— Потому что я читал вашу последнюю новеллу: «Тейлоризм, гуверизм и подготовка отделенного». Убийственно!
— Да, да… Решительно ратую за приложимость американских методов рационализации промышленного труда к полевому обучению пехоты.
— Говоря по-солдатски, большой пустяк! — язвительно сказал Карбышев. — Но с какой же все-таки стати вы сочиняете подобные вещи, когда вокруг монбланы самого прямого, неотложного дела? Непостижимо! Ведь вы, дорогой Леонид Владимирович, человек с инициативой и воображением. Вы начальник кафедры. Не преподавай я инженерных дисциплин в кафедре общей тактики, то есть в вашей, я бы…
— Чего же вы от меня хотите?
— Чтобы вы всерьез занялись методическими вопросами. Надо идти навстречу…
— Кому? Господам слушателям?
— Какие они господа?
— А кто? Ведь не товарищи же?
— Почему не товарищи?
— Н-нет-с, извините. Я профессор, а они… нет, они мне не товарищи! Никак! Попробую, Дмитрий Михайлович, употребить ваше собственное выражение: большой пустяк!
— Это сюда относиться не может.
— И туда, и сюда. Сколько угодно. Ломать методику преподавания, то есть, другими словами, выдумывать новую таблицу умножения, я не собираюсь и вам не разрешу.
— Посмотрим.
— Смотреть нечего, — не разрешу. Избегайте конфликта. Он созревает.
— Чем-то я вас раззадорил. Чем?
— А ваша последняя статья?
Все лето в военной печати шумела дискуссия по вопросам «групповой» тактики. Карбышев очень горячо участвовал в дискуссии, стремясь доказать, что основой полевой фортификации после гражданской войны может и должна быть только разработанная в своих приемах тактика пехоты. Азанчеев говорил о его последней полемической статье. Она называлась: «Тактико-фортификационные задачи и их решение». Статья была очередным ударом по враждебному лагерю и совершенно не имела академического характера, как, впрочем, и все, что писал Карбышев. В частности, автор настоятельно предлагал готовить командиров методом комплексного обучения фортификации вместе с тактикой, посредством решения комбинированных тактико-фортификационных задач.
— Не пройдет, — говорил Азанчеев, — могу заверить. Никаких задач!
Карбышеву надоел этот полусерьезный, полушутливый тон, с привкусом начальнического панибратства, когда «старший» прижимает «младшего» животом в угол. Азанчеев явно нуждался в предостережении, как нуждается в нем человек, у которого от мороза побелел нос.
— Просто удивительно, как мы иной раз бываем глупы, — вдруг сказал Карбышев.
Азанчеев встрепенулся и отступил.
— Что? Прошу вас говорить в единственном числе!
— Пожалуйста. Я хотел сказать: как вы бываете глупы!
Несколько мгновений собеседники молча смотрели друг на друга. Наконец, Азанчеев тихо проговорил:
— Я вас извиню при условии: сору из избы не выносить…
Карбышев сверкнул глазами, зубами, всем лицом.
— Ну, знаете, — сказал он, весело смеясь, — хороша же будет изба, если из нее сору не выносить!
* * *
Елочкин уже второй год обучался в Лефортовской военно-инженерной школе. Вскоре по приезде в Москву Карбышев делал в этой школе доклад. Тогда-то и восстановились его старые отношения с Елочкиным. С тех пор отпускные дни и праздники Елочкин проводил у Карбышевых на Смоленском бульваре, — кое в чем помогал Лидии Васильевне по хозяйству, играл с Лялей, возился с Жужу и внимательно присматривался к упорной работе Дмитрия Михайловича по подготовке к лекциям.
— Дика, иди обедать! — звала Лидия Васильевна.
Карбышев досадливо отзывался из кабинета:
— Подожди, бога ради! Ей-ей, не до того…
Елочкин советовал:
— Надо в двери, Лидия Васильевна, окошечко прорезать и обед прямо туда, в кабинет, подавать…
— Это еще что за… форс-мажор?
— О вашем удобстве, Дмитрий Михайлович, хлопочем…
Карбышев с необычайной добросовестностью готовился к лекциям. В каждую из них он обязательно хотел внести что-нибудь новое. И, кроме того, стремился достичь того, чтобы лекции об одном и том же, читаемые на параллельных курсах, отнюдь не походили одна на другую.
— Я думаю, никто так не пыхтит, как ты, — говорила ему жена.
— Вольному — воля! А я изображать собой граммофонную пластинку отнюдь не желаю!
Была и еще задача, которую он во что бы то ни стало старался разрешить. Наглядные пособия отсутствовали — ни макетов, ни чертежей. Но без этого рода пособий лекционный метод ровно ничем не выходил за рамки скучнейших азанчеевских традиций. Чтобы вырвать свое преподавание из этого плена, Карбышев по воскресеньям превращался в макетчика, а по ночам — в чертежника. Давнее уменье пригождалось, — чертежи возникали во множестве: большие, отчетливые, выразительные, красивые. С макетами было труднее…
Карбышев долго возился над устройством жестяной игрушки, которая должна была служить наглядным пояснением к идее мины-сюрприза, и у него ничего не получалось. Усталый и сердитый, он бросил на стол звенящие обрезки жести.
— Уф!
Елочкин отложил «Красную звезду», которая начала выходить с нового года. Собственно, он уже довольно давно не читал газеты, а лишь прикрывался ее широкой бумажной полосой, внимательно наблюдая из своего прикрытия за бесплодными стараниями Карбышева.
— У-уф! Сноровки нет…
— Мастеровитости, — сказал Елочкин, — а позвольте-ка «нам» прикоснуться…
— Да, ты бы сперва про суть дела, Степан Максимыч, спросил. Это — мина, сюрпризная. Должна взрываться, когда…
Елочкин круто повел горбатым носом, усмехаясь.
— Ничего загадочного. Самый простой фокс-мажор…
И вытянул вперед жилистые крепкие руки, не то показывая их Карбышеву, не то сам оглядывал и оценивая критическим взором.
— Послесарить придется…
После этого случая значительно облегчилась воскресная работа Дмитрия Михайловича по изготовлению к лекциям разного рода наглядных пособий: фокусных электроприборчиков, сюрпризных самовзрывалок и множества подобных вещей, которые Елочкин объединял под общим названием «фокс-мажор». Елочкин очень усердствовал, помогая, и Карбышеву начинало казаться, что без помощи этой он, как без рук…
* * *
Слушатели сидели за партами, а на кафедре поднималась барственная фигура высокого, худого, чисто выбритого и тонко раздушенного профессора с любезно слащавым выражением неподвижного красивого лица. Медленно растягивая слова и то и дело э-э-экая, Азанчеев скучливо выговаривал свои громоздкие и неясные мысли:
— В течение всего девятнадцатого века военная наука была сосредоточена в двух лагерях — доктринеров и идеологов. Доктринеры пытались упростить естественное разнообразие жизни, искусственно сжимали понимание действительности. Идеологи, наоборот, всячески избегали прилагать к своим теориям схемы. Восемнадцатый век выработал военную дисциплину тактики; девятнадцатый — дисциплину стратегии. Нашему, двадцатому, веку предстоит выработать новую дисциплину императорики, то есть стратегию военно-политическую и экономическую…
Якимах смотрел на Азанчеева не отрываясь. Ему думалось, что таким способом он подтянет все нити своего внимания к «стратегической теме» лекции. Он слушал лекцию с неослабевавшим ни на миг напором всего своего сознания. Но из стараний Якимаха не получалось ровно ничего. Какая-то прозрачная стена стояла между ним и лектором. Сквозь нее проникали зрение и слух, но мысль об нее разбивалась. Якимах с отчаянием видел, что по гроб жизни не понять ему, что же, собственно, такое «императорика» и почему «это» должно так странно называться…
— Может ли метод исторического материализма быть применен к военному делу? — ледяным голосом вопрошал кого-то Азанчеев и отвечал сам себе мертвыми словами, — к изучению истории войн этот метод не применим совершенно. А к истории военного искусства он уже и до нас с вами фактически применялся знаменитым профессором Дельбрюком в его теоретических трудах. Итак…
Вслушиваясь в эти чужие слова, Якимах инстинктивно не верил ни им, ни тому, что из них с неизбежностью вытекало…
От прежних времен в академию перекочевали не одни лишь профессора. Каким-то непостижимым образом перекинулись и старые-престарые словечки. Первокурсники, например, именовались «козерогами»…
Положение «козерогов» было крайне затруднительно. Почти все они прошли через командные курсы и потом послужили в частях командирами. На курсах они учили по книгам о сторожевом охранении: участки, отряд, резерв… Но, прибыв краскомами в полки, не узнали курсовой науки, сразу налетев вместо сторожевых участков на кольцевое охранение. На курсах учили: дневной переход для пехоты — двадцать пять верст; а в полках выяснилось, что нетрудно пройти и пятьдесят. Теперь эти сбитые с толку краскомы ждали от академии таких живых и понятных слов, которые все решат, объяснят, свяжут, примирят, устранят любые недоумения. И вдруг — «императорика»… Темно, ах, как темно!
После лекции Азанчеева «козероги» уныло столпились у дверей аудитории. Только что прослушанная «стратегическая» тема решительно подорвала свойственную им бодрость духа. А впереди грозило нечто, еще более страшное: «Инженерное обеспечение оборонительного боя полка».
— Ох-хо-хонюшки! Тут уже и вовсе ничего не уразумеем, — говорил бородатый «козерог» Мирополов.
* * *
Карбышев быстро прошел по аудитории и почти мгновенно очутился на кафедре. Такие торопливые в своих повадках люди чаще всего говорят скоро и невнятно. И слушатели ждали, что этот живой и верткий преподаватель так и затрещит сейчас о разных непонятных вещах, относящихся к инженерному обеспечению боя. Лекция началась.
— Тому назад двести лет, товарищи, сказано было вещее слово: «Зело надо, чтобы офицеры знали инженерство, буде не все, то хотя бы часть оного». Сказал это слово Петр Первый. Уже в те далекие от нас времена ему было ясно, что дело фортификации есть дело войсковых командиров. И должно признать, что эпоха тогдашняя, петровская, была эпохой расцвета русской фортификации. Вот я смотрю сейчас на ваши лица и читаю на них вопрос: в чем же секрет? Секрет, товарищи, в том, что командир, не умеющий правильно укрепить позицию, не сумеет ее и правильно защитить. Сама по себе фортификация — тело, но без тактической души. Тактическую душу придают фортификации войска; без них она мертва. Именно войскам и особенно пехоте, больше, чем кому бы то ни было, понятны достоинства и недостатки укреплений Лучший ценитель укреплений — войска. Пехота начинает недурно разбираться в малой технике фортификации, — где выроет, где насыплет… Но этого мало. Нужно, чтобы она умела выбирать и разбивать легкие полевые позиции, не оглядываясь на саперов. Нужно, чтобы пехота хорошо знала тактическую сторону фортификации. Пехотный командир обязан задумываться над тактикой борьбы за позицию, так как позиция должна строиться на основе этой самой тактики. Понятно?
Карбышева уже давно не было на кафедре. Он расхаживал между партами, медленно и твердо, как бы в ногу со своей речью, немногословной, спокойной, веской и понятной. Всякий, кому доводилось слышать скороговорку Карбышева в спорах и на докладах, был бы сейчас не на шутку озадачен его лекторской манерой. Никаких методичек, в которые имеют обыкновение заглядывать профессора через каждые две-три фразы, — Карбышев читал свободно и широко, а главное — на редкость вразумительно и доходчиво.
— Понятно?
Чтоб было еще понятнее, он сыпал примерами из старых и новых войн.
— Рассказывал мне много лет назад один ветеран севастопольской обороны: приходит в Севастополе командир роты к полковому командиру — дело было ранним утром — и докладывает: «Надо, господин полковник, укрепление исправить, — полковой козел его ночью насквозь прободал…»
— Ха-ха-ха!
Смеялись слушатели. Вместе с ними смеялся и Карбышев.
— Зато к началу войны 1904 года инженерное оснащение наше было ничуть не ниже японского. Только обнаружила эта война полное наше неуменье пользоваться техникой. Маскировочные средства почему-то не применялись. Средств форсирования вечно не оказывалось под рукой. Самые простые земляные сооружения возводились недопустимо медленно. А между тем значение искусственных препятствий возрастало с каждым днем. Я видел у Ташичао…
Слушатели ощущали почти физически, как тянутся к ним через этого маленького человека нити подлинных связей с давно минувшими временами дальневосточных трагедий и севастопольских эпопей. И медленно расхаживавший между партами Карбышев казался им живым средоточием отзвуков прошлого, — того прошлого, которое сталкивалось с будущим здесь, в аудитории, на указываемых лектором исторических путях.
Все понятно. Все интересно. Способствует этому еще и наглядность иллюстративного метода, которым пользуется лектор. Карбышев то поясняет развешанные по стенам чертежи и схемы, то демонстрирует модели сооружений, то превращает классную доску в киноэкран. По экрану бегут титульные листы книг, которые предстоит прочитать слушателям; затем на нем появляются бойцы и, рассыпаясь по позиции, сноровисто тянут проволоку. Карбышев задиктовывает главное. Слушатели записывают. «Эге, да это вовсе не так уж и трудно», — думают они. Лаборант что-то готовит в углу. Речь — о минах-сюрпризах. Вдруг Карбышев говорит Якимаху:
— Дайте-ка мне стакан, — вон тот, что в руках у лаборанта…
Якимах осторожно встает, еще осторожнее берется за стакан и протягивает его Карбышеву. Но в эту же самую минуту над стаканом взвивается белый дымок. Т-р-р-ах!
— Вы убиты взрывом, — говорит Карбышев остолбеневшему Якимаху, — надо разобраться, откуда взрыв. Тише, тише, товарищи!
Он обращается к бородатому Мирополову:
— Будьте добры, закройте дверь!
Но как только Мирополов прикасается к дверной ручке, — тр-р-ах! Взрыв повторяется… Лекция подходит к концу среди общего оживления. Веселые, довольные слушатели опять толпятся возле аудитории.
— Ей-богу, точно пчелки летают, — радостно смеется Якимах, — не лекция, а одно удовольствие!
И случайно попавшее на язык словечко надолго пристегнулось к необыкновенным лекциям Карбышева: «пчелки летают»…
* * *
В конце концов Лабунскому повезло. Правда, он больше месяца околачивался в Москве, прежде чем выскочил из резерва. Да и выскочил-то не так, как бы ему хотелось. Проектировалось создание отраслевых инспекций при штабе РККА. Инспектором инженерных войск назначался его старый приятель — товарищ по мировой войне, человек умный, ловкий, беспринципный и деятельный, — такого же склада, как и сам Лабунский. В его поддержке можно было не сомневаться, и Лабунский уже праздновал «врагов одоление». Но в самый последний момент что-то случилось, возникли какие-то препятствия. Лабунский рассчитывал быть помощником инспектора, а ему предложили, как и Батуеву, должность старшего инженера для поручений. Он оскорбился. Тогда его сплавили начальником инженеров в один из расквартированных под Москвой корпусов, но обещали со временем перетянуть в Главное военно-инженерное управление. Пришлось согласиться.
Жена Лабунского жила в Москве, на Садовой, в маленьком особнячке, удобно обстроенном для нее мужем. Лабунский то и дело наезжал в Москву. И тогда в домике на Садовой хлопали пробки, барзак и шато-икем сверкали, разливаясь по фужерам, мужчины в военном платье жадно набивали закусками неутомимые рты, а нарядные женщины азартно совещались насчет боа, манто и разных других «шеншилей»… Затем звенела гитара хозяина, на горле его быстро двигался вверх и вниз острый кадык, и зычный, сиплый голос выводил: «Эй, баргузин, пошевеливай вал, — молодцу плыть недалечко». А уж под самый конец вечеринки — пьяная ссора, и брань, и угрозы, и женские вопли…
* * *
Когда в помещении Инженерного комитета ГВИУ открылось военно-инженерное совещание, Лабунский прибыл на него с твердым намерением умно и дельно выступить. Заявив таким образом о себе, он имел в виду сейчас же после совещания смело требовать от начальства перевода в ГВИУ. Словом, с этим совещанием он связывал самые обширные планы.
Гвоздем первого дня был обстоятельный доклад представителя штаба РККА на тему «Организация и тактика машинизированной пехоты». Докладчик вспомнил о съезде инженеров Московского военного округа, происходившем три года назад, и о том, как много говорилось тогда о желательности слияния дорожно-мостовых рот с саперными. Вопрос этот был отлично знаком Лабунскому. Слияние состоялось в двадцать втором году, и теперь против него выдвигалось множество возражений. Но, как и все, что возникает задним числом, возражения эти не принимались во внимание. И Лабунский решил построить свой успех на беспроигрышном ходе: добить, растрепать и пустить по ветру запоздалые аргументы противников слияния. Вот он встал и прочно уперся длинными, сильными ногами в паркетный пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110