Вас не было здесь в тот день, когда мы с Примом прибыли сюда… Бог мой, какие баррикады она воздвигала! Помните, Прим?
– Я мгновенно влюбился в нее, – сказал полковник.
– Со многими мужчинами это случалось, – заметила Женевьева.
Она почувствовала, что его улыбка так возбуждает ее, что она не в состоянии смотреть в его проницательные голубые глаза. Сердце билось слишком быстро, у нее было странное чувство, что он видит ее насквозь. Генерал снова заговорил:
– В тот день, когда мы приехали, вы были в деревне, насколько я помню. Ваша тетка забаррикадировала двери и долго не пускала нас. Когда мы наконец получили разрешение войти, то заметили на стенах несколько выгоревших квадратов.
– А вы пытались проникнуть в подвалы?
Он с видимым удовольствием расхохотался и до конца ужина был в отличном расположении духа. А на Женевьеве начало сказываться напряжение, связанное с необходимостью играть свою роль, и она почувствовала, что напряжение это усиливается.
– Кофе подадут в гостиную, – объявил Земке.
Возникло минутное замешательство, потом все поднялись, и она вдруг почувствовала руку Прима на своем плече.
– Можно вас на пару слов?
Ей следовало избегать его, по крайней мере пока, и она ответила:
– Может, немного позже, – и пошла к генералу.
– Дорогая, – сказал он. – Я должен представить вам вашего соотечественника, служащего в бригаде СС Шарлеманя. Он прибыл к нам лишь на сегодняшний вечер с патрулями.
Офицер поклонился ей. Она отметила его звание по нашивкам на рукаве и трехцветному шеврону в тот момент, когда он подносил ее руку к губам для поцелуя, как это умеют только французы. Это был блондин с голубыми глазами, внушительный, больше похожий на немца, чем любой из присутствующих. Он представлял невероятный контраст с Максом Примом, стоявшим в нескольких футах от нее.
– Я восхищен, мадам, – произнес он, и Женевьева отметила про себя, насколько идет ему мундир, и подумала, что сделали бы маки с этим французом в форме СС, если бы поймали его.
Земке провел ее через комнату, и они вышли через сводчатую дверь на террасу.
– Здесь лучше, – сказал он. – Свежий воздух. Сигарету?
Закуривая, Женевьева спросила:
– Вы беспокоились о совещании. Оно настолько важно?
– Сам Роммель, дорогая моя. Вы понимаете, как это серьезно?
– Есть еще кое-что, – заметила Женевьева. – Вы не согласны с ними, теперь не согласны. Дело ведь в этом?
– Вы слишком все усложняете, – сказал он. – Мы будем говорить об обороне, и я уже знаю, что думают остальные.
Это был именно тот разговор, который ей хотелось завести.
– И вы не согласны?
– Да.
– Но это лишь предварительное решение, не так ли?
– Да, но основные выводы не изменятся… Если фюрер не примет внезапно другого решения.
– Боже, как у него все просто, – небрежно произнесла она.
– Мы проиграем войну. Она дотронулась до его руки:
– На вашем месте я не говорила бы этого слишком громко.
Он держал ее за руку, опустив глаза, явно думая о чем-то своем. Она не дразнила его больше, и это удивляло ее саму. Но он был добр и несчастен, и он ей нравился, что плохо укладывалось в схему. Послышались чьи-то шаги, и она отпрянула в сторону.
– Прошу простить меня за беспокойство, господин генерал, – сказал Макс Прим, – но звонят из Парижа.
Генерал тяжело кивнул.
– Я подойду. – Он поцеловал ей руку: – Спокойной ночи, моя дорогая. – И ушел в гостиную.
Макс Прим стоял рядом.
– Фрейлейн, – произнес он сухо.
Она увидела влажный блеск его глаз и прочла в них кое-что еще. Странно, но это был гнев.
Глава 12
Спала она хорошо, без сновидений, но проснулась так внезапно, что сразу поняла: что-то заставило ее проснуться. Теперь она лежала, пытаясь разобраться, что это было. Послышались выстрелы, и она мгновенно вскочила, накинула халат и бросилась к балкону.
Кто-то что-то крикнул по-немецки, вверх взлетел какой-то предмет, его тут же разнесли выстрелом на куски. Она взглянула вниз: Прим перезаряжал ружье, переломив ствол. У ящика с патронами стоял солдат. Они стреляли по летающим мишеням. Прим крикнул, солдат отпустил пружину, и новый диск взмыл в небо. Стволы ружья, направленные вверх, двигались вслед за диском, и тут Прим нажал на курок. Она смотрела, как разлетелась тарелка, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца.
– Доброе утро! – крикнула Женевьева.
Прим ответил не сразу, перезаряжая ружье, потом посмотрел вверх.
– Я разбудил вас?
– Можно сказать, да.
Он протянул ружье солдату.
– Завтрак в столовой через десять минут. Вы присоединитесь к нам?
– Думаю, пусть лучше принесут поднос в мою комнату.
– Как хотите, – улыбнулся он.
От его улыбки у нее перехватило дыхание, она повернулась и ушла в спальню.
Гортензия послала за ней Шанталь сразу после завтрака. Когда Женевьева вошла, тетка была в ванной.
– Я решила сегодня сходить к обедне. Можешь присоединиться ко мне, – сказала тетушка.
– Но я уже поела.
– Как неосмотрительно с твоей стороны. Ты все равно пойдешь. Это необходимо.
– Для спасения моей бессмертной души?
– Нет, чтобы дать этой маленькой неряхе Маризе возможность пошарить у тебя в комнате. Шанталь слышала, как Райсшлингер давал ей инструкции сегодня ночью.
– Значит, он подозревает меня? – спросила Женевьева.
– Да нет. Ты просто нажила настоящего врага здесь, вот и все. Возможно, это лишь начало и он попытается любым способом добраться до тебя. Поэтому даже рекламная брошюрка Королевского военно-воздушного флота будет для него достаточным основанием, чтобы объявить тебя врагом рейха. Мы должны попытаться сделать так, чтобы его план сработал против него самого.
– Что мне делать?
– Когда ты вернешься, то сделаешь одно неприятное открытие: твои бриллиантовые серьги пропали. Это произойдет на самом деле – Шанталь перенесет их в какое-нибудь глупо выбранное укрытие в спальне Маризы. Ты, естественно, поднимешь дьявольский шум. Иди прямо к Приму, который, помимо всего прочего, отвечает здесь за безопасность.
– И что произойдет потом?
– О, он очень проницательный человек. Он очень быстро отыщет серьги в комнате Маризы. Она будет утверждать, что не виновата, но факты будут говорить сами за себя. Вот тут-то глупая девчонка начнет плакать…
– …и признает, что действовала по инструкции Райсшлингера?
– Именно.
– Знаешь, в этой игре ты могла бы обыграть самого дьявола!
– Конечно.
– Но поверит ли ей Прим?
– Думаю, мы можем на это рассчитывать. Никаких публичных разоблачений, никакого шума. С Райсшлингером он разберется сам, но обязательно разберется. Я думаю, что этот твой полковник – жесткий человек, когда обстоятельства его к этому вынуждают.
– Мой? Почему ты так говоришь?
– Бедная Женни. – Никто не называл ее так долгие годы. – С тех пор как ты выросла настолько, что могла сама залезать ко мне на колени, я читаю тебя, как открытую книгу. Он, этот человек, чувствует твое смущение, разве не так? У тебя все внутри сжимается от желания, когда ты просто стоишь рядом с ним.
Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и встала.
– Я сделаю все, что смогу, чтобы устоять перед соблазном, думаю, в этом-то ты не сомневаешься. Ты сказала что-нибудь Шанталь?
– Только то, что Анн-Мари по горло занята подпольной работой. Думаю, она теперь будет улыбаться тебе почаще. Ее брат Жорж находится в концлагере в Польше.
– Хорошо, – сказала Женевьева. – Теперь о плане кампании.
– Все продумано. Обсудим это позже. Будь хорошей девочкой, скажи Маризе, чтобы она предупредила Рене, что мне понадобится «роллс».
Женевьева снова превратилась в ребенка, которому говорили, что делать. И она сделала все так, как ей велела Гортензия. Ничего не изменила.
Они были неприятно удивлены, когда, выйдя из парадной двери и спустившись по ступенькам, не нашли ни Рене, ни машину. Их ждали Макс Прим и «мерседес». Он сдержанно поздоровался с ними.
– Ваша машина сегодня утром сломалась, графиня. Я приказал нашим механикам сделать все возможное, чтобы быстро починить ее. А пока я в вашем полном распоряжении. Насколько мне известно, вы хотите посетить церковь?
Гортензия постояла в нерешительности, потом пожала плечами и села в машину. Женевьева последовала ее примеру.
Он сам вел машину, и Женевьева, сидя сзади него, чувствовала себя ужасно неуютно. Гортензия не обращала на него внимания и только время от времени смотрела на часы.
– Мы опаздываем. Не беспокойся, кюре будет ждать меня. Ему недавно стукнуло семьдесят. Первый мужчина, в которого я влюбилась в своей жизни. Темноволосый, внушительный и такой благочестивый. Вера делает мужчину привлекательным. Хотя я никогда не посещала службу слишком часто.
– А теперь? – спросила Женевьева.
– У него седые волосы, и, когда он улыбается, кожа на его лице собирается в складки, так что глаз не видно.
Женевьева чувствовала неловкость от того, что Прим наблюдал за ней в зеркальце, его глаза смеялись, как и глаза графини. Женевьева холодно произнесла:
– Насколько я знаю, в СС не верят в Бога, полковник?
– Из самых надежных источников мне известно, что рейхсфюрер Гиммлер все-таки верит. – Прим повернул машину к церковным воротам, вышел и открыл им дверцу: – Пожалуйста, мадам.
Гортензия задержалась на мгновение, потом подала ему руку и вышла из машины.
– Знаете, вы мне нравитесь, Прим. Как жалко, что…
– Что я немец, графиня? Моя бабушка по материнской линии родилась в Ницце. Это поможет?
– Весьма. – Она повернулась к Женевьеве: – Тебе не нужно входить в церковь. Сходи на могилу матери. Я не задержусь. – Гортензия опустила вуаль и пошла по тропинке между могил к крыльцу старинной церкви.
– Замечательная женщина, – сказал Прим. – О да.
Несколько секунд он стоял не двигаясь, со сцепленными за спиной руками, в великолепном мундире, с крестом у горла, – персонаж из какой-то странной фантазии. Женевьева нарушила молчание:
– Извините меня, я бы хотела навестить маму.
– Ну конечно.
Она вошла в ограду. Могила в дальнем углу, под тенью кипариса, была в идеальном состоянии. Надгробная плита отличалась скромной красотой – так хотела Гортензия, а в каменной вазе стояли свежие цветы.
– Элен Клер де Вуанкур Треванс, – произнес Макс Прим, стоя с другой стороны, и вдруг сделал нечто странное. Он быстро отдал честь, строгое воинское приветствие, в котором не было ничего нацистского. – Ну что же, Элен Клер, – мягко сказал он, – у вас очень красивая дочь. Я думаю, вы можете гордиться ею.
– А ваша семья? – спросила Женевьева.
– Мой отец погиб в прошлой войне, мать умерла через несколько лет после него. Меня воспитала тетка во Франкфурте, школьная учительница. Она погибла во время бомбежки в прошлом году.
– Так что у нас есть что-то общее?
– Кстати, о семье, – сказал он. – Расскажите мне о вашем английском отце, докторе из Корнуолла. О вашей сестре… почему вы так мало о ней говорите? Женевьева, кажется?
Вот теперь она испугалась по-настоящему, он так много знал, что ей показалось, будто она балансирует на краю пропасти. Ее спас внезапный дождь. Как только он начался, Прим схватил ее за руку:
– Бежим. Надо где-нибудь укрыться.
Они добежали до укрытия на церковном крыльце, и тут она заметила, как он тяжело дышит. Он рухнул на каменную скамейку.
– С вами все в порядке? – спросила она.
– Это мелочи, не волнуйтесь. – Он с трудом улыбнулся и достал серебряный портсигар: – Сигарету?
– Вас ранили в России? – спросила она.
– Да.
– Мне говорили, что эта зимняя кампания была тяжелой.
– Думаю, не будет преувеличением сказать, что это был незабываемый опыт.
Она продолжила:
– Райсшлингер и все остальные… вы будто из разных миров. Вы…
– Немец, чья страна воюет, – перебил он ее. – На самом деле все очень просто. К сожалению, это так.
– Думаю, да.
Он вздохнул, его лицо немного смягчилось.
– Я всегда, с самого детства, любил дождь.
– Я тоже, – сказала она. Он печально улыбнулся.
– Вот и хорошо, значит, у нас действительно есть что-то общее.
Они сидели и ждали Гортензию, дождь усиливался, и ее тетка, как всегда, оказалась права: Женевьеве никогда еще не было так хорошо, как сейчас.
В одном шпионском фильме Женевьева видела, как главный герой приклеил волос к замочной скважине так, что потом легко мог определить, входили ли в его комнату. Она использовала эту хитрость с двумя ящиками своего туалетного столика. Вернувшись из церкви, она первым делом проверила их. Оба открывали.
Маризы не было поблизости, потому что Женевьева сказала ей перед уходом, что не нуждается в ней до ленча; она закурила сигарету, чтобы выдержать необходимую паузу, а потом пошла искать Прима. Она нашла его за столом в библиотеке, с ним был Райсшлингер. Они проверяли какой-то список.
Они оба подняли глаза. Женевьева сказала:
– Это уж слишком, полковник. То, что ваши сотрудники должны проверять иногда наши комнаты, можно – хотя и с трудом – пережить как вынужденную необходимость. Но я не могу закрыть глаза на пропажу пары очень ценных бриллиантовых серег, фамильной драгоценности. Я буду вам бесконечно обязана, если вы примете меры, чтобы мне их вернули.
– Вашу комнату осматривали? – спокойно спросил Прим. – Откуда такая уверенность?
– По доброй дюжине признаков – вещи лежат не на своих местах, ну и, конечно, серьги.
– Может быть, ваша служанка просто убирала комнату? Вы говорили с ней?
– Это невозможно, – нетерпеливо сказала Женевьева. – Я отпустила ее на все утро, перед тем как уехала в церковь.
Прим обратился к Райсшлингеру:
– Вам что-нибудь известно об этом? Лицо Райсшлингера побледнело.
– Нет, штандартенфюрер. Прим кивнул:
– В любом случае, вы не могли предпринять такую проверку без моего ведома.
Райсшлингер молчал.
– Так что же дальше? – спросила Женевьева.
– Я разберусь с этим, – сказал ей Прим, – и зайду к вам.
– Спасибо, полковник. – Она повернулась и быстро вышла.
Прим закурил и взглянул на Райсшлингера:
– Итак…
– Штандартенфюрер… – Лицо Райсшлингера было мокрым от пота.
– Правду, приятель. Пять секунд – это все, что я вам даю. Я вас предупреждал.
– Штандартенфюрер, вы должны меня выслушать! Я лишь выполнял свои обязанности. Вальтер – он меня беспокоил. Я думал, может, есть еще что-то.
– И вы заставили служанку мадемуазель Треванс проверить комнату своей госпожи, а пока она это делала, к пальцам этой маленькой глупой суки кое-что прилипло? Все это нам очень помогает, Райсшлингер! Уверен, вы согласны со мной!
– Штандартенфюрер, что я могу сказать?
– Ничего, – устало ответил Прим. – Просто найдите Маризу и приведите ее ко мне.
Женевьева ждала в своей комнате и слегка нервничала, сидя у открытого окна и пытаясь читать. Но Гортензия в конце концов снова оказалась права. Не прошло и часа после ее визита в библиотеку, как послышался стук в дверь и вошел Прим.
– У вас есть минута времени? – Он пересек комнату, держа в руке ее серьги, и уронил их ей на ладонь.
– Кто? – спросила она.
– Ваша служанка. Видите, я был прав.
– Неблагодарная потаскушка. Вы уверены?
– Боюсь, что да, – спокойно сказал он, и ей захотелось узнать, что произошло между ним и Райсшлингером.
– Ясно, значит, она вернется на ферму.
– Это, я бы сказал, импульс момента в большей мере, чем что-либо другое. Глупая девчонка настаивала на своей невиновности, хотя я и нашел серьги в ее комнате. В любом случае вряд ли она могла надеяться избежать наказания.
– Вы предлагаете, чтобы я дала ей шанс исправиться?
– Здесь нужно просто немного милосердия, ведь эти люди так скудно питаются сейчас. – Прим выглянул в окно: – Отсюда действительно открывается прелестный вид.
– Да, – согласилась Женевьева. Он грустно улыбнулся:
– У нас много дел, мы должны подготовиться к завтрашнему визиту маршала. Вы извините меня?
– Конечно.
Дверь за ним закрылась. Женевьева подождала пару минут и быстро вышла следом.
– У Маризы роман с одним из солдат, – сказала Гортензия, – по крайней мере, так сказала Шанталь. – Она поглядела на старую служанку: – Можешь привести ее сейчас ко мне?
– Это что-то нам дает? – спросила Женевьева. Гортензия позволила себе слегка улыбнуться:
– Солдат Маризы сегодня вечером и завтра стоит на дополнительном посту на террасе у библиотеки, и она этим недовольна. Она думает, что это ты виновата.
Женевьева растерянно посмотрела на нее:
– Я ничего не понимаю.
– Солдат у ворот, когда ты приехала, – объяснила тетя. – Ты не захотела показать ему свои бумаги. Как только эта история дошла до Райсшлингера, с мальчиком стали обращаться плохо, грубо. Его капитан подумал, что иначе это отразится на нем самом, и принял соответствующие меры. Шанталь говорит, что Мариза очень сердита на тебя.
– Ты предполагаешь как-то использовать ее? Это то, ради чего все и было затеяно, так?
– Естественно. Тебе нужно попасть в библиотеку, и сделать это можно только во время бала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Я мгновенно влюбился в нее, – сказал полковник.
– Со многими мужчинами это случалось, – заметила Женевьева.
Она почувствовала, что его улыбка так возбуждает ее, что она не в состоянии смотреть в его проницательные голубые глаза. Сердце билось слишком быстро, у нее было странное чувство, что он видит ее насквозь. Генерал снова заговорил:
– В тот день, когда мы приехали, вы были в деревне, насколько я помню. Ваша тетка забаррикадировала двери и долго не пускала нас. Когда мы наконец получили разрешение войти, то заметили на стенах несколько выгоревших квадратов.
– А вы пытались проникнуть в подвалы?
Он с видимым удовольствием расхохотался и до конца ужина был в отличном расположении духа. А на Женевьеве начало сказываться напряжение, связанное с необходимостью играть свою роль, и она почувствовала, что напряжение это усиливается.
– Кофе подадут в гостиную, – объявил Земке.
Возникло минутное замешательство, потом все поднялись, и она вдруг почувствовала руку Прима на своем плече.
– Можно вас на пару слов?
Ей следовало избегать его, по крайней мере пока, и она ответила:
– Может, немного позже, – и пошла к генералу.
– Дорогая, – сказал он. – Я должен представить вам вашего соотечественника, служащего в бригаде СС Шарлеманя. Он прибыл к нам лишь на сегодняшний вечер с патрулями.
Офицер поклонился ей. Она отметила его звание по нашивкам на рукаве и трехцветному шеврону в тот момент, когда он подносил ее руку к губам для поцелуя, как это умеют только французы. Это был блондин с голубыми глазами, внушительный, больше похожий на немца, чем любой из присутствующих. Он представлял невероятный контраст с Максом Примом, стоявшим в нескольких футах от нее.
– Я восхищен, мадам, – произнес он, и Женевьева отметила про себя, насколько идет ему мундир, и подумала, что сделали бы маки с этим французом в форме СС, если бы поймали его.
Земке провел ее через комнату, и они вышли через сводчатую дверь на террасу.
– Здесь лучше, – сказал он. – Свежий воздух. Сигарету?
Закуривая, Женевьева спросила:
– Вы беспокоились о совещании. Оно настолько важно?
– Сам Роммель, дорогая моя. Вы понимаете, как это серьезно?
– Есть еще кое-что, – заметила Женевьева. – Вы не согласны с ними, теперь не согласны. Дело ведь в этом?
– Вы слишком все усложняете, – сказал он. – Мы будем говорить об обороне, и я уже знаю, что думают остальные.
Это был именно тот разговор, который ей хотелось завести.
– И вы не согласны?
– Да.
– Но это лишь предварительное решение, не так ли?
– Да, но основные выводы не изменятся… Если фюрер не примет внезапно другого решения.
– Боже, как у него все просто, – небрежно произнесла она.
– Мы проиграем войну. Она дотронулась до его руки:
– На вашем месте я не говорила бы этого слишком громко.
Он держал ее за руку, опустив глаза, явно думая о чем-то своем. Она не дразнила его больше, и это удивляло ее саму. Но он был добр и несчастен, и он ей нравился, что плохо укладывалось в схему. Послышались чьи-то шаги, и она отпрянула в сторону.
– Прошу простить меня за беспокойство, господин генерал, – сказал Макс Прим, – но звонят из Парижа.
Генерал тяжело кивнул.
– Я подойду. – Он поцеловал ей руку: – Спокойной ночи, моя дорогая. – И ушел в гостиную.
Макс Прим стоял рядом.
– Фрейлейн, – произнес он сухо.
Она увидела влажный блеск его глаз и прочла в них кое-что еще. Странно, но это был гнев.
Глава 12
Спала она хорошо, без сновидений, но проснулась так внезапно, что сразу поняла: что-то заставило ее проснуться. Теперь она лежала, пытаясь разобраться, что это было. Послышались выстрелы, и она мгновенно вскочила, накинула халат и бросилась к балкону.
Кто-то что-то крикнул по-немецки, вверх взлетел какой-то предмет, его тут же разнесли выстрелом на куски. Она взглянула вниз: Прим перезаряжал ружье, переломив ствол. У ящика с патронами стоял солдат. Они стреляли по летающим мишеням. Прим крикнул, солдат отпустил пружину, и новый диск взмыл в небо. Стволы ружья, направленные вверх, двигались вслед за диском, и тут Прим нажал на курок. Она смотрела, как разлетелась тарелка, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца.
– Доброе утро! – крикнула Женевьева.
Прим ответил не сразу, перезаряжая ружье, потом посмотрел вверх.
– Я разбудил вас?
– Можно сказать, да.
Он протянул ружье солдату.
– Завтрак в столовой через десять минут. Вы присоединитесь к нам?
– Думаю, пусть лучше принесут поднос в мою комнату.
– Как хотите, – улыбнулся он.
От его улыбки у нее перехватило дыхание, она повернулась и ушла в спальню.
Гортензия послала за ней Шанталь сразу после завтрака. Когда Женевьева вошла, тетка была в ванной.
– Я решила сегодня сходить к обедне. Можешь присоединиться ко мне, – сказала тетушка.
– Но я уже поела.
– Как неосмотрительно с твоей стороны. Ты все равно пойдешь. Это необходимо.
– Для спасения моей бессмертной души?
– Нет, чтобы дать этой маленькой неряхе Маризе возможность пошарить у тебя в комнате. Шанталь слышала, как Райсшлингер давал ей инструкции сегодня ночью.
– Значит, он подозревает меня? – спросила Женевьева.
– Да нет. Ты просто нажила настоящего врага здесь, вот и все. Возможно, это лишь начало и он попытается любым способом добраться до тебя. Поэтому даже рекламная брошюрка Королевского военно-воздушного флота будет для него достаточным основанием, чтобы объявить тебя врагом рейха. Мы должны попытаться сделать так, чтобы его план сработал против него самого.
– Что мне делать?
– Когда ты вернешься, то сделаешь одно неприятное открытие: твои бриллиантовые серьги пропали. Это произойдет на самом деле – Шанталь перенесет их в какое-нибудь глупо выбранное укрытие в спальне Маризы. Ты, естественно, поднимешь дьявольский шум. Иди прямо к Приму, который, помимо всего прочего, отвечает здесь за безопасность.
– И что произойдет потом?
– О, он очень проницательный человек. Он очень быстро отыщет серьги в комнате Маризы. Она будет утверждать, что не виновата, но факты будут говорить сами за себя. Вот тут-то глупая девчонка начнет плакать…
– …и признает, что действовала по инструкции Райсшлингера?
– Именно.
– Знаешь, в этой игре ты могла бы обыграть самого дьявола!
– Конечно.
– Но поверит ли ей Прим?
– Думаю, мы можем на это рассчитывать. Никаких публичных разоблачений, никакого шума. С Райсшлингером он разберется сам, но обязательно разберется. Я думаю, что этот твой полковник – жесткий человек, когда обстоятельства его к этому вынуждают.
– Мой? Почему ты так говоришь?
– Бедная Женни. – Никто не называл ее так долгие годы. – С тех пор как ты выросла настолько, что могла сама залезать ко мне на колени, я читаю тебя, как открытую книгу. Он, этот человек, чувствует твое смущение, разве не так? У тебя все внутри сжимается от желания, когда ты просто стоишь рядом с ним.
Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и встала.
– Я сделаю все, что смогу, чтобы устоять перед соблазном, думаю, в этом-то ты не сомневаешься. Ты сказала что-нибудь Шанталь?
– Только то, что Анн-Мари по горло занята подпольной работой. Думаю, она теперь будет улыбаться тебе почаще. Ее брат Жорж находится в концлагере в Польше.
– Хорошо, – сказала Женевьева. – Теперь о плане кампании.
– Все продумано. Обсудим это позже. Будь хорошей девочкой, скажи Маризе, чтобы она предупредила Рене, что мне понадобится «роллс».
Женевьева снова превратилась в ребенка, которому говорили, что делать. И она сделала все так, как ей велела Гортензия. Ничего не изменила.
Они были неприятно удивлены, когда, выйдя из парадной двери и спустившись по ступенькам, не нашли ни Рене, ни машину. Их ждали Макс Прим и «мерседес». Он сдержанно поздоровался с ними.
– Ваша машина сегодня утром сломалась, графиня. Я приказал нашим механикам сделать все возможное, чтобы быстро починить ее. А пока я в вашем полном распоряжении. Насколько мне известно, вы хотите посетить церковь?
Гортензия постояла в нерешительности, потом пожала плечами и села в машину. Женевьева последовала ее примеру.
Он сам вел машину, и Женевьева, сидя сзади него, чувствовала себя ужасно неуютно. Гортензия не обращала на него внимания и только время от времени смотрела на часы.
– Мы опаздываем. Не беспокойся, кюре будет ждать меня. Ему недавно стукнуло семьдесят. Первый мужчина, в которого я влюбилась в своей жизни. Темноволосый, внушительный и такой благочестивый. Вера делает мужчину привлекательным. Хотя я никогда не посещала службу слишком часто.
– А теперь? – спросила Женевьева.
– У него седые волосы, и, когда он улыбается, кожа на его лице собирается в складки, так что глаз не видно.
Женевьева чувствовала неловкость от того, что Прим наблюдал за ней в зеркальце, его глаза смеялись, как и глаза графини. Женевьева холодно произнесла:
– Насколько я знаю, в СС не верят в Бога, полковник?
– Из самых надежных источников мне известно, что рейхсфюрер Гиммлер все-таки верит. – Прим повернул машину к церковным воротам, вышел и открыл им дверцу: – Пожалуйста, мадам.
Гортензия задержалась на мгновение, потом подала ему руку и вышла из машины.
– Знаете, вы мне нравитесь, Прим. Как жалко, что…
– Что я немец, графиня? Моя бабушка по материнской линии родилась в Ницце. Это поможет?
– Весьма. – Она повернулась к Женевьеве: – Тебе не нужно входить в церковь. Сходи на могилу матери. Я не задержусь. – Гортензия опустила вуаль и пошла по тропинке между могил к крыльцу старинной церкви.
– Замечательная женщина, – сказал Прим. – О да.
Несколько секунд он стоял не двигаясь, со сцепленными за спиной руками, в великолепном мундире, с крестом у горла, – персонаж из какой-то странной фантазии. Женевьева нарушила молчание:
– Извините меня, я бы хотела навестить маму.
– Ну конечно.
Она вошла в ограду. Могила в дальнем углу, под тенью кипариса, была в идеальном состоянии. Надгробная плита отличалась скромной красотой – так хотела Гортензия, а в каменной вазе стояли свежие цветы.
– Элен Клер де Вуанкур Треванс, – произнес Макс Прим, стоя с другой стороны, и вдруг сделал нечто странное. Он быстро отдал честь, строгое воинское приветствие, в котором не было ничего нацистского. – Ну что же, Элен Клер, – мягко сказал он, – у вас очень красивая дочь. Я думаю, вы можете гордиться ею.
– А ваша семья? – спросила Женевьева.
– Мой отец погиб в прошлой войне, мать умерла через несколько лет после него. Меня воспитала тетка во Франкфурте, школьная учительница. Она погибла во время бомбежки в прошлом году.
– Так что у нас есть что-то общее?
– Кстати, о семье, – сказал он. – Расскажите мне о вашем английском отце, докторе из Корнуолла. О вашей сестре… почему вы так мало о ней говорите? Женевьева, кажется?
Вот теперь она испугалась по-настоящему, он так много знал, что ей показалось, будто она балансирует на краю пропасти. Ее спас внезапный дождь. Как только он начался, Прим схватил ее за руку:
– Бежим. Надо где-нибудь укрыться.
Они добежали до укрытия на церковном крыльце, и тут она заметила, как он тяжело дышит. Он рухнул на каменную скамейку.
– С вами все в порядке? – спросила она.
– Это мелочи, не волнуйтесь. – Он с трудом улыбнулся и достал серебряный портсигар: – Сигарету?
– Вас ранили в России? – спросила она.
– Да.
– Мне говорили, что эта зимняя кампания была тяжелой.
– Думаю, не будет преувеличением сказать, что это был незабываемый опыт.
Она продолжила:
– Райсшлингер и все остальные… вы будто из разных миров. Вы…
– Немец, чья страна воюет, – перебил он ее. – На самом деле все очень просто. К сожалению, это так.
– Думаю, да.
Он вздохнул, его лицо немного смягчилось.
– Я всегда, с самого детства, любил дождь.
– Я тоже, – сказала она. Он печально улыбнулся.
– Вот и хорошо, значит, у нас действительно есть что-то общее.
Они сидели и ждали Гортензию, дождь усиливался, и ее тетка, как всегда, оказалась права: Женевьеве никогда еще не было так хорошо, как сейчас.
В одном шпионском фильме Женевьева видела, как главный герой приклеил волос к замочной скважине так, что потом легко мог определить, входили ли в его комнату. Она использовала эту хитрость с двумя ящиками своего туалетного столика. Вернувшись из церкви, она первым делом проверила их. Оба открывали.
Маризы не было поблизости, потому что Женевьева сказала ей перед уходом, что не нуждается в ней до ленча; она закурила сигарету, чтобы выдержать необходимую паузу, а потом пошла искать Прима. Она нашла его за столом в библиотеке, с ним был Райсшлингер. Они проверяли какой-то список.
Они оба подняли глаза. Женевьева сказала:
– Это уж слишком, полковник. То, что ваши сотрудники должны проверять иногда наши комнаты, можно – хотя и с трудом – пережить как вынужденную необходимость. Но я не могу закрыть глаза на пропажу пары очень ценных бриллиантовых серег, фамильной драгоценности. Я буду вам бесконечно обязана, если вы примете меры, чтобы мне их вернули.
– Вашу комнату осматривали? – спокойно спросил Прим. – Откуда такая уверенность?
– По доброй дюжине признаков – вещи лежат не на своих местах, ну и, конечно, серьги.
– Может быть, ваша служанка просто убирала комнату? Вы говорили с ней?
– Это невозможно, – нетерпеливо сказала Женевьева. – Я отпустила ее на все утро, перед тем как уехала в церковь.
Прим обратился к Райсшлингеру:
– Вам что-нибудь известно об этом? Лицо Райсшлингера побледнело.
– Нет, штандартенфюрер. Прим кивнул:
– В любом случае, вы не могли предпринять такую проверку без моего ведома.
Райсшлингер молчал.
– Так что же дальше? – спросила Женевьева.
– Я разберусь с этим, – сказал ей Прим, – и зайду к вам.
– Спасибо, полковник. – Она повернулась и быстро вышла.
Прим закурил и взглянул на Райсшлингера:
– Итак…
– Штандартенфюрер… – Лицо Райсшлингера было мокрым от пота.
– Правду, приятель. Пять секунд – это все, что я вам даю. Я вас предупреждал.
– Штандартенфюрер, вы должны меня выслушать! Я лишь выполнял свои обязанности. Вальтер – он меня беспокоил. Я думал, может, есть еще что-то.
– И вы заставили служанку мадемуазель Треванс проверить комнату своей госпожи, а пока она это делала, к пальцам этой маленькой глупой суки кое-что прилипло? Все это нам очень помогает, Райсшлингер! Уверен, вы согласны со мной!
– Штандартенфюрер, что я могу сказать?
– Ничего, – устало ответил Прим. – Просто найдите Маризу и приведите ее ко мне.
Женевьева ждала в своей комнате и слегка нервничала, сидя у открытого окна и пытаясь читать. Но Гортензия в конце концов снова оказалась права. Не прошло и часа после ее визита в библиотеку, как послышался стук в дверь и вошел Прим.
– У вас есть минута времени? – Он пересек комнату, держа в руке ее серьги, и уронил их ей на ладонь.
– Кто? – спросила она.
– Ваша служанка. Видите, я был прав.
– Неблагодарная потаскушка. Вы уверены?
– Боюсь, что да, – спокойно сказал он, и ей захотелось узнать, что произошло между ним и Райсшлингером.
– Ясно, значит, она вернется на ферму.
– Это, я бы сказал, импульс момента в большей мере, чем что-либо другое. Глупая девчонка настаивала на своей невиновности, хотя я и нашел серьги в ее комнате. В любом случае вряд ли она могла надеяться избежать наказания.
– Вы предлагаете, чтобы я дала ей шанс исправиться?
– Здесь нужно просто немного милосердия, ведь эти люди так скудно питаются сейчас. – Прим выглянул в окно: – Отсюда действительно открывается прелестный вид.
– Да, – согласилась Женевьева. Он грустно улыбнулся:
– У нас много дел, мы должны подготовиться к завтрашнему визиту маршала. Вы извините меня?
– Конечно.
Дверь за ним закрылась. Женевьева подождала пару минут и быстро вышла следом.
– У Маризы роман с одним из солдат, – сказала Гортензия, – по крайней мере, так сказала Шанталь. – Она поглядела на старую служанку: – Можешь привести ее сейчас ко мне?
– Это что-то нам дает? – спросила Женевьева. Гортензия позволила себе слегка улыбнуться:
– Солдат Маризы сегодня вечером и завтра стоит на дополнительном посту на террасе у библиотеки, и она этим недовольна. Она думает, что это ты виновата.
Женевьева растерянно посмотрела на нее:
– Я ничего не понимаю.
– Солдат у ворот, когда ты приехала, – объяснила тетя. – Ты не захотела показать ему свои бумаги. Как только эта история дошла до Райсшлингера, с мальчиком стали обращаться плохо, грубо. Его капитан подумал, что иначе это отразится на нем самом, и принял соответствующие меры. Шанталь говорит, что Мариза очень сердита на тебя.
– Ты предполагаешь как-то использовать ее? Это то, ради чего все и было затеяно, так?
– Естественно. Тебе нужно попасть в библиотеку, и сделать это можно только во время бала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26