Проситесь на квартиру. А ваш дом пойдет под заселение. И, обернувшись, крикнул Кульку: - Бери аппараты!
Кулек подошел к треноге, ухватил ее, как связку жердей, и взвалил на плечо, аппаратом за спину.
- Да кто ж так с аппаратом обращается? - всплеснул руками Яков Парфеныч. - Это ж оптика! Вы имеете дорогую вещь... Дайте сюда!
Он снял у Кулька с плеча треногу, ловко отвинтил аппарат, уложил его в ящик и спросил с готовностью:
- Куда нести?
- В сани! - приказал Кречев.
Яков Парфеныч сам отнес оба аппарата в сани, переложил их сеном, чтоб не бились друг о друга, и все приговаривал:
- Оптика - вещь хрупкая. Она требует к себе мягкого обращения.
- Вот чудак-человек!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89