У тебя должен быть повод на время выйти. Запор на третьей сводчатой двери все еще сломан, как тридцать лет назад. Если ты достаточно сильно толкнешь, она откроется. Сколько времени тебе нужно, чтобы воспользоваться этим твоим фотоаппаратом? Пять минут? Десять?
– Но часовой снаружи, – усомнилась Женевьева, – на террасе?
– А, да. Молодой человек Маризы. Кажется, его зовут Эрих. Думаю, мы можем рассчитывать на то, что она уведет его в кусты и продержит там достаточно долго. А все остальные будут развлекаться.
– Бог мой, – восхитилась Женевьева. – Ты уверена, что среди наших предков не было Борджиа?
Мариза появилась через пару минут в сопровождении Шанталь с распухшим от слез лицом.
– Пожалуйста, мадемуазель, – запричитала она. – Я не брала ваших серег, клянусь.
– Но ты обыскивала мою комнату по приказу Райсшлингера, не так ли?
У нее отвалилась челюсть от удивления, она была в таком шоке, что даже не пыталась отрицать.
– Видишь, мы знаем все, дурочка, и полковник Прим знает, – сказала Гортензия. – Он заставил тебя сказать ему правду, не так ли, и велел молчать обо всем?
– Да, графиня. – Мариза упала на колени. – Райсшлингер ужасный человек. Он сказал мне, что пошлет меня в концлагерь, если я не сделаю то, что он приказывает.
– Встань, девочка, ради всего святого, встань! – Мариза послушно встала. – Ты хочешь, чтобы я послала тебя обратно на ферму? Это будет позором для твоей матери, ведь так?
– Нет, графиня, пожалуйста! Я сделаю все, что вы скажете!
Гортензия потянулась за сигаретой и холодно улыбнулась Женевьеве.
– Видишь? – сказала она.
Крэйг Осборн был занят в штаб-квартире ОСС большую часть дня. Когда он вышел оттуда, был уже вечер, и до госпиталя в Хэмпстеде он добрался только в семь часов. Охранник не открыл ему ворота, спросив сквозь прутья ограды:
– Что я могу сделать для вас, сэр?
– Майор Осборн. Узнайте, доктор Баум должен ждать меня.
– Мне кажется, он ушел, сэр, но я проверю. – Охранник пошел в свое помещение и спустя минуту вернулся. – Я был прав, сэр. Он ушел час назад, как раз перед тем, как я заступил на дежурство.
– Проклятье! – сказал Крэйг и повернулся, чтобы уйти.
– Вы по срочному делу, сэр? – спросил охранник.
– Вообще-то, да.
– Я думаю, вы найдете его в «Гренадере», сэр. Это паб на Чарльз-стрит. Прямо по дороге. Вы не пройдете мимо. Он там сидит почти каждый вечер.
– Благодарю вас, – сказал ему Крэйг и поспешил прочь.
В этот вечер офицеры собрались на небольшую вечеринку, которую устраивали по случаю приезда Роммеля, и Земке попросил Женевьеву присутствовать на ней, поскольку Гортензия снова собиралась обедать в своей комнате.
– Я обещала быть в полной форме для Роммеля, – сказала она генералу. – Этого вполне достаточно.
Женевьева была готова спуститься вниз к семи часам и только что отпустила Маризу, когда услышала осторожный стук в дверь. Она открыла и увидела Рене Дизара, стоявшего перед ней с подносом в руках.
– Вы просили кофе, ма-амзель, – серьезно сказал он. Женевьева раздумывала лишь мгновение.
– Спасибо, Рене, – сказала она и отступила назад. Когда она закрыла дверь, Рене опустил поднос на стол и быстро повернулся:
– У меня всего одна минута. Мне приказано явиться на очень важную встречу.
– Зачем?
– Возможно, вести из Лондона.
– Вы можете покинуть замок без проблем?
– Не беспокойтесь обо мне. Я знаю, что делать. – Он улыбнулся. – А у вас все в порядке?
– Пока да.
– Я постараюсь зайти к вам завтра, но сейчас мне нужно идти. Спокойной ночи.
Он открыл дверь и вышел. Она вдруг впервые по-настоящему испугалась. Глупости, конечно. Женевьева налила себе немного кофе, подошла к окну и присела, стараясь успокоиться.
Танцы устроили в старой музыкальной комнате. Там, на небольшом возвышении в углу, стоял концертный рояль. Она вспомнила, как играла в последний раз для Крэйга Осборна, и понадеялась в душе, что никто не попросит ее сесть за инструмент здесь.
Анн-Мари была более способной и больше занималась. Она могла бы стать профессиональной пианисткой, но ей хватало ума не проявлять слишком большого усердия. Она всегда считала, что это не ее призвание. Она, наверное, была права, впрочем, как и во всем остальном.
Женевьева изображала аристократку до мозга костей – хороший способ избежать общения с людьми, которых она должна была бы знать. Кто-то открыл дверь на террасу, и в помещение ворвался холод. После полудня прибыл бригадный генерал СС по фамилии Зайльхаймер с женой и двумя дочерьми и армейский полковник с перевязанной рукой. Он держался молодцом, стараясь, видимо, поддержать свою репутацию героя войны перед молодыми офицерами, которые окружали его. Присутствие Земке и бригадира вызывало заметное напряжение. Возможно, они заметили это, потому что незаметно удалились, и обстановка сразу оживилась.
В течение первого часа два молодых офицера следили за граммофоном по очереди, но вскоре поручили это занятие одному из солдат, а сами решили попытать удачи с дочерьми бригадира, каждая из которых выглядела не старше семнадцати лет; обе раскраснелись от того внимания, которое им тут оказывали. Они, конечно, с нетерпением ждали бала и жаждали увидеть великого Эрвина Роммеля. Младшая с раздражающим хихиканьем заявила, что никогда раньше не встречала столько солидных молодых людей в одной комнате, и спросила, что Женевьева думает по поводу того темноволосого полковника СС. Она говорила по-французски, то же пытались делать и все немцы. Эта последняя фраза была сказана несколько громче, чем следовало бы. Макс Прим с рюмкой коньяку в руке держался очень прямо, разговаривая с армейским полковником, но в его голубых глазах мелькала скрытая радость, когда он изредка бросал быстрый взгляд на Женевьеву.
Она смотрела на него, на этого человека, который был, конечно, совсем не таким, каким она его себе представляла. Все немцы были нацистскими зверьми, как Райсшлингер. Она верила в это, потому что ей полагалось верить. Но Прим отличался от всех, кого она знала до сих пор. Когда она смотрела на него, то понимала, что такое человек, «рожденный солдатом». И все же она не могла забыть того, что делали люди, подобные ему. Она видела кое-что собственными глазами, но было и другое, более страшное. Лагеря, например. Она вздрогнула. Глупые мысли. Она направлена сюда с определенной целью и должна помнить об этом.
Музыка представляла собой странную смесь немецких, французских и даже американских мелодий. Завтра ничего подобного не будет. Свет будет ярким и сильным, и музыка будет возвышенная, оркестровая. Они будут пить пунш и шампанское из серебряных бочонков де Вуанкуров, а солдаты будут в мундирах и белых перчатках.
Подошел молодой лейтенант и пригласил ее на танец настолько застенчиво, что она одарила его самой яркой улыбкой Анн-Мари и сказала, что польщена. Он был хорошим танцором, возможно, лучшим в этой комнате, и покраснел, когда она сказала ему комплимент.
Пластинку сменили, она стояла в центре комнаты, болтая с лейтенантом, и вдруг услышала голос:
– Теперь моя очередь. – Райсшлингер протиснулся между парнем и Женевьевой, так что молодой лейтенант вынужден был отступить назад.
– Я люблю сама выбирать партнеров, – сказала она.
– Я тоже.
Когда заиграла музыка, Райсшлингер крепко взял ее за руку. Он все время улыбался, наслаждаясь временным превосходством: она была бессильна, пока крутилась пластинка.
– Когда мы встречались в последний раз, – заговорил он, – вы сказали мне, что я не джентльмен. Стало быть, я должен учиться улучшать свои манеры. – Он засмеялся, будто сказал что-то ужасно остроумное, и она вдруг поняла, что он сильно пьян.
Когда пластинка кончилась, они остановились у сводчатых дверей и он внезапно вытолкнул ее на террасу.
– По-моему, это уж слишком, – сказала Женевьева.
– Да нет, не слишком. – Он схватил ее за запястья и прижал спиной к стене. Она вырывалась, а он хохотал, наслаждаясь, борясь вполсилы, и тогда она сильно наступила каблуком ему на ногу. – Ах ты, сука! – закричал он. Его рука взлетела вверх для удара, но вдруг кто-то схватил его за плечо и оттолкнул в сторону.
– Вам ведь уже говорили, что у вас плохие манеры! – сказал Макс Прим.
Райсшлингер стоял, кипя от ярости, а Прим глядел на него странно угрожающим взором:
– Вам заступать на дежурство в десять, разве нет?
– Да, – скрипнул зубами Райсшлингер.
– Тогда я предлагаю вам уйти и приступить к исполнению своих обязанностей. – Райсшлингер дико посмотрел на него. – Это не совет, а приказ, – добавил Прим.
Железная дисциплина СС возобладала. Каблуки Райсшлингера щелкнули.
– Цу бефель, штандартенфюрер. – Он вскинул руку в нацистском приветствии и вышел строевым шагом.
– Спасибо, – едва слышно произнесла Женевьева.
– Вы проявили себя хорошим бойцом. Вас этому научили в школе?
– Программа была очень разнообразной. Заиграла новая мелодия, и она ужаснулась, узнав голос. Эл Боули, любимый певец Джулии.
– Я тоже люблю сам выбирать компанию, – усмехнулся Прим. – Можно пригласить вас на этот танец?
Они вошли в круг танцующих. Он был отличным танцором, и все вдруг показалось ей не таким уж и страшным. И все же она была разведчицей, окруженной врагами. Если бы они узнали, то что бы сделали с ней? Бросили бы в те подвалы гестапо в Париже, где мучили Крэйга Осборна? Трудно забыть все это, смеяться, весело болтать.
– О чем вы думаете? – прошептал он.
– Так, ни о чем особенном.
Было удивительно приятно и легко плыть в танце по залу сквозь табачный дым. Музыка была ритмичной, и Женевьева вдруг поняла, что пел Боули: «Маленькую леди Мэйк Билив».
Странный выбор. В последний раз она слышала эту песню в Лондоне. Она была тогда медицинской сестрой и так устала после многочасового дежурства, что не могла спать и пошла в клуб с американским летчиком из эскадрильи Игл. Эл Боули недавно погиб во время бомбежки, и американец засмеялся, когда она сказала, что это ужасно. Женевьева пыталась заставить себя влюбиться в этого летчика, потому что все вокруг казались влюбленными. А потом он вдребезги разбил ее романтические грезы, предложив ей переспать с ним.
Вдруг Прим произнес:
– Вы, кажется, не заметили, что музыка перестала играть?
– Что говорит о том, как я устала. Думаю, мне лучше пойти спать. У меня был, если так можно сказать, интересный вечер. Пожелайте за меня доброй ночи генералу.
Появился солдат с запиской. Прим взял листок и начал читать, а она из любопытства осталась: в записке могло быть что-нибудь важное. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он положил послание в карман.
– Тогда спокойной ночи, – сказал Прим.
– Доброй ночи, полковник. – Она вдруг почувствовала себя так, как будто ее отодвинули в сторону: очевидно, в этой бумаге было что-то такое, что ей следовало бы знать. Вот было бы странно, если бы Роммель не приехал. И все отменилось бы. Нет, это не было бы странно. Это было бы просто великолепно. Она осталась бы в замке. Они бы плыли по течению до конца войны, а потом она, скорее всего, поехала бы домой, к своему отцу. Она вдруг испытала неловкость, подумав, что прошло так много времени с тех пор, как она в последний раз вспоминала о нем.
Женевьева поднялась по лестнице и прошла по коридору в свою комнату. Войдя, она вдруг почувствовала, что Анн-Мари здесь, в комнате, словно темный дух, и вынуждена была выйти на балкон в холодную тишину вечера.
Женевьева сидела в кресле-качалке, вспоминая сестру и то, что с ней произошло. Это люди из СС, ее палачи, уничтожили ее, такие же, как Макс Прим. Но это чепуха. Он совсем другой.
Внизу послышались тихие шаги, она посмотрела вниз и увидела фигуру человека, выделявшуюся на фоне окна комнаты, из которой он только что вышел. Человек стоял совершенно тихо, и она вдруг поняла, что перестала раскачиваться в кресле и почти не дышит.
Женевьева не знала, сколько следила за ним, невидимая в тени, но он был совершенно неподвижен. Между ними возникла тихая гармония, почти иллюзорная: ведь он не знал о ее присутствии. Он повернулся, свет из окна осветил его лицо, и он посмотрел вверх, на балкон.
– Эй, там, – тихо произнесла Женевьева сверху. Прошла минута, прежде чем он ответил:
– Вам не холодно? – спросил он.
Где-то у внешней стены залаял сторожевой пес, нарушив тишину, ему тут же ответили другие. Прим подбежал к парапету и наклонился, лицо его напряженно застыло. Ужас прошел. Псы были вполне реальны. В нижнем саду слышался шум, голоса, вспыхивали фонари.
Зажегся прожектор. Его луч двигался по земле, словно желтая змея, пока не высветил свору из пяти или шести эльзасских псов, преследовавших убегавшего человека. Они настигли его у нижнего фонтана. Он упал, и собаки бросились на него сверху. Мгновение спустя появились караульные, чтобы оттащить их.
Женевьева похолодела от ужаса, видя, как несчастный обливается кровью. Прим что-то крикнул по-немецки, и тотчас молодой сержант подбежал через поляну, чтобы доложить о случившемся. Через несколько минут сержант вернулся к фонтану, и рычавших псов и пленника увели прочь.
– Местный браконьер охотился на фазанов, – мягко сказал Прим. – Он совершил большую ошибку.
Она тут же возненавидела его, отождествив в своем сознании с грубостью войны, жестокостью, которая калечила жизни простых людей, хотя сама была де Вуанкур: в прошлом веке они отрубили бы браконьеру правую руку.
Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
– Я думаю, мне лучше пойти спать. Доброй ночи, полковник Прим, – и она отступила в тень.
Он стоял, все так же глядя на нее снизу вверх. Прошло несколько долгих минут, прежде чем он повернулся и ушел.
Глава 13
«Гренадер» находился в углу мощенного булыжником двора дома на Чарльз-стрит. Крэйг вошел и оказался в типичном лондонском пабе – столы с мраморным верхом, огонь в камине за маленькой решеткой, бар красного дерева, батарея бутылок на фоне огромного зеркала. Народу было немного. Двое дежурных Гражданской обороны в форме играли в домино у огня. Четыре человека в рабочих спецовках сидели в углу, наслаждаясь пивом. Барменша, поблекшая блондинка среднего возраста в тесной атласной кофте, стреляла глазами, отрываясь от журнала, который читала за баром. Ее глаза оживились, когда она увидела мундир Крэйга.
– Что я могу предложить вам, миленький?
– Виски с водой, – ответил он.
– Даже не знаю. Вы, янки, всегда хотите слишком многого. Вы слыхали об ограничении на спиртное? – Она улыбнулась: – Ну да ладно, капелька для вас найдется.
– Я надеялся найти здесь своего друга, доктора Баума…
– Это тот маленький иностранный доктор из приютного госпиталя вверх по дороге?
– Совершенно верно.
Она наливала виски за стойкой, пряча его от других посетителей.
– Он сидит в уютном уголке, за той стеклянной дверью, приятель. Он там почти каждый вечер. Любит быть один.
– Благодарю. – Крэйг заплатил и взял стакан. Она продолжила:
– Он не просыхает все эти дни. Посмотрите, может, сможете уговорить его сбавить темп.
– Значит, он один из ваших регулярных посетителей?
– Да, пожалуй. С тех пор как руководит клиникой – вот уже три года.
Здесь явно можно было кое-что выловить, Крэйг это понял. Он достал сигареты и протянул ей.
– Но ведь доктор не все время так сильно пил, не так ли?
– В том-то все и дело. Обычно он приходил каждый вечер, в одно и то же время, садился на стул в конце стойки, читал «Таймс», выпивал стаканчик портвейна и уходил.
– Так что же произошло?
– Ну, у него умерла дочь, вы разве не знали?
– Но это же случилось давно. Еще до войны.
– А вот и нет, красавчик. Здесь вы ошибаетесь. Это случилось примерно шесть месяцев назад. Я хорошо это помню. Он был ужасно расстроен. Пошел в уголок и лег головой на стойку, обхватив ее руками. Он ужасно плакал тогда. Я налила ему большой стакан виски и спросила, в чем дело. Он сказал, что только что получил плохие вести. Ему передали, что его дочь умерла.
Крэйг ухитрился изобразить равнодушие:
– Меня, очевидно, неверно информировали. Неважно. Я поговорю с ним сейчас. – Он допил виски. – Налейте мне еще и Бауму тоже.
Он открыл дверь с витражным стеклом и очутился в длинной уютной комнате. Главная стойка бара проходила и в нее. В прежние времена это помещение предназначалось только для дам. Кожаные скамейки шли вдоль стены, в уголке был еще один камин с маленькой решеткой, около него сидел Баум со стаканом в руке. Он выглядел потрепанным и заброшенным, одежда висела на нем – так он исхудал. Глаза налились кровью, щеки заросли щетиной.
– Привет, доктор, – сказал Крэйг.
Баум удивленно поднял глаза. Его речь была невнятной, алкоголь явно уже подействовал:
– Майор Осборн? Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно. – Крэйг сделал знак, и белокурая барменша подошла с новыми порциями для них.
– А, Лили, это мне? Как хорошо, – пробормотал Баум.
– Вы много пьете, доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Но часовой снаружи, – усомнилась Женевьева, – на террасе?
– А, да. Молодой человек Маризы. Кажется, его зовут Эрих. Думаю, мы можем рассчитывать на то, что она уведет его в кусты и продержит там достаточно долго. А все остальные будут развлекаться.
– Бог мой, – восхитилась Женевьева. – Ты уверена, что среди наших предков не было Борджиа?
Мариза появилась через пару минут в сопровождении Шанталь с распухшим от слез лицом.
– Пожалуйста, мадемуазель, – запричитала она. – Я не брала ваших серег, клянусь.
– Но ты обыскивала мою комнату по приказу Райсшлингера, не так ли?
У нее отвалилась челюсть от удивления, она была в таком шоке, что даже не пыталась отрицать.
– Видишь, мы знаем все, дурочка, и полковник Прим знает, – сказала Гортензия. – Он заставил тебя сказать ему правду, не так ли, и велел молчать обо всем?
– Да, графиня. – Мариза упала на колени. – Райсшлингер ужасный человек. Он сказал мне, что пошлет меня в концлагерь, если я не сделаю то, что он приказывает.
– Встань, девочка, ради всего святого, встань! – Мариза послушно встала. – Ты хочешь, чтобы я послала тебя обратно на ферму? Это будет позором для твоей матери, ведь так?
– Нет, графиня, пожалуйста! Я сделаю все, что вы скажете!
Гортензия потянулась за сигаретой и холодно улыбнулась Женевьеве.
– Видишь? – сказала она.
Крэйг Осборн был занят в штаб-квартире ОСС большую часть дня. Когда он вышел оттуда, был уже вечер, и до госпиталя в Хэмпстеде он добрался только в семь часов. Охранник не открыл ему ворота, спросив сквозь прутья ограды:
– Что я могу сделать для вас, сэр?
– Майор Осборн. Узнайте, доктор Баум должен ждать меня.
– Мне кажется, он ушел, сэр, но я проверю. – Охранник пошел в свое помещение и спустя минуту вернулся. – Я был прав, сэр. Он ушел час назад, как раз перед тем, как я заступил на дежурство.
– Проклятье! – сказал Крэйг и повернулся, чтобы уйти.
– Вы по срочному делу, сэр? – спросил охранник.
– Вообще-то, да.
– Я думаю, вы найдете его в «Гренадере», сэр. Это паб на Чарльз-стрит. Прямо по дороге. Вы не пройдете мимо. Он там сидит почти каждый вечер.
– Благодарю вас, – сказал ему Крэйг и поспешил прочь.
В этот вечер офицеры собрались на небольшую вечеринку, которую устраивали по случаю приезда Роммеля, и Земке попросил Женевьеву присутствовать на ней, поскольку Гортензия снова собиралась обедать в своей комнате.
– Я обещала быть в полной форме для Роммеля, – сказала она генералу. – Этого вполне достаточно.
Женевьева была готова спуститься вниз к семи часам и только что отпустила Маризу, когда услышала осторожный стук в дверь. Она открыла и увидела Рене Дизара, стоявшего перед ней с подносом в руках.
– Вы просили кофе, ма-амзель, – серьезно сказал он. Женевьева раздумывала лишь мгновение.
– Спасибо, Рене, – сказала она и отступила назад. Когда она закрыла дверь, Рене опустил поднос на стол и быстро повернулся:
– У меня всего одна минута. Мне приказано явиться на очень важную встречу.
– Зачем?
– Возможно, вести из Лондона.
– Вы можете покинуть замок без проблем?
– Не беспокойтесь обо мне. Я знаю, что делать. – Он улыбнулся. – А у вас все в порядке?
– Пока да.
– Я постараюсь зайти к вам завтра, но сейчас мне нужно идти. Спокойной ночи.
Он открыл дверь и вышел. Она вдруг впервые по-настоящему испугалась. Глупости, конечно. Женевьева налила себе немного кофе, подошла к окну и присела, стараясь успокоиться.
Танцы устроили в старой музыкальной комнате. Там, на небольшом возвышении в углу, стоял концертный рояль. Она вспомнила, как играла в последний раз для Крэйга Осборна, и понадеялась в душе, что никто не попросит ее сесть за инструмент здесь.
Анн-Мари была более способной и больше занималась. Она могла бы стать профессиональной пианисткой, но ей хватало ума не проявлять слишком большого усердия. Она всегда считала, что это не ее призвание. Она, наверное, была права, впрочем, как и во всем остальном.
Женевьева изображала аристократку до мозга костей – хороший способ избежать общения с людьми, которых она должна была бы знать. Кто-то открыл дверь на террасу, и в помещение ворвался холод. После полудня прибыл бригадный генерал СС по фамилии Зайльхаймер с женой и двумя дочерьми и армейский полковник с перевязанной рукой. Он держался молодцом, стараясь, видимо, поддержать свою репутацию героя войны перед молодыми офицерами, которые окружали его. Присутствие Земке и бригадира вызывало заметное напряжение. Возможно, они заметили это, потому что незаметно удалились, и обстановка сразу оживилась.
В течение первого часа два молодых офицера следили за граммофоном по очереди, но вскоре поручили это занятие одному из солдат, а сами решили попытать удачи с дочерьми бригадира, каждая из которых выглядела не старше семнадцати лет; обе раскраснелись от того внимания, которое им тут оказывали. Они, конечно, с нетерпением ждали бала и жаждали увидеть великого Эрвина Роммеля. Младшая с раздражающим хихиканьем заявила, что никогда раньше не встречала столько солидных молодых людей в одной комнате, и спросила, что Женевьева думает по поводу того темноволосого полковника СС. Она говорила по-французски, то же пытались делать и все немцы. Эта последняя фраза была сказана несколько громче, чем следовало бы. Макс Прим с рюмкой коньяку в руке держался очень прямо, разговаривая с армейским полковником, но в его голубых глазах мелькала скрытая радость, когда он изредка бросал быстрый взгляд на Женевьеву.
Она смотрела на него, на этого человека, который был, конечно, совсем не таким, каким она его себе представляла. Все немцы были нацистскими зверьми, как Райсшлингер. Она верила в это, потому что ей полагалось верить. Но Прим отличался от всех, кого она знала до сих пор. Когда она смотрела на него, то понимала, что такое человек, «рожденный солдатом». И все же она не могла забыть того, что делали люди, подобные ему. Она видела кое-что собственными глазами, но было и другое, более страшное. Лагеря, например. Она вздрогнула. Глупые мысли. Она направлена сюда с определенной целью и должна помнить об этом.
Музыка представляла собой странную смесь немецких, французских и даже американских мелодий. Завтра ничего подобного не будет. Свет будет ярким и сильным, и музыка будет возвышенная, оркестровая. Они будут пить пунш и шампанское из серебряных бочонков де Вуанкуров, а солдаты будут в мундирах и белых перчатках.
Подошел молодой лейтенант и пригласил ее на танец настолько застенчиво, что она одарила его самой яркой улыбкой Анн-Мари и сказала, что польщена. Он был хорошим танцором, возможно, лучшим в этой комнате, и покраснел, когда она сказала ему комплимент.
Пластинку сменили, она стояла в центре комнаты, болтая с лейтенантом, и вдруг услышала голос:
– Теперь моя очередь. – Райсшлингер протиснулся между парнем и Женевьевой, так что молодой лейтенант вынужден был отступить назад.
– Я люблю сама выбирать партнеров, – сказала она.
– Я тоже.
Когда заиграла музыка, Райсшлингер крепко взял ее за руку. Он все время улыбался, наслаждаясь временным превосходством: она была бессильна, пока крутилась пластинка.
– Когда мы встречались в последний раз, – заговорил он, – вы сказали мне, что я не джентльмен. Стало быть, я должен учиться улучшать свои манеры. – Он засмеялся, будто сказал что-то ужасно остроумное, и она вдруг поняла, что он сильно пьян.
Когда пластинка кончилась, они остановились у сводчатых дверей и он внезапно вытолкнул ее на террасу.
– По-моему, это уж слишком, – сказала Женевьева.
– Да нет, не слишком. – Он схватил ее за запястья и прижал спиной к стене. Она вырывалась, а он хохотал, наслаждаясь, борясь вполсилы, и тогда она сильно наступила каблуком ему на ногу. – Ах ты, сука! – закричал он. Его рука взлетела вверх для удара, но вдруг кто-то схватил его за плечо и оттолкнул в сторону.
– Вам ведь уже говорили, что у вас плохие манеры! – сказал Макс Прим.
Райсшлингер стоял, кипя от ярости, а Прим глядел на него странно угрожающим взором:
– Вам заступать на дежурство в десять, разве нет?
– Да, – скрипнул зубами Райсшлингер.
– Тогда я предлагаю вам уйти и приступить к исполнению своих обязанностей. – Райсшлингер дико посмотрел на него. – Это не совет, а приказ, – добавил Прим.
Железная дисциплина СС возобладала. Каблуки Райсшлингера щелкнули.
– Цу бефель, штандартенфюрер. – Он вскинул руку в нацистском приветствии и вышел строевым шагом.
– Спасибо, – едва слышно произнесла Женевьева.
– Вы проявили себя хорошим бойцом. Вас этому научили в школе?
– Программа была очень разнообразной. Заиграла новая мелодия, и она ужаснулась, узнав голос. Эл Боули, любимый певец Джулии.
– Я тоже люблю сам выбирать компанию, – усмехнулся Прим. – Можно пригласить вас на этот танец?
Они вошли в круг танцующих. Он был отличным танцором, и все вдруг показалось ей не таким уж и страшным. И все же она была разведчицей, окруженной врагами. Если бы они узнали, то что бы сделали с ней? Бросили бы в те подвалы гестапо в Париже, где мучили Крэйга Осборна? Трудно забыть все это, смеяться, весело болтать.
– О чем вы думаете? – прошептал он.
– Так, ни о чем особенном.
Было удивительно приятно и легко плыть в танце по залу сквозь табачный дым. Музыка была ритмичной, и Женевьева вдруг поняла, что пел Боули: «Маленькую леди Мэйк Билив».
Странный выбор. В последний раз она слышала эту песню в Лондоне. Она была тогда медицинской сестрой и так устала после многочасового дежурства, что не могла спать и пошла в клуб с американским летчиком из эскадрильи Игл. Эл Боули недавно погиб во время бомбежки, и американец засмеялся, когда она сказала, что это ужасно. Женевьева пыталась заставить себя влюбиться в этого летчика, потому что все вокруг казались влюбленными. А потом он вдребезги разбил ее романтические грезы, предложив ей переспать с ним.
Вдруг Прим произнес:
– Вы, кажется, не заметили, что музыка перестала играть?
– Что говорит о том, как я устала. Думаю, мне лучше пойти спать. У меня был, если так можно сказать, интересный вечер. Пожелайте за меня доброй ночи генералу.
Появился солдат с запиской. Прим взял листок и начал читать, а она из любопытства осталась: в записке могло быть что-нибудь важное. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он положил послание в карман.
– Тогда спокойной ночи, – сказал Прим.
– Доброй ночи, полковник. – Она вдруг почувствовала себя так, как будто ее отодвинули в сторону: очевидно, в этой бумаге было что-то такое, что ей следовало бы знать. Вот было бы странно, если бы Роммель не приехал. И все отменилось бы. Нет, это не было бы странно. Это было бы просто великолепно. Она осталась бы в замке. Они бы плыли по течению до конца войны, а потом она, скорее всего, поехала бы домой, к своему отцу. Она вдруг испытала неловкость, подумав, что прошло так много времени с тех пор, как она в последний раз вспоминала о нем.
Женевьева поднялась по лестнице и прошла по коридору в свою комнату. Войдя, она вдруг почувствовала, что Анн-Мари здесь, в комнате, словно темный дух, и вынуждена была выйти на балкон в холодную тишину вечера.
Женевьева сидела в кресле-качалке, вспоминая сестру и то, что с ней произошло. Это люди из СС, ее палачи, уничтожили ее, такие же, как Макс Прим. Но это чепуха. Он совсем другой.
Внизу послышались тихие шаги, она посмотрела вниз и увидела фигуру человека, выделявшуюся на фоне окна комнаты, из которой он только что вышел. Человек стоял совершенно тихо, и она вдруг поняла, что перестала раскачиваться в кресле и почти не дышит.
Женевьева не знала, сколько следила за ним, невидимая в тени, но он был совершенно неподвижен. Между ними возникла тихая гармония, почти иллюзорная: ведь он не знал о ее присутствии. Он повернулся, свет из окна осветил его лицо, и он посмотрел вверх, на балкон.
– Эй, там, – тихо произнесла Женевьева сверху. Прошла минута, прежде чем он ответил:
– Вам не холодно? – спросил он.
Где-то у внешней стены залаял сторожевой пес, нарушив тишину, ему тут же ответили другие. Прим подбежал к парапету и наклонился, лицо его напряженно застыло. Ужас прошел. Псы были вполне реальны. В нижнем саду слышался шум, голоса, вспыхивали фонари.
Зажегся прожектор. Его луч двигался по земле, словно желтая змея, пока не высветил свору из пяти или шести эльзасских псов, преследовавших убегавшего человека. Они настигли его у нижнего фонтана. Он упал, и собаки бросились на него сверху. Мгновение спустя появились караульные, чтобы оттащить их.
Женевьева похолодела от ужаса, видя, как несчастный обливается кровью. Прим что-то крикнул по-немецки, и тотчас молодой сержант подбежал через поляну, чтобы доложить о случившемся. Через несколько минут сержант вернулся к фонтану, и рычавших псов и пленника увели прочь.
– Местный браконьер охотился на фазанов, – мягко сказал Прим. – Он совершил большую ошибку.
Она тут же возненавидела его, отождествив в своем сознании с грубостью войны, жестокостью, которая калечила жизни простых людей, хотя сама была де Вуанкур: в прошлом веке они отрубили бы браконьеру правую руку.
Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
– Я думаю, мне лучше пойти спать. Доброй ночи, полковник Прим, – и она отступила в тень.
Он стоял, все так же глядя на нее снизу вверх. Прошло несколько долгих минут, прежде чем он повернулся и ушел.
Глава 13
«Гренадер» находился в углу мощенного булыжником двора дома на Чарльз-стрит. Крэйг вошел и оказался в типичном лондонском пабе – столы с мраморным верхом, огонь в камине за маленькой решеткой, бар красного дерева, батарея бутылок на фоне огромного зеркала. Народу было немного. Двое дежурных Гражданской обороны в форме играли в домино у огня. Четыре человека в рабочих спецовках сидели в углу, наслаждаясь пивом. Барменша, поблекшая блондинка среднего возраста в тесной атласной кофте, стреляла глазами, отрываясь от журнала, который читала за баром. Ее глаза оживились, когда она увидела мундир Крэйга.
– Что я могу предложить вам, миленький?
– Виски с водой, – ответил он.
– Даже не знаю. Вы, янки, всегда хотите слишком многого. Вы слыхали об ограничении на спиртное? – Она улыбнулась: – Ну да ладно, капелька для вас найдется.
– Я надеялся найти здесь своего друга, доктора Баума…
– Это тот маленький иностранный доктор из приютного госпиталя вверх по дороге?
– Совершенно верно.
Она наливала виски за стойкой, пряча его от других посетителей.
– Он сидит в уютном уголке, за той стеклянной дверью, приятель. Он там почти каждый вечер. Любит быть один.
– Благодарю. – Крэйг заплатил и взял стакан. Она продолжила:
– Он не просыхает все эти дни. Посмотрите, может, сможете уговорить его сбавить темп.
– Значит, он один из ваших регулярных посетителей?
– Да, пожалуй. С тех пор как руководит клиникой – вот уже три года.
Здесь явно можно было кое-что выловить, Крэйг это понял. Он достал сигареты и протянул ей.
– Но ведь доктор не все время так сильно пил, не так ли?
– В том-то все и дело. Обычно он приходил каждый вечер, в одно и то же время, садился на стул в конце стойки, читал «Таймс», выпивал стаканчик портвейна и уходил.
– Так что же произошло?
– Ну, у него умерла дочь, вы разве не знали?
– Но это же случилось давно. Еще до войны.
– А вот и нет, красавчик. Здесь вы ошибаетесь. Это случилось примерно шесть месяцев назад. Я хорошо это помню. Он был ужасно расстроен. Пошел в уголок и лег головой на стойку, обхватив ее руками. Он ужасно плакал тогда. Я налила ему большой стакан виски и спросила, в чем дело. Он сказал, что только что получил плохие вести. Ему передали, что его дочь умерла.
Крэйг ухитрился изобразить равнодушие:
– Меня, очевидно, неверно информировали. Неважно. Я поговорю с ним сейчас. – Он допил виски. – Налейте мне еще и Бауму тоже.
Он открыл дверь с витражным стеклом и очутился в длинной уютной комнате. Главная стойка бара проходила и в нее. В прежние времена это помещение предназначалось только для дам. Кожаные скамейки шли вдоль стены, в уголке был еще один камин с маленькой решеткой, около него сидел Баум со стаканом в руке. Он выглядел потрепанным и заброшенным, одежда висела на нем – так он исхудал. Глаза налились кровью, щеки заросли щетиной.
– Привет, доктор, – сказал Крэйг.
Баум удивленно поднял глаза. Его речь была невнятной, алкоголь явно уже подействовал:
– Майор Осборн? Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно. – Крэйг сделал знак, и белокурая барменша подошла с новыми порциями для них.
– А, Лили, это мне? Как хорошо, – пробормотал Баум.
– Вы много пьете, доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26