А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

В любую минуту.
Я не раз слышал от Николая Герасимовича утверждение: хорошо, что флот имеет свой Наркомат, может проводить боевую учёбу по своим планам, по своей системе, учитывая исторический опыт, специфику. Ведь привести в готовность флот с его кораблями и частями, разбросанными на огромном пространстве, гораздо сложнее, чем, скажем общевойсковую армию, как правило, дислоцирующуюся на определённой территории. Да чего там целый флот: попробуй собери и доставь на рейд моряков, уволенных на берег с корабля! Сколько потребуется времени!
Не дать врагу застигнуть нас врасплох — вот чему были подчинены в предвоенные годы мысли и действия наших моряков, прежде всего самого Николая Герасимовича. И как результат — стройная, отработанная на практике трехступенчатая система боевой готовности. Довольно простая, всеобъемлющая, выверенная схема. Детище, можно сказать, адмирала Кузнецова.
Готовность № 3 — это обычное состояние кораблей и частей. Они занимаются боевой учёбой, соблюдают установленный распорядок, содержат в полной исправности оружие и механизмы, имеют определённое количество топлива и другие запасы. Когда объявляется готовность № 2, корабли и части получают снаряды, торпеды, горючее и вообще все, что требуется для ведения боевых действий. Увольнения сокращаются до минимума. Устанавливается специальное дежурство. Распорядок дня, учёба — все строится с учётом напряжённого положения. Такая готовность, хоть она и вызывает определённые трудности, может продолжаться неделями, даже месяцами. И, наконец, самая высокая готовность — № 1. Объявляют её лишь в том случае, если обстановка становится опасной. Получив сигнал, каждый корабль, каждая воинская часть действует по имеющимся инструкциям. В Корабельном уставе 1939 года было сказано:
«Весь личный состав на своих местах по боевому расписанию. Средства корабля полностью изготовлены к немедленному действию». Такая система сама по себе требовала от моряков большой организованности, слаженности действий всех кораблей, воинских частей, учреждений и служб, поддерживала постоянную бдительность и строгую дисциплину. К тому же многочисленные тренировки помогли довести эту систему почти до совершенства.
Самые первые удары гитлеровская армия нанесла в ночь на 22 июня 1941 года по флотским базам, в частности по Севастополю, но удар этот не застал моряков врасплох. Ещё до полуночи штабом флота была получена телеграмма, которую дал на свой страх и риск, ни с кем не согласовывая, Николай Герасимович. Приведу её, не расшифровывая сокращений: «СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДРФ. Оперативная готовность номер один немедленно. Кузнецов». И это, поймите, в тот момент, когда Тимошенко и Жуков ещё гадали: будет — не будет! Когда Сталин, правда, нервничая, мылся в баньке. Когда командующий Белорусским военным округом генерал Павлов, на войска которого нацелилась армада немецких танков, в прекрасном настроении возвращался из театра домой.
На флотских базах прозвучал сигнал «Большой сбор», взревели сирены, ожили рупоры на улицах, объявляя тревогу. Корабли начали принимать боевые торпеды, снаряды, мины. Зенитчики сияли с пушек предохранительные чеки. На аэродромах лётчики-истребители опробовали пулемёты.
В 02.00 Черноморский флот находился в полной боевой готовности. А через час пришло сообщение о появлении вражеских самолётов. Они подходили к городу на небольшой высоте. Опасность была явная. В 03 часа 07 минут 22 июня начальник штаба флота контрадмирал И. Д. Елисеев дал команду открыть огонь, чем и вошёл в историю: это был самый первый боевой приказ дать отпор напавшим на нас гитлеровцам. И опять же приказ, отданный без согласования с высшими инстанциями. Яркие лучи прожекторов ослепили немецких лётчиков, дружно ударили зенитные батареи и корабельная артиллерия. Несколько бомбардировщиков загорелось, другие, беспорядочно сбросив свой груз, повернули обратно. Вслед им понеслись флотские истребители.
Что это? Удача, случайность? Нет, так было везде: на Краснознамённом Балтийском и на Северном флотах, на Пинской и Дунайской военных флотилиях. Везде враг сразу получил отпор. Более того, наша морская пехота начала активные действия. Моряки форсировали Дунай, захватили плацдарм на румынском берегу: высаживайтесь, армейские части, наступайте, громите врага! Но армейскому командованию было не до наступления.
Это же факт: в ночь на 22 июня 1941 года наша сухопутная авиация потеряла 1200 боевых машин, причём новых, лучших машин. Лишь немногие лётчики успели подняться в воздух, основная масса самолётов была внезапно разбомблена немцами на аэродромах. А флоты не потеряли за первые сутки ни одного корабля и ни одного самолёта, нанеся урон неприятелю. К тому же командование Черноморского флота, взаимодействовавшего с войсками Одесского военного округа, предупредило об опасности ВВС округа, там приняли соответствующие меры, и потери оказались не очень значительными.
В первые дни войны никто не занимался сопоставлениями и подсчётами, не до того было. Но в июле приведённые здесь цифры стали известны Иосифу Виссарионовичу и ошеломили его. Он даже не поверил сперва: неужели не потеряли ни одного самолёта? Вызвал для доклада Кузнецова, поручил мне перепроверить полученные сведения. Ошибки не было. Значит, все военные события развивались иначе, если бы… Если… Авторитет Кузнецова сразу же очень вырос для Сталина, адмирал выдвинулся (по заслугам) в самый первый ряд военных деятелей, вошёл в тот узкий круг людей, которых Иосиф Виссарионович считал незаменимыми и на которых опирался всю войну.
Как ни старался я говорить сжато, сообщение моё заняло минут десять. Сталин продолжал прохаживаться по кабинету, слушал рассеянно, думая о чем-то своём. Жуков был хмур, неподвижен, как каменное изваяние, лишь раза два потёр рукой массивный подбородок. И вдруг, воспользовавшись небольшой паузой, сказал резко:
— Я все это знаю. Теряем время.
— Почему же теряем, повторение — мать ученья, — спокойно ответил Сталин. И поинтересовался: — Вы, товарищ Жуков, бывали в Кронштадте?
Георгий Константинович повёл плечами, а Сталин продолжал, не дожидаясь ответа:
— В Кронштадте есть памятник адмиралу Макарову, на котором запечатлены вещие слова «Помни войну!». Коротко и точно. Так вот — моряки руководствовались этой формулой, а кое-кто нет.
— Эти кое-кто руководствовались официальными государственными документами.
— Вы не правы, товарищ Жуков. Для военных существует только одно правило, только один закон — тот самый, что на памятнике Макарову… Больше я вас не задерживаю. До свидания.
Едва за Георгием Константиновичем закрылась дверь, Сталин сказал со вздохом:
— Такой здоровый, такой сильный мужик, а воюет с бумагами. Он у нас закис над бумагами, как вы думаете, Николай Алексеевич?
— Считал и считаю, что Жуков строевой командир, его место на фронте, а не за письменным столом.
— Когда товарищ Шапошников будет в Москве?
— Не позднее первого августа.
— Свяжитесь с ним ещё раз, напомните, чтобы не задерживался ни в коем случае, — сказал Сталин.
Я ощутил радость и облегчение, поняв, что вопрос о замене Жукова решён. Ну какой он, в самом деле, начальник Генерального штаба?! Он не мозг, он движущая сила, сгусток энергии.
Сдав дела Борису Михайловичу Шапошникову, Георгий Константинович получил новое назначение: стал командующим Резервным фронтом. Жуков расценил это как понижение что, впрочем, и было. Такая перемена в его жизни, хоть и косвенно, но связанная с именем Кузнецова, раз и навсегда повлияла на отношение Георгия Константиновича к нашему выдающемуся адмиралу.
14
Бомбить Берлин! Вначале эта мысль показалась абсурдной — я говорю о себе. Наши войска, отступая, ведут напряжённейшие бои по всему фронту, положение наше неустойчивое, вражеская авиация господствует в воздухе, почти каждую ночь немецкие бомбардировщики стремятся прорваться к Москве. Гитлеровская пропаганда на весь мир шумит о близкой победе, и этой пропаганде верят, потому что фашисты за короткий срок пробились в глубь Советской страны. Нам, как говорится, не до жиру, быть бы живу. А Николай Герасимович Кузнецов выдвинул вдруг предложение нанести удар по вражеской столице! Сам нарком ВМФ не мог принять такое решение, имевшее не столько военное, сколько политическое значение. Он обратился к Сталину.
Николай Герасимович впоследствии рассказывал мне, как родился у него в конце июля столь дерзкий замысел. Обидно было, что вражеские бомбы падают на нашу столицу, что немецкая печать, немецкое радио ликуют по этому поводу. А мы что же, не способны ответить?! В те дни командование Военно-Морского Флота готовило массированный налёт на Пиллау, где базировались вражеские корабли. Самолёты должны были подняться с ленинградского аэродромного узла. На карте Николая Герасимовича протянулись прямые линии от пригородов северной столицы до вражеской базы. Кузнецов мысленно продлил их дальше, до паукообразного тёмного пятна в левом нижнем углу карты. И, как говорил мне, волнение охватило его: а если попробовать? Только достанем ли?
На Балтике авиаторы, как и на других флотах, были превосходны. Случались, конечно, потери в боях: обычные, один к одному. Эта небольшая утрата быстро восполнялась. Флотские лётчики были хозяевами воздушного пространства над морем, над побережьем. (Об этом лучше всего свидетельствует бывший противник. Журнал «Маринер рундшау» в 1962 году писал: «Советская авиация ВМС после первых недель некоторой неясности положения добилась почти неоспоримого превосходства в воздухе над морем».) Более того, морских лётчиков, как мы знаем, использовали для помощи армейским частям, флотскую авиацию переподчиняли армейским начальникам. Она успевала и на суше, и на море. Авиаторы «работали» с такой нагрузкой, что за месяц накопили опыт и мастерство, для приобретения которых в других условиях не хватило бы и года. Лётчики не подведут! А как техника?
Вместе со своим другом контр-адмиралом Владимиром Антоновичем Алафузовым, который был тогда заместителем начальника Главного морского штаба, Кузнецов долго «колдовал» над картой. Нет, с ленинградских аэродромов до Берлина не дотянуть. А не попробовать ли с острова Эзель? Алафузов рассчитал: если идти над морем по прямой, то получится. Не задерживаясь, не маневрируя, сбросить бомбы и сразу, опять же прямым курсом, назад. Упустишь минут двадцать — до аэродрома не дотянуть. А если туман или неисправность? Ведь под самолётами вражеская территория. Короче говоря, все должно было быть идеальным. А ответственность за неудачу ложилась, разумеется, на инициатора, на Кузнецова. Не посылает ли он лучшие экипажи я лучшие машины на верную гибель? Другой человек открестился бы от трудной и опасной идеи. А Кузнецов, радевший лишь о пользе дела, решительно взял ответственность на себя.
Прежде чем докладывать Сталину, моряки проверили все ещё раз вместе с командующим ВВС ВМФ С. А. Жаворонковым и ведущими специалистами. Пришли к выводу: если самолёты примут полный запас горючего и пятьсот килограммов бомб каждый, они могут преодолеть девятьсот километров до Берлина и возвратиться обратно. В оба конца — шесть часов пятьдесят минут. И ещё несколько минут в запасе.
Иосиф Виссарионович был удивлён, услышав предложение Кузнецова. Сразу понял, какую пользу может принести намеченная операция, если закончится успешно. Но велика ли надежда на успех? Задал много вопросов, дабы убедиться, что все взвешено, подготовлено. Поинтересовался, кто поведёт морских орлов. Кузнецов ответил: опытный флотский лётчик Евгений Николаевич Преображенский.
Разрешение было получено. И вот в 21 час 7 августа 1941 года пятнадцать крылатых машин 1-го минно-торпедного авиационного полка стартовали с аэродрома на острове Эзель. Набрали высоту более шести тысяч метров. Температура в кабинах самолётов упала до 40 градусов ниже нуля. Управлять бомбардировщиками было трудно, зато на такой высоте менее опасны вражеские ночные истребители, да и огонь зениток не так страшен.
На подходе к Штеттину обнаружили гитлеровский аэродром. Там включались и гасли посадочные прожекторы, аэродром принимал самолёты. Советских бомбардировщиков сочли за своих. Замигали огни — предложение на посадку. Разнести бы в клочья это осиное гнездо, но впереди была более важная цель. Ещё полчасика, и появилось на горизонте быстро разраставшееся пятно света. Берлин даже не был затемнён: ведь Геринг клятвенно заверил немцев, что на столицу рейха не упадёт ни одна бомба!
Трудно сказать, кто больше волновался в ту ночь — инициаторы или исполнители, лётчики, приближавшиеся к Берлину, или адмиралы Кузнецов и Алафузов. Беспокоились все, кто посвящён был в операцию, в том числе и Сталин. Я находился в Наркомате ВМФ, готовый сообщить Иосифу Виссарионовичу поступавшие новости. Но их долго не было, действия лётчиков стали во всех подробностях известны нам позже.
Полковник Преображенский аэронавигационными огнями дал команду экипажам рассредоточиться и каждому выходить на свою цель. Под крыльями — столица врага! По линиям фонарей прослеживались улицы, при свете луны хорошо видна была река Шпрее. И ни единого выстрела, ни одного прожекторного луча. Если противовоздушная оборона и «засекла» самолёты, то продолжала считать их своими.
Тяжёлые бомбы понеслись к земле. В центре города вспыхивали разрывы. Берлин сразу погрузился во тьму, зашарили по небу лучи, переплелись в воздухе трассы зенитных снарядов. Но было уже поздно, самолёты ложились на обратный курс.
Через несколько часов Николай Герасимович, не скрывая радости, сам доложил Сталину, что первая бомбардировка вражеской столицы завершилась полным успехом и машины вернулись на свою базу. Иосиф Виссарионович был очень доволен, распорядился представить участников операции к наградам, а наиболее отличившихся — к званию Героя Советского Союза. Что и сделал Николай Герасимович с большим удовольствием.
Для фашистов удар по Берлину был полной неожиданностью, они даже не разобрались, что произошло. В немецких газетах появилась информация: «Английская авиация бомбардировала Берлин. Имеются убитые и раненые. Сбито шесть английских самолётов». Военное руководство Великобритании, предполагая какой-то подвох, опубликовало официальное разъяснение: «Германское сообщение о бомбёжке Берлина интересно и загадочно, так как 7-8 августа английская авиация над Берлином не летала». А пока на западе судили да рядили, что к чему, по столице рейха был нанесён ещё один удар, затем ещё. По всему свету разнеслась удивительная новость: русские бомбят Берлин!
Так и было! Фашистские армии приближались к Москве и Ленинграду, гитлеровцы готовились отметить скорую и окончательную победу. Они утверждали, что русская авиация полностью уничтожена, и вдруг эта «уничтоженная» авиация почти каждую ночь сбрасывает бомбы на фашистский город, пугая врагов и радуя друзей Советской страны. Немцы предприняли много усилий, чтобы не допустить бомбардировщиков к своей столице. Опасность поджидала советских лётчиков повсюду: в берлинском небе, над морем, даже на своём аэродроме, к которому прорывались вражеские самолёты. Флотские авиаторы несли потери, но вновь и вновь отправлялись в далёкие рейды.
Налёты на Берлин продолжались до 5 сентября, до той поры, когда пришлось оставить Таллин и базу на Эзеле. Эффект был велик, особенно психологический. Может быть, впервые тогда в Германии люди начали задумываться: куда же ведёт их Гитлер со своими сообщниками? Не наступит ли расплата за все то, что совершают фашисты?
15
8 августа, день первого налёта на вражескую столицу, запомнился мне ещё двумя разновеликими, но существенными событиями. Ставка Верховного Командования была преобразована в Ставку Верховного Главнокомандования с некоторыми изменениями её структуры. А Верховным Главнокомандующим отныне стал Иосиф Виссарионович Сталин, назначенный на этот пост Президиумом Верховного Совета СССР и сосредоточивший в своих руках все бразды власти. Окончательно сложился высший военный орган, не претерпевший потом существенных изменений до полного разгрома фашистской Германии.
В тот же день Сталину был доложен проект приказа Военно-инженерного управления о немедленном развёртывании строительства оборонительного рубежа и специальных заграждений внешнего пояса обороны Москвы. Увы, возникла такая необходимость. Я предварительно познакомился и с проектом приказа, и с приложенной к нему картой. Начинаясь от Тарасовки, рубеж проходил по линии Хлебниково, Черкизово, Нахабино, Павловская Слобода, река Истра, Знаменское, Борки, Перхушково, Плещеево, Красная Пахра, Сергеевка, Домодедово. Такие знакомые, дорогие места — даже дрогнуло сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287