Он легонько размахнулся и врезал по лицу святого отца тыльной стороной ладони. Тот свалился со стулом на пол. Вельда стала обходить стол с другой стороны. Отец Евгений попятился к дивану, но дальше пути уже не было. Виконт засунул тетрадь себе за пазуху со словами:— Пригодится для истории.Из правого кармана он вытащил медицинский скальпель, покрытый пятнами засохшей крови.Из горла святого отца вырвался непонятный звук. Оба вампира стали надвигаться на него. Евгений закричал, удивившись громкости собственного крика.— Твою мать! — выругалась Вельда, потирая левое ухо, пострадавшее больше всего от возгласа святого отца. — Совсем обезумел?! Твой крик слышат разве что мыши и клопы, не успевшие покинуть срамную комнату. Охрана вся спит.А Виконт повторил свой излюбленный трюк. Он разорвал рукав смокинга, выдернул манжет и бросил на пол. Скальпелем полосонул по венам. Брызнула кровь. Вельда немедленно припала к запястью де ла Вурда и, причмокивая, стала сосать. Святой отец огромными от ужаса глазами смотрел на виконтову рожу, светящуюся от удовольствия. Наконец Вельда оторвалась от руки Виконта и повернулась к священнику. С ее губ стекала кровь, капая на сутану.— Ну, вот и всё, pater optime Pater optime : преподобный отец (лат.)
, — произнес Виконт. — Концерт окончен. Ваша очередь. — И двинулся к святому отцу.Тот вжался в подушку, беспрестанно бубня молитвы и обливаясь потом. Он понимал — смерть в образе двух негодяев, жаждущих его крови, пришла.— Да, да, — прошипела Вельда, — именно смерть, ибо ты даже не достоин быть бессмертным, подобно нам. За свои грехи ты жестоко поплатишься и тебе не поможет никто. Даже Бог, которого ты попрал, отвернулся от тебя. Все твои грехи уже запечатлены в книге, вот они: чревоугодие, прелюбодеяние, богохульство. И ничто тебя уже не спасет от возмездия.— Классно сказано! — восхитился де ла Вурд.Он вцепился в плечи отца Евгения. Лицо Виконта приблизилось к шее, сквозь кожу которой была видна влекущая к себе артерия, пульсирующая в такт сердечным ударам. Святому отцу показалось, что он теряет сознание. Но он его не потерял, даже когда острые клыки вампира прокусили вену. Тело отца забилось в конвульсиях от страха. Но вампир отлично знал свое дело и не выпускал жертву. Наконец движения отца стали сильнее, что даже де ла Вурд еле держал его. Виконт оторвался от шеи. Расширенными от ужаса глазами святой отец увидел страшное лицо вампира, забрызганное кровью. Виконт размахнулся и врезал по лицу отцу Евгения. Того немедленно покинуло сознание. Голова откинулась на подушку,— Порядок, — произнес Виконт. — Теперь этот обалдуй поверит, наконец, в Бога.— Думаю, что наше посещение пошло ему на пользу, — сказала Вельда. — Ну что ж, уходим. Здесь больше нечего делать.Прежде, чем закрыть за собой дверь, Виконт вынул из кармана записку, вытер ею лицо, оставив на ней кровь, и пришпилил скальпелем к двери с внутренней стороны. Вельда и Виконт покинули кабинет святого отца. Дверь за ними захлопнулась, а задвижка сама собой защелкнулась. И в комнате водрузилась тишина, нарушаемая только стонами отца Евгения. * * * Проснувшись на следующее утро, святой отец, решил было, что все вчерашние происшествия ему приснились. Но не тут-то было. На полу валялся виконтов манжет, а на двери белела записка, испачканная кровью, на которой было написано: MEMENTO MORI
Отец Евгений кинулся в ванную и глянул в зеркало. На шее его имелись две отметины, покрытые запекшейся кровью. Он заплакал. Потом, закрывшись в кабинете, пал перед распятием на колени и стал неистово молиться. Слезы текли по его бледным щекам. Он молил Господа о прощении, но уже не так, как делал это ранее, а с неугасимой верой о то, что говорит. Он рыдал. Раскаяние его было искренним.Что произошло после, можно догадаться. Святой отец перестал заниматься развратом и чревоугодием. До вина вообще никогда не дотрагивался, а на предложение служки отведать доброго винца выгнал того вон из церкви. Святой отец стал вегетарианцем. Святой отец стал святым в полном смысле этого слова.Ночами его мучили кошмары. Ему снилось, что в его кабинет одна за другой входят соблазненные им монашки, снимают с себя все одеяния и набрасываются на него. Во сне он видит, что у всех горят красным огнем глаза, и сверкают белым светом острые зубы. Они пьют его кровь и делают еще более мерзкие вещи. Но через какое-то мгновение отец Евгений просыпался весь в поту и начинал неистово молиться, обливаясь слезами.Он совершенно довел себя до изнеможения. Так, как-то раз во время поста отец Евгений практически двое суток простоял перед распятием на коленях. Он бы простоял и дольше, но потерял сознание и месяц провалялся в больнице с диагнозом: физическое и психическое истощение.О его «подвигах» прослышали в Москве, где он спустя пять лет и поселился, приняв какую-то большую должность при особе самого патриарха. Но назначение сие его нисколько не обрадовало. Он только еще чаще стал молиться. Но не прожил долго в Москве, скончавшись спустя четыре года после переезда от истощения в своей келье, где, кроме стола, стула, деревянного ложа, одной свечи и большого количества крестов, ничего не было. Имя его до сих пор находится в одном ряду с именами святых отцов церкви. Глава XXIМЕСТЬ АРХАНГЕЛА В современном обществе нет места ни эмоциям, ни жалости — жизненное пространство не может быть потрачено на потерявших свою полезность. Френк Херберт «Улей Хелльстрома» Снег хрустел под его сапогами. Он шел медленно, не переставая думать о мести. «Месть, только месть», — эта мысль преследовала его денно и нощно, не давая спокойно спать. Ночью, однако, и так было невозможно заснуть; мучили кошмары. Он боялся кошмаров. Иногда он шептал молитвы, которые не помогали. Результатом его кошмаров было то, что он поссорился с соседом по комнате. Сосед попал на второе место в воображаемом списке жертв мести. Первым стоял этот блондин, посмевший причинить боль ему. Он еще поплатится за всё. Морозов это точно знал. Но не знал, каким образом. Хотя не всё ли равно, каким? Главное — отомстить. Проклятый выродок! Он еще и угрожал убить. Каким-то образом ему удалось тогда победить. Но, еще не вечер.Морозов усмехнулся своим мыслям: «Вечер… Куда это я пришел?» Он обнаружил, что стоит один в центре бывшего парка, вернее, того, что от него осталось. Впереди было общежитие. Но туда не хотелось идти. Почти полночь — не так уж и поздно. Нужно побыть одному. Всё обдумать. Нужно придумать способ мести. Как хорошо бы встретиться с этим ублюдком здесь ночью. Устроить ему трепку, разбить всю физиономию. И то будет еще малой расплатой за унижение, причиненное им. Слишком легко он не должен отделаться. За всё заплатит своей собственной кровью. Скотина! «Увел мою девушку! Жаль, что не расквасил ему физиономию раньше. Может быть она и не пошла бы к нему».Он не заметил, как стал подумывать об убийстве. «Да, он умрет. В мучениях. Я позабочусь». Мысли, мысли, — они не давали покоя, постоянно мучая его истерзанную душу. Но была ли у него душа? Да. Была. Черная душа. Морозов мечтал, как будет убивать Серебрякова собственными руками, душить эту мразь, пока у него не вывалится язык, и не посинеет лицо. Но и потом он будет душить его. Он возьмет свое обратно. Наташка вернется. Куда она денется! Бабы всегда подчиняются силе. Еще бы! Но в первую очередь он покажет ей, как бросать его. Он им всем покажет! И этому недоноску, соседу. «Не давать мне молиться! Какая сволочь!»Он стоял, и ветер обдувал его лицо. Но не холод чувствовался, а жар. В душе всё кипело. Злость и ненависть буквально душили и не давали дышать. «Убить, убить, убить!»Он со всей силы ударил в дерево и не почувствовал боли. Боли не было. Странно. А потом рука заныла. Явилась боль. Но он лишь испытал наслаждение.Сзади хрустнула ветка.— Кто здесь? — Он повернулся.В трех шагах от него стоял человек небольшого роста, одетый в плохонькое пальто, невзрачный на вид, в какой-то драной шапке. Руки его находились в карманах. Лицо было тускло освещено отживающей свой век лампочкой фонаря. Бледное лицо, как поганка. Маленький нос, губ почти нет, маленькие черные глазки. Казалось, что белки его глаз светятся, но так могло казаться из-за света полудохлого фонаря.Человек заговорил первым:— Это всего лишь я.— Кто — я? — передразнил Морозов.— Твой господин.— Чё ты бредишь, какой господин?Человеку, видно, эти слова пришлись не по душе, и он рявкнул:— Заткнись!Морозов открыл было рот, но захлопнул, — столько силы было в голосе незнакомца. Вполне могло быть, что он только на вид такой невзрачный.— Слушай, Миша, мы станем хорошими друзьями, если ты будешь меня во всем слушаться и перестанешь молоть всякую чепуху. Понятно?Морозов вытаращил глаза.— Вы меня знаете?Незнакомец разозлился:— На вопрос отвечай, а не задавай, понятно?— Да.Морозов не понимал, что в незнакомце излучает такую силу. Он боялся этого человека, хотя тот был на целых полторы головы ниже.— Вот и чудненько. — Незнакомец приблизился и похлопал по щеке Михаила. Тот инстинктивно отпрянул.— Не бойся, я — не гомик. — Незнакомец сгреб ворот куртки Морозова и дернул к себе. — Теперь слушай. Ты хочешь отомстить? Пожалуйста. Убить? Пожалуйста. Ты будешь убивать целыми днями, и никто тебе не сможет помешать. Вполне понятно?— Да.— Меня зовут Николай Иванович, и я теперь являюсь твоим наставником. Ты — мой раб. Понятно?— Да.— Вот и ладно. Ты понятлив. — Он отпустил Морозова. Морозов подумал, что бредит. «Не может этого быть. Он маленький, а такой сильный», — мелькнуло в голове.— Да, я маленький, — сказал тут Николай Иванович (Морозов раскрыл рот), — но всё это вполне реально.И тут Николай Иванович раскрыл широко рот, и из него вырвалось пламя. Оно подожгло шапку, но человек сорвал убор и бросил в снег. Морозов остолбенел. Пламя прекратило бить изо рта, и Николай Иванович сказал:— Надеюсь — ты понимаешь, что меня не следует огорчать. Иначе, — он провел невесть откуда взявшимся ножом по своему открытому горлу. Из артерии брызнула кровь. Но почти сразу же прекратила идти. Обладатель ножа обладал сверхъестественными способностями, — это Морозов усек. Он уже свыкся с мыслью, что и такое возможно.— Я понимаю, — произнес Михаил.— Чудненько, — пискнул Николай Иванович, — а теперь отправляйся в комнату и ложись спать. Я тебя найду, если ты понадобишься. И не предпринимай ничего без моего ведома. Ты знаешь, что случиться, если ослушаешься. Знаешь?— Да.— И что же?— Я умру, — почти шепотом произнес Морозов.— Не совсем так. Ты будешь мучиться от неизвестной пока зачаткам вашей медицины болезни. Мучиться страшно. Представь себе, что у тебя ни с того, ни с сего начинают кровоточить десны, литься из ушей кровь. И все это сопровождается рвотой. Приятно звучит?— Нет.— Зря. Это звучит приятно. Ты не прав. — И маленький человек легким движением руки рассек правую щеку Морозова. — Это для того, чтобы ты помнил меня и мое обещание. И вот еще что: я имею дурную привычку — свои обещания стараюсь сдерживать. Понятно?Держась за щеку и чуть ли не плача, Морозов согласился:— Понятно.— Да не переживай так, — сказал Николай Иванович, — у меня рана похлеще. — Он повернулся правой щекой к свету, и Михаил увидел причудливый шрам в виде трезубца.— Твоя рана затянется, — вновь сказал человек, — моя — никогда. Это — знак качества. И принадлежу к высшей лиге. Ты мне веришь?— Конечно.— Чудненько! Я пошел. — И тут Морозов едва не ослеп: на том месте, где стоял только что Николай Иванович, появился ослепительный красный столб горячего света. Так вспыхивает фотовспышка. Только свет держался секунд пять. И после с хлопком исчез, вызвав порыв ветра и взрыв так и не дожившей до своей смерти лампочки на столбу.Морозов постоял еще минут десять, потом, придя в себя, поплелся в общежитие, где был обруган ночной вахтершей и где заснул, как только голова его коснулась подушки. Вахтерша стала третьей в списке кандидатов к отправке на тот свет.Во сне он видел Николая Ивановича, который острым ножом вскрывал ему вены, который смеялся, и изо рта которого текла кровь. Но ни единого крика не сорвалось с уст спящего. * * * В комнате находились только двое: Гебриел и Виталий. Они ужинали, обмениваясь фразами по-латыни. Виталий был удивлен, что язык ему дался так легко. Он уже вполне мог поддерживать разговор. Пока они разговаривали, Виталию, наконец, удалось убедить барона обращаться на ты.— Ты очень способный, — сказал по-латыни барон.— Да уж, — ответил Виталий, — немецкий язык я учил с четвертого класса, а, кроме набора фраз, ничего не помню. Это сверхъестественное запоминание латыни — не моя заслуга.Отпив из бокала вина, Гебриел сказал на это:— Конечно не твоя — это твой дар. Если хочешь знать одну вещь о своем происхождении, то могу рассказать.— Происхождении? — переспросил Серебряков. — Я происхожу из нормальной рабочей семьи.— Нет, ты происходишь от весьма знатной фамилии.— Что же тут знатного? Серебряков — нормальная фамилия. Даже, помнится, что ее носил один небезызвестный маньяк.— Твои предки были священнослужителями. Твой род пошел из Польши. Был один такой архиепископ польский Серебрович. Ты — его прямой потомок.Виталий улыбнулся.— Да как же? Ведь священникам нельзя жениться. Или он поступил, как отец Монтанелли?Барон кивнул:— Да, как тот святой отец. Только Серебрович не был таким уж непорочным. Это был деспотичный и властолюбивый человек. За что и поплатился. Его закололи вилами взбунтовавшиеся крестьяне и части тела сбросили его в Двину.Виталий прикончил жаркое и принялся за фрукты.— Ну, так как же это повлияло на мое знание латыни? — спросил он.— А гены, дорогой мой? Вы о них забыли? Генная память — великая вещь. Не каждый может пользоваться ею.— Это еще как?— Все просто. Знания не исчезают со смертью человека, они передаются по наследству. Не каждый, повторю, может пользоваться этим. Но тот, кто открывает в себе подобные способности и знания, тот становится гением или делается последним негодяем, смотря каким образом он будет использовать всё, что ему досталось.Виталий переваривал услышанное. Он всё понимал. Только один вопрос мучил его, но он никак не решался спросить об этом кого-либо. Наконец произнес:— Хорошо, барон. Теперь я хочу знать, каким образом я стал избранным.Гебриел посмотрел как-то загадочно. Он вновь потянулся к кубку, отпил, затянулся сигарой. Облако дыма поднялось к потолку. И только потом ответил:— Хорошо, я скажу. Ты еще до своего рождения был предназначен для этой миссии. Но некоторые не были уверены, что ты потянешь. Понимаешь, ты — воплощение неких нейтральных сил. Есть высшие силы, есть низшие силы. То есть высшие не способны на зло и на какую-либо месть, как и низшие в свою очередь не способны на добро. Ты являешься как бы ни тем, ни другим.— Вернее, я должен совершать зло во имя добра, — заключил Серебряков, — так?— Ну, — произнес Гебриел, — не совсем. Ты есть орудие мести. Закон возмездия воплощен в тебе, как ни в ком другом. Но это всё же ближе к темной стороне и может привести к нежелательным последствиям.— К каким же? Я переметнусь на сторону Осиела? Или, может, захочу уничтожить и его, чтобы стать единственным?— Не совсем так, но суть верна. Собственный эгоизм может доминировать.Виталий помолчал, потом ответил:— Да уж, расписал ты мне все не в лучших тонах. Но так оно, видимо, и должно быть. Я понял истинное свое предназначение, — вырезать пороки.— Именно — вырезать. Но вырезать только после того, как все способы лечения будут исчерпаны. Только в этом случае придется делать хирургическое вмешательство. А скальпель будет в твоих руках.— Иными словами, — сделал вывод Серебряков, — я есть орудие провидения, его карающая длань.— Именно так. А теперь, если ты не против, мне нужно отлучиться по делам. — Гебриел встал.Виталий взглянул на часы.— Какие дела — час ночи? Спать пора.— Ты забыл, кто я? Я не отдыхаю. А вот тебе пора. Язык, как я вижу, ты усвоил, так что — до завтра.Виталий тоже поднялся. Вельда в прихожей подала ему куртку, и он покинул квартиру № 49. Спустился на этаж ниже, отпер дверь 47 квартиры. Посидел немного за компьютером и лишь потом лег спать. * * * Он дремал. Что он делал в такой час в морге, никто не знал. По правую руку его лежал фотоаппарат, а по левую — пистолет. Кружка недопитого крепкого кофе стояла тут же, на столе.Он ждал. И ждал визитеров. Каких, не знал, но был совершенно уверен, что они придут. И тогда он докажет этим безмозглым мусорам, что бородач на самом деле был здесь. Он докажет. Они ему не поверили. «Тупые ублюдки! Просиживают целыми часами задницы у себя в кабинетах, а под носом у них неделю назад сгорел их же морг. Целая криминалистическая лаборатория отправилась коту под хвост. За собой уследить не могут. Кретины в погонах! Что они о себе возомнили? „Вы устали, Сергей Михайлович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
, — произнес Виконт. — Концерт окончен. Ваша очередь. — И двинулся к святому отцу.Тот вжался в подушку, беспрестанно бубня молитвы и обливаясь потом. Он понимал — смерть в образе двух негодяев, жаждущих его крови, пришла.— Да, да, — прошипела Вельда, — именно смерть, ибо ты даже не достоин быть бессмертным, подобно нам. За свои грехи ты жестоко поплатишься и тебе не поможет никто. Даже Бог, которого ты попрал, отвернулся от тебя. Все твои грехи уже запечатлены в книге, вот они: чревоугодие, прелюбодеяние, богохульство. И ничто тебя уже не спасет от возмездия.— Классно сказано! — восхитился де ла Вурд.Он вцепился в плечи отца Евгения. Лицо Виконта приблизилось к шее, сквозь кожу которой была видна влекущая к себе артерия, пульсирующая в такт сердечным ударам. Святому отцу показалось, что он теряет сознание. Но он его не потерял, даже когда острые клыки вампира прокусили вену. Тело отца забилось в конвульсиях от страха. Но вампир отлично знал свое дело и не выпускал жертву. Наконец движения отца стали сильнее, что даже де ла Вурд еле держал его. Виконт оторвался от шеи. Расширенными от ужаса глазами святой отец увидел страшное лицо вампира, забрызганное кровью. Виконт размахнулся и врезал по лицу отцу Евгения. Того немедленно покинуло сознание. Голова откинулась на подушку,— Порядок, — произнес Виконт. — Теперь этот обалдуй поверит, наконец, в Бога.— Думаю, что наше посещение пошло ему на пользу, — сказала Вельда. — Ну что ж, уходим. Здесь больше нечего делать.Прежде, чем закрыть за собой дверь, Виконт вынул из кармана записку, вытер ею лицо, оставив на ней кровь, и пришпилил скальпелем к двери с внутренней стороны. Вельда и Виконт покинули кабинет святого отца. Дверь за ними захлопнулась, а задвижка сама собой защелкнулась. И в комнате водрузилась тишина, нарушаемая только стонами отца Евгения. * * * Проснувшись на следующее утро, святой отец, решил было, что все вчерашние происшествия ему приснились. Но не тут-то было. На полу валялся виконтов манжет, а на двери белела записка, испачканная кровью, на которой было написано: MEMENTO MORI
Отец Евгений кинулся в ванную и глянул в зеркало. На шее его имелись две отметины, покрытые запекшейся кровью. Он заплакал. Потом, закрывшись в кабинете, пал перед распятием на колени и стал неистово молиться. Слезы текли по его бледным щекам. Он молил Господа о прощении, но уже не так, как делал это ранее, а с неугасимой верой о то, что говорит. Он рыдал. Раскаяние его было искренним.Что произошло после, можно догадаться. Святой отец перестал заниматься развратом и чревоугодием. До вина вообще никогда не дотрагивался, а на предложение служки отведать доброго винца выгнал того вон из церкви. Святой отец стал вегетарианцем. Святой отец стал святым в полном смысле этого слова.Ночами его мучили кошмары. Ему снилось, что в его кабинет одна за другой входят соблазненные им монашки, снимают с себя все одеяния и набрасываются на него. Во сне он видит, что у всех горят красным огнем глаза, и сверкают белым светом острые зубы. Они пьют его кровь и делают еще более мерзкие вещи. Но через какое-то мгновение отец Евгений просыпался весь в поту и начинал неистово молиться, обливаясь слезами.Он совершенно довел себя до изнеможения. Так, как-то раз во время поста отец Евгений практически двое суток простоял перед распятием на коленях. Он бы простоял и дольше, но потерял сознание и месяц провалялся в больнице с диагнозом: физическое и психическое истощение.О его «подвигах» прослышали в Москве, где он спустя пять лет и поселился, приняв какую-то большую должность при особе самого патриарха. Но назначение сие его нисколько не обрадовало. Он только еще чаще стал молиться. Но не прожил долго в Москве, скончавшись спустя четыре года после переезда от истощения в своей келье, где, кроме стола, стула, деревянного ложа, одной свечи и большого количества крестов, ничего не было. Имя его до сих пор находится в одном ряду с именами святых отцов церкви. Глава XXIМЕСТЬ АРХАНГЕЛА В современном обществе нет места ни эмоциям, ни жалости — жизненное пространство не может быть потрачено на потерявших свою полезность. Френк Херберт «Улей Хелльстрома» Снег хрустел под его сапогами. Он шел медленно, не переставая думать о мести. «Месть, только месть», — эта мысль преследовала его денно и нощно, не давая спокойно спать. Ночью, однако, и так было невозможно заснуть; мучили кошмары. Он боялся кошмаров. Иногда он шептал молитвы, которые не помогали. Результатом его кошмаров было то, что он поссорился с соседом по комнате. Сосед попал на второе место в воображаемом списке жертв мести. Первым стоял этот блондин, посмевший причинить боль ему. Он еще поплатится за всё. Морозов это точно знал. Но не знал, каким образом. Хотя не всё ли равно, каким? Главное — отомстить. Проклятый выродок! Он еще и угрожал убить. Каким-то образом ему удалось тогда победить. Но, еще не вечер.Морозов усмехнулся своим мыслям: «Вечер… Куда это я пришел?» Он обнаружил, что стоит один в центре бывшего парка, вернее, того, что от него осталось. Впереди было общежитие. Но туда не хотелось идти. Почти полночь — не так уж и поздно. Нужно побыть одному. Всё обдумать. Нужно придумать способ мести. Как хорошо бы встретиться с этим ублюдком здесь ночью. Устроить ему трепку, разбить всю физиономию. И то будет еще малой расплатой за унижение, причиненное им. Слишком легко он не должен отделаться. За всё заплатит своей собственной кровью. Скотина! «Увел мою девушку! Жаль, что не расквасил ему физиономию раньше. Может быть она и не пошла бы к нему».Он не заметил, как стал подумывать об убийстве. «Да, он умрет. В мучениях. Я позабочусь». Мысли, мысли, — они не давали покоя, постоянно мучая его истерзанную душу. Но была ли у него душа? Да. Была. Черная душа. Морозов мечтал, как будет убивать Серебрякова собственными руками, душить эту мразь, пока у него не вывалится язык, и не посинеет лицо. Но и потом он будет душить его. Он возьмет свое обратно. Наташка вернется. Куда она денется! Бабы всегда подчиняются силе. Еще бы! Но в первую очередь он покажет ей, как бросать его. Он им всем покажет! И этому недоноску, соседу. «Не давать мне молиться! Какая сволочь!»Он стоял, и ветер обдувал его лицо. Но не холод чувствовался, а жар. В душе всё кипело. Злость и ненависть буквально душили и не давали дышать. «Убить, убить, убить!»Он со всей силы ударил в дерево и не почувствовал боли. Боли не было. Странно. А потом рука заныла. Явилась боль. Но он лишь испытал наслаждение.Сзади хрустнула ветка.— Кто здесь? — Он повернулся.В трех шагах от него стоял человек небольшого роста, одетый в плохонькое пальто, невзрачный на вид, в какой-то драной шапке. Руки его находились в карманах. Лицо было тускло освещено отживающей свой век лампочкой фонаря. Бледное лицо, как поганка. Маленький нос, губ почти нет, маленькие черные глазки. Казалось, что белки его глаз светятся, но так могло казаться из-за света полудохлого фонаря.Человек заговорил первым:— Это всего лишь я.— Кто — я? — передразнил Морозов.— Твой господин.— Чё ты бредишь, какой господин?Человеку, видно, эти слова пришлись не по душе, и он рявкнул:— Заткнись!Морозов открыл было рот, но захлопнул, — столько силы было в голосе незнакомца. Вполне могло быть, что он только на вид такой невзрачный.— Слушай, Миша, мы станем хорошими друзьями, если ты будешь меня во всем слушаться и перестанешь молоть всякую чепуху. Понятно?Морозов вытаращил глаза.— Вы меня знаете?Незнакомец разозлился:— На вопрос отвечай, а не задавай, понятно?— Да.Морозов не понимал, что в незнакомце излучает такую силу. Он боялся этого человека, хотя тот был на целых полторы головы ниже.— Вот и чудненько. — Незнакомец приблизился и похлопал по щеке Михаила. Тот инстинктивно отпрянул.— Не бойся, я — не гомик. — Незнакомец сгреб ворот куртки Морозова и дернул к себе. — Теперь слушай. Ты хочешь отомстить? Пожалуйста. Убить? Пожалуйста. Ты будешь убивать целыми днями, и никто тебе не сможет помешать. Вполне понятно?— Да.— Меня зовут Николай Иванович, и я теперь являюсь твоим наставником. Ты — мой раб. Понятно?— Да.— Вот и ладно. Ты понятлив. — Он отпустил Морозова. Морозов подумал, что бредит. «Не может этого быть. Он маленький, а такой сильный», — мелькнуло в голове.— Да, я маленький, — сказал тут Николай Иванович (Морозов раскрыл рот), — но всё это вполне реально.И тут Николай Иванович раскрыл широко рот, и из него вырвалось пламя. Оно подожгло шапку, но человек сорвал убор и бросил в снег. Морозов остолбенел. Пламя прекратило бить изо рта, и Николай Иванович сказал:— Надеюсь — ты понимаешь, что меня не следует огорчать. Иначе, — он провел невесть откуда взявшимся ножом по своему открытому горлу. Из артерии брызнула кровь. Но почти сразу же прекратила идти. Обладатель ножа обладал сверхъестественными способностями, — это Морозов усек. Он уже свыкся с мыслью, что и такое возможно.— Я понимаю, — произнес Михаил.— Чудненько, — пискнул Николай Иванович, — а теперь отправляйся в комнату и ложись спать. Я тебя найду, если ты понадобишься. И не предпринимай ничего без моего ведома. Ты знаешь, что случиться, если ослушаешься. Знаешь?— Да.— И что же?— Я умру, — почти шепотом произнес Морозов.— Не совсем так. Ты будешь мучиться от неизвестной пока зачаткам вашей медицины болезни. Мучиться страшно. Представь себе, что у тебя ни с того, ни с сего начинают кровоточить десны, литься из ушей кровь. И все это сопровождается рвотой. Приятно звучит?— Нет.— Зря. Это звучит приятно. Ты не прав. — И маленький человек легким движением руки рассек правую щеку Морозова. — Это для того, чтобы ты помнил меня и мое обещание. И вот еще что: я имею дурную привычку — свои обещания стараюсь сдерживать. Понятно?Держась за щеку и чуть ли не плача, Морозов согласился:— Понятно.— Да не переживай так, — сказал Николай Иванович, — у меня рана похлеще. — Он повернулся правой щекой к свету, и Михаил увидел причудливый шрам в виде трезубца.— Твоя рана затянется, — вновь сказал человек, — моя — никогда. Это — знак качества. И принадлежу к высшей лиге. Ты мне веришь?— Конечно.— Чудненько! Я пошел. — И тут Морозов едва не ослеп: на том месте, где стоял только что Николай Иванович, появился ослепительный красный столб горячего света. Так вспыхивает фотовспышка. Только свет держался секунд пять. И после с хлопком исчез, вызвав порыв ветра и взрыв так и не дожившей до своей смерти лампочки на столбу.Морозов постоял еще минут десять, потом, придя в себя, поплелся в общежитие, где был обруган ночной вахтершей и где заснул, как только голова его коснулась подушки. Вахтерша стала третьей в списке кандидатов к отправке на тот свет.Во сне он видел Николая Ивановича, который острым ножом вскрывал ему вены, который смеялся, и изо рта которого текла кровь. Но ни единого крика не сорвалось с уст спящего. * * * В комнате находились только двое: Гебриел и Виталий. Они ужинали, обмениваясь фразами по-латыни. Виталий был удивлен, что язык ему дался так легко. Он уже вполне мог поддерживать разговор. Пока они разговаривали, Виталию, наконец, удалось убедить барона обращаться на ты.— Ты очень способный, — сказал по-латыни барон.— Да уж, — ответил Виталий, — немецкий язык я учил с четвертого класса, а, кроме набора фраз, ничего не помню. Это сверхъестественное запоминание латыни — не моя заслуга.Отпив из бокала вина, Гебриел сказал на это:— Конечно не твоя — это твой дар. Если хочешь знать одну вещь о своем происхождении, то могу рассказать.— Происхождении? — переспросил Серебряков. — Я происхожу из нормальной рабочей семьи.— Нет, ты происходишь от весьма знатной фамилии.— Что же тут знатного? Серебряков — нормальная фамилия. Даже, помнится, что ее носил один небезызвестный маньяк.— Твои предки были священнослужителями. Твой род пошел из Польши. Был один такой архиепископ польский Серебрович. Ты — его прямой потомок.Виталий улыбнулся.— Да как же? Ведь священникам нельзя жениться. Или он поступил, как отец Монтанелли?Барон кивнул:— Да, как тот святой отец. Только Серебрович не был таким уж непорочным. Это был деспотичный и властолюбивый человек. За что и поплатился. Его закололи вилами взбунтовавшиеся крестьяне и части тела сбросили его в Двину.Виталий прикончил жаркое и принялся за фрукты.— Ну, так как же это повлияло на мое знание латыни? — спросил он.— А гены, дорогой мой? Вы о них забыли? Генная память — великая вещь. Не каждый может пользоваться ею.— Это еще как?— Все просто. Знания не исчезают со смертью человека, они передаются по наследству. Не каждый, повторю, может пользоваться этим. Но тот, кто открывает в себе подобные способности и знания, тот становится гением или делается последним негодяем, смотря каким образом он будет использовать всё, что ему досталось.Виталий переваривал услышанное. Он всё понимал. Только один вопрос мучил его, но он никак не решался спросить об этом кого-либо. Наконец произнес:— Хорошо, барон. Теперь я хочу знать, каким образом я стал избранным.Гебриел посмотрел как-то загадочно. Он вновь потянулся к кубку, отпил, затянулся сигарой. Облако дыма поднялось к потолку. И только потом ответил:— Хорошо, я скажу. Ты еще до своего рождения был предназначен для этой миссии. Но некоторые не были уверены, что ты потянешь. Понимаешь, ты — воплощение неких нейтральных сил. Есть высшие силы, есть низшие силы. То есть высшие не способны на зло и на какую-либо месть, как и низшие в свою очередь не способны на добро. Ты являешься как бы ни тем, ни другим.— Вернее, я должен совершать зло во имя добра, — заключил Серебряков, — так?— Ну, — произнес Гебриел, — не совсем. Ты есть орудие мести. Закон возмездия воплощен в тебе, как ни в ком другом. Но это всё же ближе к темной стороне и может привести к нежелательным последствиям.— К каким же? Я переметнусь на сторону Осиела? Или, может, захочу уничтожить и его, чтобы стать единственным?— Не совсем так, но суть верна. Собственный эгоизм может доминировать.Виталий помолчал, потом ответил:— Да уж, расписал ты мне все не в лучших тонах. Но так оно, видимо, и должно быть. Я понял истинное свое предназначение, — вырезать пороки.— Именно — вырезать. Но вырезать только после того, как все способы лечения будут исчерпаны. Только в этом случае придется делать хирургическое вмешательство. А скальпель будет в твоих руках.— Иными словами, — сделал вывод Серебряков, — я есть орудие провидения, его карающая длань.— Именно так. А теперь, если ты не против, мне нужно отлучиться по делам. — Гебриел встал.Виталий взглянул на часы.— Какие дела — час ночи? Спать пора.— Ты забыл, кто я? Я не отдыхаю. А вот тебе пора. Язык, как я вижу, ты усвоил, так что — до завтра.Виталий тоже поднялся. Вельда в прихожей подала ему куртку, и он покинул квартиру № 49. Спустился на этаж ниже, отпер дверь 47 квартиры. Посидел немного за компьютером и лишь потом лег спать. * * * Он дремал. Что он делал в такой час в морге, никто не знал. По правую руку его лежал фотоаппарат, а по левую — пистолет. Кружка недопитого крепкого кофе стояла тут же, на столе.Он ждал. И ждал визитеров. Каких, не знал, но был совершенно уверен, что они придут. И тогда он докажет этим безмозглым мусорам, что бородач на самом деле был здесь. Он докажет. Они ему не поверили. «Тупые ублюдки! Просиживают целыми часами задницы у себя в кабинетах, а под носом у них неделю назад сгорел их же морг. Целая криминалистическая лаборатория отправилась коту под хвост. За собой уследить не могут. Кретины в погонах! Что они о себе возомнили? „Вы устали, Сергей Михайлович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35