«Агент сионизма» Соломон Михоэлс, часто разъезжавший по городам, где имелись его детища, — еврейские театры, — погиб в Минске 13 января 1948 года вместе с сопровождавшим его критиком Владимиром Голубовым. В метельную морозную ночь, возвращаясь от друзей в гостиницу, попали под колёса грузовой автомашины. Слухи, как бывает в подобных случаях, ползли разные. Кто-то утверждал, что оба были убиты по приказу министра госбезопасности Абакумова: исполнитель — министр госбезопасности Белоруссии генерал Л. Ф. Цанава. Проломили, дескать, обоим головы, а потом подбросили под автомобиль. Не первый, мол, случай. Другие же, в том числе известный медэксперт Збарский, утверждали, что «безусловно смерть Михоэлса наступила вследствие автомобильной катастрофы». При оказании своевременной помощи можно было бы спасти. Умер от замерзания, пролежав несколько часов в снегу.
Выезжал в Минск следователь по особо важным делам, будущий писатель Лев Шейнин, тоже, кстати, еврей, но ничего прояснить не смог. А я допускаю даже мысль о том, что с Михоэлсом расправились сами же сионисты-националисты, избавившись от нежелательного свидетеля их тайных дел. Многие «собратья» недолюбливали и побаивались Михоэлса за сильный характер, за самостоятельность. Женат на русской, дома говорят только по-русски, дети не знают еврейского языка, в Израиль уезжать не намерен. Кто знает, куда он повернёт?
Похоронили С. М. Михоэлса с почестями, в отличие от других еврейских деятелей, таких как Перец Маркиш и Лев Квитко, которые были арестованы по обвинению в измене Родине, в стремлении создать внутри Советского Союза своё сионистское государство, послужившее бы плацдармом для американской экспансии. Этих расстреляли на Лубянке.
Пройдут долгие годы, и кто-то сочтёт выгодным для себя потревожить память покойного. В печати появится письмо, составленное якобы Берией вскоре после смерти Иосифа Виссарионовича, датированное 2 апреля 1953 года и направленное в Президиум ЦК КПСС тов. Маленкову Г. М. А в письме том недвусмысленно говорится, что Михоэлс и Голубов были убиты по прямому указанию И. В. Сталина, которое было дано тогдашнему министру госбезопасности Абакумову. Все свалено на того и на другого. Оба — негодяи, а Лаврентий Павлович хороший. У меня это послание не вызывает доверия. И стиль совсем не бериевский, и словечки не его, да и оправдываться ему в ту пору, охаивая других, не было необходимости: сам восседал на вершине власти. Так что подделка не исключается. Это уж потом, после ареста, Берия примется откровенно чернить Иосифа Виссарионовича, отмывая себя как простого исполнителя чужой воли. Но, повторяю, некоторым деятелям выгодно было через долгие годы запустить вслед Сталину ещё один грязный камень.
Итак, борьба с низкопоклонством перед Западом, с безродными космополитами у нас нарастала и обострялась, как, впрочем, и «охота на ведьм» в Соединённых Штатах, постоянно подогреваемая там «бешеным сенатором» Джозефом Маккарти. В 1949-1950 годах особенно проявились черты, практически общие для оной борьбы в обеих великих странах. Если от Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности всегда страдали главным образом тамошние евреи-интеллигенты, то и мы в этом отношении сравнялись с бывшими союзниками — янки. И у нас доставалось в основном евреям, хотя, разумеется, не только им, но и всем тем, кто не жил интересами и заботами родной страны или позволял себе не руководствоваться решениями и указаниями нашей партии и правительства. Борьба шла именно в этом разрезе, без упора на национальную принадлежность: способность и возможность оказаться в немилости зависела от каждого отдельного человека. Академика Орбели, грузина, соратника знаменитого учёного Павлова, никакого отношения к евреям не имевшего, обвинили, например, в том, что он засоряет советскую науку вредоносными измышлениями менделистов-морганистов. А стопроцентный иудей Эммануил Казакевич в то же самое время получил Сталинскую премию за свой новый военный роман.
Споры-раздоры касательно низкопоклонства я космополитизма были настолько остры, что в значительной степени раскололи интеллигенцию по всей стране, расслоили даже такую спаянную группировку, как сообщество советских евреев. По крайней мере, на тех, кто, намеревался уехать в Израиль или другую страну, и на тех, кто считал Великую Россию своей настоящей Родиной и не способен был изменить ей. В 1949 году особой популярностью пользовалась у нас песня с хорошей мелодией и задушевными словами:
Летят перелётные птицы
В осенней дани голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой.
А я остаюся с тобою,
Родная навеки страна.
Не нужен мне берег турецкий,
И Африка мне не нужна.
Немало я стран перевидел,
Шагая с винтовкой в руке.
Но не было баньте печали,
Чем быть от тебя вдалеке.
Пускай утопал я в болотах,
Пускай замерзал я на льду,
Но если ты скажешь мне слово,
Я снова все это пройду.
Желанья свои и надежды
Связал я навеки с тобой,
С твоею суровой и ясной,
С твоею завидной судьбой.
Летят перелётные птицы
Ушедшее лето искать.
Летят они в жаркие страны,
А я не хочу улетать.
А я остаюся с тобою,
Родная моя сторона.
Не нужно мне солнце чужое,
Чужая земля не нужна.
Суть ясна: это признание советского патриота в любви к Отечеству, отказ променять свою суровую родину на соблазны далёких краёв. Но как же ополчились на исполнителя этой песни Владимира Абрамовича Бунчикова горластые стаи «перелётных птиц», уже успевших добраться до Израиля или ещё только готовившихся к отправке. И отщепенец-то он, и низкопоклонник: не перед Западом, а перед партийным начальством. Появились статейки с намёками на бесталанность Бунчикова, что заставляет его быть конъюнктурщиком и приспособленцем.
Основательно доставалось от своих же сородичей и другим деятелям науки и культуры, не желавшим покинуть советскую землю, не воспринимавшим веяния и наставления, поступавшие из зарубежья. Своеобразного, замечательного артиста Марка Бернеса, певшего душой, трогавшего заветные струны людских сердец, пробуждавшего хорошие чувства и мысли, один из критиков назвал «безголосым исполнителем полублатных песен». А все из-за того же: не поддерживал «перелётных птиц», выбился из их космополитической стаи. Ругали и Утесова, и Райкина — по той же причине. Так что борьба с низкопоклонством и космополитизмом, на которую до сих пор жалуются иудеи, была отнюдь не преследованием еврейской нации, а целенаправленным наступлением на те личности или группы, которые так или иначе противопоставляли себя идеям коммунизма, деяниям советской власти, лично товарищу Сталину. Без различия национальности, пола и возраста.
11
В середине октября 1948 года, в хмурый дождливый вечер Иосиф Виссарионович по телефону попросил меня приехать к нему в Кремль, на квартиру. Такие внеплановые, внезапные вызовы-приглашения всегда связаны были с чем-нибудь личным: с состоянием здоровья, с огорчением или с радостью, которыми хотелось поделиться одинокому и замкнутому человеку. По делам службы я мог бы не спешить, отсидеться дома, сославшись на болезнь или ещё на что-то, но при таких вот внезапных просьбах Сталина сразу в любом случае отправлялся к нему, понимая: это необходимо, только со мной может он «выпустить накопившийся пар», разрядиться от излишних эмоций или, наоборот, справиться с наступившим упадком, воспрянуть, войти в нормальное состояние. Несмотря на обстоятельства и угнетающую погоду.
Иосиф Виссарионович был раздражён и выглядел оскорблённо-обиженным, что случалось с ним чрезвычайно редко. Указал на стол с бумагами:
— Вот полюбуйтесь. Оказывается, предают не только живые, но даже и мёртвые.
— Что случилось?
— Нам известны мемуары генерала Брусилова под названием «Мои воспоминания». Хорошие, полезные мемуары, их знают наши советские люди.
— Алексей Алексеевич выдающийся боевой генерал, патриот…
— Ми-и-и тоже так считали. А теперь нам принесли вторую часть мемуаров, которая обнаружена среди трофейных документов. Рукопись 1925 года, когда генерал Брусилов вместе с женой лечился в Чехословакии. За год до смерти. Предсмертные откровения, — съязвил Иосиф Виссарионович. — Раскрылась сущность. Одна чёрная краска. Поношение советской власти…
— Которую он защищал, укрепляя Красную Армию?
— Мы ему верили… Мы ему так искренне верили, а он оказался мелким обывателем, двурушником.
— Не может этого быть! Алексей Алексеевич человек честный и чистый. Поступал по совести и говорил, что думал.
— Он и сказал. На бумаге. Рукопись с его подписью. Мы глубоко уважали его, мы учились у него, а он, оказывается, держал камень за пазухой.
— Не представляю…
— Убедитесь своими глазами. Вот рукопись, читайте. Там подчёркнуто кое-что.
Сталин закурил, сел на стул и демонстративно отвернулся: смотрите, мол, сами, делайте выводы. Я перевернул титульную страницу. Почерк вроде бы знакомый, но содержание странное.
«Вселили нам в девятнадцатом году какого-то комиссара с нелегальной супругой и её матерью. Он, вероятно, был конюхом когда-то у графа Рибопьера, так как рассказывал мне, что бывал на скачках с лошадьми его в Париже. Грубый, наглый, пьяный человек, с физиономией в рубцах и шрамах. Он говорил, что был присуждён к смертной казни за пропаганду среди солдат на Юго-Западном фронте ещё в 1915 году, а я отменил смертную казнь и заменил её каторгой, Теперь он, конечно, большая персона, вхож к Ленину и т. д. Вот уж можно сказать, что отменил ему смертную казнь себе на голову. Пьянство, кутежи, воровство, драки, руготня, чего только не поднялось у нас в квартире, до сих пор чистой и приличной. Он уезжал иногда на несколько дней и возвращался с мешками провизии, вин, фруктов. Мы буквально голодали, а у них белая мука, масло, все что угодно бывало. А главное, спирту сколько угодно. У нас холод бывал такой зимой 20-го года, что лёд откалывали от стен у калориферов. Топка давно прекратилась. У них была поставлена железная печка и дров было сколько угодно. Мы замерзали и голодали. Все наши переживания повседневной жизни не стану описывать, ибо они подобны всем остававшимся в России русским людям. Они описывались много раз и до меня, в особенности талантливо и верно у Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус. Но в противовес всем тяжким примерам хочется не забыть чего-либо отрадного, человечного, что испытывали мы не раз. Сейчас мне вспомнилось, как сестра Лена заказала крохотную печурку какому-то эстонцу. Он очень дёшево за неё взял, и когда принёс печурку ей и увидел меня рядом в комнате, в полушубке, в валенках и папахе, то на другой же день притащил и для меня железную печку большого размера, но ничего с меня не взял. Он говорил, что служил матросом на „Полярной звезде“. Больше я его никогда не видел. Не могу без улыбки вспоминать, как Лена и её сослуживцы по архиву — восемнадцатилетняя Оля, шестнадцатилетняя Дуня и четырнадцатилетний Ваня, все советские „чиновники“, — раздобывали где-то на задворках бывшего штаба какие-то доски, поломанную мебель и тащили к нам для топлива. В шутку это называлось „Архив идёт“. У кого ножка от ломберного стола. У кого сломанная табуретка, у кого доска от скамейки, и всегда веселы, несмотря на похлёбку из хвостов селёдок и чёрствую зеленоватую корку хлеба. У этой бедной девочки Оли отец умер вскоре буквально от голоду, а у неё самой развилось острое малокровие. Моя жена превратилась в щепку, её сестра и брат также. Любимые собаки сдыхали от голода одна за другой. Меня еле-еле подкармливали обманно, уверяя, что и сами едят. Меня и самую маленькую собачку Мурзика общими силами кое-как питали. У этой собачонки даже была старая коробка от конфет, куда все крошки собирались, и это называлось „мурзилкин паёк“».
— Господи, какая чушь! — не сдержался я. — Алексей Алексеевич всегда чурался бытовых мелочей. Боевой генерал, неприхотливый, привычный к походной жизни. А здесь бабье нытьё, бабьи сплетни: собаки, дрова, дорогие родственнички… Сестра Лена — это что, описка? Не было у Брусилова такой сестры. Это сестра его жены Надежды Владимировны — Елена Владимировна Желиховская. Женщина, кстати, менее вздорная, чем Надежда… Нет, не мог так написать генерал.
— Хотелось бы верить, — вздохнул Иосиф Виссарионович. — Но почитайте дальше, там не только бабье, там профессиональное:
«Наступила весна 1920 года. С юга стал наступать Врангель, поляки — с запада. Для меня было непостижимо, как русские белые генералы ведут свои войска заодно с поляками, как они не понимали, что поляки, завладев нашими западными губерниями, не отдадут их обратно без новой войны и кровопролития. Как они недопонимают, что большевизм пройдёт, что это временная, тяжёлая болезнь, наносная муть. И что поляки, желающие устроить своё царство по-своему, не задумаются обкромсать наши границы. Я думал, что, пока большевики стерегут наши бывшие границы, пока Красная Армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути…»
— И он действительно пошёл по этому трудному пути вместе с нами, порвав с прошлым, вы сами об этом знаете. — Я отложил рукопись. — Здесь мысли Брусилова, но приправлены они враждебным ядом. И словечки встречаются совсем не его.
— Хотелось бы верить, — повторил Сталин, которому, конечно, горько было разочаровываться в одном из своих немногих кумиров. Во время войны он учился у Кутузова, у Наполеона, уважал Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова и особенно адмирала Федора Фёдоровича Ушакова, совершавшего невероятное, бравшего с моря неприступные вроде бы крепости. Но это — история. А талантливый полководец первой мировой войны, бывший Верховный главнокомандующий русскими войсками генерал Брусилов — это же современник, опыт которого перенимал Иосиф Виссарионович, относившийся к Алексею Алексеевичу почти с такой же почтительностью, как и я. Совсем недавно, уже после войны, с письмом к Сталину обратились два военных товарищи: известный конструктор автоматического оружия генерал-лейтенант В. Г. Фёдоров и участник штурма Берлина гвардии полковник Е. М. Левшов. С горечью сообщали они о том, что могила Брусилова возле Смоленского собора в Новодевьичем монастыре запущена и что есть ненавистники русской воинской славы, отнюдь не заинтересованные в обновлении захоронения замечательного полководца. Иосиф Виссарионович письмо прочитал и отдал соответствующее распоряжение. Могила была обихожена, на гранитном надгробье золотом засветилась надпись. Помнил Сталин, что сын Брусилова геройски погиб в борьбе за революцию. Не будет преувеличением считать: начиная с разгрома белогвардейцев под Садовой, мастерство, практика и теории Брусилова стали первоосновой всего того, чего достиг в военном искусстве Иосиф Виссарионович. И вдруг — такое разочарование! Оказывается, генерал-то не соратник, не полководец-патриот, достойный подражания, а временный попутчик, радушно улыбавшийся, но таивший озлобление. Позаботились о нем, помогли выехать на лечение за границу, там у него и выплеснулось — проявилась его сущность. Кому же, действительно, доверять? Я подумал даже: а не покачнулась ли в тот момент вера Иосифа Виссарионовича в меня?! И сказал:
— Я был близко знаком с Алексеем Алексеевичем. Не его это мысли. По крайней мере, не все, что есть в рукописи, написано им.
— Хорошо, что вы не меняете своего мнения, защищаете честь человека, который не может защититься сам, — помягчел Сталин. — Мы ведь тоже очень сомневались. Но вот последняя соломинка, которая сломала сомнения.
Протянул мне лист бумаги: заключение сотрудника Института криминалистики Главного управления милиции МВД СССР Б. М. Комаринца по рукописи «Мои воспоминания». Вывод графической экспертизы был категорически однозначен: рукопись и подпись на ней выполнены рукой генерала А. А. Брусилова.
Все — возражать бесполезно. У меня не имелось никаких веских доводов. Моё личное убеждение Сталин мог принять к сведению, но это отнюдь не юридический аргумент. Оставалось лишь смириться на какое-то время. А между тем по официальным каналам прошло уведомление для цензуры, для издательских работников, писателей, учёных, журналистов — о недопустимости упоминания впредь имени и деяний «генерала от кавалерии Алексея Алексеевича Брусилова». Без объяснения причин. Полководца «закрыли» на долгие годы. Не менее скверным было и то, что эта неприятная история ещё больше обострила подозрительность и недоверчивость Сталина, а это, в свою очередь, отразилось на судьбах некоторых людей.
Но я не смирился. Слишком много значил для меня Алексей Алексеевич, чтобы просто опустить руки. По мере своих возможностей продолжал бороться за то, чтобы очистить генерала Брусилова от скверны, возродить его славу, сделать общеизвестными полезные для державы свершения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287