В плен не попадать. Установку в случае угрозы захвата врагом взорвать: для этой цели в машине имелся заряд. Кстати, в немецких автомашинах, в обычных военных грузовиках, были тогда заряды для уничтожения двигателя. Чтобы нам не досталась техника. Так что наша-то предосторожность с ракетными установками была во сто крат закономернее и естественнее. Инструкция соблюдалась неуклонно. И вдруг — две установки в покинутом нами городе.
Как это произошло, разберёмся после. Сейчас надо спасать! Тем более, что я представлял себе последствия, когда о случившемся узнает Сталин. Гроза поразит многих. Что он прикажет? Бросить на Мценск авиацию, раздолбить там все, что есть, до каждой автомашины, до каждого дома, до каждого кирпича. Способ надёжный, но не уцелеют ведь и мирные жители. Или даст распоряжение штурмовать город и взять его любой ценой. И цена эта, безусловно, будет очень большой. (Кстати, я узнал потом, что приказ о штурме города был отдан генералом Лелюшенко и даже частично выполнен — немцев на несколько дней оттеснили за реку Зушу).
Только быстрыми действиями можно было спасти город, сохранить от напрасной гибели множество жизней. Тут я, что бывало крайне редко, использовал свои чрезвычайные возможности. Наверно, не совсем правильно для своего положения и возраста, но ведь, черт возьми, мы, российские офицеры, в сложной обстановке не перебрасываем ответственность на чужие плечи, а берём все на себя; ради пользы дела и находя в этом высокое удовлетворение, в отличие от болтунов, способных лить словесную воду, но не способных бросаться в огонь, увлекая за собой других.
Итак, Лелюшенко в Москве, в полусформированном штабе его корпуса никто не знал о реактивных установках, застрявших в Мценске, — вероятно, сообщение поступило к Шапошникову по другим каналам. (В общем-то 1-й гвардейский стрелковый корпус тогда так и не состоялся). Возле штабного здания — выделенный для его охраны Т-34 из 11-й танковой бригады. Я подчинил машину тебе. Потом спустя время пожалел о том, что, делая все быстро, экспромтом, не узнал даже фамилии замечательных ребят этого экипажа.
На этой машине добрался до командного пункта 4-й танковой бригады. Полковник Катуков был прокопчён пороховой гарью и едва держался на ногах от усталости. Ему и его людям нужен был отдых после двухсуточных боев. Прочитав моё чрезвычайное удостоверение, Катуков даже удивления не выказал, только вздохнул. И отдал мне свой резерв, свою надежду на завтра: три танка с полной заправкой, с полным боезапасом и выспавшимися экипажами.
Решившись на рискованный шаг, я рассуждал так. Удача оправдает все. Наша гибель — тоже, если мы используем все возможности. Добиться успеха и не попасть живыми в руки врага — имея такую цель, мы поехали на четырех танках в город, куда вошли главные силы двух немецких дивизий. Ну, молодые танкисты надеялись на меня, на пожилого командира. Молодым свойственна романтика, лихость. Но я-то на что надеялся? На везение? На своё умение быстро ориентироваться в обстановке? Не знаю. Но чувствовал я себя уверенно, как человек, убеждённый в правильности своего решения, это точно.
Среди дня проникли в Мценск со стороны пустынного поля на пустынную же, безлюдную окраину. Рывками продвигались вперёд, укрываясь за домами, сараями, среди деревьев. Пятеро разведчиков, прибывших с нами на броне, отправились в полугражданской одежде искать реактивные установки. Мы тоже не томились без дела. Мы осмотрели дом, школьное здание, в котором размещалось не менее сотни гитлеровцев. Вольготно чувствовали они себя. Мылись, по пояс голые. На губных гармошках играли. Дымились походные кухни. А мы всадили туда, в дом и во двор, десяток снарядов для полного уничтожения. И ретировались по огородам. Немецкая батарея начала бить по нашей прежней стоянке, но там было пусто. Говорю об этом не ради хвастовства, а даже с грустью: это был мой последний конкретный вклад в уничтожение врага непосредственно на поле боя.
Разведчики сообщили: обе реактивные установки находятся на базарной площади. Не просто брошены, но повреждены, вероятно, экипажами при отходе. Немцев рядом нет. Они не заинтересовались, не поняли ещё, какие трофеи в их руках, какая награда ждёт их за подобную добычу. Мало ли искалеченных грузовиков под обгорелым брезентом. Вот ведь как: специальные команды готовы на любой риск, чтобы захватить образец нового грозного оружия, а эти образцы под самым носом у отдыхающих немцев, заедающих шнапс яичками и жареным мясом. Помочиться ходят к машинам.
Я дал команду: «Вперёд». Вырвались на базарную площадь. Вражеские артиллеристы успели выстрелить несколько раз. Танк из 11-й бригады вспыхнул и взорвался. Погибли те ребята, у которых я даже фамилии не спросил. А три катуковских танка расстреляли немцев из пушек и пулемётов, а затем расплющили, раскатали гусеницами обе реактивные установки: я своими глазами видел, что от них ничего не осталось.
Маневрируя и отстреливаясь, мы на полной скорости выскочили из города и скрылись в сгущавшейся темноте. Я был оглушён, задыхался от пороховых газов. А главное, при попадании вражеского снаряда от брони внутри машины отлетели мелкие осколки, угодившие мне в лоб над правым глазом. Ранение несущественное, но промыть ранки и сделать перевязку пришлось.
4
Иосиф Виссарионович принял меня 14 октября, едва я вернулся в Москву. Поскребышев дал мне понять, что с 6 по 8 октября Сталин чувствовал себя не очень хорошо. Была кратковременная вспышка. Двое суток почти не работал, но теперь все в порядке, никакой простуды, никаких насморков.
Встретились в комнате за кабинетом. Иосиф Виссарионович обеспокоился, увидев мою забинтованную голову, расспросил, что и как. А узнав подробности, усмехнулся:
— Теперь вы у нас настоящий Аника-воин. — В голосе звучала ирония, но мне показалось, что он испытывает некоторую зависть. Да, как ни странно. Вот его друг, побывавший в бою, проливший (хоть и немного) свою кровь, имеющий право называться фронтовиком. А Сталин при всех его военных заботах, при всей ответственности, при его огромной роли не фронтовик, тыловой деятель, он слышит только, как зенитки стреляют… Подобное ощущение возникало у него и впоследствии несколько раз, толкая на поступки, которые я считал далеко не обязательными, — на поездки к линии фронта… А в тот раз мне, может, лишь показалось. Время было строгое, не до эмоций. Впрочем, они всегда присутствуют, эмоции-то.
Разговор получился недолгий, но ёмкий. Я сообщил свои выводы о первом, по существу, массовом использовании наших средних танков Т-34 с опытными экипажами, побывавшими прежде в боях, к тому же хорошо обученными на новой технике. Результат — весьма положительный.
— Превосходство тридцатьчетверок определилось совершенно отчётливо, — сказал я. — Превосходство по всем статьям. Немецкий Т-III вообще не выдерживает сопоставления, а Т-IV с его короткоствольной пушкой заметно уступает тридцатьчетверке и по манёвренности, и по броневой защите, и по силе огня.
— Но они добивались и добиваются успеха, — возразил Сталин. — За счёт чего?
— Немецкие танки — это машины вторжения, рассчитанные на ошеломляющую, молниеносную войну. Скорость и плотность огня — вот чего добились немецкие конструкторы. Мощный карбюраторный двигатель, неотягощающая броня, узкие гусеницы, оснащённость средствами связи. Большое количество машин. Отсюда и тактика. Массированное применение. Стальные клинья взламывают оборону, затем быстрое преследование с опережением на флангах, пресловутые клещи. Немецкие танки вкупе с авиацией господствуют. А тридцатьчетверки сводят господство на нет, по крайней мере по танкам. Я убеждён, Иосиф Виссарионович, что нам надо отказаться от выпуска устаревших БТ, от модернизации Т-26 и сосредоточиться на Т-34, на его массовом выпуске и усовершенствовании.
— Мы обсуждали эту проблему с товарищем Шапошниковым и товарищем Малышевым. Трудно перейти на выпуск новой техники, когда заводы эвакуированы, находятся в пути или обживаются на голом месте. Выпуск боевых машин резко упал.
— И все же теперь лучше одна тридцатьчетверка, чем десять БТ.
— Согласен, Николай Алексеевич, но наши возможности пока ограничены.
— Американцы и англичане обещают ежемесячно поставлять нам пятьсот танков. Ведь так?
— Они очень нужны для новых формирований.
— Эти заморские машины значительно уступают не только тридцатьчетверкам, но и немецким средним танкам. Высоки, громоздки, легко воспламеняются и быстро горят. Пусть вместо танков союзники шлют нам металл, броневые листы, другие компоненты. Мы используем по-своему.
— Со временем, Николай Алексеевич. Пока вынуждены брать, что дают.
— Что им не нужно…
— У них свои трудности.
— Сравнимы ли с нашими? Гитлера они боятся, вот и дают. За свои шкуры трясутся. Добиваться надо того, что нам необходимо, а не того, что выгодно сбывать им. Мы диктуем условия. За общее с союзниками дело не только золотом, жизнями платим! Сколько наших людей гибнет в огне!
Не без волнения поведал я Иосифу Виссарионовичу о том, что видел во время боев между Орлом и Мценском: несколько эпизодов умелых и отважных действии танкистов Катукова. Слушал Сталин не очень внимательно, вроде бы рассеянно, думая о своём, но я знал, что главное из услышанного осядет в его памяти и, если понадобится, всплывёт, будет использовано. И вскоре ещё раз убедился в этом.
Обстановка была хуже некуда. Враг заканчивал уничтожение наших окружённых войск Брянского, Западного, Резервного фронтов и быстро продвигал свои ударные силы к Москве. Брянский фронт вообще развалился, перестал существовать, а его командующий генерал Ерёменко выбыл из строя с тяжёлым ранением. Из остатков названных фронтов, из перебрасываемых подкреплений создавались практически два новых фронта: огромный Западный под энергичным руководством Жукова и Калининский во главе с Коневым. На северных подступах к столице фашисты захватили Калинин, грозя нам окружением. В центре после сражения на Бородинском поле враг взял Можайск, южнее — Калугу. Приближался к Туле, к Серпухову. Целостной линии фронта не было, фашистские подвижные части появлялись неожиданно в разных местах.
Командование немецкой группы армии «Центр», не сомневаясь в том, что возможности советских войск исчерпаны, отдало 14 октября приказ № 1960/41, которым предписывалось без пауз продолжать наступление на Москву, взять её в кольцо. Каким-то образом этот приказ (вероятно, из вражеских листовок) стал известен жителям столицы и пригородов, поползли тревожные слухи. А тут ещё началась эвакуация государственных учреждений, усилились оборонительные работы на окраинах. От всего этого в Москве поднялась паника. Многие бежали, бросив квартиры и вещи. Участились грабежи, пожары. Потребовалось объявить осадное положение, навести порядок твёрдой рукой. А главное, опять же враг приближался. И в этот напряжённый период Иосиф Виссарионович вспомнил мои слова о мастерстве танкистов Катукова. Вроде невелика сила — танковая бригада — при огромном размахе войны, но, как говорится, мал золотник, да дорог. Вечером 16 октября, когда трусы и паникёры Штурмовали на вокзалах вагоны, когда перепуганные толпы народа истекали с восточных окраин города, Иосиф Виссарионович позвонил мне, сказал:
— Только что разговаривал по телефону с товарищем Катуковым. Связался с ним через Тулу. Настроение у товарища Катукова бодрое и боевое. Он обещал привести бригаду в Москву за трое суток, своим ходом. Реально ли это?
— Сутки на то, чтобы сдать участок соседям и организовать марш. Двое на движение, — вслух размышлял я — По плохим, по ночным дорогам, при возможном противодействии авиации противника… Поломка и ремонт техники. Подтягивание тылов…
— Нам очень нужны здесь самые надёжные войска. Управится ли Катуков в срок? — повторил Иосиф Виссарионович.
— Если сказал — сделает… Хотя бы часть сил.
— Прошу, Николай Алексеевич, проследить за движением Катукова. Помогите ему, если потребуется. Жду сообщений от вас.
Если возможно, как говорится, превзойти самого себя, то Катуков, вдохновлённый разговором со Сталиным, сделал это. Вечером 19 октября я встречал бригаду на окраине города, чтобы провести её на Волоколамское шоссе, куда она направлялась. Бригада пришла в полном составе, в боевом состоянии, со всеми танками и автомашинами, с артиллерией, с ремонтниками, с зенитным дивизионом, с остатками своего мотострелкового батальона. В пути не было ни единой аварии. И, если не ошибаюсь, зенитчики бригады умудрились даже сбить в дороге вражеский самолёт.
Я поблагодарил полковника Катукова от имени товарища Сталина, объяснил маршрут и задачу. Поинтересовался: в чем крайняя нужда? Катуков ответил: требуются запасные части для танков и автомашин. Желательно пополниться техникой. И ещё просьба. На старом месте задержался танк лейтенанта Лавриненко, выделенный для охраны штаба армии. Один из лучших экипажей, отличившийся под Орлом. (Я, кстати, слышал о нем). Танк должен был догнать бригаду — каждая тридцатьчетверка на счёту, — но почему-то не успел, за что он, Катуков взгреет лейтенанта. Но надо помочь Лавриненко выйти на маршрут, найти бригаду. Я пообещал выставить на шоссе пост, чтобы встретили. А вскоре, узнав причину, по которой Лавриненко не смог присоединиться к бригаде на марше.
Днём танк, следовавший самостоятельно, остановился в центре Серпухова. Надо было отдохнуть, перекусить, а главное — привести себя в порядок, в столицу ведь направлялись! Всем экипажем: Лавриненко, Федотов, Борзых и Бедный — двинулись в парикмахерскую. Только устроились, блаженствуя, в креслах, прибежал запыхавшийся красноармеец: танкистов срочно в комендатуру! А там незнакомый пожилой комбриг объяснил: со стороны Малоярославца к Серпухову подходит немецкая колонна. До батальона пехоты с противотанковыми орудиями, с мотоциклистами. Фашисты близко, а наша пехота только что поднята по тревоге, да и мало её, и артиллерии нет… Просьба к танкистам: задержать колонну, дать время для организации обороны.
Задача, разумеется, не из простых. Подумать требовалось, как немца остановить и самим уцелеть. А думать пришлось уже в пути, в грохочущем танке. Если на что и мог рассчитывать Лавриненко, так это на внезапность. Устроить в удобном месте засаду, катуковскую засаду, как это бывало под Мценском.
Удобную позицию лейтенант нашёл возле деревни Высокиничи в роще, откуда хорошо просматривалось шоссе. Танкисты быстро замаскировались. Вражеские разведчики на мотоциклах проскочили мимо. А вот и колонна. Впереди опять же мотоциклисты, потом батарея противотанковых орудий, штабные машины и ряды растянувшейся на марше пехоты. Впервые увидишь такое — дрогнешь. Но Лавриненко и его товарищи не новички.
Четыре орудийных выстрела прицельно с места, с близкого расстояния. Снаряды разметали мотоциклистов, разбили три пушки. И — рывок вперёд, на четвёртую, которую немцы начали разворачивать. Стальная махина с ревущим двигателем, изрыгающая пушечный гром и свинцовый ливень двух пулемётов, врезалась в колонну, опрокидывая и давя все на своём пути. Пехота брызнула в обе стороны от шоссе. А тут и наши стрелки подоспели, чтобы уничтожить, рассеять бегущих.
Танкисты вернулись в Серпухов. Представляю картину: по улицам городка грохочет танк, волоча за собой на прицепе целёхонькое немецкое орудие с запасом снарядов, десяток мотоциклов, в колясках которых навалом трофейные автоматы. А замыкала процессию штабная легковушка, за рулём которой был механик-водитель сержант Бедный. В этой машине оказались штабные карты и документы настолько важные, что их сразу отправили самолётом в Москву, они помогли выявить места концентрации и направление ударов вражеских войск.
Пока танкисты умывались в парикмахерской, стриглись и брились, комендант Серпухова написал такой восторженный отзыв об их действиях, что полковник Катуков вряд ли выполнил своё намерение крепко взгреть лейтенанта за задержку. Не по своей вине задержался! О том свидетельствовал соответствующий документ.
Вот такие орлы были в танковой бригаде, которую Сталин лично переместил с одного участка фронта на другой, более опасный — на волоколамское направление. И подобный факт не единичен. Это уж потом, после смерти Иосифа Виссарионовича, злые клеветники-политиканы, искавшие популярности, начали кричать о том, что Сталин не разбирался в военном деле, не знал положения на передовой, руководил войсками по глобусу. Спросили бы Жукова, Рокоссовского, Василевского и многих других полководцев, хорошо знакомых с деятельностью Верховного Главнокомандующего. Указали бы они и на ошибки, упущения, к которым и сами причастны, но общая их оценка, без сомнения, положительная, высокая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
Как это произошло, разберёмся после. Сейчас надо спасать! Тем более, что я представлял себе последствия, когда о случившемся узнает Сталин. Гроза поразит многих. Что он прикажет? Бросить на Мценск авиацию, раздолбить там все, что есть, до каждой автомашины, до каждого дома, до каждого кирпича. Способ надёжный, но не уцелеют ведь и мирные жители. Или даст распоряжение штурмовать город и взять его любой ценой. И цена эта, безусловно, будет очень большой. (Кстати, я узнал потом, что приказ о штурме города был отдан генералом Лелюшенко и даже частично выполнен — немцев на несколько дней оттеснили за реку Зушу).
Только быстрыми действиями можно было спасти город, сохранить от напрасной гибели множество жизней. Тут я, что бывало крайне редко, использовал свои чрезвычайные возможности. Наверно, не совсем правильно для своего положения и возраста, но ведь, черт возьми, мы, российские офицеры, в сложной обстановке не перебрасываем ответственность на чужие плечи, а берём все на себя; ради пользы дела и находя в этом высокое удовлетворение, в отличие от болтунов, способных лить словесную воду, но не способных бросаться в огонь, увлекая за собой других.
Итак, Лелюшенко в Москве, в полусформированном штабе его корпуса никто не знал о реактивных установках, застрявших в Мценске, — вероятно, сообщение поступило к Шапошникову по другим каналам. (В общем-то 1-й гвардейский стрелковый корпус тогда так и не состоялся). Возле штабного здания — выделенный для его охраны Т-34 из 11-й танковой бригады. Я подчинил машину тебе. Потом спустя время пожалел о том, что, делая все быстро, экспромтом, не узнал даже фамилии замечательных ребят этого экипажа.
На этой машине добрался до командного пункта 4-й танковой бригады. Полковник Катуков был прокопчён пороховой гарью и едва держался на ногах от усталости. Ему и его людям нужен был отдых после двухсуточных боев. Прочитав моё чрезвычайное удостоверение, Катуков даже удивления не выказал, только вздохнул. И отдал мне свой резерв, свою надежду на завтра: три танка с полной заправкой, с полным боезапасом и выспавшимися экипажами.
Решившись на рискованный шаг, я рассуждал так. Удача оправдает все. Наша гибель — тоже, если мы используем все возможности. Добиться успеха и не попасть живыми в руки врага — имея такую цель, мы поехали на четырех танках в город, куда вошли главные силы двух немецких дивизий. Ну, молодые танкисты надеялись на меня, на пожилого командира. Молодым свойственна романтика, лихость. Но я-то на что надеялся? На везение? На своё умение быстро ориентироваться в обстановке? Не знаю. Но чувствовал я себя уверенно, как человек, убеждённый в правильности своего решения, это точно.
Среди дня проникли в Мценск со стороны пустынного поля на пустынную же, безлюдную окраину. Рывками продвигались вперёд, укрываясь за домами, сараями, среди деревьев. Пятеро разведчиков, прибывших с нами на броне, отправились в полугражданской одежде искать реактивные установки. Мы тоже не томились без дела. Мы осмотрели дом, школьное здание, в котором размещалось не менее сотни гитлеровцев. Вольготно чувствовали они себя. Мылись, по пояс голые. На губных гармошках играли. Дымились походные кухни. А мы всадили туда, в дом и во двор, десяток снарядов для полного уничтожения. И ретировались по огородам. Немецкая батарея начала бить по нашей прежней стоянке, но там было пусто. Говорю об этом не ради хвастовства, а даже с грустью: это был мой последний конкретный вклад в уничтожение врага непосредственно на поле боя.
Разведчики сообщили: обе реактивные установки находятся на базарной площади. Не просто брошены, но повреждены, вероятно, экипажами при отходе. Немцев рядом нет. Они не заинтересовались, не поняли ещё, какие трофеи в их руках, какая награда ждёт их за подобную добычу. Мало ли искалеченных грузовиков под обгорелым брезентом. Вот ведь как: специальные команды готовы на любой риск, чтобы захватить образец нового грозного оружия, а эти образцы под самым носом у отдыхающих немцев, заедающих шнапс яичками и жареным мясом. Помочиться ходят к машинам.
Я дал команду: «Вперёд». Вырвались на базарную площадь. Вражеские артиллеристы успели выстрелить несколько раз. Танк из 11-й бригады вспыхнул и взорвался. Погибли те ребята, у которых я даже фамилии не спросил. А три катуковских танка расстреляли немцев из пушек и пулемётов, а затем расплющили, раскатали гусеницами обе реактивные установки: я своими глазами видел, что от них ничего не осталось.
Маневрируя и отстреливаясь, мы на полной скорости выскочили из города и скрылись в сгущавшейся темноте. Я был оглушён, задыхался от пороховых газов. А главное, при попадании вражеского снаряда от брони внутри машины отлетели мелкие осколки, угодившие мне в лоб над правым глазом. Ранение несущественное, но промыть ранки и сделать перевязку пришлось.
4
Иосиф Виссарионович принял меня 14 октября, едва я вернулся в Москву. Поскребышев дал мне понять, что с 6 по 8 октября Сталин чувствовал себя не очень хорошо. Была кратковременная вспышка. Двое суток почти не работал, но теперь все в порядке, никакой простуды, никаких насморков.
Встретились в комнате за кабинетом. Иосиф Виссарионович обеспокоился, увидев мою забинтованную голову, расспросил, что и как. А узнав подробности, усмехнулся:
— Теперь вы у нас настоящий Аника-воин. — В голосе звучала ирония, но мне показалось, что он испытывает некоторую зависть. Да, как ни странно. Вот его друг, побывавший в бою, проливший (хоть и немного) свою кровь, имеющий право называться фронтовиком. А Сталин при всех его военных заботах, при всей ответственности, при его огромной роли не фронтовик, тыловой деятель, он слышит только, как зенитки стреляют… Подобное ощущение возникало у него и впоследствии несколько раз, толкая на поступки, которые я считал далеко не обязательными, — на поездки к линии фронта… А в тот раз мне, может, лишь показалось. Время было строгое, не до эмоций. Впрочем, они всегда присутствуют, эмоции-то.
Разговор получился недолгий, но ёмкий. Я сообщил свои выводы о первом, по существу, массовом использовании наших средних танков Т-34 с опытными экипажами, побывавшими прежде в боях, к тому же хорошо обученными на новой технике. Результат — весьма положительный.
— Превосходство тридцатьчетверок определилось совершенно отчётливо, — сказал я. — Превосходство по всем статьям. Немецкий Т-III вообще не выдерживает сопоставления, а Т-IV с его короткоствольной пушкой заметно уступает тридцатьчетверке и по манёвренности, и по броневой защите, и по силе огня.
— Но они добивались и добиваются успеха, — возразил Сталин. — За счёт чего?
— Немецкие танки — это машины вторжения, рассчитанные на ошеломляющую, молниеносную войну. Скорость и плотность огня — вот чего добились немецкие конструкторы. Мощный карбюраторный двигатель, неотягощающая броня, узкие гусеницы, оснащённость средствами связи. Большое количество машин. Отсюда и тактика. Массированное применение. Стальные клинья взламывают оборону, затем быстрое преследование с опережением на флангах, пресловутые клещи. Немецкие танки вкупе с авиацией господствуют. А тридцатьчетверки сводят господство на нет, по крайней мере по танкам. Я убеждён, Иосиф Виссарионович, что нам надо отказаться от выпуска устаревших БТ, от модернизации Т-26 и сосредоточиться на Т-34, на его массовом выпуске и усовершенствовании.
— Мы обсуждали эту проблему с товарищем Шапошниковым и товарищем Малышевым. Трудно перейти на выпуск новой техники, когда заводы эвакуированы, находятся в пути или обживаются на голом месте. Выпуск боевых машин резко упал.
— И все же теперь лучше одна тридцатьчетверка, чем десять БТ.
— Согласен, Николай Алексеевич, но наши возможности пока ограничены.
— Американцы и англичане обещают ежемесячно поставлять нам пятьсот танков. Ведь так?
— Они очень нужны для новых формирований.
— Эти заморские машины значительно уступают не только тридцатьчетверкам, но и немецким средним танкам. Высоки, громоздки, легко воспламеняются и быстро горят. Пусть вместо танков союзники шлют нам металл, броневые листы, другие компоненты. Мы используем по-своему.
— Со временем, Николай Алексеевич. Пока вынуждены брать, что дают.
— Что им не нужно…
— У них свои трудности.
— Сравнимы ли с нашими? Гитлера они боятся, вот и дают. За свои шкуры трясутся. Добиваться надо того, что нам необходимо, а не того, что выгодно сбывать им. Мы диктуем условия. За общее с союзниками дело не только золотом, жизнями платим! Сколько наших людей гибнет в огне!
Не без волнения поведал я Иосифу Виссарионовичу о том, что видел во время боев между Орлом и Мценском: несколько эпизодов умелых и отважных действии танкистов Катукова. Слушал Сталин не очень внимательно, вроде бы рассеянно, думая о своём, но я знал, что главное из услышанного осядет в его памяти и, если понадобится, всплывёт, будет использовано. И вскоре ещё раз убедился в этом.
Обстановка была хуже некуда. Враг заканчивал уничтожение наших окружённых войск Брянского, Западного, Резервного фронтов и быстро продвигал свои ударные силы к Москве. Брянский фронт вообще развалился, перестал существовать, а его командующий генерал Ерёменко выбыл из строя с тяжёлым ранением. Из остатков названных фронтов, из перебрасываемых подкреплений создавались практически два новых фронта: огромный Западный под энергичным руководством Жукова и Калининский во главе с Коневым. На северных подступах к столице фашисты захватили Калинин, грозя нам окружением. В центре после сражения на Бородинском поле враг взял Можайск, южнее — Калугу. Приближался к Туле, к Серпухову. Целостной линии фронта не было, фашистские подвижные части появлялись неожиданно в разных местах.
Командование немецкой группы армии «Центр», не сомневаясь в том, что возможности советских войск исчерпаны, отдало 14 октября приказ № 1960/41, которым предписывалось без пауз продолжать наступление на Москву, взять её в кольцо. Каким-то образом этот приказ (вероятно, из вражеских листовок) стал известен жителям столицы и пригородов, поползли тревожные слухи. А тут ещё началась эвакуация государственных учреждений, усилились оборонительные работы на окраинах. От всего этого в Москве поднялась паника. Многие бежали, бросив квартиры и вещи. Участились грабежи, пожары. Потребовалось объявить осадное положение, навести порядок твёрдой рукой. А главное, опять же враг приближался. И в этот напряжённый период Иосиф Виссарионович вспомнил мои слова о мастерстве танкистов Катукова. Вроде невелика сила — танковая бригада — при огромном размахе войны, но, как говорится, мал золотник, да дорог. Вечером 16 октября, когда трусы и паникёры Штурмовали на вокзалах вагоны, когда перепуганные толпы народа истекали с восточных окраин города, Иосиф Виссарионович позвонил мне, сказал:
— Только что разговаривал по телефону с товарищем Катуковым. Связался с ним через Тулу. Настроение у товарища Катукова бодрое и боевое. Он обещал привести бригаду в Москву за трое суток, своим ходом. Реально ли это?
— Сутки на то, чтобы сдать участок соседям и организовать марш. Двое на движение, — вслух размышлял я — По плохим, по ночным дорогам, при возможном противодействии авиации противника… Поломка и ремонт техники. Подтягивание тылов…
— Нам очень нужны здесь самые надёжные войска. Управится ли Катуков в срок? — повторил Иосиф Виссарионович.
— Если сказал — сделает… Хотя бы часть сил.
— Прошу, Николай Алексеевич, проследить за движением Катукова. Помогите ему, если потребуется. Жду сообщений от вас.
Если возможно, как говорится, превзойти самого себя, то Катуков, вдохновлённый разговором со Сталиным, сделал это. Вечером 19 октября я встречал бригаду на окраине города, чтобы провести её на Волоколамское шоссе, куда она направлялась. Бригада пришла в полном составе, в боевом состоянии, со всеми танками и автомашинами, с артиллерией, с ремонтниками, с зенитным дивизионом, с остатками своего мотострелкового батальона. В пути не было ни единой аварии. И, если не ошибаюсь, зенитчики бригады умудрились даже сбить в дороге вражеский самолёт.
Я поблагодарил полковника Катукова от имени товарища Сталина, объяснил маршрут и задачу. Поинтересовался: в чем крайняя нужда? Катуков ответил: требуются запасные части для танков и автомашин. Желательно пополниться техникой. И ещё просьба. На старом месте задержался танк лейтенанта Лавриненко, выделенный для охраны штаба армии. Один из лучших экипажей, отличившийся под Орлом. (Я, кстати, слышал о нем). Танк должен был догнать бригаду — каждая тридцатьчетверка на счёту, — но почему-то не успел, за что он, Катуков взгреет лейтенанта. Но надо помочь Лавриненко выйти на маршрут, найти бригаду. Я пообещал выставить на шоссе пост, чтобы встретили. А вскоре, узнав причину, по которой Лавриненко не смог присоединиться к бригаде на марше.
Днём танк, следовавший самостоятельно, остановился в центре Серпухова. Надо было отдохнуть, перекусить, а главное — привести себя в порядок, в столицу ведь направлялись! Всем экипажем: Лавриненко, Федотов, Борзых и Бедный — двинулись в парикмахерскую. Только устроились, блаженствуя, в креслах, прибежал запыхавшийся красноармеец: танкистов срочно в комендатуру! А там незнакомый пожилой комбриг объяснил: со стороны Малоярославца к Серпухову подходит немецкая колонна. До батальона пехоты с противотанковыми орудиями, с мотоциклистами. Фашисты близко, а наша пехота только что поднята по тревоге, да и мало её, и артиллерии нет… Просьба к танкистам: задержать колонну, дать время для организации обороны.
Задача, разумеется, не из простых. Подумать требовалось, как немца остановить и самим уцелеть. А думать пришлось уже в пути, в грохочущем танке. Если на что и мог рассчитывать Лавриненко, так это на внезапность. Устроить в удобном месте засаду, катуковскую засаду, как это бывало под Мценском.
Удобную позицию лейтенант нашёл возле деревни Высокиничи в роще, откуда хорошо просматривалось шоссе. Танкисты быстро замаскировались. Вражеские разведчики на мотоциклах проскочили мимо. А вот и колонна. Впереди опять же мотоциклисты, потом батарея противотанковых орудий, штабные машины и ряды растянувшейся на марше пехоты. Впервые увидишь такое — дрогнешь. Но Лавриненко и его товарищи не новички.
Четыре орудийных выстрела прицельно с места, с близкого расстояния. Снаряды разметали мотоциклистов, разбили три пушки. И — рывок вперёд, на четвёртую, которую немцы начали разворачивать. Стальная махина с ревущим двигателем, изрыгающая пушечный гром и свинцовый ливень двух пулемётов, врезалась в колонну, опрокидывая и давя все на своём пути. Пехота брызнула в обе стороны от шоссе. А тут и наши стрелки подоспели, чтобы уничтожить, рассеять бегущих.
Танкисты вернулись в Серпухов. Представляю картину: по улицам городка грохочет танк, волоча за собой на прицепе целёхонькое немецкое орудие с запасом снарядов, десяток мотоциклов, в колясках которых навалом трофейные автоматы. А замыкала процессию штабная легковушка, за рулём которой был механик-водитель сержант Бедный. В этой машине оказались штабные карты и документы настолько важные, что их сразу отправили самолётом в Москву, они помогли выявить места концентрации и направление ударов вражеских войск.
Пока танкисты умывались в парикмахерской, стриглись и брились, комендант Серпухова написал такой восторженный отзыв об их действиях, что полковник Катуков вряд ли выполнил своё намерение крепко взгреть лейтенанта за задержку. Не по своей вине задержался! О том свидетельствовал соответствующий документ.
Вот такие орлы были в танковой бригаде, которую Сталин лично переместил с одного участка фронта на другой, более опасный — на волоколамское направление. И подобный факт не единичен. Это уж потом, после смерти Иосифа Виссарионовича, злые клеветники-политиканы, искавшие популярности, начали кричать о том, что Сталин не разбирался в военном деле, не знал положения на передовой, руководил войсками по глобусу. Спросили бы Жукова, Рокоссовского, Василевского и многих других полководцев, хорошо знакомых с деятельностью Верховного Главнокомандующего. Указали бы они и на ошибки, упущения, к которым и сами причастны, но общая их оценка, без сомнения, положительная, высокая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287