После чего спросил уже без всякого ерничания:
Ч Что случилось?
В порыве отчаянной жалости к самому себе я подумал, что, если и впрямь загн
усь, должен же хоть кто-нибудь знать, в чем причина, и все ему рассказал.
Ч Хреново, Ч подвел итог Стрихнин. И докторским голосом поставил диагн
оз: Ч А у нас, батенька, натуральная депрессуха. Говоря по-простому, испуг
али тебя до усеру. Я в лагере такого навидался. Сейчас мы вас вылечим, есть
кой-какие народные средства.
С этими словами он ушел на кухню. Накрывшись с головой одеялом, я отстране
нно слушал, как он там громыхает ящиками и стучит дверцами. Наконец он вер
нулся с жестяным подносом, сервированным, вероятно, этими самыми народны
ми средствами, среди которых наличествовали: бутылка греческого коньяк
а «Метакса» вкупе со стаканом, пачка польского снотворного тазепам и рус
ский соленый огурец, нарезанный крупными дольками. При виде коньяка меня
чуть не стошнило.
Ч Ничего, ничего, Ч ободряюще приговаривал Стрихнин, густо посыпая таз
епамом огурец, Ч клин клином вышибают. Запомни: это мы не опохмеляемся, э
то мы лечимся. От страха.
С этими словами он налил стакан аж до самого верху, потом одну руку подсун
ул мне под затылок, а другой поднес коньяк к моему рту.
Ч Назначено по двести граммов в прием перорально, Ч сообщил он професс
орским тоном.
Ч А если перорально не пойдет? Ч усомнился я, тщетно борясь с подступив
шим спазмом.
Ч Введем анально, Ч пообещал Стрихнин.
Не стану описывать подробности последовавшей мучительной процедуры. С
кажу только, что ему каким-то образом удалось впихнуть в меня и «Метаксу»
, и огурец с тазепамом. И что уже через несколько минут я был как выброшенн
ая штормом медуза под жарким солнцем: расслабленный, бесчувственный и да
же, не исключаю, слегка прозрачный.
Вскоре время приятно замедлилось, а там и вовсе остановилось. Я уже не зна
л, день на дворе или ночь (Стрихнин плотно задернул на окнах шторы), да меня
это и не интересовало. Ушел, ускользнул только что владевший всем телом о
твратительный липкий мандраж, потеплело в зябких кончиках пальцев, проп
ала противная ватность в коленках. Все кончилось, и я снова, будто в овраг
оступился, провалился в кромешный сон.
Сон был без сновидений. Просто сон, глубокий, как колодец, темный, как подз
емная река. Мое безгласное тело тихо колыхалось в волнах этой реки, медле
нно кружась в неспешных водоворотах, далеко-далеко от поверхности, от св
ета, от жизни и всяческой связанной с ней досадной суеты. Кое-какие звуки,
впрочем, долетали ко мне, в мое укрытое труднопроницаемыми толщами далек
о. Однако я не обращал на них внимания. Заливался телефон, причем нескольк
о раз удивительно настойчиво. Потом звонили и даже стучали в дверь. Но зву
ки были несерьезные, завернутые в вату, как хрупкие елочные игрушки, и игр
ушечными, несерьезными представлялись любые причины, эти звуки порожда
вшие. Несколько раз я вполне сомнамбулически вставал в туалет, пил из-под
крана, прикладывался к «Метаксе». И снова с нежной благодарностью погруж
ался в темную воду забвения...
Пробуждение было внезапным и абсолютно полным. Меня вынесло на поверхно
сть, как утопленника по весне Ч во всяком случае именно такое сравнение
первым пришло мне на ум, когда я доковылял до ванной и взглянул на себя в з
еркало. Дальнейшие описания отменяются. Каждый может сам нарисовать себ
е эту картинку в меру своего воображения. Но гораздо важнее внешнего был
о мое внутреннее состояние. Часы показывали, что после сеанса психическо
й анестезии, блестяще проведенного Стрихнином, прошли ровно сутки. Всего
сутки Ч а каков результат! Никаких страхов и фобий. Никаких депрессий. Чи
стя зубы, принимая ледяной душ, скобля суточную щетину, я ощущал лишь твер
дость и уверенность в себе. Ноль сомнений. Ноль колебаний. Есть железное р
ешение, которое даже не то чтобы созрело, нет. Я с этим решением проснулся.
Я с ним всплыл на поверхность. Дальше Ч больше: постепенно пришло ощущен
ие, что я с ним родился.
Слегка поплутав в охваченных утренней свежестью зеленых дворах, я отыск
ал наконец свою «копеечку» Ч к немалому удивлению, целую и невредимую, е
сли не считать глубокой царапины по левому борту, оставленной давным-да
вно, в те полузабытые уже времена, когда меня убивали в самый первый раз. Н
е скрою, с изрядным трепетом обошел я ее дважды или трижды, потом заглянул
под днище и тщательно исследовал сквозь стекла салон, прежде чем решился
взяться за ручку дверцы. Но поскольку никаких посторонних предметов, вс
яких жестянок из-под пива, проволок, веревок и прочих ужасов, которыми мен
я пугал мой милицейский дружок Шурик Невмянов, не обнаружилось, я решите
льно уселся за руль. Честно говоря, помедлил еще чуток, прежде чем поверну
ть ключ зажигания, потом поплевал через левое плечо, завелся Ч и покатил
в контору.
Я катил в контору, в который раз за это утро убеждая себя в том, в чем больше
меня убеждать не требовалось: так жить нельзя. Не может нормальный челов
ек без достаточных к тому оснований существовать в постоянном ожидании,
что его вот-вот убьют. Нельзя же считать достаточным основанием фанабер
ическое желание написать очередную сенсационную заметку, от которой в к
онечном счете никому ни холодно ни жарко. Подумать только, на одной чаше в
есов какая-то дурацкая статейка, на другой Ч моя жизнь! Я чуть не расхохо
тался. Кретинская статейка, из-за которой я уже целую вечность живу под ст
рахом смерти! Бред собачий. Вдруг вспомнился ведьмак, встреченный мной у
Склифосовского: «Кто смерти все время боится, тот покойник среди живых».
Не хочу быть покойником. Не должны покойники жить среди живых. Это против
оестественно.
К редакции я подъезжал в приподнятом настроении. Железобетонное решени
е, отвердевшее во мне сегодня утром, приятно распрямляло плечи. Я ехал в ко
нтору с единственной целью: написать заявление об отпуске. С завтрашнего
дня. По состоянию душевного здоровья. Я ехал, внутренне почти ликуя, потом
у что знал: в мире не существует причин, способных поколебать меня.
Внизу, у лифта, навстречу мне попался вечно угрюмый юморист Чепчахов. Его
рожа показалась мне еще более мрачной, чем обычно, и я на ходу крикнул ему
с улыбочкой:
Ч Старик, знаешь, как надо смешить людей с твоим лицом? Только до смерти!
В ответ он как-то странно посмотрел на меня, но двери лифта уже сошлись, не
оставив ему возможности для парирования. Чрезвычайно довольный собой, я
выскочил на нашем этаже, влетел в двери конторы и сразу увидел Артема, кот
орый смотрел прямо на меня, улыбаясь своей белозубой улыбкой. Я останови
лся как вкопанный.
Артем улыбался мне со стены. Вернее, с фотографии, приклеенной к большому
листу ватмана. С фотографии, обведенной жирной черной рамкой. С жирными ч
ерными буквами под ней. Эти буквы прыгали у меня в глазах, никак не складыв
аясь в связный текст. «Безвременно... один из лучших... эмболия... щедро отдав
ал... трагическая... коллектив... глубокое соболезнование...» Я столбом стоял
перед этой фотографией, растеряв мгновенно всю решимость, всю увереннос
ть в своей безмерной правоте, и только чувствовал, как слезы наворачиваю
тся на глаза, но все никак не могут вырваться наружу и в бессильной ярости
жгут, жгут, жгут изнутри сухие веки.
Вместе с буквами прыгали мысли. Артем умер. Но причина смерти Ч не эмболи
я. Он убит, его убили при исполнении служебных обязанностей.
Какие-то люди подходили ко мне, говорили что-то участливыми, сочувственн
ыми голосами Ч я никого не слышал. У меня заложило уши. Прыгая, мысли пута
лись. Я отчаянно старался привести их в порядок. Нет, конечно, он умер от эм
болии, от тромба, по чудовищно несправедливой случайности закупорившег
о ему артерию, умер на больничной койке.
И все-таки его, конечно, убили. Его убил наемный киллер в машине с фальшивы
ми номерами. Безжалостная патлатая тварь. Которую послал на убийство дру
гой отвратительный хладнокровный ублюдок.
Ненавижу. Ненавижу до крови под ногтями, впившимися в ладони. До темноты п
еред глазами. До паморока.
Я их ненавижу.
И я их боюсь.
Господи, что же мне теперь со всем этим делать?
20
Тираж
Статья была готова к шести часам вечера. Я перетащил к себе в комнату комп
ьютер из машбюро, отключил телефон, заперся на ключ и влупил все сразу пря
мо на дискету: осталось только сверстать и отправить в цех.
С Тараканом мы обо всем договорились.
Он, конечно, сперва схватился за голову, запричитал, что я подставляю его п
од сумасшедшие штрафы, что типография сдерет с нас семь шкур, что дежурно
й бригаде придется сидеть из-за меня до глубокой ночи и все такое прочее.
В ответ я только пожал плечами и цинично заметил, что в противном случае т
екст под моим фото в траурной рамке можно начать писать уже прямо сейчас,
я сам помогу с формулировками, а потом все дружно успеют домой к ужину. И Т
аракан смирился.
Вторая полоса экстренно переверстывалась. Охрана получила указания до
предела ужесточить пропускной режим. На ближайшую ночь в мое распоряжен
ие был предоставлен священный в обычное время для всех смертных кожаный
диван в редакторском кабинете. Перед уходом со службы Нелли лично завари
ла мне чай в персональном таракановском чайнике, заботливо извлекла из ш
кафа подушку и плед, а потом, видимо, в порыве не изъяснимых словами чувств
, даже принесла из буфета тарелку с бутербродами. Случайно заглянувший с
юда под вечер водитель Генка Троицын ахнул, обомлев от такой картинки, и с
просил голосом какого-то киноперсонажа:
Ч Что еще нужно человеку для тихой счастливой старости?
Ч Дожить до нее, Ч ответил я с набитым ртом.
Впрочем, на этот раз я, кажется, лукавил Ч ради красного словца. Потребова
лся очередной и, наверное, самый мощный за последние несколько суток стр
есс, вызванный смертью моего ближайшего друга, чтобы мне вдруг открылась
истина, простая, как апельсин: я был полнейшим идиотом сегодня утром, когд
а решил почему-то, что могу спастись, если не стану ничего писать, уйду в от
пуск, удеру из города, короче, притворюсь шлангом, веником, дохлым таракан
ом.
Истина состояла в том, что, говоря языком экономическим (а всякое заказно
е убийство, относясь к сфере платных услуг, оказываемых населению, безус
ловно, является частью экономики и даже, если хотите, народного хозяйств
а), так вот, говоря экономическим языком, в случае моего бегства ажиотажны
й спрос на мою бренную жизнь должен был отнюдь не прекратиться, а всего ли
шь перейти в категорию отложенного. Пример: забулдыгу-тотошника и вмест
е с ним Артема убили не только и не столько потому, что один из них хотел ра
зболтать какие-то чужие секреты, а другой собирался их опубликовать. Кол
и посмотреть на дело с прагматической точки зрения, убили их как раз пото
му, что они еще не успели этого сделать!
Интересно, что моя теперешняя логика представлялась мне точно такой же ж
елезобетонной, как и давешнее решение ничего не писать. Противоречий не
усматривалось. Диалектика, мой друг, диалектика, на месте не стоим, развив
аемся по спирали! Если я напишу все, что знаю, вывалю на газетную полосу вс
е ихние секреты, то стану пуст, как барабан. Вот это и будет гарантией моей
безопасности. Месть? Ну, знаете ли... Месть Ч понятие внеэкономическое. Во
всяком случае, хочется на это надеяться. К тому же после того, как газета в
ыйдет, можно и впрямь дернуть куда-нибудь подальше Ч для полного спокой
ствия.
Такими вот досужими размышлениями я то ли тешил, то ли утешал себя, попива
я чаек в редакторском кабинете. От меня теперь уже практически ничего не
зависело. Как говорится, процесс пошел.
Сначала где-то на верстке, шурша и поскрипывая, вылез из принтера первый д
евственно-гладкий лист. Это макет, простая, в сущности, бумажка: при желан
ии можно скомкать, разорвать на мелкие клочки, сверстать новый. Потом его
отправили в фотоцех и там сфотографировали на пленку. В ней, говорят, есть
серебро, но и она покудова стоит не намного дороже, чем драгметалл, которы
й пошел на ее производство. Подсушив в сушилке, пленку отнесли в офсетный
цех, где с ее помощью изготовили медную пластину, железяку тоже саму по се
бе совершенно бессмысленную Ч но только до тех пор, пока она не попадет в
цех ротационный. В то самое место, где печатается тираж газеты.
Я заглянул на ротацию около полуночи. Грохот здесь стоял такой, что после
охватившей редакцию вечерней тишины можно было запросто рехнуться: ощу
щение, будто ты угодил между двумя встречными поездами. Не слыша стука со
бственных каблуков, я по железной лесенке взбежал к машинам: как раз вовр
емя, чтобы подхватить один из первых напечатанных экземпляров. Пачкая ру
ки не до конца просохшей краской, развернул газету Ч и, хоть ничегошеньк
и неожиданного там не обнаружил, сердце все равно екнуло. Вот она, на второ
й странице: «МАШИНА СМЕРТИ». Шрифт заголовка, пожалуй, великоват, ну да каш
у маслом не испортишь.
Я держал развернутую газету в руках, а кровь колотилась в висках и слегка
шатало из стороны в сторону, словно меня и впрямь занесло в узкий коридор
чик меж двух бешено несущихся навстречу друг другу экспрессов. «Все ли п
равильно? Все ли правильно?» Ч стучало, билось, колотилось со всех сторон
. Это ведь больше не макет, не пленка, не медная железяка Ч это газета, это т
ираж, который завтра, нет, уже сегодня, придет к сотням тысяч читателей! Ка
к раньше любили говорить? К инженерам и рабочим, врачам и учителям, к акаде
микам, плотникам, дояркам, космонавтам, к кому там еще? К бандитам и наемны
м убийцам.
О, может быть, еще не поздно? Броситься к дежурному редактору, крикнуть: «О
тбой, ошибка!» Нажать кнопку, рвануть рукоятку, остановить машины, уничто
жить напечатанные экземпляры... Я потряс головой, сбрасывая наваждение. О
т этакого грохота и впрямь нервы могут пойти вперекосяк. Взяв из поддона
еще несколько свеженьких газет, я отправился обратно в тишину, допил ост
ывший чай, комфортно устроился на начальственном диване и с головой накр
ылся пледом. Странно, но в эту ночь мне не приснилось ничего.
21
Аллерген
Диалектика, мой друг, диалектика: живем по спирали, начало которой теряет
ся в уже забытых потемках, а конец пропадает в неразличимой покуда тьме. В
ероятно, это свойство молодости, вернее, незрелости, нестарости: философ
ствовать о вечном больше при мысли о чужой смерти, нежели о своей. Даже есл
и своя буквально намедни косила газоны вокруг да около, то и дело заступа
я на твою лужайку.
Разумеется, о том, чтобы сбежать куда-нибудь из Москвы до похорон Артема,
не могло быть и речи. А ехать домой пока было все-таки боязно. Поэтому с ран
него утра я сидел у себя в кабинете, за неимением лучшего размышляя о вечн
ом. Но ровно в 9.35 меня от этого занятия оторвал первый звонок. А в десять с ко
пейками явился и первый посетитель. Потом пошло-поехало, и их в этот день
навалило столько, что на втором десятке я бросил считать.
Но раньше всех был звонок Аржанцева.
Ч Ты хоть представляешь себе, что наделал? Ч патетически вопросил он.
Ч Какую кашу заварил?
Из дальнейших слов автомобильного сыщика нарисовалась такая картина. К
ак только начался рабочий день, у его начальника сразу зазвонил телефон.
Сперва с ним пожелали побеседовать из городской прокуратуры. Потом из МУ
Ра. Затем из Управления по борьбе с организованной преступностью. Среди
последующих интересантов стоило выделить: помощника генерального прок
урора, вице-мэра Москвы и зам. министра внутренних дел. После того как поз
вонили из контрразведки, начальник неожиданно сказался больным, объяви
л, что уезжает в поликлинику на процедуры, а отвечать на звонки посадил Ч
кого? Правильно, Аржанцева!
У меня мелькнула садистская мысль посоветовать ему в таком случае не зан
имать попусту телефон, но я сдержался. Отделу розыска ГАИ сейчас действи
тельно трудно было позавидовать: вряд ли они могли по данному делу отрап
ортовать своим высоким собеседникам о каких-либо новостях, кроме почерп
нутых из утренних газет. Правда, мстительная Мнемозина, не успокоившись,
выкинула из закоулков памяти подзабытого уже было «мудилу-мученика», ка
ковым меня однажды презрительно наградили. Тут же кстати вспомнилось и и
роническое предложение «поработать до кровавых мозолей», с которым мне
вручался ящик, полный тех самых «висяков», с чего, собственно, все началос
ь. Язык так и чесался в ответ на все эти жалобы прочесть небольшую назидат
ельную лекцию, с высоты своего триумфа этак небрежно-торжествующе кинут
ь вниз пару-тройку полезных советов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Ч Что случилось?
В порыве отчаянной жалости к самому себе я подумал, что, если и впрямь загн
усь, должен же хоть кто-нибудь знать, в чем причина, и все ему рассказал.
Ч Хреново, Ч подвел итог Стрихнин. И докторским голосом поставил диагн
оз: Ч А у нас, батенька, натуральная депрессуха. Говоря по-простому, испуг
али тебя до усеру. Я в лагере такого навидался. Сейчас мы вас вылечим, есть
кой-какие народные средства.
С этими словами он ушел на кухню. Накрывшись с головой одеялом, я отстране
нно слушал, как он там громыхает ящиками и стучит дверцами. Наконец он вер
нулся с жестяным подносом, сервированным, вероятно, этими самыми народны
ми средствами, среди которых наличествовали: бутылка греческого коньяк
а «Метакса» вкупе со стаканом, пачка польского снотворного тазепам и рус
ский соленый огурец, нарезанный крупными дольками. При виде коньяка меня
чуть не стошнило.
Ч Ничего, ничего, Ч ободряюще приговаривал Стрихнин, густо посыпая таз
епамом огурец, Ч клин клином вышибают. Запомни: это мы не опохмеляемся, э
то мы лечимся. От страха.
С этими словами он налил стакан аж до самого верху, потом одну руку подсун
ул мне под затылок, а другой поднес коньяк к моему рту.
Ч Назначено по двести граммов в прием перорально, Ч сообщил он професс
орским тоном.
Ч А если перорально не пойдет? Ч усомнился я, тщетно борясь с подступив
шим спазмом.
Ч Введем анально, Ч пообещал Стрихнин.
Не стану описывать подробности последовавшей мучительной процедуры. С
кажу только, что ему каким-то образом удалось впихнуть в меня и «Метаксу»
, и огурец с тазепамом. И что уже через несколько минут я был как выброшенн
ая штормом медуза под жарким солнцем: расслабленный, бесчувственный и да
же, не исключаю, слегка прозрачный.
Вскоре время приятно замедлилось, а там и вовсе остановилось. Я уже не зна
л, день на дворе или ночь (Стрихнин плотно задернул на окнах шторы), да меня
это и не интересовало. Ушел, ускользнул только что владевший всем телом о
твратительный липкий мандраж, потеплело в зябких кончиках пальцев, проп
ала противная ватность в коленках. Все кончилось, и я снова, будто в овраг
оступился, провалился в кромешный сон.
Сон был без сновидений. Просто сон, глубокий, как колодец, темный, как подз
емная река. Мое безгласное тело тихо колыхалось в волнах этой реки, медле
нно кружась в неспешных водоворотах, далеко-далеко от поверхности, от св
ета, от жизни и всяческой связанной с ней досадной суеты. Кое-какие звуки,
впрочем, долетали ко мне, в мое укрытое труднопроницаемыми толщами далек
о. Однако я не обращал на них внимания. Заливался телефон, причем нескольк
о раз удивительно настойчиво. Потом звонили и даже стучали в дверь. Но зву
ки были несерьезные, завернутые в вату, как хрупкие елочные игрушки, и игр
ушечными, несерьезными представлялись любые причины, эти звуки порожда
вшие. Несколько раз я вполне сомнамбулически вставал в туалет, пил из-под
крана, прикладывался к «Метаксе». И снова с нежной благодарностью погруж
ался в темную воду забвения...
Пробуждение было внезапным и абсолютно полным. Меня вынесло на поверхно
сть, как утопленника по весне Ч во всяком случае именно такое сравнение
первым пришло мне на ум, когда я доковылял до ванной и взглянул на себя в з
еркало. Дальнейшие описания отменяются. Каждый может сам нарисовать себ
е эту картинку в меру своего воображения. Но гораздо важнее внешнего был
о мое внутреннее состояние. Часы показывали, что после сеанса психическо
й анестезии, блестяще проведенного Стрихнином, прошли ровно сутки. Всего
сутки Ч а каков результат! Никаких страхов и фобий. Никаких депрессий. Чи
стя зубы, принимая ледяной душ, скобля суточную щетину, я ощущал лишь твер
дость и уверенность в себе. Ноль сомнений. Ноль колебаний. Есть железное р
ешение, которое даже не то чтобы созрело, нет. Я с этим решением проснулся.
Я с ним всплыл на поверхность. Дальше Ч больше: постепенно пришло ощущен
ие, что я с ним родился.
Слегка поплутав в охваченных утренней свежестью зеленых дворах, я отыск
ал наконец свою «копеечку» Ч к немалому удивлению, целую и невредимую, е
сли не считать глубокой царапины по левому борту, оставленной давным-да
вно, в те полузабытые уже времена, когда меня убивали в самый первый раз. Н
е скрою, с изрядным трепетом обошел я ее дважды или трижды, потом заглянул
под днище и тщательно исследовал сквозь стекла салон, прежде чем решился
взяться за ручку дверцы. Но поскольку никаких посторонних предметов, вс
яких жестянок из-под пива, проволок, веревок и прочих ужасов, которыми мен
я пугал мой милицейский дружок Шурик Невмянов, не обнаружилось, я решите
льно уселся за руль. Честно говоря, помедлил еще чуток, прежде чем поверну
ть ключ зажигания, потом поплевал через левое плечо, завелся Ч и покатил
в контору.
Я катил в контору, в который раз за это утро убеждая себя в том, в чем больше
меня убеждать не требовалось: так жить нельзя. Не может нормальный челов
ек без достаточных к тому оснований существовать в постоянном ожидании,
что его вот-вот убьют. Нельзя же считать достаточным основанием фанабер
ическое желание написать очередную сенсационную заметку, от которой в к
онечном счете никому ни холодно ни жарко. Подумать только, на одной чаше в
есов какая-то дурацкая статейка, на другой Ч моя жизнь! Я чуть не расхохо
тался. Кретинская статейка, из-за которой я уже целую вечность живу под ст
рахом смерти! Бред собачий. Вдруг вспомнился ведьмак, встреченный мной у
Склифосовского: «Кто смерти все время боится, тот покойник среди живых».
Не хочу быть покойником. Не должны покойники жить среди живых. Это против
оестественно.
К редакции я подъезжал в приподнятом настроении. Железобетонное решени
е, отвердевшее во мне сегодня утром, приятно распрямляло плечи. Я ехал в ко
нтору с единственной целью: написать заявление об отпуске. С завтрашнего
дня. По состоянию душевного здоровья. Я ехал, внутренне почти ликуя, потом
у что знал: в мире не существует причин, способных поколебать меня.
Внизу, у лифта, навстречу мне попался вечно угрюмый юморист Чепчахов. Его
рожа показалась мне еще более мрачной, чем обычно, и я на ходу крикнул ему
с улыбочкой:
Ч Старик, знаешь, как надо смешить людей с твоим лицом? Только до смерти!
В ответ он как-то странно посмотрел на меня, но двери лифта уже сошлись, не
оставив ему возможности для парирования. Чрезвычайно довольный собой, я
выскочил на нашем этаже, влетел в двери конторы и сразу увидел Артема, кот
орый смотрел прямо на меня, улыбаясь своей белозубой улыбкой. Я останови
лся как вкопанный.
Артем улыбался мне со стены. Вернее, с фотографии, приклеенной к большому
листу ватмана. С фотографии, обведенной жирной черной рамкой. С жирными ч
ерными буквами под ней. Эти буквы прыгали у меня в глазах, никак не складыв
аясь в связный текст. «Безвременно... один из лучших... эмболия... щедро отдав
ал... трагическая... коллектив... глубокое соболезнование...» Я столбом стоял
перед этой фотографией, растеряв мгновенно всю решимость, всю увереннос
ть в своей безмерной правоте, и только чувствовал, как слезы наворачиваю
тся на глаза, но все никак не могут вырваться наружу и в бессильной ярости
жгут, жгут, жгут изнутри сухие веки.
Вместе с буквами прыгали мысли. Артем умер. Но причина смерти Ч не эмболи
я. Он убит, его убили при исполнении служебных обязанностей.
Какие-то люди подходили ко мне, говорили что-то участливыми, сочувственн
ыми голосами Ч я никого не слышал. У меня заложило уши. Прыгая, мысли пута
лись. Я отчаянно старался привести их в порядок. Нет, конечно, он умер от эм
болии, от тромба, по чудовищно несправедливой случайности закупорившег
о ему артерию, умер на больничной койке.
И все-таки его, конечно, убили. Его убил наемный киллер в машине с фальшивы
ми номерами. Безжалостная патлатая тварь. Которую послал на убийство дру
гой отвратительный хладнокровный ублюдок.
Ненавижу. Ненавижу до крови под ногтями, впившимися в ладони. До темноты п
еред глазами. До паморока.
Я их ненавижу.
И я их боюсь.
Господи, что же мне теперь со всем этим делать?
20
Тираж
Статья была готова к шести часам вечера. Я перетащил к себе в комнату комп
ьютер из машбюро, отключил телефон, заперся на ключ и влупил все сразу пря
мо на дискету: осталось только сверстать и отправить в цех.
С Тараканом мы обо всем договорились.
Он, конечно, сперва схватился за голову, запричитал, что я подставляю его п
од сумасшедшие штрафы, что типография сдерет с нас семь шкур, что дежурно
й бригаде придется сидеть из-за меня до глубокой ночи и все такое прочее.
В ответ я только пожал плечами и цинично заметил, что в противном случае т
екст под моим фото в траурной рамке можно начать писать уже прямо сейчас,
я сам помогу с формулировками, а потом все дружно успеют домой к ужину. И Т
аракан смирился.
Вторая полоса экстренно переверстывалась. Охрана получила указания до
предела ужесточить пропускной режим. На ближайшую ночь в мое распоряжен
ие был предоставлен священный в обычное время для всех смертных кожаный
диван в редакторском кабинете. Перед уходом со службы Нелли лично завари
ла мне чай в персональном таракановском чайнике, заботливо извлекла из ш
кафа подушку и плед, а потом, видимо, в порыве не изъяснимых словами чувств
, даже принесла из буфета тарелку с бутербродами. Случайно заглянувший с
юда под вечер водитель Генка Троицын ахнул, обомлев от такой картинки, и с
просил голосом какого-то киноперсонажа:
Ч Что еще нужно человеку для тихой счастливой старости?
Ч Дожить до нее, Ч ответил я с набитым ртом.
Впрочем, на этот раз я, кажется, лукавил Ч ради красного словца. Потребова
лся очередной и, наверное, самый мощный за последние несколько суток стр
есс, вызванный смертью моего ближайшего друга, чтобы мне вдруг открылась
истина, простая, как апельсин: я был полнейшим идиотом сегодня утром, когд
а решил почему-то, что могу спастись, если не стану ничего писать, уйду в от
пуск, удеру из города, короче, притворюсь шлангом, веником, дохлым таракан
ом.
Истина состояла в том, что, говоря языком экономическим (а всякое заказно
е убийство, относясь к сфере платных услуг, оказываемых населению, безус
ловно, является частью экономики и даже, если хотите, народного хозяйств
а), так вот, говоря экономическим языком, в случае моего бегства ажиотажны
й спрос на мою бренную жизнь должен был отнюдь не прекратиться, а всего ли
шь перейти в категорию отложенного. Пример: забулдыгу-тотошника и вмест
е с ним Артема убили не только и не столько потому, что один из них хотел ра
зболтать какие-то чужие секреты, а другой собирался их опубликовать. Кол
и посмотреть на дело с прагматической точки зрения, убили их как раз пото
му, что они еще не успели этого сделать!
Интересно, что моя теперешняя логика представлялась мне точно такой же ж
елезобетонной, как и давешнее решение ничего не писать. Противоречий не
усматривалось. Диалектика, мой друг, диалектика, на месте не стоим, развив
аемся по спирали! Если я напишу все, что знаю, вывалю на газетную полосу вс
е ихние секреты, то стану пуст, как барабан. Вот это и будет гарантией моей
безопасности. Месть? Ну, знаете ли... Месть Ч понятие внеэкономическое. Во
всяком случае, хочется на это надеяться. К тому же после того, как газета в
ыйдет, можно и впрямь дернуть куда-нибудь подальше Ч для полного спокой
ствия.
Такими вот досужими размышлениями я то ли тешил, то ли утешал себя, попива
я чаек в редакторском кабинете. От меня теперь уже практически ничего не
зависело. Как говорится, процесс пошел.
Сначала где-то на верстке, шурша и поскрипывая, вылез из принтера первый д
евственно-гладкий лист. Это макет, простая, в сущности, бумажка: при желан
ии можно скомкать, разорвать на мелкие клочки, сверстать новый. Потом его
отправили в фотоцех и там сфотографировали на пленку. В ней, говорят, есть
серебро, но и она покудова стоит не намного дороже, чем драгметалл, которы
й пошел на ее производство. Подсушив в сушилке, пленку отнесли в офсетный
цех, где с ее помощью изготовили медную пластину, железяку тоже саму по се
бе совершенно бессмысленную Ч но только до тех пор, пока она не попадет в
цех ротационный. В то самое место, где печатается тираж газеты.
Я заглянул на ротацию около полуночи. Грохот здесь стоял такой, что после
охватившей редакцию вечерней тишины можно было запросто рехнуться: ощу
щение, будто ты угодил между двумя встречными поездами. Не слыша стука со
бственных каблуков, я по железной лесенке взбежал к машинам: как раз вовр
емя, чтобы подхватить один из первых напечатанных экземпляров. Пачкая ру
ки не до конца просохшей краской, развернул газету Ч и, хоть ничегошеньк
и неожиданного там не обнаружил, сердце все равно екнуло. Вот она, на второ
й странице: «МАШИНА СМЕРТИ». Шрифт заголовка, пожалуй, великоват, ну да каш
у маслом не испортишь.
Я держал развернутую газету в руках, а кровь колотилась в висках и слегка
шатало из стороны в сторону, словно меня и впрямь занесло в узкий коридор
чик меж двух бешено несущихся навстречу друг другу экспрессов. «Все ли п
равильно? Все ли правильно?» Ч стучало, билось, колотилось со всех сторон
. Это ведь больше не макет, не пленка, не медная железяка Ч это газета, это т
ираж, который завтра, нет, уже сегодня, придет к сотням тысяч читателей! Ка
к раньше любили говорить? К инженерам и рабочим, врачам и учителям, к акаде
микам, плотникам, дояркам, космонавтам, к кому там еще? К бандитам и наемны
м убийцам.
О, может быть, еще не поздно? Броситься к дежурному редактору, крикнуть: «О
тбой, ошибка!» Нажать кнопку, рвануть рукоятку, остановить машины, уничто
жить напечатанные экземпляры... Я потряс головой, сбрасывая наваждение. О
т этакого грохота и впрямь нервы могут пойти вперекосяк. Взяв из поддона
еще несколько свеженьких газет, я отправился обратно в тишину, допил ост
ывший чай, комфортно устроился на начальственном диване и с головой накр
ылся пледом. Странно, но в эту ночь мне не приснилось ничего.
21
Аллерген
Диалектика, мой друг, диалектика: живем по спирали, начало которой теряет
ся в уже забытых потемках, а конец пропадает в неразличимой покуда тьме. В
ероятно, это свойство молодости, вернее, незрелости, нестарости: философ
ствовать о вечном больше при мысли о чужой смерти, нежели о своей. Даже есл
и своя буквально намедни косила газоны вокруг да около, то и дело заступа
я на твою лужайку.
Разумеется, о том, чтобы сбежать куда-нибудь из Москвы до похорон Артема,
не могло быть и речи. А ехать домой пока было все-таки боязно. Поэтому с ран
него утра я сидел у себя в кабинете, за неимением лучшего размышляя о вечн
ом. Но ровно в 9.35 меня от этого занятия оторвал первый звонок. А в десять с ко
пейками явился и первый посетитель. Потом пошло-поехало, и их в этот день
навалило столько, что на втором десятке я бросил считать.
Но раньше всех был звонок Аржанцева.
Ч Ты хоть представляешь себе, что наделал? Ч патетически вопросил он.
Ч Какую кашу заварил?
Из дальнейших слов автомобильного сыщика нарисовалась такая картина. К
ак только начался рабочий день, у его начальника сразу зазвонил телефон.
Сперва с ним пожелали побеседовать из городской прокуратуры. Потом из МУ
Ра. Затем из Управления по борьбе с организованной преступностью. Среди
последующих интересантов стоило выделить: помощника генерального прок
урора, вице-мэра Москвы и зам. министра внутренних дел. После того как поз
вонили из контрразведки, начальник неожиданно сказался больным, объяви
л, что уезжает в поликлинику на процедуры, а отвечать на звонки посадил Ч
кого? Правильно, Аржанцева!
У меня мелькнула садистская мысль посоветовать ему в таком случае не зан
имать попусту телефон, но я сдержался. Отделу розыска ГАИ сейчас действи
тельно трудно было позавидовать: вряд ли они могли по данному делу отрап
ортовать своим высоким собеседникам о каких-либо новостях, кроме почерп
нутых из утренних газет. Правда, мстительная Мнемозина, не успокоившись,
выкинула из закоулков памяти подзабытого уже было «мудилу-мученика», ка
ковым меня однажды презрительно наградили. Тут же кстати вспомнилось и и
роническое предложение «поработать до кровавых мозолей», с которым мне
вручался ящик, полный тех самых «висяков», с чего, собственно, все началос
ь. Язык так и чесался в ответ на все эти жалобы прочесть небольшую назидат
ельную лекцию, с высоты своего триумфа этак небрежно-торжествующе кинут
ь вниз пару-тройку полезных советов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32