— Ты сумасшедший, — сказала Дьяна. Она поднялась с песка, понимая, что все ее усилия тщетны. — И ты прав. Я — дура. Мне казалось, что я смогу показать тебе, насколько ты заблуждаешься. Мне казалось, что я смогу пробиться сквозь твое безумие, заставить тебя услышать меня. Но у меня ничего не получается. И ни у кого не получится. — Она печально вздохнула. — Если ты собираешься везти меня в Нар, так вези. Но я не буду жить в страхе перед тобой, Бьяджио. И ты никогда не будешь мною владеть.
Бьяджио улыбнулся.
— У меня все еще хватает здравого рассудка, чтобы помнить наш уговор, Дьяна Вэнтран. И я не буду делать новых попыток захватить твоего ребенка. Мне это не нужно, раз здесь есть ты. Помни это.
Дьяна удивленно воззрилась на графа. Перед ней были будто два разных человека, будто две части расколотого зеркала. Он потратил столько усилий на то, чтобы захватить ее дочь — а теперь гарантировал ее безопасность! И, не в силах его понять, Дьяна просто пожала плечами, смирившись с тем, что граф останется для нее тайной.
— Не жди, чтобы я снова к тебе пришла, — сказала она. — Я больше не стану с тобой разговаривать.
С этими словами она повернулась и, оставив графа наедине с мрачными мыслями, направилась обратно во дворец.
Эрис лежала в постели, погрузившись в объятия наркотика. Лекарственный сбор, который дала ей Бетия, удивительно эффективно заглушил боль в отрезанной ноге, но не помог против боли от потери. Она всю жизнь училась танцевать: это умение дарило ей смысл жизни, определяло ее. Она не была просто рабыней: она была исполнительницей, почитаемой и любимой.
А теперь она стала никем.
Она не понимала, зачем господин сделал с ней такое. Она знала только, что это было сделано и что она больше никогда не сможет даже нормально ходить, а не то что танцевать или выступать в Черном городе перед толпой восторженных аристократов. Эти юные грезы исчезли. И теперь ее ждала только бесконечная пропасть забвения.
— Я никто, — сказала она себе. Ее голос прозвучал неожиданно громко и эхом отдался в мозгу, усиленный наркотическим опьянением. — И я не хочу быть никем.
Эрис с трудом слезла с кровати и стянула с нее простыню. Скрутив из нее длинную веревку, она закрепила один ее конец на крепком кольце для факела, вделанном высоко в стену. Работая, она не раздвигала занавесок. Собрав все силы, она придвинула к стене стул, неуверенно забралась на него и завязала второй конец веревки вокруг шеи.
До самого позднего вечера никто не знал, что она убила себя. Ее обнаружила Дьяна.
37
Истрейя
Лорла любовалась на творение Дараго. Уже больше часа верующие Черного города проходили через большой зал собора, приходя в благоговейный восторг при виде росписи Дараго, которую сам художник открыл под звуки фанфар. Паломники из Дории и горцы, пилигримы из Казархуна и семьи из северной Криисы пришли увидеть плоды долгих трудов мастера. Они тысячами наполняли собор и прилегающие к нему улицы. В толпе ходили священники и стражники, следившие за соблюдением порядка. Дети переставали плакать, когда смотрели наверх — их поражала увиденная там красота. Зал был набит до отказа. Длинная очередь начиналась у дверей, вилась по всему собору и уходила в сад, где толпились еще тысячи людей, терпеливо ждущих, когда наступит их очередь увидеть роспись великого Дараго — дар, который им всем преподнес архиепископ Эррит.
Лорла ждала в большом зале, восхищаясь живописью вместе с другими зрителями. Наступила Истрейя, самый главный из религиозных праздников Нара. А еще это был день ее рождения, Или это был день, который господин Бьяджио просто назвал днем ее рождения? Она не знала. Единственное, что она точно помнила, — это свое задание.
О нем ей сказал ангел.
Он обращался к ней бестелесным голосом, звучавшим у нее в голове. Каждый раз, когда она видела ангела, он напоминал ей о ее долге. Ее воспоминания стали отчетливее. Она вспомнила военные лаборатории и странные снадобья, которые ей там давали, сверкающие иглы и холодные комнаты. Все туманные лица, которые так долго были серыми призраками, стали яснее. Она видела Бьяджио. У него было золотое лицо и покоряющая улыбка. А еще она видела карлика, но имени его не знала. Лорла чувствовала себя другим человеком. И это ее пугало.
Неподалеку от нее, чуть в стороне от толпы стоял Дараго. Он переговаривался с теми, кто восхищался его шедевром. На его лице сияла гордая улыбка. Время он времени он поворачивался к Лорле и подмигивал ей. Его помощники разошлись, и остался один Дараго, демонстрировавший свое достижение. Толпа была от него в восторге. Люди восхищались тем, что он для них сделал, а наиболее верующие плакали, взирая на его видение святых писаний, превратившихся в великолепные фрески. Все персонажи, которые показывал Лорле Дараго, теперь полностью ожили и сияли красками. Сиротка Элиоэс получала от Бога благословение. Эйдана предавали и низвергали с Небес, а на другом панно его дети убивали друг друга. Лорла видела страшные битвы и сотворение душ и вместе со всеми смеялась, видя комическое изображение Джадика — бывшего святого, который предал Бога. Отец Эррит объяснил Лорле эти сюжеты. Он привел ее на тропу веры и открыл перед ней тайны священных книг. И, глядя на изображение Элиоэс, девочка больше не чувствовала себя сиротой. Она чувствовала себя любимой.
Но Эррит был врагом господина. Лорла не знала, почему так получилось, но это было так. А господин был ее настоящим отцом. Он спас ее от ужасной жизни с отвратительными родителями и избрал ее для исполнения своего поручения, потому что она была особенная. Даже ангел говорил ей, что она особенная. Лорла посмотрела на него через зал. Фантастическая модель тоже была выставлена на всеобщее обозрение и вызывала почти столько же восторгов, как и панно Дараго. Это заставляло кроутского художника кипеть от негодования. Подобно его росписи, модель собора была безупречна, и все, кто ее видел, отмечали качество исполнения и точность, видели, сколько любви было вложено в ее создание. Все, кроме Лорлы. Когда она увидела модель, ей стало неприятно. Она была красивая, безупречная и дьявольски хитроумная, и хотя Лорла не знала ее точного предназначения, но чувствовала, что в ее стенах прячется что-то плохое.
«Плохое?» — спросила она у самой себя. Нет, этого не может быть. Модель была изготовлена по воле господина, а господин всегда знал, что делает. Она раздраженно встряхнула головой в попытке избавиться от внутренних голосов. Лорла спорила с ними, а они ее ругали, и краем сознания Лорла понимала, что они имеют право сердиться.
— Господин Бьяджио дал тебе жизнь, — говорили они. — Как ты можешь его предать?
И Лорла всегда виновато соглашалась. Бьяджио был ее господином. Он дал ей жизнь. Так ведь? Но Эррит подарил ей любовь. Она привязалась к старику и не хотела причинять ему боль. Она приехала в собор, ожидая увидеть дьявола, а нашла покровителя, доброго и погруженного в заботы. И он не догадался о ее обмане. Для него она оставалась чудесной девочкой восьми лет.
«Я урод, — с горечью сказала она себе. — Ни женщина, ни ребенок».
Герцог Локкен и Карина, герцог Энли и Нина — все они напоминали ей, кто она, а вот Эррит — нет. Он принял ее. Один он позволил ей быть такой, какой ее сделал бы Бог, если бы Ему не помешали военные лаборатории.
— Господин Бьяджио, — отчаянно прошептала она, — не заставляйте меня это делать. Я не хочу.
Голоса начали на нее кричать. Лорла расплакалась. Мужчина с семьей, восхищавшийся росписью, заметил ее слезы и повернулся, чтобы ее утешить.
— Девочка, — спросил он, — что случилось?
Лорла подняла голову. Незнакомец был очень высокий, и она вдруг яснее почувствовала, какая она неестественно маленькая. Он был одет совсем просто, не как богатый аристократ. И его родные тоже были большими и некрасивыми: девочка, мальчик и усталая жена. Все они смотрели вверх и бессловесно восхищались живописью. Лорла посмотрела на свое дорогое платье, и ей вдруг стало стыдно.
— Ничего не случилось, — ответила она. — Это потолок. Он такой красивый!
Ей слишком легко было лгать.
— Да, очень, — сказал мужчина. — Сегодня мы видим, что сделал для нас Бог. Все так прекрасно! Он хочет, чтобы весь мир был прекрасным. Но поскольку мир не может быть безупречным, Он посылает таких людей, как Дараго, чтобы они показывали нам небо.
Лорла заморгала: эта мудрая мысль ее очаровала.
— Правда? Вы в это верите?
— О да! — заявил мужчина. — В мире так много зла. Но иногда нам удается на секунду заглянуть на Небеса. — Он снова посмотрел вверх, на панно, и размяк от восхищения. — Планы Бога больше планов человека, девочка. Никто не может устоять перед Богом и природой. Даже такие великие люди, как Эррит.
— Не может? — спросила Лорла.
— Нет, — безмятежно ответил незнакомец. — Существует порядок вещей. Бог установил его. И человеку не подобает его менять.
И он отошел, а Лорла осталась, пораженная его удивительными словами. Человек вернулся к своей семье и медленно ушел вместе с ней, затерявшись в толпе. Лорла опять посмотрела в другой конец зала, на модель собора. Там собралась толпа детей, возбужденных и изумленных.
Увидев их, Лорла задрожала всем телом. Скоро отец Эррит начнет свое обращение к верующим. Потом он уйдет из собора, чтобы выполнить церемонию отпущения.
Время кончалось.
У небольшого балкона, выходящего на площадь Мучеников, архиепископ Эррит сидел уронив голову на руки. Рядом стояли отец Тодос и еще несколько священников. Сквозь стеклянные двери они смотрели на собравшуюся внизу многотысячную толпу — скопище верующих, которые пришли, чтобы выслушать ежегодное обращение епископа. До Эррита доносился шум толпы, напоминавший прибой. Он знал, что в этом году от него ждут больше обычного. А у него не было для них ничего.
В этот праздник, впервые за много десятков лет, у епископа не было подготовленной речи. Последние два дня он горевал о Форто и своем слабеющем теле, с каждым днем все глубже погружаясь в пучину абстиненции. Он даже не пришел на открытие своей драгоценной росписи — событие, которого с нетерпением ждал много лет. Этот день был ужасным, и Эррит был глубоко обеспокоен.
По Черному городу расползались слухи. Дредноуты Никабара стояли у горизонта, и их видели все, кто находился на улицах. Люди были в страхе. Они гадали, где Форто и почему Эррит не отправил Черный флот восвояси. Они ждали от Собора Мучеников указаний, и их тревоги легли на плечи Эррита тяжелым грузом. Епископ закрыл глаза и погрузился в молитвы.
«Отец мой Небесный, помоги мне! Помоги побороть демона, таящегося во мне — хотя бы на сегодня. Я согрешил. Я слаб. Прости меня».
Это был день отпущения грехов, день, когда Эрриту нужно было выйти на улицы и передать людям Божественное прощение. Эта мысль вызывала у него горький смех. Как мог он, самый грешный из людей, отпускать кому-нибудь грехи?
«На моих руках столько крови, Отец, — продолжал он молиться. — Столько неправедных дел! Но я все это делал ради тебя. Я…»
Он оборвал молитву, не находя в себе сил продолжать. Черный Ренессанс был раковой опухолью. Бьяджио был дьяволом. И у Бога были на Нар свои планы. Разве все это не было правдой? Эррит уже не знал.
— Эррит? — осторожно окликнул его Тодос. — Время подходит. Вас ждут.
Эррит открыл глаза и посмотрел на своего сподвижника. Священник показался ему испуганным.
«Неужели я настолько плохо выгляжу?» — подумал епископ.
К ночи он снова окажется в тисках абстиненции, его будет тошнить, лихорадить, и он едва сможет себя обслуживать. От пищи у него начнется рвота, музыка заставит кричать. Но сейчас Эррит об этом не думал. Ему хотелось только пережить этот день. И если он этой ночью умрет в постели, тогда он уйдет к Богу и ответит за свои грехи, а Бог назовет его хорошим или плохим и либо вознаградит, либо накажет.
— Ждут? Да, наверное, ждут, — сказал он, выдавливая из себя кривую улыбку. Тодос подал ему руку.
— Вы сможете встать?
— У меня достаточно сил, — ответил Эррит, отвергая его помощь. — Пока.
Он поднялся на ноги и повернулся к дверям балкона. Сквозь стекло виднелось людское море, волнующееся на площади Мучеников. Верующие терпеливо ждали своего духовного руководителя. Некоторые говорили, будто бы нарцы не ведают иного Бога, кроме самих себя, но Эррит знал, что это неправда. Они боятся будущего, как все люди, и ждут ответов от неба. И от Эррита.
Епископ сделал глубокий вдох и кивнул ожидающим священникам. Те сразу же открыли балконные двери. В последний раз безмолвно попросив Бога о силах, Эррит вышел на балкон, навстречу разноголосым приветствиям десяти тысяч нарцев.
Среди многочисленных толп, собравшихся на площади Мучеников, стоял спиной к морю Редрик Бобе и смотрел вверх, на балкон. Вокруг него топтались самые разные люди, все — верноподданные Нара, собравшиеся услышать своего правителя, Эррита, и почерпнуть у него мудрости. По телу мастера пробежала дрожь сладостного предвкушения. Он рано пришел на площадь и терпеливо ждал появления епископа. Когда на балкон выступил почтенный Эррит, все кругом радостно закричали. Однако Дудочник кричать не стал. При виде Эррита он ахнул.
— Боже! — воскликнул он. — Что у него за вид!
Крошечная темная фигурка рядом с ним подняла голову. Министр Бовейдин посмотрел на балкон из-под огромного капюшона и садистски хохотнул.
— Снадобье, — прошептал он на фоне шума. — Оно его сжирает.
Дудочник кивнул, делая вид, будто понял. Бовейдин был человеком скрытным, и только яркие глаза выдавали его тайну. Но, как и большинство жителей столицы, Редрик Бобе кое-что слышал о снадобьях высшей аристократии, продляющих жизнь. При виде епископа он содрогнулся. Эррит казался уродом. И Бобе, ненавидевший епископа и его церковь, порадовался его мукам.
Крики вокруг не смолкали. Эррит поднял трясущуюся руку, призывая толпу к молчанию. Игрушечных дел мастер с ухмылкой скрестил руки на груди.
— Вы только послушайте, как орут эти дураки! — язвительно заметил он.
Стоящий рядом Бовейдин покачал скрытой под капюшоном головой.
— Эррит — талантливый оратор, Редрик Бобе. Ему много известно о законах Небес.
— Меня это не интересует, — отмахнулся от него мастер. — Я здесь только для того, чтобы посмотреть на… празднество.
— Уже совсем недолго, — сообщил Бовейдин. — И, поверь, ты будешь ослеплен.
В голосе ученого звучала искренняя гордость. Однако Редрик Бобе гордости не испытывал. Его совсем не радовало, что он сделал кукольный дом и доставил его в собор с такими предосторожностями. Все это было необходимостью. Сегодня же он действовал по собственным побуждениям и знал это с полной определенностью. И тем не менее гордости он не испытывал.
— Ну? — прошептал он, нагибаясь ближе к Бовейдину. — Когда это произойдет?
— Только когда девочка запустит устройство, — ответил карлик. — А этого не случится, пока Эррит не закончит обращения. Во время отпущения я советую тебе отойти в сторону.
Отпущение. Дудочник Бобе закусил губу. В глубине души он оставался человеком верующим. Конечно, никто об этом не знал, потому что он много лет не посещал богослужения, но он по-своему отмечал все праздники. И пока часы отсчитывали последние минуты до рокового часа, а Эррит протягивал над толпой руку, игрушечных дел мастер задумался о своем месте в мире и о своем месте на Небесах.
— Это все равно надо сделать, — рассеянно проговорил он. — На самом деле выбора нет. Бовейдин ухмыльнулся:
— Меня убеждать не нужно.
— Нет, действительно! — настаивал мастер. — Он — Дурной человек. Он об этом не знает, но это так. Он причинил вред многим и многим. Он испортил жизнь мне и моей жене.
Бовейдин повернулся к нему.
— Успокойся, Бобе, — предостерег он своего спутника. — Не вздумай отступить.
— Я не отступаю, — огрызнулся Бобе. — Я прекрасно знаю, что делаю. И что сделал. А теперь тише — он говорит.
На балконе, высоко над охваченной обожанием толпой, епископ Эррит заговорил. Его голос был слабым и дрожал. Редрик Бобе едва мог его расслышать. В досаде он потребовал, чтобы рядом замолчали — но люди вокруг него только дышали, и это их хриплое дыхание помешало Дудочнику.
— Что он говорит? — недовольно спросил Бобе.
— Заткнись, идиот! — проворчал Бовейдин.
Постепенно голос Эррита креп. Редрик Бобе подался вперед, словно несколько лишних пядей могли помочь ему лучше услышать епископа. Повсюду на площади тысячи людей сделали то же, недоуменно глядя на главу своей церкви. Бобе почувствовал прилив тошноты. Казалось, Эррит вот-вот потеряет сознание. А эти пятна у него на лице — неужели это слезы?
— … прощение, -говорил епископ. Он положил руки на перила, чтобы не упасть. — Все мы здесь не без греха. Даже на моей душе лежит тень.
Бобе отшатнулся: это признание его ошеломило. Он по-трясенно уставился на Эррита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82