Во время перерыва в губернском земском собрании эсер Ильинский наповал сразил графа, выпустив пять отравленных пуль.
И вот — город Куйбышев. Алексей Алексеевич остановился в военной гостинице. Я приехал к нему утром и, хоть он был уже на ногах, не отказал себе в удовольствии приветствовать генерала, много лет проведшего в Париже, известной французской фразой:
— Вставайте, граф, вас ждут великие дела!
На что он, смеясь, ответил словами столь же известными:
— Да-да! Близится полдень, но ничего ещё не сделано для бессмертия! — Мы обнялись, и он продолжал уже серьёзно: — Насчёт вклада в бессмертие у меня действительно неважно. Отсиживаюсь в глубоком тылу, беседую с дипломатами, развлекаю французскую миссию. Училища инспектирую. Для меня будто и войны нет. Мог бы принести больше пользы, возраст не помешает.
— Не сетуйте, Алексей Алексеевич, куда уж нам с вами батальоны в атаку водить, споткнёмся на первом же бруствере. А работа предстоит такая, что вздохнуть некогда будет.
— Привезли что-то?
— И от самого Верховного, и от Шапошникова.
Вместе отправились в здание, где размещались некоторые отделы Генштаба, эвакуированные сюда и ещё не возвратившиеся в Москву. Беседа продолжалась долго. Обсуждали вот что. В высших военных кругах зрела мысль об официальном возвращении в наши вооружённые силы термина «офицер», отменённого после революции: С соответствующей атрибутикой. Не ради красивого слова, но ради преемственности традиций великой русской армии, ради усиления роли командиров-единоначальников для повышения авторитета и их ответственности, для укрепления дисциплины. При этом отменялся бы институт комиссаров, вводились заместители по политчасти, а лучшие комиссары, имевшие боевой опыт и способности, зачислялись в комсостав, пополняя наши поредевшие кадры. Аспектов было много. Предстояло, кстати, преодолеть сопротивление политработников, в том числе самого крупного масштаба. Выступал против «офицерства» Будённый, как выступал он до войны вместе с Ворошиловым против возвращения генеральских званий. Для них все это ассоциировалось с «белогвардейской контрой», которую они ещё недавно били и громили. «Золотопогонники» — это вызывало ненависть. А теперь, значит, полный откат?! Однако Шапошникова и других сторонников возрождения офицерства поддерживал Сталин, поддерживала когорта фронтовых генералов, как успевших послужить в старой армии (Кузнецов, Говоров), так и сравнительно молодых (адмирал Кузнецов, Жуков, Василевский). Выжидательную позицию занимал Конев. Помалкивал Ворошилов. В глубине души он, наверно, был против погон, но возражать ему было неловко. Это о нем давно и по всей стране пели: «Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер…» Не выступать же против такой своей популярности.
Я передал Игнатьеву предложение Сталина подготовить обстоятельную записку по введению в армию и на флоте офицерского корпуса. Когда это лучше сделать? Каковы будут права и обязанности? Какие изменения внести в уставы и наставления? Какие звания отменить или ввести? Форма, знаки различия? Ну и многое другое в том же разрезе. Шапошников же просил Игнатьева тщательно изучить, как нововведение отразится на программах подготовки комсостава в военно-учебных заведениях разных уровней, какие потребуются поправки и дополнения.
Так что, Алексей Алексеевич, некогда будет сетовать на излишек свободного времени, пошутил я. — Сроки сжатые, одному не управиться, сами подбирайте помощников.
Он уже загорелся, поняв важность порученной ему работы. Как бы отодвинулся, отгородился от меня, погружаясь в свои мысли.
— Нет, Алексей Алексеевич, так не пойдёт… Путь в бессмертие начнём прокладывать завтра с утра. А сейчас прошу ко мне, поужинаем чем бог послал. Маленькая гусарская холостяцкая пирушка. Впрочем, вы же из кавалергардов…
— А что?! — встрепенулся Игнатьев. — Кавалергарды ни в чем гусарам не уступали!
Пирушка у нас, прямо скажем, получилась довольно скромная. Без цыган, без звона бокалов и даже без музыки, если не считать того, что звучало из репродуктора. На закуску по военному времени грех было жаловаться: из кухни нам принесли котлеты с жареной картошкой, была копчёная колбаса и рыбные консервы. Ни гусарские, ни кавалергардские вечеринки не обходятся, естественно, без бутылок. Мне известно было, что Игнатьев знает и любит французские вина, в Москве их можно было найти, но я в спешке не догадался, а в Куйбышеве даже в доме для высокопоставленных лиц, где я остановился, имелась только водка да свежее жигулёвское пиво, которым мы охотно побаловались.
Заговорили о том, что многие люди, недавно эвакуированные из Москвы, даже бежавшие оттуда по своей инициативе, теперь рвутся назад, хотя знают, что угроза столице отодвинулась, но не миновала, что там холодно и голодно. Бомбы по ночам падают, в убежища надобно бегать. Особенно рвутся жены руководящих работников, готовые даже детей забрать с собой, подвергая опасности. Московские квартиры боятся потерять? Так они опечатаны, а грабителей в Москве нет: при чрезвычайном положении уголовников расстреливали на месте преступления.
— Подоплёка другая, — пояснил Игнатьев. — И сами чиновники, и их жены страшатся того, что в Москве сложится новая элита, а те, кто в эвакуации, останутся на третьих ролях, как тыловой придаток, который может рассосаться.
— Резонно. В московских кабинетах Генштаба много новых товарищей, фронтовиков. Растут быстро. В центральных газетах — в «Правде», «Красной звезде», «Комсомолке», которые оставляли в столице лишь оперативные группы из нескольких человек, теперь сложились обновлённые коллективы.
— Это половина проблемы, может быть, даже меньше. Упорно циркулируют слухи о том… как бы это лучше сформулировать? — Алексей Алексеевич сделал паузу, — слухи о том, что Кремль захватил Каганович… Немцам не удалось, а он сумел. Так называемое общество, а оно есть и здесь, как везде, очень взволнованно, в первую очередь дамы. Новости, одна тревожней другой, идут от Доры к Фире, от Фиры к Кларе… Приплюсуйте эффект испорченного телефона.
— Да что за новости такие?
— Каганович, его родственник Берия, их союзник Мехлис прибрали к рукам все ключевые посты. Этот триумвират обладает такой властью, что Верховный вынужден считаться с его растущим влиянием… Однако дам волнует не столько это, сколько событие конкретное и, с их точки зрения, наиболее важное. Утверждают, что Верховный опять, — Алексей Алексеевич выделил последнее .слово, — опять сблизился с Розой Каганович. Об этом говорят в полный голос. А ночная кукушка, дескать… Скажите ради Бога, что это за Роза? Сестра или дочь Кагановича? И какова доля истины? Может, дым без огня: и такое случается?
— Скорее рецидив недолеченной болезни. А триумвират действительно обрисовался, и влияние его сейчас увеличилось. И новых людей набирают эти лидеры в свои аппараты.
— Но какова болезнь недолеченная?
Конечно, добропорядочный, благородный граф — генерал, четверть века проработавший за границей, далёк был от всяких скрытных течений, от невидимого противостояния, которое то затихало, то вспыхивало с новой силой в глубинных каналах власти. Это есть в каждом государстве, но у нас накал поднимался до особо высокого градуса. Троцкистам, сторонникам Запада, повторяюсь, нужна была слабая, легко управляемая ими полуколония, а Сталину и его сторонникам — великая мировая держава. Внешне —продолжение и обострение классовой борьбы. Одно переплеталось с другим. Даже человеку сведущему нелегко было разобраться в этом конгломерате, в его сложных, порой самых причудливых формах.
К концу тридцатых годов на первый план в окружении Сталина выдвинулись две фигуры, поддерживавшие друг друга: Каганович и Берия (об особых отношениях Сталина и Жданова речь пойдёт позже). Названные руководители были, безусловно, жёсткими, но умелыми организаторами. Каганович, к примеру, навёл полный порядок на железнодорожном транспорте, поставил дело так, что даже в труднейшие дни войны железные дороги действовали с точностью хороших часов, без аварий и пробок, а ведь это так важно было для огромной страны, для фронта.
Сталин перед войной проводил с Кагановичем довольно много времени, а в какой-то период зачастил к нему на дачу. Даже оставался ночевать. Прогуливался там летними вечерами, смотрел, как играет в волейбол молодёжь. Тогда и поползли слухи о том, что Иосифа Виссарионовича привлекает дочь Кагановича, что он любуется ею… Справедливости ради — полюбоваться было чем: девушка подвижная, гибкая, с красивой фигурой. Но ведь очень уж юной была, лет пятнадцать-шестнадцать. Примерно как Светлана.
С участившимися поездками Иосифа Виссарионовича к Лазарю Моисеевичу, с новым якобы увлечением Сталина в московских осведомлённых кругах связывали быстрое продвижение вверх не только самого Кагановича, но и его родни. Лазарь Моисеевич получал важнейшие государственные посты буквально один за другим. Нарком путей сообщения. Нарком тяжёлой промышленности. В 1939 году занял пост наркома угольной промышленности. В 1940 году обрёл ещё две должности, стал наркомом нефтяной промышленности и первым заместителем Председателя Совнаркома. Куда больше-то?! Да ещё и братья его возрастали стремительно. Михаил Моисеевич с 1939 года — нарком авиастроительной промышленности. Юлий Моисеевич — первый секретарь Горьковского обкома и горкома партии. Кагановичам завидовали те, кто был оттеснён ими. Кагановичей боялись. Кагановичей ненавидели. Не имея возможности выяснить, какие могущественные силы стоят за спиной Лазаря Моисеевича и его братии, люди находили объяснение простое, доступное пониманию. Свёл, дескать, Каганович Сталина со своей дочерью, и закружилась поседевшая голова. Об этом толковала «вся Москва». Одни — осуждая. Другие с удивлением и даже с восхищением: вот, мол, даёт! Как ни странно, ни Берия, ни Каганович подобных толков не пресекали, хотя знали, где рождаются, откуда плывут «новости». В частности, от некоей Натальи Сац, деятельницы детского театра, оказавшейся в «свете» благодаря своему мужу Попову, директору Промбанка. Выгодно, что ли, кому-то было? Но не пресекались толки до поры до времени. Когда стало «достоверно известно», что у Розы Каганович будет ребёнок и что Сталин намерен жениться на ней, источники слухов сразу были заглушены, разговоры прекратились, а когда началась война, вроде бы вообще все забылось. Оказывается нет! Ослабла военная напряжённость, и вот опять: пронёсся по Куйбышеву слух, что все вернулось «на круги своя», что Сталин провёл с Розой новогоднюю ночь и это отразится теперь на назначениях, на перемещениях, на повышениях и на многом другом. Вот какие события-то в Москве, а мы — на Волге, в провинции, на отшибе… Как тут не рваться в столицу… И смешно, и грустно, да ведь у каждого свои интересы, свои заботы.
— Что верно, то верно, — сказал я. — Влияние триумвирата сказывается, особенно самого Лазаря Моисеевича. Сталин занят фронтом, а Каганович полный хозяин в своих отраслях… Кстати, как вам «Жигулёвское»?
— Хорошее. Вкус своеобразный.
— За это пиво, за его название мы должны быть благодарны все тому же Лазарю Моисеевичу.
— Да вы что? — поперхнулся граф. — Вы шутите?!
— Нисколько! — заверил я. — Кроме всех других обязанностей, у Лазаря Моисеевича есть и такая, которую выполняет он охотно и со знанием дела. С тридцать шестого года возглавляет комиссию по производству напитков. В Куйбышеве создали сорт пива, который Кагановичу пришёлся по вкусу, он утвердил его название, комиссия рекомендовала производить «Жигулёвское» повсеместно и в большом количестве.
— А не Микоян?
— Нет, верно вам говорю.
— Ну, пострел, везде поспел! — качнул головой Алексей Алексеевич, вытирая платочком усы. — И все же Роза Каганович, кто она? Сестра, дочь? Насколько я знаю, у дочери Лазаря Моисеевича другое имя.
— Эту юную особу зовут Маей. Я никогда не видел её вместе со Сталиным и не слышал, чтобы он говорил о ней.
— А сестра? Младшая сестра Лазаря Моисеевича?
— Таковой не имеется и не имелось. По-моему, он вообще самый младший в семье, среди братьев. Была только одна сестра, гораздо старше Лазаря Моисеевича. И не Роза, а Рахиль. Она давно умерла, если не ошибаюсь, в двадцать четвёртом году.
— Прямо как у Горького: а был ли мальчик? Может, мальчика и не было?
— Разговоры велись о ребёнке женского пола, о дочке Розы и Сталина.
— Но Розы-то нет?
— Почему же, она есть. — Мне интересно было смотреть, как морщит лоб Алексей Алексеевич, пытаясь разобраться. Посочувствовал: — Эка, напустил я тумана. Роза Каганович — племянница Лазаря Моисеевича, дочь его брата. Молода, привлекательна, экстравагантна. Жила в Ростове, частенько наведывалась к дядюшке в столицу, отдыхала на его даче. Где она сейчас — не знаю. С Лазарем Моисеевичем стараюсь не общаться, как, впрочем, и он со мной.
— Странно все это.
— Помилуйте, Алексей Алексеевич, обычная житейская коллизия, кто-то набирает очки, играя на определённых струнах. Политики в борьбе за первенство не брезгуют никакими средствами, вы же знаете.
— К сожалению, хорошо знаю, испытал в Париже на собственной шкуре.
— Давайте выпьем за Париж, за обольстительных парижанок. Как они теперь там со своим восхитительным легкомыслием под тяжёлым немецким сапогом?..
— Француженки хороши, — промолвил Игнатьев. — Они прекрасны, почти как русские женщины. Но много пустых орехов. Вид заманчивый, а раскусишь — пустота.
— Слушайте, верно ведь подмечено: как встретятся за рюмкой мужчины, обязательно поведут речь о женщинах. Даже если эти мужчины с серебром в бороде…
Посмеялись.
Через неделю в Москве я, выбрав удобный момент, рассказал Иосифу Виссарионовичу о слухах, будораживших общество в Куйбышеве. Без упоминания при этом об Игнатьеве.
— Ми-и знаем, — ответил Сталин. — Не только о триумвирате, как вы его называете, но и про разговоры о любовнице, о новогодней ночи. Во время войны не к месту такие пересуды. Они не нужны и даже вредны… Ми уже приняли меры. Подобное не повторится.
— Ваши слова можно понять двояко.
— Поймите их правильно, дорогой Николай Алексеевич. Какой сейчас из меня мужчина, — невесело усмехнулся Иосиф Виссарионович, в голосе его прозвучала грусть.
11
Чем ближе подступала весна, тем быстрее испарялась эйфория, вызванная нашими недавними успехами: новые заботы и тревоги вытесняли её. Было ясно, что тех целей, которые намечались на зимний период, достигнуть не удалось. Успехи, конечно, имелись, и на юго-западном направлении, и, частично, под Ленинградом, но это были успехи больше тактические, чем оперативные, мы их не переоценивали. Главную же задачу — силами Западного и Калининского фронтов окружить и уничтожить, вражескую группу армий «Центр», открыть себе дорогу на Смоленск, на Минск — эту задачу мы выполнить не смогли. Причин много. Усталость войск, отсутствие резервов, нехватка боеприпасов… И резко возросшее сопротивление противника. Сосредоточив свои части на основных транспортных магистралях, вдоль железных и шоссейных дорог, немцы упорно защищали каждый населённый пункт. Так распорядился фюрер. Отступивших без приказа солдат и офицеров расстреливали, отправляли в штрафные батальоны, генералов отдавали под суд.
Наши армии Калининского фронта, выполняя общий стратегический замысел, в январе — феврале действовали вполне успешно. Наступая с севера, они оказались гораздо западнее немецких войск, удерживавших длинную и узкую полосу вдоль железной дороги от Вязьмы до Ржева — эта полоса теперь уже вонзалась в наш тыл. Но… У писателя Э. Казакевича есть хорошая фраза: «Дивизия, наступая, углубилась в бескрайние леса, и они поглотили её…» А тут не дивизия, а целых три армии оказались в огромных, на десятки, на сотни километров раскинувшихся лесах, в медвежьей глухомани, где нет ни шоссейных, ни железных дорог. И растворились армии в этом заснеженном бездорожном пространстве, оторвавшись от тылов, от баз снабжения, от госпиталей, даже от своего командования. Правый фланг (с запада) не прикрыт на многие версты, оттуда нависает угроза. Левый фланг (это с востока, теперь уже со стороны Москвы) — под нараставшим давлением врага, подтягивающего резервы по железной дороге в район Ржева. Несмотря на все это, передовые части армий, обессиленные и обескровленные, вышли, добрались, доползли до подступов к стратегической стальной магистрали на большом пространстве от Вязьмы до Ярцева (а там уж и до Смоленска рукой подать!). Но преодолеть последние десятки километров, кое-где просто даже самые последние километры — не хватило сил. Более того, пробившиеся в глубокий тыл противника армии сами оказались в тяжелейшем положении, там началась трагедия, достигшая потом апогея весной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
И вот — город Куйбышев. Алексей Алексеевич остановился в военной гостинице. Я приехал к нему утром и, хоть он был уже на ногах, не отказал себе в удовольствии приветствовать генерала, много лет проведшего в Париже, известной французской фразой:
— Вставайте, граф, вас ждут великие дела!
На что он, смеясь, ответил словами столь же известными:
— Да-да! Близится полдень, но ничего ещё не сделано для бессмертия! — Мы обнялись, и он продолжал уже серьёзно: — Насчёт вклада в бессмертие у меня действительно неважно. Отсиживаюсь в глубоком тылу, беседую с дипломатами, развлекаю французскую миссию. Училища инспектирую. Для меня будто и войны нет. Мог бы принести больше пользы, возраст не помешает.
— Не сетуйте, Алексей Алексеевич, куда уж нам с вами батальоны в атаку водить, споткнёмся на первом же бруствере. А работа предстоит такая, что вздохнуть некогда будет.
— Привезли что-то?
— И от самого Верховного, и от Шапошникова.
Вместе отправились в здание, где размещались некоторые отделы Генштаба, эвакуированные сюда и ещё не возвратившиеся в Москву. Беседа продолжалась долго. Обсуждали вот что. В высших военных кругах зрела мысль об официальном возвращении в наши вооружённые силы термина «офицер», отменённого после революции: С соответствующей атрибутикой. Не ради красивого слова, но ради преемственности традиций великой русской армии, ради усиления роли командиров-единоначальников для повышения авторитета и их ответственности, для укрепления дисциплины. При этом отменялся бы институт комиссаров, вводились заместители по политчасти, а лучшие комиссары, имевшие боевой опыт и способности, зачислялись в комсостав, пополняя наши поредевшие кадры. Аспектов было много. Предстояло, кстати, преодолеть сопротивление политработников, в том числе самого крупного масштаба. Выступал против «офицерства» Будённый, как выступал он до войны вместе с Ворошиловым против возвращения генеральских званий. Для них все это ассоциировалось с «белогвардейской контрой», которую они ещё недавно били и громили. «Золотопогонники» — это вызывало ненависть. А теперь, значит, полный откат?! Однако Шапошникова и других сторонников возрождения офицерства поддерживал Сталин, поддерживала когорта фронтовых генералов, как успевших послужить в старой армии (Кузнецов, Говоров), так и сравнительно молодых (адмирал Кузнецов, Жуков, Василевский). Выжидательную позицию занимал Конев. Помалкивал Ворошилов. В глубине души он, наверно, был против погон, но возражать ему было неловко. Это о нем давно и по всей стране пели: «Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер…» Не выступать же против такой своей популярности.
Я передал Игнатьеву предложение Сталина подготовить обстоятельную записку по введению в армию и на флоте офицерского корпуса. Когда это лучше сделать? Каковы будут права и обязанности? Какие изменения внести в уставы и наставления? Какие звания отменить или ввести? Форма, знаки различия? Ну и многое другое в том же разрезе. Шапошников же просил Игнатьева тщательно изучить, как нововведение отразится на программах подготовки комсостава в военно-учебных заведениях разных уровней, какие потребуются поправки и дополнения.
Так что, Алексей Алексеевич, некогда будет сетовать на излишек свободного времени, пошутил я. — Сроки сжатые, одному не управиться, сами подбирайте помощников.
Он уже загорелся, поняв важность порученной ему работы. Как бы отодвинулся, отгородился от меня, погружаясь в свои мысли.
— Нет, Алексей Алексеевич, так не пойдёт… Путь в бессмертие начнём прокладывать завтра с утра. А сейчас прошу ко мне, поужинаем чем бог послал. Маленькая гусарская холостяцкая пирушка. Впрочем, вы же из кавалергардов…
— А что?! — встрепенулся Игнатьев. — Кавалергарды ни в чем гусарам не уступали!
Пирушка у нас, прямо скажем, получилась довольно скромная. Без цыган, без звона бокалов и даже без музыки, если не считать того, что звучало из репродуктора. На закуску по военному времени грех было жаловаться: из кухни нам принесли котлеты с жареной картошкой, была копчёная колбаса и рыбные консервы. Ни гусарские, ни кавалергардские вечеринки не обходятся, естественно, без бутылок. Мне известно было, что Игнатьев знает и любит французские вина, в Москве их можно было найти, но я в спешке не догадался, а в Куйбышеве даже в доме для высокопоставленных лиц, где я остановился, имелась только водка да свежее жигулёвское пиво, которым мы охотно побаловались.
Заговорили о том, что многие люди, недавно эвакуированные из Москвы, даже бежавшие оттуда по своей инициативе, теперь рвутся назад, хотя знают, что угроза столице отодвинулась, но не миновала, что там холодно и голодно. Бомбы по ночам падают, в убежища надобно бегать. Особенно рвутся жены руководящих работников, готовые даже детей забрать с собой, подвергая опасности. Московские квартиры боятся потерять? Так они опечатаны, а грабителей в Москве нет: при чрезвычайном положении уголовников расстреливали на месте преступления.
— Подоплёка другая, — пояснил Игнатьев. — И сами чиновники, и их жены страшатся того, что в Москве сложится новая элита, а те, кто в эвакуации, останутся на третьих ролях, как тыловой придаток, который может рассосаться.
— Резонно. В московских кабинетах Генштаба много новых товарищей, фронтовиков. Растут быстро. В центральных газетах — в «Правде», «Красной звезде», «Комсомолке», которые оставляли в столице лишь оперативные группы из нескольких человек, теперь сложились обновлённые коллективы.
— Это половина проблемы, может быть, даже меньше. Упорно циркулируют слухи о том… как бы это лучше сформулировать? — Алексей Алексеевич сделал паузу, — слухи о том, что Кремль захватил Каганович… Немцам не удалось, а он сумел. Так называемое общество, а оно есть и здесь, как везде, очень взволнованно, в первую очередь дамы. Новости, одна тревожней другой, идут от Доры к Фире, от Фиры к Кларе… Приплюсуйте эффект испорченного телефона.
— Да что за новости такие?
— Каганович, его родственник Берия, их союзник Мехлис прибрали к рукам все ключевые посты. Этот триумвират обладает такой властью, что Верховный вынужден считаться с его растущим влиянием… Однако дам волнует не столько это, сколько событие конкретное и, с их точки зрения, наиболее важное. Утверждают, что Верховный опять, — Алексей Алексеевич выделил последнее .слово, — опять сблизился с Розой Каганович. Об этом говорят в полный голос. А ночная кукушка, дескать… Скажите ради Бога, что это за Роза? Сестра или дочь Кагановича? И какова доля истины? Может, дым без огня: и такое случается?
— Скорее рецидив недолеченной болезни. А триумвират действительно обрисовался, и влияние его сейчас увеличилось. И новых людей набирают эти лидеры в свои аппараты.
— Но какова болезнь недолеченная?
Конечно, добропорядочный, благородный граф — генерал, четверть века проработавший за границей, далёк был от всяких скрытных течений, от невидимого противостояния, которое то затихало, то вспыхивало с новой силой в глубинных каналах власти. Это есть в каждом государстве, но у нас накал поднимался до особо высокого градуса. Троцкистам, сторонникам Запада, повторяюсь, нужна была слабая, легко управляемая ими полуколония, а Сталину и его сторонникам — великая мировая держава. Внешне —продолжение и обострение классовой борьбы. Одно переплеталось с другим. Даже человеку сведущему нелегко было разобраться в этом конгломерате, в его сложных, порой самых причудливых формах.
К концу тридцатых годов на первый план в окружении Сталина выдвинулись две фигуры, поддерживавшие друг друга: Каганович и Берия (об особых отношениях Сталина и Жданова речь пойдёт позже). Названные руководители были, безусловно, жёсткими, но умелыми организаторами. Каганович, к примеру, навёл полный порядок на железнодорожном транспорте, поставил дело так, что даже в труднейшие дни войны железные дороги действовали с точностью хороших часов, без аварий и пробок, а ведь это так важно было для огромной страны, для фронта.
Сталин перед войной проводил с Кагановичем довольно много времени, а в какой-то период зачастил к нему на дачу. Даже оставался ночевать. Прогуливался там летними вечерами, смотрел, как играет в волейбол молодёжь. Тогда и поползли слухи о том, что Иосифа Виссарионовича привлекает дочь Кагановича, что он любуется ею… Справедливости ради — полюбоваться было чем: девушка подвижная, гибкая, с красивой фигурой. Но ведь очень уж юной была, лет пятнадцать-шестнадцать. Примерно как Светлана.
С участившимися поездками Иосифа Виссарионовича к Лазарю Моисеевичу, с новым якобы увлечением Сталина в московских осведомлённых кругах связывали быстрое продвижение вверх не только самого Кагановича, но и его родни. Лазарь Моисеевич получал важнейшие государственные посты буквально один за другим. Нарком путей сообщения. Нарком тяжёлой промышленности. В 1939 году занял пост наркома угольной промышленности. В 1940 году обрёл ещё две должности, стал наркомом нефтяной промышленности и первым заместителем Председателя Совнаркома. Куда больше-то?! Да ещё и братья его возрастали стремительно. Михаил Моисеевич с 1939 года — нарком авиастроительной промышленности. Юлий Моисеевич — первый секретарь Горьковского обкома и горкома партии. Кагановичам завидовали те, кто был оттеснён ими. Кагановичей боялись. Кагановичей ненавидели. Не имея возможности выяснить, какие могущественные силы стоят за спиной Лазаря Моисеевича и его братии, люди находили объяснение простое, доступное пониманию. Свёл, дескать, Каганович Сталина со своей дочерью, и закружилась поседевшая голова. Об этом толковала «вся Москва». Одни — осуждая. Другие с удивлением и даже с восхищением: вот, мол, даёт! Как ни странно, ни Берия, ни Каганович подобных толков не пресекали, хотя знали, где рождаются, откуда плывут «новости». В частности, от некоей Натальи Сац, деятельницы детского театра, оказавшейся в «свете» благодаря своему мужу Попову, директору Промбанка. Выгодно, что ли, кому-то было? Но не пресекались толки до поры до времени. Когда стало «достоверно известно», что у Розы Каганович будет ребёнок и что Сталин намерен жениться на ней, источники слухов сразу были заглушены, разговоры прекратились, а когда началась война, вроде бы вообще все забылось. Оказывается нет! Ослабла военная напряжённость, и вот опять: пронёсся по Куйбышеву слух, что все вернулось «на круги своя», что Сталин провёл с Розой новогоднюю ночь и это отразится теперь на назначениях, на перемещениях, на повышениях и на многом другом. Вот какие события-то в Москве, а мы — на Волге, в провинции, на отшибе… Как тут не рваться в столицу… И смешно, и грустно, да ведь у каждого свои интересы, свои заботы.
— Что верно, то верно, — сказал я. — Влияние триумвирата сказывается, особенно самого Лазаря Моисеевича. Сталин занят фронтом, а Каганович полный хозяин в своих отраслях… Кстати, как вам «Жигулёвское»?
— Хорошее. Вкус своеобразный.
— За это пиво, за его название мы должны быть благодарны все тому же Лазарю Моисеевичу.
— Да вы что? — поперхнулся граф. — Вы шутите?!
— Нисколько! — заверил я. — Кроме всех других обязанностей, у Лазаря Моисеевича есть и такая, которую выполняет он охотно и со знанием дела. С тридцать шестого года возглавляет комиссию по производству напитков. В Куйбышеве создали сорт пива, который Кагановичу пришёлся по вкусу, он утвердил его название, комиссия рекомендовала производить «Жигулёвское» повсеместно и в большом количестве.
— А не Микоян?
— Нет, верно вам говорю.
— Ну, пострел, везде поспел! — качнул головой Алексей Алексеевич, вытирая платочком усы. — И все же Роза Каганович, кто она? Сестра, дочь? Насколько я знаю, у дочери Лазаря Моисеевича другое имя.
— Эту юную особу зовут Маей. Я никогда не видел её вместе со Сталиным и не слышал, чтобы он говорил о ней.
— А сестра? Младшая сестра Лазаря Моисеевича?
— Таковой не имеется и не имелось. По-моему, он вообще самый младший в семье, среди братьев. Была только одна сестра, гораздо старше Лазаря Моисеевича. И не Роза, а Рахиль. Она давно умерла, если не ошибаюсь, в двадцать четвёртом году.
— Прямо как у Горького: а был ли мальчик? Может, мальчика и не было?
— Разговоры велись о ребёнке женского пола, о дочке Розы и Сталина.
— Но Розы-то нет?
— Почему же, она есть. — Мне интересно было смотреть, как морщит лоб Алексей Алексеевич, пытаясь разобраться. Посочувствовал: — Эка, напустил я тумана. Роза Каганович — племянница Лазаря Моисеевича, дочь его брата. Молода, привлекательна, экстравагантна. Жила в Ростове, частенько наведывалась к дядюшке в столицу, отдыхала на его даче. Где она сейчас — не знаю. С Лазарем Моисеевичем стараюсь не общаться, как, впрочем, и он со мной.
— Странно все это.
— Помилуйте, Алексей Алексеевич, обычная житейская коллизия, кто-то набирает очки, играя на определённых струнах. Политики в борьбе за первенство не брезгуют никакими средствами, вы же знаете.
— К сожалению, хорошо знаю, испытал в Париже на собственной шкуре.
— Давайте выпьем за Париж, за обольстительных парижанок. Как они теперь там со своим восхитительным легкомыслием под тяжёлым немецким сапогом?..
— Француженки хороши, — промолвил Игнатьев. — Они прекрасны, почти как русские женщины. Но много пустых орехов. Вид заманчивый, а раскусишь — пустота.
— Слушайте, верно ведь подмечено: как встретятся за рюмкой мужчины, обязательно поведут речь о женщинах. Даже если эти мужчины с серебром в бороде…
Посмеялись.
Через неделю в Москве я, выбрав удобный момент, рассказал Иосифу Виссарионовичу о слухах, будораживших общество в Куйбышеве. Без упоминания при этом об Игнатьеве.
— Ми-и знаем, — ответил Сталин. — Не только о триумвирате, как вы его называете, но и про разговоры о любовнице, о новогодней ночи. Во время войны не к месту такие пересуды. Они не нужны и даже вредны… Ми уже приняли меры. Подобное не повторится.
— Ваши слова можно понять двояко.
— Поймите их правильно, дорогой Николай Алексеевич. Какой сейчас из меня мужчина, — невесело усмехнулся Иосиф Виссарионович, в голосе его прозвучала грусть.
11
Чем ближе подступала весна, тем быстрее испарялась эйфория, вызванная нашими недавними успехами: новые заботы и тревоги вытесняли её. Было ясно, что тех целей, которые намечались на зимний период, достигнуть не удалось. Успехи, конечно, имелись, и на юго-западном направлении, и, частично, под Ленинградом, но это были успехи больше тактические, чем оперативные, мы их не переоценивали. Главную же задачу — силами Западного и Калининского фронтов окружить и уничтожить, вражескую группу армий «Центр», открыть себе дорогу на Смоленск, на Минск — эту задачу мы выполнить не смогли. Причин много. Усталость войск, отсутствие резервов, нехватка боеприпасов… И резко возросшее сопротивление противника. Сосредоточив свои части на основных транспортных магистралях, вдоль железных и шоссейных дорог, немцы упорно защищали каждый населённый пункт. Так распорядился фюрер. Отступивших без приказа солдат и офицеров расстреливали, отправляли в штрафные батальоны, генералов отдавали под суд.
Наши армии Калининского фронта, выполняя общий стратегический замысел, в январе — феврале действовали вполне успешно. Наступая с севера, они оказались гораздо западнее немецких войск, удерживавших длинную и узкую полосу вдоль железной дороги от Вязьмы до Ржева — эта полоса теперь уже вонзалась в наш тыл. Но… У писателя Э. Казакевича есть хорошая фраза: «Дивизия, наступая, углубилась в бескрайние леса, и они поглотили её…» А тут не дивизия, а целых три армии оказались в огромных, на десятки, на сотни километров раскинувшихся лесах, в медвежьей глухомани, где нет ни шоссейных, ни железных дорог. И растворились армии в этом заснеженном бездорожном пространстве, оторвавшись от тылов, от баз снабжения, от госпиталей, даже от своего командования. Правый фланг (с запада) не прикрыт на многие версты, оттуда нависает угроза. Левый фланг (это с востока, теперь уже со стороны Москвы) — под нараставшим давлением врага, подтягивающего резервы по железной дороге в район Ржева. Несмотря на все это, передовые части армий, обессиленные и обескровленные, вышли, добрались, доползли до подступов к стратегической стальной магистрали на большом пространстве от Вязьмы до Ярцева (а там уж и до Смоленска рукой подать!). Но преодолеть последние десятки километров, кое-где просто даже самые последние километры — не хватило сил. Более того, пробившиеся в глубокий тыл противника армии сами оказались в тяжелейшем положении, там началась трагедия, достигшая потом апогея весной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287