Сколько дней прошло, как мы роздали твердые задания? В Тимофеевке да в Тиханове десять дней, а по Гордеевскому узлу и того больше! А эти кулаки и не думают вносить деньги и хлеб. Я предлагаю на бюро обязать органы милиции и представителей сельсоветов провести конфискацию имущества у злостных неплательщиков в течение двадцати четырех часов.
Возвышаев сел и с вызовом уставился на Озимова. Тот смерил его спокойным взглядом и равнодушно отвернулся.
- Милентий Кузьмич, - сказал он Поспелову. - Пока вы болели, а я находился в округе, Возвышаев тут целую обедню устроил насчет классовых врагов. На весь округ раззвонил, будто у нас кулачье открыло стрельбу в больничном саду да в клубе и увезли кооперативные яблоки...
- Это не звон, а проверенные факты! - вскочил Возвышаев. - Я прошу зафиксировать документально этот выпад Озимова.
Паринов, писавший протокол, оторвался от бумаги и посмотрел на Поспелова.
- Ну зачем же так горячиться? - поморщился Поспелов, снял очки и стал протирать их носовым платком, словно они запотели. - Давайте, товарищи, проявлять сдержанность и уважение. Работа наша сложная, поэтому меньше амбиций, больше трезвости. - И не понятно было, кому он говорил: Возвышаеву или Озимову.
- Я это говорю не в амбиции, а после расследования уголовным розыском, - сказал Озимое. - Вот что установлено: яблоки из больничного сада увезли ребята на посиделки, спрятали их в амбаре. Яблоки в кадках и в полной сохранности. Они возвращены кооперативу. Хулиганство в клубе с разбитым окном - дело тех же самых рук.
- Хорошенькое хулиганство - стрельба из ружей по активистам и сторожам, - усмехнулся Возвышаев.
- Ружей не было. Стреляли вот из чего. - Озимов вынул из кармана Федькин ключ и положил на стол. - Соскабливали серку со спичек, набивали ее в канал этим гвоздем и палили.
- Ну-ка, ну-ка? Знакомая снасть! - потянулся Митрофан Тяпин. - Из этих штуковин и мы бабахали, особенно в половодье на праздники.
- Стрелять из ключа? - удивился Поспелов и водворил очки на место. Ну-ка, дайте мне!
К Поспелову потянулись и другие члены бюро:
- Что за пушка?
- Амбарный самопал! Хе-хе.
- Это на сказку похоже, товарищ Озимов, - сказал Возвышаев.
- Митрофан Ефимович, бабахните из этой штуки об голову Возвышаева, как о булыжник. Может быть, он поймет тогда, что это не кулацкий обрез.
- Это можно, - сказал Тяпин и хохотнул.
- Что? - Возвышаев опять вскочил с места и - к Поспелову: - Я предлагаю кончить этот балаган.
- Дак вы же не местный, и не знаете, что у нас издавна палят из таких штуковин, - повысил голос Тяпин.
- Спокойствие, товарищи, спокойствие! - Поспелов постучал карандашом об стол. - А хулиганы арестованы?
- Они несовершеннолетние, - сказал Озимое. - Им по шестнадцать лет.
- Чьи ребята? Фамилии? - спросил Возвышаев.
- Четунов, Бородин, Савкин.
- Посадить родителей! Отцов то есть.
- А это уж не ваша забота, товарищ Возвышаев. На то у нас прокурор имеется.
- Товарищи, давайте решать вопрос по существу. Хватит перепалок! опять постучал карандашом Поспелов. - Есть предложение насчет применения чрезвычайных мер, то есть конфискации имущества неплательщиков. Какие будут мнения?
- Надо сформулировать так, - сказал Озимов, подымаясь. - Конфискацию имущества с распродажей применять в крайних случаях, то есть как исключение.
- Постановление ВЦИК и СНК применять как исключение?! - крикнул Возвышаев.
- Согласно этому постановлению, Милентий Кузьмич, мы обложили кулаков еще в августе месяце, - ответил Озимов, но не Возвышаеву, а Поспелову. - А в октябре, согласно новому зерновому балансу, составленному Чубуковым и Возвышаевым, нам спустили новые контрольные цифры. Обложение идет фактически по второму кругу. Мы это должны учитывать. Круг облагаемых значительно расширился, и не каждый способен быстро внести необходимую сумму обложения.
- Так что же нам делать? В ноги кулакам кланяться, что ли? - спросил Чубуков.
- Есть кулаки, а есть и дураки, - ответил, озлясь, Озимов. - Заниматься политикой - это вам не в подкидного дурака играть. Объявил - бубны козыри и лупи сплеча. А если мы впопыхах в кулаки середняка затолкаем да пустим его в расход, тогда как? Кто отвечать будет? Митька-милиционер, который по твоей указке этой конфискацией заниматься будет?
- Не надо бояться ответственности, - сказал Возвышаев.
- Ну, это ты учи свою мать щи варить. А мы учены. Я эскадроном командовал.
- И мы не на печке сидели.
- Товарищи, товарищи! Ближе к делу. Что вы предлагаете конкретно? спросил Поспелов.
- Штрафы накладывать не в пятикратном размере, а в соответствии, то есть почем зерно стоит на рынке. Чтобы каждый знал: не хватает - купи. А штраф в пятикратном размере - это обыкновенная обдираловка, - сказал Озимов.
- А ежели все равно платить откажется, тогда как? - спросил Поспелов.
- Распродажу проводить только с согласия общего собрания, - ответил Озимов и сел.
Спорили долго, гудели, как шмели на лугу. Между тем Поспелов незаметно подвел всех к решению, необидному для каждого: штрафовать надо, но не в пятикратном размере, милицию использовать при конфискации, но... в качестве охраны порядка. Милиция ничего не отбирает, актов и протоколов на конфискацию не составляет. Всю распродажу и конфискацию берут на себя органы Советской власти, то есть сельсоветы и райисполком.
Потом по вопросу о сплошной коллективизации делал сообщение Ашихмин. Он заверил от имени окружкома, что сплошная коллективизация округа - дело решенное, что ждут всего лишь утверждения, а вернее, сигнала, чтобы объявить об этом во всеуслышание. В Москве сам товарищ Каганович говорил об этом на закрытом совещании. И уже теперь надо готовиться к этому великому событию, которое опрокинет наконец самую надежную опору капитализма - частную собственность в деревне.
- Поэтому, товарищи, в октябре все твердые задания должны быть покрыты. Пример успешного решения этого вопроса был показан товарищем Чубуковым в Степанове. Должен сказать, что некоторым работникам просвещения это не понравилось...
Все поглядели в сторону заврайоно - подслеповатого широкобрового Чарноуса, прикорнувшего на диване; при слове "просвещения" он очнулся и удивленно таращил на Ашихмина свои светлые, как стеклярусные бусы, глазки.
- Да ведь и то сказать, - продолжал Ашихмин, переждав всеобщее оживление. - Среди просвещенцев много у нас людей из духовного звания, не порвавших со своим прошлым ни в духовном, ни в материальном отношении. Чего греха таить, пуповина старого грешного мира еще многих из нас прочно удерживает. Надо рвать ее и выходить на простор новой жизни, который открывает нам всеобщая коллективизация. В ответ на нытье правых, пугающих нас, что-де, мол, темпы коллективизации не под силу, что мы-де захлебнемся в горлышке узких мест, партия призывает в поход против узких мест. Вы все знаете из газет, как в Ирбитском округе три района вошли в одну колхозную семью. Положено начало колхозу-гиганту на площади в сто тридцать пять тысяч гектаров. Вот на какие великие дела надо себя настраивать, товарищи. А для этого смелее ломать сопротивление кулака и в ударном темпе завершить к праздникам все хлебозаготовки.
В заключение решили: послать в отстающий Гордеевский куст по хлебозаготовкам специальную комиссию из района. В нее вошли по собственному желанию Возвышаев, Чубуков, и вписали еще судью Радимова.
- Товарищи, на разное у нас намечалось несколько дел коммунистов, хромающих в кампании по хлебозаготовкам. Но поскольку мы собрались в экстренном порядке и не успели вызвать их, то предлагаем перенести этот вопрос целиком на следующее бюро, - сказал Поспелов.
- Может, проголосуем? - спросил Чубуков.
- Чего ж голосовать, когда людей не вызвали? - сказал Озимов, вставая.
- С мест не вызвали, зато тихановские здесь. - Возвышаев стрельнул косым глазом на Марию, сидевшую рядом с Чарноусом на диване.
- Разбирать, так всех сразу, - сказал Озимов. - Чего поодиночке таскать, как хорек цыплят.
- Да, да, товарищи. Давайте перенесем на конец кампании. Может быть, некоторые поймут, подтянутся, - сказал Поспелов, вставая.
Тяпин подошел к Марии и слегка толкнул ее локтем:
- Ну, Маша, скажи Озимову спасибо. Не то ощипали бы тебя, как курицу.
- Жаль, жаль, что разное отменили, - сказал Ашихмин, подходя к Возвышаеву. - Я хотел насчет учителей степановских поговорить.
- А что там случилось? - поспешно спросил Чарноус, вставая с дивана.
- Отказываются!
- Как? От чего отказываются?
- От хлебозаготовок. От конфискации имущества. Предложил митинг провести на распродаже - отказались. И мутит воду, по-моему, Успенский.
- А-а, этот обиженный! Он когда-то военным столом заведовал в волости, - сказал Возвышаев. - Типично правый элемент.
- Педагог хороший, - сказал Чарноус и, вроде извиняясь, добавил: Инспектор хвалит его.
- В наше время мало быть только хорошим педагогом, - возразил Ашихмин. - Учитель - проводник политики партии на селе. А он по взглядам не то эсер, не то славянофил, и не поймешь.
- Хорошо! Мы разберемся, - заверил его Чарноус.
- И разбираться нечего. Правый уклонист, - сказал Возвышаев.
- Впрочем, в одном деле он меня удивил, - сказал Ашихмин уже у порога. - Приехали в Степанове тихановские представители агитировать его за вступление в колхоз. И он, знаете ли, согласился. Все имущество отдает колхозу: и дом, и амбар, и коров, и лошадь...
- Вовремя сообразил, - усмехнулся Возвышаев. - Мы бы у него и так все отобрали. Добро это попом награблено и принадлежит народу. Просто его кто-то предупредил.
- Ах, вон оно что! Тогда мне все понятно, откуда забил источник благородства, - со значительным выражением поджал губы и покачал головой Ашихмин.
- Мы все выясним, все выясним, - торопливо говорил Чарноус и кланялся у порога, пропуская всех впереди себя.
6
В семье Бородиных обеденное время, а еще перед ужином было не только долгожданным, но и веселым, людным и каким-то отрадным.
До нынешней осени частенько приезжали и приходили гости, а перед тем, как сесть за стол, подолгу беседовали в горнице. Младшие девочки Елька и Саня просились гостям на руки и любили теребить кофты да полушалки, а то расчесывать бороды или усы. Особенно одолевали бабу Грушу - Царицу.
- А почему тебя Царицей зовут?
- Нос у меня царский, дитятко, да голос зычной, как у Ильи Муромца. Вот и зовут, стало быть...
- А почему у тебя бороды нету?
- Нам с дедом одну бороду дали на двоих. Дед Филипп унес ее.
- Куда?
- На тот свет.
- А ты сходи на тот свет и принеси ее...
И хохот на всю горницу. Больше всех приставала с расспросами бойкая шалунья Елька, прозванная отцом ласково Коконей-Маконей.
Сережа, напротив, был молчалив и застенчив, он любил незаметно присесть где-нибудь в уголке и слушать, слушать без конца эти разговоры взрослых о войне да о колхозах, о тяжелых дорогах, о плутании в метель, о встречах с волками, а то еще про нечистую силу. "Иду я, братушки, с мельницы через выгон в самую полночь... Осень, грязь... в двух шагах ничего не видать. Он и летит. Голова вроде вон конфорки, круглая и светится. И хвост лентой вьется, искры от него во все стороны. Стоп - себе думаю... Это же змей..."
Этой осенью гости перевелись, так ребятишки придумали другую забаву как только отец, убравшись со скотиной, приходил к обеду, они с визгом и хохотом бросались на него с печки, с полатей, лезли по ногам с полу, забирались на плечи, на спину и весело приговаривали: "Пилю дуб! Пилю дуб!" Это у них называлось - спилить дуб. Андрей Иванович топтался, как слон по полу, подходил к высоко взбитой, убранной постели и, придерживая детишек, издавал громкий вздох: "Ух ты, спилили!" И валился вместе с ними на кровать.
То-то было визгу и хохоту, барахтанья в подушках ребятишек, пока не разгоняли их сердитые окрики матери:
- Вы опять всю постель скомкали? Вот я вас мутовкой да по мягкому месту... Да по башке родителя вашего, который дурью мучается...
А за обедом сидели чинно, работали ложками вперегонки, особенно когда мясо таскали из чашки по общей команде отца.
- Папань, ты говорил - ноне сниматься пойдем к фотографу, - сказала Елька, отработав ложкой.
- Я тебя сам сниму, - ответил Андрей Иванович, подмигивая Надежде.
- В ботинях? - обрадовалась Елька.
- Ага. Давай, тащи их!
Елька соскользнула со скамьи и побежала в горницу за новыми ботиночками.
- Вот они, вот мои ботини! Снимай!
- Это мы сейчас... Надевай их!
Андрей Иванович принес сапоги, поставил на табуретку Елю и сказал:
- Ну, Коконя-Маконя, покажи, как ты будешь стоять у фотографа?
- Вот как! - Еля вытянула руки по швам и замерла.
Андрей Иванович поднес сапоги к вискам, накрылся черным платком и поглядел, пригнувшись, из-под платка на Елю:
- Ты меня видишь?
- Вижу, - ответила Еля.
- И я тебя вижу. Завтра будет карточка готова.
Маруся, Елька, Саня захлопали от радости в ладоши, а Сережа и мать засмеялись.
Тут и вошел Санька Клюев, снял шапку и, глядя себе под ноги, изрек от порога:
- Андрей Иванович, тятька тебя зовет.
- Что случилось?
- Нам штраф принесли, семьсот рублей. Ежели ф не заплатите, говорят, в двадцать четыре часа, все отберем и распродадим.
- Кто говорит?
- В бумаге написано. Мамка в голос вопит. Не знаем, что и делать.
- За кем еще ходил?
- За Алдониным, за Бандеем.
- Ладно, приду, - сказал Андрей Иванович, провожая парня.
- Доигрались, - сказала Надежда.
За столом Бородиных воцарилась мертвая тишина, даже ребятишки присмирели, толком не понимая - что случилось, отчего так посуровели отец с матерью.
Наконец Андрей Иванович обмыл над лоханью руки, обтер полотенцем усы и двинулся к вешалке.
- Не ходил бы, Андрей, - неуверенно сказала Надежда.
- Еще чего? - отозвался сердито Андрей Иванович от порога.
- А может, всех вас там на заметку возьмут, как эти самые алименты.
- Ты вон со стола убирай. Да скотину напои, - насупившись, отвечал Бородин, натягивая шапку. - А в мои дела не суйся. Я и без тебя разберусь как-нибудь.
- Гляди-ко, твои дела... А это чьи дела? - показала она на детей. Дядины, что ли? Ежели с тобой что случится, куда их девать? Тебе ж на шею не намотают их, а со мной оставят.
- Намотают, намотают, намотают, - засмеялась Елька и замахала ручонками.
- Цыц ты, бесенок! Типун тебе на язык, - шлепнула ее мать.
Та притворно захныкала.
- Ладно тебе каркать, ворона! А то, не ровен час, накаркаешь беду, сказал Андрей Иванович. - Не могу ж я к человеку задом обернуться? Надо же посоветоваться, помочь ежели в чем. Иль мы не люди? Сегодня его тормошат, завтра за меня возьмутся. А мы, как тараканы, по щелям расползаемся? Так, что ли?!
- Тебя разве перетолкуешь? Ты как жернов на помоле - закрутишься, так черт не остановит. Ступай, ступай, только потом не пожалей. Локоть близко, а не укусишь.
- Ты чего, сдурела, что ли?
- Не я сдурела, а вы с ним вместе сдурели. Уперлись, как быки. Довели ж ему задание на сто пудов, так пусть сдает. Чего ждать-то? Власть шутить не любит. Поперек пути пойдешь - все потеряешь. Не он первый, не он последний. Чего он ждет?
- Да голова - два уха! Сегодня они сто пудов наложили - отдай им без слов, завтра, глядишь, еще сто привалят. Вон как Костылину. Не то еще и двести запишут. У них аппетит, как у того Тита, что с большой ложкой лезет за стол кашу есть. Ежели окорот им не давать, они нас без порток по миру пустят. Понятно?
- Тоже нашлись укоротители! Смотрите, сами на задницу не шлепнитесь. Окорот! Кому, властям, что ли?
- Да ведь власть-то из живых людей состоит, а они все разные. Один прет напролом, глаза вылупив, а другой и посмотрит, что к чему... Да что с тобой говорить! - Андрей Иванович махнул в сердцах рукой и вышел.
А что, пожалуй, Надежда права, думал он, идя к Федоту Ивановичу. Такая карусель завертелась, что поперек дороги станешь - сомнут. Клюев не понимает этого - больно азартен до выгоды. Где что услышит насчет купли и продажи, да по дешевке - ночи не будет спать, на край света улетит, а достанет. Недаром его Совой прозвали: "Энтот на локте вздремнет и снова на добычу улетит". Он и мышью не побрезгует, уберет, ежели оборот от нее будет. После отмены продразверстки, когда ввели свободную торговлю хлебом, они с братом Спиридоном по три тысячи, а то и по пять тысяч пудов зерна скупали за один базар, засыпали доверху свой семейный амбар, потом нанимали обозы и отвозили его на окскую пристань Ватажку, с Амросиевыми состязались. Прибыль - по копейке с пуда. Над ними смеялись: "Сова, дерьмо клевать и то выгодней - далеко летать не надо". А они богатели - по тридцать и по сорок рублей с каждого базара брали. Вот тебе и дерьмо! Спиридон молотилку купил, а Федот расстроился, как купец Иголкин - к пятистенному дому вышку прирубил да еще теплую мастерскую сложил из кирпича, что твой цех. Весь двор и подворье обнес высокой кирпичной стеной, инструменту накупил дорогого, австрийского и колесы точить начал. Руки у него золотые, ничего не скажешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89