Потом тихонько вытолкнула мальчиков за дверь.
Звездное небо сверкало. У амбара ребята вышли на бугор, за которым начинался низкорослый лесок. Зайдя в кусты, Стоян остановился. Внизу, под ними, виднелся домик. Можно было различить дверь, оконце, круглый верх соломенной крыши.
— Ты боишься болгар? — тихо спросил Ненад.
— Боюсь, они убили отца.
— И почему это они нас так ненавидят? — продолжал Ненад.
— Не знаю. Отцу сначала отрезали нос и уши, вырвали глаза и уж потом только убили.
— Где это было?
— Не знаю, где-то в Старой Сербии, у комитов.
Мальчиков обступал лес. Они взялись за руки. Было
только слышно, но не видно, как внизу, на деревне, отворялись в домах двери. Иногда доносился крик, раздавалось два-три выстрела, потом все смолкало. Ненада обуял страх.
— Почему мы не бежим? И я боюсь болгар. Где твой дед?
Внизу послышались голоса. По дорожке какие-то люди поднимались на холм. Внезапно они вынырнули из темноты на открытое место перед домом. Их было пятеро или шестеро. Собака залаяла. Блеснуло пламя, по долине прокатился сухой выстрел, и вой собаки прекратился, водворилась тишина. Один солдат стал стучать прикладом в дверь. Велика тут же открыла. Солдат осветил ее электрическим фонариком и шагнул в дом. Внутри сразу стало светло. Другие солдаты бродили по двору. Из дома доносились приглушенные крики. Два солдата заглянули в дверь: их осветило красным светом; они смеялись. Один из них прислонил винтовку к двери, снял ранец и вошел. Смех не прекращался. Подошли и остальные. Первый вышел из дома в расстегнутой шинели. Расставил ноги и стал мочиться у стены. Солдаты подзадоривали и подталкивали друг друга; как только один выходил помочиться, входил следующий. Чутьем Ненад понимал, что там внизу, в доме, совершается что-то гнусное и постыдное. Почему Велика не зовет на помощь? Почему не вырывается? Может быть, она молчит, чтобы дать им возможность убежать? Он хотел спросить Стояна, но увидел, что тот, прислонившись к дереву, плачет.
Из дома донесся крик, потом еще и вдруг оборвался. Перед домом солдаты надели ранцы, собрали винтовки и отошли. Последний солдат выскочил с ножом в руке. Дверь осталась открытой. Вскоре из темного пролета вырвался густой белый дым. Задымилась крыша и сразу вспыхнула ярким пламенем. Озаренные пожаром мальчики, словно обезумев, бросились бежать.
Стоян уверенно вел вперед. Они миновали лесок, вышли в долину, поросшую густым кустарником, перешли вброд ручей, пересекли вспаханное поле и вступили в заповедник. Пройдя через него, вышли на неровную горную дорогу; и потому только, что она становилась все белее, поняли, что светает. Дорога была пустынна; согнувшись, они перебежали через нее и скрылись в кустарнике. В селе все еще изредка раздавались выстрелы. Небо быстро светлело, затягиваясь белесой пеленой испарений; птицы в низком кустарнике робко принялись за свое щебетание.
Они все время спускались под гору. Ненад шел за Стояном, шатаясь, как в бреду; лицо его было исцарапано ветками, руки посинели. Порой ему казалось, что не сам он идет, а земля уходит у него из-под ног; то одно,
то другое дерево оборачивалось, качаясь, надвигалось на него. Несколько раз он падал и уже теперь не соображал, в каком направлении они идут, вниз ли, вверх ли, и сколько это длится.
Лес внезапно кончился. Ровная опушка тянулась вдоль железнодорожного полотна, видневшегося шагах в сорока. По шпалам шли три вооруженных солдата. Длинные серо-зеленые шинели, круглые фуражки с козырьком. Болгары. Мальчики залегли и, стуча зубами, проводили их взглядом. Рассвет после ясной ночи был серый и холодный. Они доползли до линии, пролезли по трубе для стока воды на ту сторону и все так же ползком добрались до редкой неубранной кукурузы, шуршавшей в безветрии. Боясь, как бы их не заметили солдаты, они еще некоторое время ползли. Наконец Ненад сел.
— Не могу больше. — Глаза его были полны слез.
Стоян поднял его.
— Еще немного. Держись за меня.
Скоро они вышли из кукурузы, перед ними бурлила узкая, но быстрая в этом месте, вздувшаяся Морава. Стоян повернул направо, и вскоре по густому ивняку они выбрались на плотину запруды.
— Залезем лучше в ивняк и переждем. Может быть, они уже и на мельнице.
Ненад согласился. Они далеко обошли плотину и очутились на пригорке против мельницы. Мельница не работала и хранила безмолвие, только вода, просачиваясь кое-где, билась о закрытую мельничную плотину. Мальчики подошли поближе.
— Смотри... — У Ненада сорвался голос; дрожа всем телом, огромными от испуга глазами он глядел на мельницу: в пролете выломанной двери висел человек; веревка была так коротка, что темя почти касалось притолоки.
Стоян пристально вгляделся. Лица повешенного не было видно, но по фигуре и одежде было ясно, что человек молодой.
— Это не дедушка.
Ненад почувствовал невольное облегчение. Они вернулись в ивняк.
— Теперь что делать?
— Не знаю.
Ивняк был редкий. Быстро светало. Яркое пламя зари уже охватило часть неба. На фоне еще темных горных склонов поблескивала, переливаясь, Морава.
— Нас могут увидеть. Вставай.
Но Ненад не двигался: он спал. Стоян дал ему немножко поспать, потом разбудил. Ненад, хоть и не проснулся как следует, послушно последовал за ним. На берегу было много ложбин. Стоян выбрал одну, сплошь заросшую кустарником, метрах в ста от воды, как раз напротив того места, где подходили к мельнице. Тут не было ни тропинок, ни спуска. Скатившись в яму, они упали в кусты ежевики. Кое-как высвободились, все исцарапанные, и улеглись в кучу сухих листьев возле гнилого ствола ивы. Укрывшись листьями, прижавшись друг к другу, они сразу заснули.
Первым проснулся Стоян. Солнце поднялось уже высоко. Он был голоден. Разбудил Ненада, который долго не мог понять, где он находится.
— Пойду поищу чего-нибудь поесть, — прошептал Стоян.
Они прислушались: кругом царила глубочайшая тишина, нарушаемая лишь мягким журчаньем близкой Моравы да птичьим щебетом. Стоян отсутствовал долго — так по крайней мере показалось Ненаду. Наконец он вернулся, но принес только несколько початков спелой кукурузы.
— В кукурузе скрывается поп.
— Какой поп?
— Тот, что вчера вечером был у нас. Он видел деда. И дед хоронится где-то тут. В сумерках поп придет за нами. На том берегу Моравы наши.
Ненад с жадностью принялся за кукурузу, но быстро насытился. У него заболел живот, и его стошнило. Они снова, обнявшись и съежившись, угнездились в сухих листьях. И опять заснули, потому что боялись разговаривать. Когда они проснулись, уже спускалась ночь.
В ложбинке скоро совсем стемнело. Мальчики вылезли оттуда и стали ждать. Явственно слышался шум Моравы; ночная тишина ежеминутно прерывалась криком какой-то птицы, очень похожим на крик человека. Но вот показался поп. Он пробирался у самой воды, под размытым берегом. Его голова только иногда появлялась на фоне светлой поверхности Моравы и тут же исчезала. Когда он подошел к ложбине, Стоян его тихо окликнул.
Они долго шли по берегу. При малейшем шуме поп припадал к земле и лежал, не шелохнувшись; мальчики
подражали ему во всем. Так они добрались до устья ручья, скрытого камышом, и пошли вдоль него по мягкой земле. Ненаду казалось, что он ступает по густому, пушистому ковру. Поп приказал мальчикам подождать тут, а сам пошел вперед.
После долгого ожидания послышалось шуршание камыша и плеск воды. Невдалеке в раздвинутом камыше возникли темные очертания лодки. Незнакомый Ненаду голос тихо окликнул их. Ненад двигался с опаской, боясь оступиться в черноту реки.
— Поспешай, не бойся.
Человек высокого роста перенес его в лодку. На дне лежал поп и тихо стонал. Человек крепко навалился на багор; лодка заскользила по воде.
— Кто это?
— Дедушка.— Стоян тоже стал отпихивать лодку.
Скоро они выбрались на Мораву, их быстро понесло
сильное течение. Вода бурлила вокруг лодки. На воде было настолько светло, что Ненад мог хорошо разглядеть деда Стояна. С берега раздался выстрел, за ним другой, третий.
— Ложись... — прошептал поп.
Дед был уже на дне лодки. Ее пронесло по середине русла метров десять. Потом дед осторожно поднялся и несколькими ударами весел повернул лодку; проплыв между затонувшими ивами, она с треском ткнулась в густой кустарник. Выбравшись на берег, они спрятались за корявыми стволами. С того берега продолжали стрелять.
Попа била лихорадка. Они оставили его у первого солдатского костра, попавшегося им в горах. Солдаты, мрачно настроенные, были неразговорчивы. Попа они напоили ракией и перевязали. Один из них нахлобучил на голову Ненада шайкачу и заставил его отпить из фляжки.
— Мне ужасно хочется есть, — признался Ненад. Ракия жестоко обожгла ему глотку и желудок.
Солдат дал ему кусок кукурузного хлеба.
Пообсохнув немного, дед и мальчики двинулись дальше, добравшись до главных частей наших войск, и переночевали в конюшне. Утром в поселок доставили орудия полевой артиллерии. У открытой повозки сидел молодой офицер и завтракал. Ненад робко подошел к нему. Офицер протянул ему кусочек мяса, но Ненад отказался.
— Простите, господин офицер, я хотел бы спросить вас...
Офицер поднял брови.
— Слушаю. Ты нездешний?
Этот вопрос удивил Ненада. Он не мог себя видеть и потому не знал, что по одежде уже нельзя было определить его происхождение. Он рассказал все по порядку: с момента, как он в Грделице пошел за водой, до бегства и переправы через Мораву.
— Как мне вернуться и как найти маму?
Офицер велел ему подождать и отправился в деревню. Потом вернулся за Ненадом и привел его к домику, возле которого мулы на привязи жевали осоку.
— Вот мальчик, — сказал офицер.
— Не беспокойся, мы за ним присмотрим. — Усатый солдат подвинулся, освободив Ненаду место рядом с собой.
Офицер попрощался с ним, дал ему немного галет, кусочек шоколада и ушел. Как только мулы наелись, солдаты тронулись в путь. Дед со Стояном уже ушли в другую сторону. Взгромоздившись на вьючное седло между двумя мешками сена, Ненад начал дремать. Его бросало то в холод, то в жар; все время ему казалось, что он летит куда-то вниз сквозь фиолетовые, красные и черные круги, от которых его непрестанно тошнило. Узкая горная дорожка шла то в гору, то под гору, мулы ударяли своими жесткими копытами о камни, солнце мелькало между стволами дубов, какие-то люди копали на поляне могилу. У родника солдаты остановились напоить мулов и сами решили подкрепиться. Дали и Ненаду поесть, но его тут же вырвало. Все это, хотя и доходило до сознания мальчика, но из-за темных, непрерывно вертящихся кругов, с которыми он не переставал бороться, запечатлелось как кошмар: мулы, бородатые лица, журчащая вода, Велика, прижимающая его к себе, окровавленный поп... Ненад стал задыхаться...
А когда пришел в себя, то лежал уже не на муле, а на какой-то скамье. Около него на коленях стояла Ясна. За ней в вечерних сумерках Ненад увидел вереницу вагонов. В разных местах перед вагонами горели костры.
— А где же паровоз? — спросил Ненад слабым голосом.
— Ушел, сынок.
Ненад улыбнулся и снова закрыл глаза. Темные круги вновь завладели им. И он потонул в них.
Глава вторая
ГОЛОД
Весна застала семью Байкичей в чужой квартире; их собственная была разрушена, ограблена и загажена: шкафы опустошены, пол усеян выпотрошенными из подушек перьями, обрывками книг, битым стеклом, стены измазаны навозом, окна забиты досками. Всей мебели, которую можно было вытащить из этой навозной кучи с массой блох, едва хватило бы на одну комнату.
Ненад проболел всю зиму, — не успевал поправиться от одной болезни, как заболевал снова. Лежа в кровати в большой комнате, под самой крышей серого и холодного низкого дома, Ненад глядел в окно. И вот уже зарумянились плоды на черешне, цветущая верхушка которой целыми днями колыхалась под окном. К мальчику постепенно возвращались краски, он становился живее, появился аппетит. Целыми часами он сидел у окна и не ощущал слабости ни в ногах, ни в голове.
Закутанная в шали, так как по утрам было еще свежо, Ясна уходила до зари на распределительный пункт за мукой; или, что случалось реже, в лавку, где продавались мясные отходы. В полдень она, усталая, приносила немного провизии, но чаще всего возвращалась с пустыми руками. Жили они на последние серебряные деньги и на оставшиеся сербские бумажки, уже с австрийской печатью. Было еще несколько банок английского сгущенного молока, которые они открывали с болью в сердце. В эти дни они получили первую открытку из другого мира: писал кум из Женевы. О Миче он не упоминал. Одна фраза была зачеркнута цензурой. Может быть, как раз она и касалась Мичи. В течение трех дней Ясна, бабушка и Ненад тщетно старались разобрать под черной тушью запрещенные слова. Наконец согласились, что можно разобрать букву М. Ясна даже уверяла, что различает и букву ч. Если бы что... — цензуре незачем было бы вычеркивать. Значит, жив.
Ненад становился все нетерпеливее. Наконец, в один погожий теплый день, когда в воздухе стояло жужжание пчел, Ясна вывела его на улицу. Посреди квадратного мощеного двора был садик с низкой проволочной оградой. Ненад глазами искал черешню; она была недосягаема — по ту сторону высокой серой стены. Двор ему сразу показался неприветливым и пустым. Да он и был таким,
несмотря на цветущую белую сирень. С трех сторон были квартиры, с четвертой глухая стена, на которой когда-то акварелью были нарисованы лес и ручей (или что-то в этом роде, разобрать было трудно — краски выцвели, штукатурка местами отвалилась).
Свежий воздух быстро утомил Ненада. Он посмотрел вдоль безлюдной улицы Проты Матея; на мгновение его взгляд остановился на пустом скотном рынке, по ту сторону Александровой улицы, и снова вернулся к неприветливым и холодным домам с заколоченными кое-где окнами. Ненад никогда не бывал в этой части Белграда. Ему казалось, что это даже не Белград. В голове у него все спуталось. Ясна привела его снова во двор. На скамейке сидела т-11е Бланш, грея на солнце свое отекшее от ревматизма тело. На голове у нее была смешная шляпка из черного шелка, на руках кружевные митенки; она куталась в черную, позеленевшую пелерину. Совсем уже седая, она щурила, глядя на солнце, свои когда-то голубые, а теперь выцветшие, слезящиеся глаза.
И тут, позабыв об окружающем, она, с трудом подыскивая слова, мешая сербские с французскими, стала рассказывать о своей жизни в России, о том, как она была красива в молодости и как на рождество танцевала мазурку с молодым графом Балабановым, которому тогда было четырнадцать лет, как сопровождала молодых графинь на прогулку верхом и как сама ловко держалась в седле, какой прелестный у нее был пони и как все это было как молодые графы и графини выросли, и она поступила в гувернантки к князю Голуховскому в Константинополе, княгиня убежала потом с каким-то англичанином, красавец князь утопился в Босфоре, а она приехала в Сербию с его превосходительством и осталась тут, и живет она в подвале.
Появились и другие соседи. Госпожа Огорелица, подвижная особа с испитым лицом и лихорадочно горящими глазами; тощие ноги ее были обуты в большие стоптанные и рваные ночные туфли. Следом за ней показалось недоразвитое и угловатое существо; из-под слишком короткого платья выступали острые коленки, из коротких рукавов торчали длинные мальчишеские руки; растрепанные волосы Буйки падали на большие черные глаза. Старшая дочь госпожи Огорелицы, Лела, пришла немного позднее из города, волоча за собой небольшой мешок муки; она была в измятом пальто и юбке, забрызганной грязью, с сонливым выражением на смуглом продолговатом лице. В окно выглянул профессор Марич, худой, с впалыми щеками, обросшими неряшливой белокурой бородой; жена его выбежала во двор. Все приветствовали Ненада, радовались его выздоровлению.
— А теперь ему надо лучше питаться, он очень похудел, а ведь растет, — заметила госпожа Огорелица. — Так же вот и моя Буйка. Посмотрите только, на что похож этот ребенок!
— Лучше питаться, лучше питаться... — пробормотал Марич в бороду. — Всем нам надо бы лучше питаться.
Лела предложила Ненаду кусок сахару, но госпожа Огорелица взяла у нее из рук кулечек, оторвала немного бумаги и положила в нее три куска:
— Так лучше, пусть ему мама сварит шербет.
— Не надо, у нас еще есть немного сахару, — вмешалась Ясна.
— Все равно, все равно... это от тетки Мары. Бери же, мой мальчик... — Госпожа Огорелица была необыкновенно милая женщина. — Все дети любят шербет, как и моя Буйка, а шербет питателен и полезен для груди.
Ненад смутился. Наконец, посмотрев сперва на Ясну, он взял пакетик.
— Спасибо.
Лела возвращала талоны Бланш.
— Надо являться лично, мадемуазель, они не пожелали дать мне ваш паек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Звездное небо сверкало. У амбара ребята вышли на бугор, за которым начинался низкорослый лесок. Зайдя в кусты, Стоян остановился. Внизу, под ними, виднелся домик. Можно было различить дверь, оконце, круглый верх соломенной крыши.
— Ты боишься болгар? — тихо спросил Ненад.
— Боюсь, они убили отца.
— И почему это они нас так ненавидят? — продолжал Ненад.
— Не знаю. Отцу сначала отрезали нос и уши, вырвали глаза и уж потом только убили.
— Где это было?
— Не знаю, где-то в Старой Сербии, у комитов.
Мальчиков обступал лес. Они взялись за руки. Было
только слышно, но не видно, как внизу, на деревне, отворялись в домах двери. Иногда доносился крик, раздавалось два-три выстрела, потом все смолкало. Ненада обуял страх.
— Почему мы не бежим? И я боюсь болгар. Где твой дед?
Внизу послышались голоса. По дорожке какие-то люди поднимались на холм. Внезапно они вынырнули из темноты на открытое место перед домом. Их было пятеро или шестеро. Собака залаяла. Блеснуло пламя, по долине прокатился сухой выстрел, и вой собаки прекратился, водворилась тишина. Один солдат стал стучать прикладом в дверь. Велика тут же открыла. Солдат осветил ее электрическим фонариком и шагнул в дом. Внутри сразу стало светло. Другие солдаты бродили по двору. Из дома доносились приглушенные крики. Два солдата заглянули в дверь: их осветило красным светом; они смеялись. Один из них прислонил винтовку к двери, снял ранец и вошел. Смех не прекращался. Подошли и остальные. Первый вышел из дома в расстегнутой шинели. Расставил ноги и стал мочиться у стены. Солдаты подзадоривали и подталкивали друг друга; как только один выходил помочиться, входил следующий. Чутьем Ненад понимал, что там внизу, в доме, совершается что-то гнусное и постыдное. Почему Велика не зовет на помощь? Почему не вырывается? Может быть, она молчит, чтобы дать им возможность убежать? Он хотел спросить Стояна, но увидел, что тот, прислонившись к дереву, плачет.
Из дома донесся крик, потом еще и вдруг оборвался. Перед домом солдаты надели ранцы, собрали винтовки и отошли. Последний солдат выскочил с ножом в руке. Дверь осталась открытой. Вскоре из темного пролета вырвался густой белый дым. Задымилась крыша и сразу вспыхнула ярким пламенем. Озаренные пожаром мальчики, словно обезумев, бросились бежать.
Стоян уверенно вел вперед. Они миновали лесок, вышли в долину, поросшую густым кустарником, перешли вброд ручей, пересекли вспаханное поле и вступили в заповедник. Пройдя через него, вышли на неровную горную дорогу; и потому только, что она становилась все белее, поняли, что светает. Дорога была пустынна; согнувшись, они перебежали через нее и скрылись в кустарнике. В селе все еще изредка раздавались выстрелы. Небо быстро светлело, затягиваясь белесой пеленой испарений; птицы в низком кустарнике робко принялись за свое щебетание.
Они все время спускались под гору. Ненад шел за Стояном, шатаясь, как в бреду; лицо его было исцарапано ветками, руки посинели. Порой ему казалось, что не сам он идет, а земля уходит у него из-под ног; то одно,
то другое дерево оборачивалось, качаясь, надвигалось на него. Несколько раз он падал и уже теперь не соображал, в каком направлении они идут, вниз ли, вверх ли, и сколько это длится.
Лес внезапно кончился. Ровная опушка тянулась вдоль железнодорожного полотна, видневшегося шагах в сорока. По шпалам шли три вооруженных солдата. Длинные серо-зеленые шинели, круглые фуражки с козырьком. Болгары. Мальчики залегли и, стуча зубами, проводили их взглядом. Рассвет после ясной ночи был серый и холодный. Они доползли до линии, пролезли по трубе для стока воды на ту сторону и все так же ползком добрались до редкой неубранной кукурузы, шуршавшей в безветрии. Боясь, как бы их не заметили солдаты, они еще некоторое время ползли. Наконец Ненад сел.
— Не могу больше. — Глаза его были полны слез.
Стоян поднял его.
— Еще немного. Держись за меня.
Скоро они вышли из кукурузы, перед ними бурлила узкая, но быстрая в этом месте, вздувшаяся Морава. Стоян повернул направо, и вскоре по густому ивняку они выбрались на плотину запруды.
— Залезем лучше в ивняк и переждем. Может быть, они уже и на мельнице.
Ненад согласился. Они далеко обошли плотину и очутились на пригорке против мельницы. Мельница не работала и хранила безмолвие, только вода, просачиваясь кое-где, билась о закрытую мельничную плотину. Мальчики подошли поближе.
— Смотри... — У Ненада сорвался голос; дрожа всем телом, огромными от испуга глазами он глядел на мельницу: в пролете выломанной двери висел человек; веревка была так коротка, что темя почти касалось притолоки.
Стоян пристально вгляделся. Лица повешенного не было видно, но по фигуре и одежде было ясно, что человек молодой.
— Это не дедушка.
Ненад почувствовал невольное облегчение. Они вернулись в ивняк.
— Теперь что делать?
— Не знаю.
Ивняк был редкий. Быстро светало. Яркое пламя зари уже охватило часть неба. На фоне еще темных горных склонов поблескивала, переливаясь, Морава.
— Нас могут увидеть. Вставай.
Но Ненад не двигался: он спал. Стоян дал ему немножко поспать, потом разбудил. Ненад, хоть и не проснулся как следует, послушно последовал за ним. На берегу было много ложбин. Стоян выбрал одну, сплошь заросшую кустарником, метрах в ста от воды, как раз напротив того места, где подходили к мельнице. Тут не было ни тропинок, ни спуска. Скатившись в яму, они упали в кусты ежевики. Кое-как высвободились, все исцарапанные, и улеглись в кучу сухих листьев возле гнилого ствола ивы. Укрывшись листьями, прижавшись друг к другу, они сразу заснули.
Первым проснулся Стоян. Солнце поднялось уже высоко. Он был голоден. Разбудил Ненада, который долго не мог понять, где он находится.
— Пойду поищу чего-нибудь поесть, — прошептал Стоян.
Они прислушались: кругом царила глубочайшая тишина, нарушаемая лишь мягким журчаньем близкой Моравы да птичьим щебетом. Стоян отсутствовал долго — так по крайней мере показалось Ненаду. Наконец он вернулся, но принес только несколько початков спелой кукурузы.
— В кукурузе скрывается поп.
— Какой поп?
— Тот, что вчера вечером был у нас. Он видел деда. И дед хоронится где-то тут. В сумерках поп придет за нами. На том берегу Моравы наши.
Ненад с жадностью принялся за кукурузу, но быстро насытился. У него заболел живот, и его стошнило. Они снова, обнявшись и съежившись, угнездились в сухих листьях. И опять заснули, потому что боялись разговаривать. Когда они проснулись, уже спускалась ночь.
В ложбинке скоро совсем стемнело. Мальчики вылезли оттуда и стали ждать. Явственно слышался шум Моравы; ночная тишина ежеминутно прерывалась криком какой-то птицы, очень похожим на крик человека. Но вот показался поп. Он пробирался у самой воды, под размытым берегом. Его голова только иногда появлялась на фоне светлой поверхности Моравы и тут же исчезала. Когда он подошел к ложбине, Стоян его тихо окликнул.
Они долго шли по берегу. При малейшем шуме поп припадал к земле и лежал, не шелохнувшись; мальчики
подражали ему во всем. Так они добрались до устья ручья, скрытого камышом, и пошли вдоль него по мягкой земле. Ненаду казалось, что он ступает по густому, пушистому ковру. Поп приказал мальчикам подождать тут, а сам пошел вперед.
После долгого ожидания послышалось шуршание камыша и плеск воды. Невдалеке в раздвинутом камыше возникли темные очертания лодки. Незнакомый Ненаду голос тихо окликнул их. Ненад двигался с опаской, боясь оступиться в черноту реки.
— Поспешай, не бойся.
Человек высокого роста перенес его в лодку. На дне лежал поп и тихо стонал. Человек крепко навалился на багор; лодка заскользила по воде.
— Кто это?
— Дедушка.— Стоян тоже стал отпихивать лодку.
Скоро они выбрались на Мораву, их быстро понесло
сильное течение. Вода бурлила вокруг лодки. На воде было настолько светло, что Ненад мог хорошо разглядеть деда Стояна. С берега раздался выстрел, за ним другой, третий.
— Ложись... — прошептал поп.
Дед был уже на дне лодки. Ее пронесло по середине русла метров десять. Потом дед осторожно поднялся и несколькими ударами весел повернул лодку; проплыв между затонувшими ивами, она с треском ткнулась в густой кустарник. Выбравшись на берег, они спрятались за корявыми стволами. С того берега продолжали стрелять.
Попа била лихорадка. Они оставили его у первого солдатского костра, попавшегося им в горах. Солдаты, мрачно настроенные, были неразговорчивы. Попа они напоили ракией и перевязали. Один из них нахлобучил на голову Ненада шайкачу и заставил его отпить из фляжки.
— Мне ужасно хочется есть, — признался Ненад. Ракия жестоко обожгла ему глотку и желудок.
Солдат дал ему кусок кукурузного хлеба.
Пообсохнув немного, дед и мальчики двинулись дальше, добравшись до главных частей наших войск, и переночевали в конюшне. Утром в поселок доставили орудия полевой артиллерии. У открытой повозки сидел молодой офицер и завтракал. Ненад робко подошел к нему. Офицер протянул ему кусочек мяса, но Ненад отказался.
— Простите, господин офицер, я хотел бы спросить вас...
Офицер поднял брови.
— Слушаю. Ты нездешний?
Этот вопрос удивил Ненада. Он не мог себя видеть и потому не знал, что по одежде уже нельзя было определить его происхождение. Он рассказал все по порядку: с момента, как он в Грделице пошел за водой, до бегства и переправы через Мораву.
— Как мне вернуться и как найти маму?
Офицер велел ему подождать и отправился в деревню. Потом вернулся за Ненадом и привел его к домику, возле которого мулы на привязи жевали осоку.
— Вот мальчик, — сказал офицер.
— Не беспокойся, мы за ним присмотрим. — Усатый солдат подвинулся, освободив Ненаду место рядом с собой.
Офицер попрощался с ним, дал ему немного галет, кусочек шоколада и ушел. Как только мулы наелись, солдаты тронулись в путь. Дед со Стояном уже ушли в другую сторону. Взгромоздившись на вьючное седло между двумя мешками сена, Ненад начал дремать. Его бросало то в холод, то в жар; все время ему казалось, что он летит куда-то вниз сквозь фиолетовые, красные и черные круги, от которых его непрестанно тошнило. Узкая горная дорожка шла то в гору, то под гору, мулы ударяли своими жесткими копытами о камни, солнце мелькало между стволами дубов, какие-то люди копали на поляне могилу. У родника солдаты остановились напоить мулов и сами решили подкрепиться. Дали и Ненаду поесть, но его тут же вырвало. Все это, хотя и доходило до сознания мальчика, но из-за темных, непрерывно вертящихся кругов, с которыми он не переставал бороться, запечатлелось как кошмар: мулы, бородатые лица, журчащая вода, Велика, прижимающая его к себе, окровавленный поп... Ненад стал задыхаться...
А когда пришел в себя, то лежал уже не на муле, а на какой-то скамье. Около него на коленях стояла Ясна. За ней в вечерних сумерках Ненад увидел вереницу вагонов. В разных местах перед вагонами горели костры.
— А где же паровоз? — спросил Ненад слабым голосом.
— Ушел, сынок.
Ненад улыбнулся и снова закрыл глаза. Темные круги вновь завладели им. И он потонул в них.
Глава вторая
ГОЛОД
Весна застала семью Байкичей в чужой квартире; их собственная была разрушена, ограблена и загажена: шкафы опустошены, пол усеян выпотрошенными из подушек перьями, обрывками книг, битым стеклом, стены измазаны навозом, окна забиты досками. Всей мебели, которую можно было вытащить из этой навозной кучи с массой блох, едва хватило бы на одну комнату.
Ненад проболел всю зиму, — не успевал поправиться от одной болезни, как заболевал снова. Лежа в кровати в большой комнате, под самой крышей серого и холодного низкого дома, Ненад глядел в окно. И вот уже зарумянились плоды на черешне, цветущая верхушка которой целыми днями колыхалась под окном. К мальчику постепенно возвращались краски, он становился живее, появился аппетит. Целыми часами он сидел у окна и не ощущал слабости ни в ногах, ни в голове.
Закутанная в шали, так как по утрам было еще свежо, Ясна уходила до зари на распределительный пункт за мукой; или, что случалось реже, в лавку, где продавались мясные отходы. В полдень она, усталая, приносила немного провизии, но чаще всего возвращалась с пустыми руками. Жили они на последние серебряные деньги и на оставшиеся сербские бумажки, уже с австрийской печатью. Было еще несколько банок английского сгущенного молока, которые они открывали с болью в сердце. В эти дни они получили первую открытку из другого мира: писал кум из Женевы. О Миче он не упоминал. Одна фраза была зачеркнута цензурой. Может быть, как раз она и касалась Мичи. В течение трех дней Ясна, бабушка и Ненад тщетно старались разобрать под черной тушью запрещенные слова. Наконец согласились, что можно разобрать букву М. Ясна даже уверяла, что различает и букву ч. Если бы что... — цензуре незачем было бы вычеркивать. Значит, жив.
Ненад становился все нетерпеливее. Наконец, в один погожий теплый день, когда в воздухе стояло жужжание пчел, Ясна вывела его на улицу. Посреди квадратного мощеного двора был садик с низкой проволочной оградой. Ненад глазами искал черешню; она была недосягаема — по ту сторону высокой серой стены. Двор ему сразу показался неприветливым и пустым. Да он и был таким,
несмотря на цветущую белую сирень. С трех сторон были квартиры, с четвертой глухая стена, на которой когда-то акварелью были нарисованы лес и ручей (или что-то в этом роде, разобрать было трудно — краски выцвели, штукатурка местами отвалилась).
Свежий воздух быстро утомил Ненада. Он посмотрел вдоль безлюдной улицы Проты Матея; на мгновение его взгляд остановился на пустом скотном рынке, по ту сторону Александровой улицы, и снова вернулся к неприветливым и холодным домам с заколоченными кое-где окнами. Ненад никогда не бывал в этой части Белграда. Ему казалось, что это даже не Белград. В голове у него все спуталось. Ясна привела его снова во двор. На скамейке сидела т-11е Бланш, грея на солнце свое отекшее от ревматизма тело. На голове у нее была смешная шляпка из черного шелка, на руках кружевные митенки; она куталась в черную, позеленевшую пелерину. Совсем уже седая, она щурила, глядя на солнце, свои когда-то голубые, а теперь выцветшие, слезящиеся глаза.
И тут, позабыв об окружающем, она, с трудом подыскивая слова, мешая сербские с французскими, стала рассказывать о своей жизни в России, о том, как она была красива в молодости и как на рождество танцевала мазурку с молодым графом Балабановым, которому тогда было четырнадцать лет, как сопровождала молодых графинь на прогулку верхом и как сама ловко держалась в седле, какой прелестный у нее был пони и как все это было как молодые графы и графини выросли, и она поступила в гувернантки к князю Голуховскому в Константинополе, княгиня убежала потом с каким-то англичанином, красавец князь утопился в Босфоре, а она приехала в Сербию с его превосходительством и осталась тут, и живет она в подвале.
Появились и другие соседи. Госпожа Огорелица, подвижная особа с испитым лицом и лихорадочно горящими глазами; тощие ноги ее были обуты в большие стоптанные и рваные ночные туфли. Следом за ней показалось недоразвитое и угловатое существо; из-под слишком короткого платья выступали острые коленки, из коротких рукавов торчали длинные мальчишеские руки; растрепанные волосы Буйки падали на большие черные глаза. Старшая дочь госпожи Огорелицы, Лела, пришла немного позднее из города, волоча за собой небольшой мешок муки; она была в измятом пальто и юбке, забрызганной грязью, с сонливым выражением на смуглом продолговатом лице. В окно выглянул профессор Марич, худой, с впалыми щеками, обросшими неряшливой белокурой бородой; жена его выбежала во двор. Все приветствовали Ненада, радовались его выздоровлению.
— А теперь ему надо лучше питаться, он очень похудел, а ведь растет, — заметила госпожа Огорелица. — Так же вот и моя Буйка. Посмотрите только, на что похож этот ребенок!
— Лучше питаться, лучше питаться... — пробормотал Марич в бороду. — Всем нам надо бы лучше питаться.
Лела предложила Ненаду кусок сахару, но госпожа Огорелица взяла у нее из рук кулечек, оторвала немного бумаги и положила в нее три куска:
— Так лучше, пусть ему мама сварит шербет.
— Не надо, у нас еще есть немного сахару, — вмешалась Ясна.
— Все равно, все равно... это от тетки Мары. Бери же, мой мальчик... — Госпожа Огорелица была необыкновенно милая женщина. — Все дети любят шербет, как и моя Буйка, а шербет питателен и полезен для груди.
Ненад смутился. Наконец, посмотрев сперва на Ясну, он взял пакетик.
— Спасибо.
Лела возвращала талоны Бланш.
— Надо являться лично, мадемуазель, они не пожелали дать мне ваш паек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56