Душечка милая! Какими судьбами? Иди ко мне, касаточка моя...
Мария вбежала на веранду и кинулась в объятия к Настасье Павловне:
- Как вы тут поживаете?
- Слава богу, все хорошо... А ты смотри как изменилась! Похудела... Строже стала. Или костюм тебя старит? Не пойму что-то.
На Марии была серая жакетка и длинная прямая юбка.
- Должность обязывает, Настасья Павловна... - сказала вроде извинительно. - В платье несолидно в командировку ехать.
- Ну, ну... А это кто? Познакомь меня с молодым человеком.
- Секретарь Тихановской ячейки, учитель... Семен Васильевич, представила Зенина Мария.
Сенечка крепко тиснул мягкую руку буржуазному элементу, так что Настасья Павловна скривилась.
- А Варя где? - спросила Мария.
- Спит еще... Вы так рано пожаловали. Дел, что ли, много?
- Да, дела у нас неотложные, - важно сказал Сенечка.
- Проходите в дом. Может, отдохнете с дороги? Я самовар поставлю.
- Извините, мне не до чаев... - сказал Сенечка и, обернувшись к Марии: - Часа через два зайду.
Потом спрыгнул с веранды, надел ящик с гармонью через плечо и ушел.
Чай пили на веранде; посреди стола шумел никелированный самовар, а вокруг него стояли плетенки с красными жамками, с молочными сухарями, с творожными ватрушками, да чаша с сотовым медом, да хрустальная сахарница с блестящими щипцами, да сливочник, да цветастый пузатый чайник. Настасья Павловна розовым пуфом возвышалась над столом, восседая на белой плетеной качалке. На Варе была из синего атласа кофта-японка с широким отвисающим, как мотня, рукавом, ее пухлая белая ручка выныривала из рукава за жамками, как ласка из темной норы, - схватит и снова спрячется.
А над верандой цвела вековая липа, ее тяжелые в темных медовых накрапах резные листья свисали над перилами, касаясь плеч Настасьи Павловны, их влажный тихий шорох сплетался с гудением пчел в монотонную покойную мелодию.
От близкой реки тянуло свежестью, горьковато-робко веяло от скошенной травы, и распирало грудь от душного пряного запаха меда.
- Ну, как тебе на новом месте? - поминутно спрашивала Настасья Павловна Марию. - Как в начальстве живется?
- Я ж вам сказала - никакая я не начальница, - отговаривалась Мария. Я простой исполнитель, понимаете?
- Как то есть исполнитель? Судебный? Или вроде дежурного по классу, что ли? - улыбалась Настасья Павловна.
- Вот именно... каждый день отчитываюсь - кто чем занимался, а кто где набезобразил...
- И с доски стираешь, - смеялась Варя, обнажая ровные белые зубки.
- За всеми не успеешь... Район большой, - в тон ей сказала Мария.
- А сюда с каким заданием? - спросила Настасья Павловна.
- Излишки хлебные не сдают... Поэтому вот и прислали.
- Господи, какие у нас излишки? Гордеево не Тиханово, не Желудевка. Там места хлебные.
- Там-то сдали. План давно выполнили.
- Не понимаю, какой может быть план, когда речь идет об излишках? Настасья Павловна от недоумения даже пенсне сняла.
- На излишки тоже спускают план, - сказала Мария.
- Ну, деточка моя, что ты говоришь? Излишки - значит лишнее. Был у человека хлеб. Он рассчитывал съесть столько-то. Не съел. Осталось лишнее. Как же на это лишнее можно сверху дать план?
- Ой, Настасья Павловна, тут мы с вами не сговоримся. Поймите, государству понадобился хлеб, оно дает задание областям, округам, районам - изыскать этот хлеб. То есть определить излишки, ну и попросить, чтобы их сдали.
- А их не сдают! - Варя опять засмеялась.
- Вот вы и узнайте - почему не сдают, - сказала Настасья Павловна. Потом сообщите туда, наверх, не сдают, мол, по такой-то причине. Измените закупочные цены - и все сами повезут эти излишки без понужения. Ведь как все просто.
Варя опять залилась смехом, запрокидывая голову, а Мария, вся красная, заерзала на стуле.
- Поймите, Настасья Павловна, страна вступила на путь индустриализации. Нужны средства, колоссальные усилия всего народа. Каждая копейка должна быть на счету.
- Ну да, конечно... Золото с церквей сняли, драгоценности отвезли... А теперь усилия. Да кто ж против усилий? Речь идет о том, чтобы эти усилия распределять равномерно в обществе. Почему какой-нибудь там Орехов или Потапов должны отдать за бесценок сэкономленный хлеб? Вы же от своего жалования не отказываетесь во имя индустриализации, - Настасья Павловна тоже раскраснелась.
- Но я подписалась на заем!
- И они подписались...
- Ну хватит вам! - хлопнула Варя ручкой по столу. - Вон как обе распалились. Еще не хватает поругаться из-за пустяков.
- Это не пустяки, - сказала Мария.
- Согласна, согласна, - закивала Варя. - Но за чаем все-таки принято не политикой заниматься. Мы с тобой не виделись целую вечность... Подружка, называется... Приехала, подняла человека с постели ни свет ни заря - и развела канитель про усилия. Ты свои усилия напрягай знаешь где?..
- Я не пойму... Ты что, моим приездом недовольна? - перебила ее Мария.
- Ну, Манечка, милая, не будь букой, не сердись! - Варя прильнула к ней и сказала на ухо: - А мы с Колей помирились.
- С Бабосовым? Он был у тебя?
- Был, Маня, был... У-ух! - Варя зажмурилась и головой потрясла.
- Почти неделю здесь куролесили, - сказала Настасья Павловна. Минутное возбуждение сошло с нее, как с гуся вода, она сидела опять покойной и удоволенной.
- Мы с ним пожениться хотим, - доверительно шепнула Варя.
- В который раз? - усмехнулась Мария.
- Злюка, злюка! А я вот, пожалуй, возьму и не скажу тебе...
- Что еще за секрет?
- Этот секрет пол-Гордеева знает, - усмехнулась Настасья Павловна. - В Степанове собирается, к Бабосову.
- Ты к Бабосову? Насовсем?
- Ну не так чтоб насовсем... Пожить, приглядеться. Его в Степановскую десятилетку перевели. Да! - она хлопнула Марию по коленке. - И Успенский там же. Поселились они временно в бывших ремесленных мастерских. Школу приводят в порядок, получают имущество.
- Я слыхала, - сдержанно сказала Мария.
- Говорят, ты с Успенским того? - Варя пошевелила пальчиками.
- Перестань, глупости! - Мария снова пунцово зарделась.
- Ой, батюшки мои! - всплеснула руками Настасья Павловна. - Я ж совсем позабыла - у меня курица посажена на гнездо и корзинкой накрыта. - Она поспешно встала и ушла на двор.
- Ты надолго сюда? - спросила Варя.
- До понедельника.
- А ты бы смогла вернуться в Тиханово по Степановской дороге?
- Можно...
- Знаешь, что я надумала? Давай поедем завтра вечером. В Степанове заночуем. А утром двинешься в Тиханово. Там пустяки.
- Надо подумать...
- Манечка, милая, это ж такой момент. Представляешь, соберемся вместе! Я, ты, Коля, Дмитрий Иванович... Что будет! Что будет!
- У меня ж еще дела.
- Ах, их до смерти не переделаешь. Поедем! Маня, учти, второй молодости не бывает. Это врут про нее.
- Я ж не одна... Со мной этот балбес... Кстати, сколько времени? глянула на часы. - Ого! Уже десятый час. Где он там запропастился? Пора бы уже и делом заняться.
Но вместо Сенечки появился председатель сельсовета Акимов Евдоким квадратный широколицый мужик в черном пиджаке и флотской тельняшке.
- Вот, оказывается, кто к нам припожаловал, - гудел он, подминая скрипучие ступени. - Здравствуйте, Мария Васильевна! Рады вас видеть, протягивал он свои короткие толстые ладони с затейливой татуировкой.
Появилась Настасья Павловна.
- К столу, пожалуйста, Евдоким Федосеич.
- Премного благодарны, Настасья Павловна. Я уже отчаевничал. - Акимов галантно обошел всех дам и притронулся своей корявой ладонью к мягким ручкам.
Сел, обращаясь к Обуховой:
- Вы по делу к нам или в гости?
- По делу, и лично к вам. Только было собралась идти.
- Вон как! А вы, случаем, не на пару приехали?
- Да. Со мной тут Зенин, секретарь Тихановской ячейки. Вы его видели?
Акимов усмехнулся и смущенно крутнул белесой головой:
- Не знаю, как и сказать, - поглядел на пол, потом спросил: - Вы знаете, где он?
- Где? - Мария почуяла что-то недоброе.
- В избе-читальне лотерею устроил.
- Какую лотерею?
- Гармонь продает... Разыгрывает то есть.
Вся застолица грохнула затяжным смехом, а Мария покрылась красными пятнами:
- Вы это серьезно?
- Да какие там шутки. Заходит ко мне участковый агроном и говорит: "Эй, ты, власть! Ты чего это цирковой балаган устроил в избе-читальне?" Какой балаган, спрашиваю. Форменный, говорит. Приехал из Тиханова какой-то тип, сперва по домам шастал, как поп, потом собрал ребят в избу-читальню и гармонь там разыгрывает. Я туда бежать. Разгоню, думаю, паршивцев. Влетаю - мне избач навстречу. Евдоким Федосеевич, говорит, не гневайся. Это уполномоченный из райкома. Кто его знает? Может, у него, говорит, форма агитации такая. Он, мол, приехал с Марией Васильевной Обуховой. Она сидит у Кашириной. Сходи, узнай - в чем дело.
- Боже мой, какой позор! - Мария встала. - Надо немедленно идти туда, остановить его.
- Хуже будет, Мария Васильевна, - сказал Акимов. - Поначалу я сам думал - разогнать, и все. А потом смикитил - это ж скандал на всю округу. Он ведь уполномоченный...
- А что же делать?
- Пойдем и переждем эту лотерею. Сделаем вид, что все нормально. А потом всыплем ему, когда народ разойдется.
- Пошли!
Еще поднимаясь от Петравки на высокий уличный бугор, где стояла изба-читальня, они услышали визгливый голос Сенькиной ливенки, доносившийся сквозь раскрытые окна.
Играли вальс "На сопках Маньчжурии".
- Качество проверяет, - сказал Акимов.
В читальне было битком набито парней. Сенечка сидел на столе, опершись ногами на скамью, и самозабвенно наяривал старинный вальс - нос кверху, глаза под лоб упустил и даже головой покачивал от удовольствия. На протиснувшуюся Марию и Акимова только глянул туманным взором и отвернулся. Играл при гробовом молчании, зная цену своему искусству. Рядом с ним лежала кепка, полная белыми лотерейными ярлыками.
Кончил играть, откашлялся, как модный тенор, и спросил публику:
- Ну как?
- Мехи сильные.
- Голосисто... В Веретье, поди, слыхать.
- А строй?
- Что строй! - сказал Сенечка. - Ты глухой, да? Я ж "На сопках Маньчжурии" не то что сыграл - выговорил. Не всякая хромка тебе так вот распишет.
- Чего там говорить, забористая гармонь.
- Да. Голоса выдержанные, - послышались одобрительные возгласы.
- А как насчет басов?
- Что басы?
- Вразнобой пусти!
- Пусть страданье сыграет!
- Какое - саратовское или сормовское?
- Давай сормовского.
Сенечка рванул мехи, и тотчас с первого колена влился в его разухабистую бурную мелодию легкий лукавый голосок:
Сормовской большой дорогой
Пробирался на Кавказ...
Второй куплет подхватил из другого угла невидимый яростный бас:
На базарном перекрестке
Продавала девка квас...
Первый голос игриво, насмешливо уводил за собой дальше:
Я спросил у ней напиться,
Она, дура, не дала.
Бас, очнувшись, ухнул зычно, как из бочки:
Я спросил у ней...
Но тут гармонь рявкнула и испустила дух.
- Все, - сказал Сенечка. - Дальше пойдет нецензурный мат. При женщинах запрещается.
Он оставил гармонь, поднял кепку, пошевелил сложенными ярлыками:
- Ну, все согласны тянуть? Никто не хочет взять назад деньги?
Молчание.
- Тогда приступим. Значит, двадцать девять номеров пустых, один выигрышный. Подходи по очереди.
Ребята стали подходить и вынимать билеты. Кто разворачивал тут же и бросал, плюясь себе под ноги, кто отходил к порогу и там тихонько матерился. Наконец объявился счастливчик. Он поднял кулак и заржал:
- Га-га-га! Вот она, ласточка... попалась!
- А ну-ка, прошу! - сказал Сенечка, беря билетик. - Сейчас проверим, сейчас... Правильно, роспись моя. Так, ваша фамилия, имя и отчество.
Парень назвался. Сенечка записал его в блокнот и сказал:
- Вас вызовем через неделю по почте, открыткой на заключительный тур. Гармонь разыграете вчетвером, то есть победители четырех кустов. Все, товарищи! - И, обернувшись к избачу: - Попросите публику оставить помещение.
Когда ребята вышли, Мария, еле сдерживаясь, процедила:
- Ты что же делаешь, артист?
- Как это что? То самое, что обязан, и вам рекомендую так же выполнять свою задачу.
- Какую задачу? Балаганить, да? - сорвалась на крик Мария.
- Но, но... Давай потише. Пока ты чай распивала, я зажимщиков хлеба выявлял.
- Каких зажимщиков?
- Тех самых, что излишки не сдают. - Сенечка достал из кармана свернутый вчетверо тетрадный лист, развернул его и подал Акимову: - Это ваши люди? Читайте! Те, которые излишки не сдали.
Акимов пробежал список глазами:
- Они. Кто вам дал этот список?
- Секретарь сельсовета. Да, да, ваш секретарь. С этим списком я и ходил по дворам, вроде бы агитировал в лотерею сыграть на гармонь, а сам глядел, где рожь спрятана.
- Ее, что ж, под порогом прячут, рожь-то? - усмехнулся Акимов.
- А где ее прячут? Ну-ка скажи! В сусеках, что ли?
- Ну, не в сусеках... В бане, на сушилках...
- Ага, еще в чулане, - подсказал ехидно Сенечка.
- Можно и в чулане.
- А вы пойдете с комиссией и враз все отберете... Ждите, так вам и положат. Эх вы, горе-сыщики! - Сенечка покачал головой. - Ноне дураков нет. Уж если прячут, так надежно. Вот я и спрашиваю вас - где?
- В землю зарывают, - сказал избач.
- Чепуха! Это вам не осень и не зима. Сейчас в земле рожь прорастет. Теперь прячут в сухом месте, в подпечнике.
- Чего? - сказала Мария.
- Села баба на чело... Вот, в списке подчеркнуты три фамилии. У них под печкой хранится хлеб.
- Ты что, лазил туда? - спросил Акимов.
- Вот еще! Я гармонист. Пришел - гармонь показал, страданье сыграл. Ну а сам глазом чик! Если есть новые доски на подпечнике или свежие затесы значит, хлеб спрятан там. Будьте уверочки. Сходим!
- Ты не ошибаешься? - спросила Мария.
- А если и ошибаюсь, ну и что? Мы ж приехали дело делать. Вскроем, составим акт...
- Ну что ж, сходим хоть к Орехову Павлу Афанасьевичу, - сказал Акимов. - Он ближе всех живет.
- Как? Идти ломать подпечник? У меня таких полномочий нет, - решительно возразила Мария. - Я не пойду. Свяжитесь с прокурором.
- Может, понятых позвать? - заколебался Акимов.
Мария пожала плечами:
- Мы можем только пригласить кого-то, вызвать на беседу или сходить поагитировать. Но обыск делать? Извините! У меня еще голова на плечах.
- Вот это и есть либеральные мерехлюндии, - сказал Сенечка. - Мое дело выяснить и доложить. А вы как хотите. Если отказываетесь акт составлять, тогда нам вместе делать нечего. Ну пойдем акт составлять?
- Нет, - сказала Мария.
- И я не стану, - сказал Акимов.
- Как хотите! - Сенечка закинул гармонь на спину и двинулся к дверям, у порога остановился: - Я пошел в Веретье. Буду работать один, как подсказывает мне совесть. Но учтите, на вашу бездеятельность и покрывательство напишу докладную.
- Н-да... Вот тебе и точка с запятой, - Акимов сел за стол и нахмурился. - Вот что, Тима, сходи-ка к Орехову, позови его сюда, наказал он избачу. - Если хозяина нет, давай хозяйку. Надо разобраться.
- Я в момент, - худенький белобрысый избач, в лапоточках, синие штаны навыпуск, вихрем слетел с высокого крыльца и помотал вдоль уличного порядка, только голова замелькала.
- Садись, Мария Васильевна, в ногах правды нет. Какие у вас еще задания? Говорите.
Акимов вынул кисет, свернул цигарку, закурил, смахивая табачные крошки в ладонь.
- Задание наше известное, Аким Федосеевич, - Мария усмехнулась. Говорят, у вас кулаки внезапно исчезли.
- А-а, - протянул Акимов. - Индивидуальных обложений нет. Известно.
- Ну и как же насчет кулаков?
- У нас был один Осичкин, да уехал в прошлом году. В его доме сейчас ветпункт. А чего ты спрашиваешь? Ты же сама знаешь. Не один год, чай, работала у нас в Гордееве?
- А Звонцов?
- Подрядчик, что ли?
- Ну?
- Он бросил штукатурные подряды. И бригада его распалась. Теперь он от селькова работает в лесу на заготовках. Жалованье получает. Какое же ему давать индивидуальное обложение? Что обкладывать? Хозяйство вы его знаете.
- А лошади?
- Дак у него теперь одна рабочая лошадь. Второй рысак. Разве что рысака обложить? Но вроде бы такого постановления нет.
- А Потаповы?
- Мельники? Братья Потаповы, конечно, народ крепкий. Но ведь работников они никогда не держали. Сами вдвоем справляются... Мельница у них на два постава, тебе известная. Доход комиссия определила еще в прошлом году... в три тысячи. Подоходный налог они платят исправно. А в хозяйстве у них всего по лошади да по корове. Как же их обкладывать? С какой стороны?
Акимов свел свои толстые обветренные губы трубочкой и начал пускать в потолок дым кольцами.
- Что же, выходит, претензии к вам напрасные? - спросила Мария.
Акимов подался грудью на стол и, глядя на нее исподлобья грустными серыми глазами, сказал с оттенком горечи:
- Разве в нас дело? Я же не надувало мирской, не фальшивомонетчик. Я коммунист, четыре года на флоте отслужил и здесь тружусь примерно, хозяйство свое содержу в порядке, чужого ничего не беру. Почему ж мне не верите? И актив у нас мужики честные, что надо. Мы ж не дети - видим, кто и как живет. А вы нас подозреваете в укрывательстве, а?
Мария отвернулась от его пристального взора:
- Вы говорите так, будто я питаю к вам это самое недоверие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Мария вбежала на веранду и кинулась в объятия к Настасье Павловне:
- Как вы тут поживаете?
- Слава богу, все хорошо... А ты смотри как изменилась! Похудела... Строже стала. Или костюм тебя старит? Не пойму что-то.
На Марии была серая жакетка и длинная прямая юбка.
- Должность обязывает, Настасья Павловна... - сказала вроде извинительно. - В платье несолидно в командировку ехать.
- Ну, ну... А это кто? Познакомь меня с молодым человеком.
- Секретарь Тихановской ячейки, учитель... Семен Васильевич, представила Зенина Мария.
Сенечка крепко тиснул мягкую руку буржуазному элементу, так что Настасья Павловна скривилась.
- А Варя где? - спросила Мария.
- Спит еще... Вы так рано пожаловали. Дел, что ли, много?
- Да, дела у нас неотложные, - важно сказал Сенечка.
- Проходите в дом. Может, отдохнете с дороги? Я самовар поставлю.
- Извините, мне не до чаев... - сказал Сенечка и, обернувшись к Марии: - Часа через два зайду.
Потом спрыгнул с веранды, надел ящик с гармонью через плечо и ушел.
Чай пили на веранде; посреди стола шумел никелированный самовар, а вокруг него стояли плетенки с красными жамками, с молочными сухарями, с творожными ватрушками, да чаша с сотовым медом, да хрустальная сахарница с блестящими щипцами, да сливочник, да цветастый пузатый чайник. Настасья Павловна розовым пуфом возвышалась над столом, восседая на белой плетеной качалке. На Варе была из синего атласа кофта-японка с широким отвисающим, как мотня, рукавом, ее пухлая белая ручка выныривала из рукава за жамками, как ласка из темной норы, - схватит и снова спрячется.
А над верандой цвела вековая липа, ее тяжелые в темных медовых накрапах резные листья свисали над перилами, касаясь плеч Настасьи Павловны, их влажный тихий шорох сплетался с гудением пчел в монотонную покойную мелодию.
От близкой реки тянуло свежестью, горьковато-робко веяло от скошенной травы, и распирало грудь от душного пряного запаха меда.
- Ну, как тебе на новом месте? - поминутно спрашивала Настасья Павловна Марию. - Как в начальстве живется?
- Я ж вам сказала - никакая я не начальница, - отговаривалась Мария. Я простой исполнитель, понимаете?
- Как то есть исполнитель? Судебный? Или вроде дежурного по классу, что ли? - улыбалась Настасья Павловна.
- Вот именно... каждый день отчитываюсь - кто чем занимался, а кто где набезобразил...
- И с доски стираешь, - смеялась Варя, обнажая ровные белые зубки.
- За всеми не успеешь... Район большой, - в тон ей сказала Мария.
- А сюда с каким заданием? - спросила Настасья Павловна.
- Излишки хлебные не сдают... Поэтому вот и прислали.
- Господи, какие у нас излишки? Гордеево не Тиханово, не Желудевка. Там места хлебные.
- Там-то сдали. План давно выполнили.
- Не понимаю, какой может быть план, когда речь идет об излишках? Настасья Павловна от недоумения даже пенсне сняла.
- На излишки тоже спускают план, - сказала Мария.
- Ну, деточка моя, что ты говоришь? Излишки - значит лишнее. Был у человека хлеб. Он рассчитывал съесть столько-то. Не съел. Осталось лишнее. Как же на это лишнее можно сверху дать план?
- Ой, Настасья Павловна, тут мы с вами не сговоримся. Поймите, государству понадобился хлеб, оно дает задание областям, округам, районам - изыскать этот хлеб. То есть определить излишки, ну и попросить, чтобы их сдали.
- А их не сдают! - Варя опять засмеялась.
- Вот вы и узнайте - почему не сдают, - сказала Настасья Павловна. Потом сообщите туда, наверх, не сдают, мол, по такой-то причине. Измените закупочные цены - и все сами повезут эти излишки без понужения. Ведь как все просто.
Варя опять залилась смехом, запрокидывая голову, а Мария, вся красная, заерзала на стуле.
- Поймите, Настасья Павловна, страна вступила на путь индустриализации. Нужны средства, колоссальные усилия всего народа. Каждая копейка должна быть на счету.
- Ну да, конечно... Золото с церквей сняли, драгоценности отвезли... А теперь усилия. Да кто ж против усилий? Речь идет о том, чтобы эти усилия распределять равномерно в обществе. Почему какой-нибудь там Орехов или Потапов должны отдать за бесценок сэкономленный хлеб? Вы же от своего жалования не отказываетесь во имя индустриализации, - Настасья Павловна тоже раскраснелась.
- Но я подписалась на заем!
- И они подписались...
- Ну хватит вам! - хлопнула Варя ручкой по столу. - Вон как обе распалились. Еще не хватает поругаться из-за пустяков.
- Это не пустяки, - сказала Мария.
- Согласна, согласна, - закивала Варя. - Но за чаем все-таки принято не политикой заниматься. Мы с тобой не виделись целую вечность... Подружка, называется... Приехала, подняла человека с постели ни свет ни заря - и развела канитель про усилия. Ты свои усилия напрягай знаешь где?..
- Я не пойму... Ты что, моим приездом недовольна? - перебила ее Мария.
- Ну, Манечка, милая, не будь букой, не сердись! - Варя прильнула к ней и сказала на ухо: - А мы с Колей помирились.
- С Бабосовым? Он был у тебя?
- Был, Маня, был... У-ух! - Варя зажмурилась и головой потрясла.
- Почти неделю здесь куролесили, - сказала Настасья Павловна. Минутное возбуждение сошло с нее, как с гуся вода, она сидела опять покойной и удоволенной.
- Мы с ним пожениться хотим, - доверительно шепнула Варя.
- В который раз? - усмехнулась Мария.
- Злюка, злюка! А я вот, пожалуй, возьму и не скажу тебе...
- Что еще за секрет?
- Этот секрет пол-Гордеева знает, - усмехнулась Настасья Павловна. - В Степанове собирается, к Бабосову.
- Ты к Бабосову? Насовсем?
- Ну не так чтоб насовсем... Пожить, приглядеться. Его в Степановскую десятилетку перевели. Да! - она хлопнула Марию по коленке. - И Успенский там же. Поселились они временно в бывших ремесленных мастерских. Школу приводят в порядок, получают имущество.
- Я слыхала, - сдержанно сказала Мария.
- Говорят, ты с Успенским того? - Варя пошевелила пальчиками.
- Перестань, глупости! - Мария снова пунцово зарделась.
- Ой, батюшки мои! - всплеснула руками Настасья Павловна. - Я ж совсем позабыла - у меня курица посажена на гнездо и корзинкой накрыта. - Она поспешно встала и ушла на двор.
- Ты надолго сюда? - спросила Варя.
- До понедельника.
- А ты бы смогла вернуться в Тиханово по Степановской дороге?
- Можно...
- Знаешь, что я надумала? Давай поедем завтра вечером. В Степанове заночуем. А утром двинешься в Тиханово. Там пустяки.
- Надо подумать...
- Манечка, милая, это ж такой момент. Представляешь, соберемся вместе! Я, ты, Коля, Дмитрий Иванович... Что будет! Что будет!
- У меня ж еще дела.
- Ах, их до смерти не переделаешь. Поедем! Маня, учти, второй молодости не бывает. Это врут про нее.
- Я ж не одна... Со мной этот балбес... Кстати, сколько времени? глянула на часы. - Ого! Уже десятый час. Где он там запропастился? Пора бы уже и делом заняться.
Но вместо Сенечки появился председатель сельсовета Акимов Евдоким квадратный широколицый мужик в черном пиджаке и флотской тельняшке.
- Вот, оказывается, кто к нам припожаловал, - гудел он, подминая скрипучие ступени. - Здравствуйте, Мария Васильевна! Рады вас видеть, протягивал он свои короткие толстые ладони с затейливой татуировкой.
Появилась Настасья Павловна.
- К столу, пожалуйста, Евдоким Федосеич.
- Премного благодарны, Настасья Павловна. Я уже отчаевничал. - Акимов галантно обошел всех дам и притронулся своей корявой ладонью к мягким ручкам.
Сел, обращаясь к Обуховой:
- Вы по делу к нам или в гости?
- По делу, и лично к вам. Только было собралась идти.
- Вон как! А вы, случаем, не на пару приехали?
- Да. Со мной тут Зенин, секретарь Тихановской ячейки. Вы его видели?
Акимов усмехнулся и смущенно крутнул белесой головой:
- Не знаю, как и сказать, - поглядел на пол, потом спросил: - Вы знаете, где он?
- Где? - Мария почуяла что-то недоброе.
- В избе-читальне лотерею устроил.
- Какую лотерею?
- Гармонь продает... Разыгрывает то есть.
Вся застолица грохнула затяжным смехом, а Мария покрылась красными пятнами:
- Вы это серьезно?
- Да какие там шутки. Заходит ко мне участковый агроном и говорит: "Эй, ты, власть! Ты чего это цирковой балаган устроил в избе-читальне?" Какой балаган, спрашиваю. Форменный, говорит. Приехал из Тиханова какой-то тип, сперва по домам шастал, как поп, потом собрал ребят в избу-читальню и гармонь там разыгрывает. Я туда бежать. Разгоню, думаю, паршивцев. Влетаю - мне избач навстречу. Евдоким Федосеевич, говорит, не гневайся. Это уполномоченный из райкома. Кто его знает? Может, у него, говорит, форма агитации такая. Он, мол, приехал с Марией Васильевной Обуховой. Она сидит у Кашириной. Сходи, узнай - в чем дело.
- Боже мой, какой позор! - Мария встала. - Надо немедленно идти туда, остановить его.
- Хуже будет, Мария Васильевна, - сказал Акимов. - Поначалу я сам думал - разогнать, и все. А потом смикитил - это ж скандал на всю округу. Он ведь уполномоченный...
- А что же делать?
- Пойдем и переждем эту лотерею. Сделаем вид, что все нормально. А потом всыплем ему, когда народ разойдется.
- Пошли!
Еще поднимаясь от Петравки на высокий уличный бугор, где стояла изба-читальня, они услышали визгливый голос Сенькиной ливенки, доносившийся сквозь раскрытые окна.
Играли вальс "На сопках Маньчжурии".
- Качество проверяет, - сказал Акимов.
В читальне было битком набито парней. Сенечка сидел на столе, опершись ногами на скамью, и самозабвенно наяривал старинный вальс - нос кверху, глаза под лоб упустил и даже головой покачивал от удовольствия. На протиснувшуюся Марию и Акимова только глянул туманным взором и отвернулся. Играл при гробовом молчании, зная цену своему искусству. Рядом с ним лежала кепка, полная белыми лотерейными ярлыками.
Кончил играть, откашлялся, как модный тенор, и спросил публику:
- Ну как?
- Мехи сильные.
- Голосисто... В Веретье, поди, слыхать.
- А строй?
- Что строй! - сказал Сенечка. - Ты глухой, да? Я ж "На сопках Маньчжурии" не то что сыграл - выговорил. Не всякая хромка тебе так вот распишет.
- Чего там говорить, забористая гармонь.
- Да. Голоса выдержанные, - послышались одобрительные возгласы.
- А как насчет басов?
- Что басы?
- Вразнобой пусти!
- Пусть страданье сыграет!
- Какое - саратовское или сормовское?
- Давай сормовского.
Сенечка рванул мехи, и тотчас с первого колена влился в его разухабистую бурную мелодию легкий лукавый голосок:
Сормовской большой дорогой
Пробирался на Кавказ...
Второй куплет подхватил из другого угла невидимый яростный бас:
На базарном перекрестке
Продавала девка квас...
Первый голос игриво, насмешливо уводил за собой дальше:
Я спросил у ней напиться,
Она, дура, не дала.
Бас, очнувшись, ухнул зычно, как из бочки:
Я спросил у ней...
Но тут гармонь рявкнула и испустила дух.
- Все, - сказал Сенечка. - Дальше пойдет нецензурный мат. При женщинах запрещается.
Он оставил гармонь, поднял кепку, пошевелил сложенными ярлыками:
- Ну, все согласны тянуть? Никто не хочет взять назад деньги?
Молчание.
- Тогда приступим. Значит, двадцать девять номеров пустых, один выигрышный. Подходи по очереди.
Ребята стали подходить и вынимать билеты. Кто разворачивал тут же и бросал, плюясь себе под ноги, кто отходил к порогу и там тихонько матерился. Наконец объявился счастливчик. Он поднял кулак и заржал:
- Га-га-га! Вот она, ласточка... попалась!
- А ну-ка, прошу! - сказал Сенечка, беря билетик. - Сейчас проверим, сейчас... Правильно, роспись моя. Так, ваша фамилия, имя и отчество.
Парень назвался. Сенечка записал его в блокнот и сказал:
- Вас вызовем через неделю по почте, открыткой на заключительный тур. Гармонь разыграете вчетвером, то есть победители четырех кустов. Все, товарищи! - И, обернувшись к избачу: - Попросите публику оставить помещение.
Когда ребята вышли, Мария, еле сдерживаясь, процедила:
- Ты что же делаешь, артист?
- Как это что? То самое, что обязан, и вам рекомендую так же выполнять свою задачу.
- Какую задачу? Балаганить, да? - сорвалась на крик Мария.
- Но, но... Давай потише. Пока ты чай распивала, я зажимщиков хлеба выявлял.
- Каких зажимщиков?
- Тех самых, что излишки не сдают. - Сенечка достал из кармана свернутый вчетверо тетрадный лист, развернул его и подал Акимову: - Это ваши люди? Читайте! Те, которые излишки не сдали.
Акимов пробежал список глазами:
- Они. Кто вам дал этот список?
- Секретарь сельсовета. Да, да, ваш секретарь. С этим списком я и ходил по дворам, вроде бы агитировал в лотерею сыграть на гармонь, а сам глядел, где рожь спрятана.
- Ее, что ж, под порогом прячут, рожь-то? - усмехнулся Акимов.
- А где ее прячут? Ну-ка скажи! В сусеках, что ли?
- Ну, не в сусеках... В бане, на сушилках...
- Ага, еще в чулане, - подсказал ехидно Сенечка.
- Можно и в чулане.
- А вы пойдете с комиссией и враз все отберете... Ждите, так вам и положат. Эх вы, горе-сыщики! - Сенечка покачал головой. - Ноне дураков нет. Уж если прячут, так надежно. Вот я и спрашиваю вас - где?
- В землю зарывают, - сказал избач.
- Чепуха! Это вам не осень и не зима. Сейчас в земле рожь прорастет. Теперь прячут в сухом месте, в подпечнике.
- Чего? - сказала Мария.
- Села баба на чело... Вот, в списке подчеркнуты три фамилии. У них под печкой хранится хлеб.
- Ты что, лазил туда? - спросил Акимов.
- Вот еще! Я гармонист. Пришел - гармонь показал, страданье сыграл. Ну а сам глазом чик! Если есть новые доски на подпечнике или свежие затесы значит, хлеб спрятан там. Будьте уверочки. Сходим!
- Ты не ошибаешься? - спросила Мария.
- А если и ошибаюсь, ну и что? Мы ж приехали дело делать. Вскроем, составим акт...
- Ну что ж, сходим хоть к Орехову Павлу Афанасьевичу, - сказал Акимов. - Он ближе всех живет.
- Как? Идти ломать подпечник? У меня таких полномочий нет, - решительно возразила Мария. - Я не пойду. Свяжитесь с прокурором.
- Может, понятых позвать? - заколебался Акимов.
Мария пожала плечами:
- Мы можем только пригласить кого-то, вызвать на беседу или сходить поагитировать. Но обыск делать? Извините! У меня еще голова на плечах.
- Вот это и есть либеральные мерехлюндии, - сказал Сенечка. - Мое дело выяснить и доложить. А вы как хотите. Если отказываетесь акт составлять, тогда нам вместе делать нечего. Ну пойдем акт составлять?
- Нет, - сказала Мария.
- И я не стану, - сказал Акимов.
- Как хотите! - Сенечка закинул гармонь на спину и двинулся к дверям, у порога остановился: - Я пошел в Веретье. Буду работать один, как подсказывает мне совесть. Но учтите, на вашу бездеятельность и покрывательство напишу докладную.
- Н-да... Вот тебе и точка с запятой, - Акимов сел за стол и нахмурился. - Вот что, Тима, сходи-ка к Орехову, позови его сюда, наказал он избачу. - Если хозяина нет, давай хозяйку. Надо разобраться.
- Я в момент, - худенький белобрысый избач, в лапоточках, синие штаны навыпуск, вихрем слетел с высокого крыльца и помотал вдоль уличного порядка, только голова замелькала.
- Садись, Мария Васильевна, в ногах правды нет. Какие у вас еще задания? Говорите.
Акимов вынул кисет, свернул цигарку, закурил, смахивая табачные крошки в ладонь.
- Задание наше известное, Аким Федосеевич, - Мария усмехнулась. Говорят, у вас кулаки внезапно исчезли.
- А-а, - протянул Акимов. - Индивидуальных обложений нет. Известно.
- Ну и как же насчет кулаков?
- У нас был один Осичкин, да уехал в прошлом году. В его доме сейчас ветпункт. А чего ты спрашиваешь? Ты же сама знаешь. Не один год, чай, работала у нас в Гордееве?
- А Звонцов?
- Подрядчик, что ли?
- Ну?
- Он бросил штукатурные подряды. И бригада его распалась. Теперь он от селькова работает в лесу на заготовках. Жалованье получает. Какое же ему давать индивидуальное обложение? Что обкладывать? Хозяйство вы его знаете.
- А лошади?
- Дак у него теперь одна рабочая лошадь. Второй рысак. Разве что рысака обложить? Но вроде бы такого постановления нет.
- А Потаповы?
- Мельники? Братья Потаповы, конечно, народ крепкий. Но ведь работников они никогда не держали. Сами вдвоем справляются... Мельница у них на два постава, тебе известная. Доход комиссия определила еще в прошлом году... в три тысячи. Подоходный налог они платят исправно. А в хозяйстве у них всего по лошади да по корове. Как же их обкладывать? С какой стороны?
Акимов свел свои толстые обветренные губы трубочкой и начал пускать в потолок дым кольцами.
- Что же, выходит, претензии к вам напрасные? - спросила Мария.
Акимов подался грудью на стол и, глядя на нее исподлобья грустными серыми глазами, сказал с оттенком горечи:
- Разве в нас дело? Я же не надувало мирской, не фальшивомонетчик. Я коммунист, четыре года на флоте отслужил и здесь тружусь примерно, хозяйство свое содержу в порядке, чужого ничего не беру. Почему ж мне не верите? И актив у нас мужики честные, что надо. Мы ж не дети - видим, кто и как живет. А вы нас подозреваете в укрывательстве, а?
Мария отвернулась от его пристального взора:
- Вы говорите так, будто я питаю к вам это самое недоверие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89