..
Мне становилось жалко самого себя, моей бренной плоти среди волн. Я размышлял… «Вечная жертва подлых превратностей судьбы. Эх, судьбина моя!.. Какие хамы – эти мои друзья! Они полагали, что я осыпан розами! Чудовища!.. В жизни не видывал людей более глухих и слепых…» Вот так я брюзжал про себя, ощупью отыскивая дорогу вдоль Альбертс Бэнк, пристани, напротив которой находилась Просперова столовка… Эх, судьба-судьбина! Горести, жертвы! Мои, не чьи-нибудь, будь оно проклято!..
Опостылели мне их слезы. Какая чудовищная несправедливость! Надоели их физии, их кислые рожи!.. Я объявил им на ходу, что сыт по горло вздохами.
– Это мне придется изображать акробата на вантах «Конг Хамсуна»! Мне придется карабкаться на высоте пятидесяти метров в пустоте, над разъяренными стихиями!.. Мои поздравления, кислятины! Всякий раз в дураках оказываюсь я!.. Не много же у вас самолюбия, если вы скулите и все такое! Это меня надо жутко жалеть, это я встречаю опасность лицом к лицу. Нахальства у вас хоть отбавляй!..
Но это их совершенно не волновало.
На берегу в пути встретилось одно опасное место, где можно было поскользнуться и грохнуться с мостков в громадный пруд, к тому же ноги путались в веревках. Состен зацепился, запнулся, шмякнулся задом на якорь и взвыл… чувствительно ушибся, основательно приложился. По счастью, упасть на якорь – добрый знак: сразу же приносит счастье. Но, правду сказать, тем все и кончилось… Как выразился сам Состен, все зависит от случая…
– Шевелись, лентяй, шевелись! Вон она, видишь?
У Проспера скоро должны были открыть. За каменной насыпью горел неяркий свет… Столовка… Окно… Вот и дверь… Вошли… Зал был уже полон, дым стоял столбом, так накурили, что воздух стал сизым, точно вода в аквариуме. Люди мутно-зеленого цвета двигались под висячими светильниками. Вкруг столов – цепочки красных огоньков – трубки… Я толкнул двух забияк, обменялись угрозами, но я не остановился, спешил, спешил объявить Просперо – славный друг!., золотое сердце!., что уплываю, что больше он меня не увидит… что договорился насчет Америки…
У стойки так гомонили, что мне пришлось напрячь голос, чтобы перекричать их. Я заорал во всю мощь легких:
– Эй, Проспер! Порядок! Бум! Дье!..
Клич сбора. Он видел, как я шел к нему сквозь сизый трубочный дым… такой густой, что хоть ножом режь… Я думал, он удивится. Ничего подобного… Он ополаскивал стопки и своего занятия не прервал, разговаривая в то же время с итальянцем, кочегаром с «Майорио».
Он представил мне его:
– Жозе с Майорки.
– Ну, вот, значит, отплываю!
– Как это – отплываю?
– Да на твоем корыте!
– Каком корыте?
– Да на «Хамсуне», беспамятный! Он усмехнулся:
– Это тебе, видать, приснилось…
– Как это – приснилось? Договорился!
– Да нет же, говорю тебе!
– Пошел ты знаешь куда, Проспер? Поднимусь на борт в восемь часов. Тебе этого мало?
До чего мне надоели эти его пожимания плеч!
– Именины твои сегодня, дурья голова! Вот что я услышал в ответ.
– Именины? Какие такие именины?
– День святого Фердинанда, душа моя!
– Фердинанда?
Я все никак не мог сообразить.
– Ну да! – подтвердил он. – А ты не знал? При чем здесь мои именины?
– Все хотят отпраздновать вместе с тобой! Кто же уезжает в свои именины? Неслыханное дело!
Его приятель Жозе с Майорки был целиком и полностью согласен с ним.
Уезжать в такой день, в день своих именин!.. Оба выкатили глаза от ужаса: немыслимая вещь!..
У меня не было календаря, у него, естественно, тоже.
Вот так неожиданность!..
Тут он завел речь о Каскаде, о девочках, о друзьях, которые хотели выразить мне свои наилучшие пожелания, заявил, что нанесу им тяжкое оскорбление, если не откликнусь на их приглашение, что все основательно приготовились к потрясающей гулянке, что представлялся прекрасный случай утопить все огорчения разом в реках шампанского, что ради такого праздника все освободятся, что победу отметят так, что небу станет жарко, а заодно и скорое возвращение дорогих мужчин! Я не имел права уклониться… Боже мой, какая попойка, какие танцульки, какие девочки, ну и все такое!.. У всех девочек поголовно отпуск по случаю Дня святого Фердинанда… Кто же уезжает в день своих именин?.. Я был сбит с толку. Не хотелось показаться совершенным невежею… Надо было подумать… Очень мило все-таки с их стороны…
Я хотел угостить выпивкой, но он остановил меня:
– Сегодня мой черед! И оттеснил меня.
– Могу ли я предложить вам, мадемуазель, рюмочку баньюла? А вам, дедуля?
Угощал всех.
Обошел-таки он меня.
Я не понимал, что происходит… Не припоминалось мне, чтобы кто-нибудь хоть раз озаботился празднованием моих именин… Дня святого Фердинанда…
Все по очереди, повеселев от выпивки, целовали меня: Просперо, Кочегар, Состен и малышка… Излияния чувств… Мне желали счастья и всяческих благ… Я расспрашивал о знакомых, о пансионе, о добровольцах… Двое уже, оказывается, убиты…
– Кстати, звонил Каскад! – вдруг вспомнил Проспер. Он рассказывал мне о том о сем, о Кармен с зашитой ягодицей, становился болтлив… Мне хотелось спросить его, что за праздник был у меня. Взбредет же такое в голову!.. Как-то странно пришлись мои именины. Здесь что-то было не очень ясно… С чего вдруг все эти изъявления дружеского расположения?.. После того, как я смылся оттуда, я не видел их уже несколько месяцев. С какой стати им вздумалось липнуть теперь ко мне?.. Бигуди копала под меня, о чем-то раззвонила, науськала шайку… Не хотелось им, чтобы я смылся отсюда… Что-то они замышляли на моих именинах… Пожелания того-сего, пятого-десятого… Ох, как подозрительно!.. Ладно, посмотрим… А может быть, сразу покончить с этим? Одним ударом?.. А если там все было липой? Может, и не было никакого найма? Может быть, тоже шуточка? Может, и там и здесь я свалял дурака?.. А, черт с ним, хватит!.. Вольно! К ноге! Посидим, переварим удар… Снова удрать? Не съедят же они меня!.. Как погляжу на них, смех меня разбирал… Ну, напугали! Напьюсь-ка я, вот вам мой ответ! Я обратился к Состену:
– Делай, как я: садись! Ты тоже, малышка!
Мы согласились, чтобы Проспер угощал нас. Коли мой праздник, пусть наливает, угощает… Всем здоровья, всем говорунам у стойки, всем болтунам на свете! Пусть расплевываются, треплют языком, переругиваются: «God be damned», рыгают и обжигают себе язык… и выпускают изо рта пламя, когда отдуваются, опорожнив стопку: «бу-у-у!» Ох, крепкое, ох, лютое зелье!.. За мои именины, за святого Фердинанда!.. Вот смех-то! Будем веселиться!.. Сильно озадачил я Проспера: он-то думал, что я улепетну, трусливо забьюсь под шлюзовые затворы. Ничего подобного! В боевом настроении, извольте видеть! Угощение за счет заведения!.. Он представил мне другого своего приятеля, торговца шербетом в Сохо, который тоже искал какое-нибудь судно, хоть какой-то способ перебраться в Аргентину… Мало-помалу до меня дошло, что этот малый вот уже полтора года, как дезертировал из Королевского флота…
Он неплохо играл на гитаре… имел даже лицензию на концертные выступления в Сохо, а лицензии по музыкальной части на улице не валяются… Мало того, получить ее было чрезвычайно трудно… Давалась только своим и предоставляла такие преимущества, что, можно сказать, никогда ни на что не менялась… Само собою, заговорили о лицензиях, о бесчисленных способах подделывания оных, о том, как из одной сделать три или четыре… словом, о всяких ухищрениях по этой части…
Потом повели речь о Боро, о том, как он раздобыл свою лицензию у ярмарочного торгаша, чтобы получить право играть на пианино в пивных, как он за два фунта с половиной перепродал ее Гедону, чтобы уплатить штраф за шум. Но спустя несколько дней этот самый Гедон, человек в высшей степени легкомысленный, угодил в облаву в баре «Ла Реаль», пустился наутек от фараонов, впопыхах не рассчитал, сверзился с моста на набережной Виктории, пошел камнем ко дну, помер от кровоизлияния, и меньше чем за неделю крабы сожрали его вместе с лицензией – вот такие крабы водятся у набережной Виктории: съедают все дочиста… самые прожорливые на этом берегу, особая разновидность, живущая в портах, куда сливают нечистоты. Во время приливов являются в таком несметном множестве, сбиваются в такие толстые, плотные скопища, что их принимают за береговую почву и ходят по ним, как по земле… Вот такие это были крабы.
Уставшая от бесконечных разговоров и шума, бесконечных хождений, Вирджиния закрыла глаза, просто заснула…
– Баиньки! – баюкал я мою милочку. – Баиньки!..
И в самом деле, совсем девчушка, особенно у меня на руках. Напрыгалась маленькая, вот и сморило…
– Не очень-то любезна твоя курочка! – проворчал Простер. – Спит в день твоих именин!
Хотелось ему задеть меня.
– Зачем ты портишь мне праздник?
Терпение мое было бесконечно.
– Привет!
Я встал… Осточертели они мне с моим праздником!..
– А вот сейчас увидишь, твой это праздник или нет!
До чего упрямы!..
– Пошли вы! – бросил я им в ответ. – Отвяжитесь!..
Вывели-таки они меня из равновесия.
– Я говорил тебе, мне надо бежать! Я должен быть там в восемь! Они отплывают в восемь часов! В восемь!..
– Да ты понятия не имеешь, что такое плавание!
Оба – и неаполитанец, и Жозе с Майорки – покатились со смеху. Весельчаки!
– Он даже представить себе не может!.. Положим, неделю ты продержишься… и то, если тебе крупно повезет… Ты окочуришься, и похлебку будут варить из твоих косточек. Вот такая стряпня тебя ждет!
Господи, страсти какие!
– Суп с фасолью – отрада крестьян! Жалкие людишки…
– Мы еще вернемся к этому разговору, малыш!
Дикари. Уж лучше молчать.
Музыкант-неаполитанец вознамерился проучить меня в «Занзибар». Риск был невелик: два пенса, три сета. Тем не менее я предпочитал «брелан». Вроде, приметил я двоих в дальнем конце зала, только темно было, ни хрена не видать, одна слабенькая лампешка на стене. Только прежде надо было уложить малышку, устроить поудобнее на двух стульях или на скамейке, коли найдется. В эту минуту Проспера окликнули от дверей. Вошло сначала двое, потом собрались кучкой. Я-то понимал, что к чему: торговцы вразнос… комиссионщики… мальтийские, китайские, итальянские, папуасские жучки… В сумерках эти людишки шныряли втихаря по докам, сплавляли с рук, меняли барахлишко на барахлишко, сбывали по мелочам краденое. Говорили шепотком, делишки обстряпывали в темноте, клиентом не интересовались – как пришел, так и ушел. Отрез настоящего шелка много места не занимал: легкое облачко в руке… несколько капель макового сока… розовая эссенция… Отборный товар со складов, ловкость рук. До пожара в «Динги», на том берегу напротив, с наступлением ночи обделывались у дверей такие же делишки, происходила та же неясная возня. Те же повадки и на этом берегу…
Шепоток:
– Проспер!..
Его окликали еще три или четыре раза, просили лично подойти к дверям.
Я не был силен в бильярд, удар выходил слабоват. Из-за руки они давали мне десяток очков форы. Время шло, надо было поторапливаться.
– Я пошел, Проспер! Прощай, дружище! Счастливо! Самым решительном тоном.
Он загородил мне дорогу.
– Нет, нет, ты что?.. Посмотри, все уже ушли!
Точно, факт! Я сам удивлен. Ни души!.. Он встал поперек дороги, не желал пропустить меня – и все тут!
– Ну, послушай, глупыш, что за блажь? Куда ты пойдешь? Твой праздник!
Зал обезлюдел, за столами никого, все до единого завсегдатаи испарились, лишь клубы дыма кружились, плавали в свете ламп, да пахло капустой, прогорклым жиром, табачной жвачкой и спиртным…
Отвратительный запах. Я опустился на стул.
– Твой фонарь шевелится, – заметил я. – Шевелится он! Все фонари под потолком качались, уйма фонарей… Не какой-нибудь один, а все висевшие под стропилами, так что и в голове у меня заколыхалось. Очень неприятное ощущение.
А Проспер все говорил, все зудел:
– Никуда ты не пойдешь, Фердинанд! Никуда!..
– Да ну тебя! – огрызнулся я.
Я не мог встать, что-то неладное творилось со мной.
– Сегодня – никуда!
Втемяшил себе в ослиную башку. Но я тоже был упрям.
– А я говорю, пойду, тупица!
– А ты посмотри хорошенько, посмотри! – напирал он. – Самый смак ты и не заметил… ты глаза протри!..
Он тыкал пальцем в самый дальний угол, в самую темень… Не видно было ни бельмеса…
– Да, там, там!.. Посмотри!
Я таращил глаза… А, вот, что-то разглядел… Шляпа, перья, сложенные на груди руки… Кто-то спал на столе.
– Ну и что? – бросил я ему.
– Дельфина! Эй, Дельфина!.. – окликнул он.
Темная масса пошевелилась, колыхнулась шляпа. Она!.. Она!.. Ее прическа!.. Она протирала глаза, стараясь сообразить, откуда ее звали…
– Это мы, Дельфина, мы! Целуем тебя!
В моем голосе звучала радость, притворяться не было смысла.
– Ah, darling! Ah, treasure.
Подобрав юбки и шлейф, она подбежала ко мне, кинулась на шею:
– I knew, darling! I knew! Я знала, дорогой, я знала!
Вот это было удивительно…
– How did you know?
Полюбопытствовал, откуда ей известно.
– Да так как-то!
– Ну, будет уж ломаться! Говори, откуда!
Просто наваждение какое-то: никто ничего не знал!.. И эта старая калоша туда же!.. Загадочки, ужимки!.. Они дружно взялись за меня вдвоем:
– Да оставайся, неплохо повеселишься! И девчонка, и твой роскошный старикан, этот твой феномен, пусть остаются! Он ведь не уходит?
Оба твердили в один голос, что уйти было бы ужасным поступком. Она принялась сокрушенно жалеть меня:
– Worried young man! Ах, беспокойный юноша!
Потом решила приласкаться ко мне, объявив, что я всегда был ее слабостью: «My fancy! My fancy!» Душка моя, душка!.. Снова кинулась мне на шею. По счастью, слава тебе Господи, Вирджиния не слишком ревновала… Все-таки мои именины! Такая радость!.. Дельфина была просто вне себя оттого, что я находился под покровительством святого Фердинанда.
– Long life to Ferdinand! Долгой ему жизни и счастья!
Я таял. Счастья, здоровья, богатства! И все это мне!
И в то же время меня поневоле разбирал смех.
Неплохую шутку разыграли со мной!..
Окончательно проснувшаяся Дельфина расшалилась, визжала пронзительным мяукающим голоском. Наверное, ее было слышно далеко окрест… Она изъявила желание безотлагательно выпить, поднять тост за победу. Ей наливали, не скупясь. Она стала перед комодом лицом к нам, надев шляпу набекрень, высоко поддернув юбки и шлейф: начиналось представление!..
И чтобы мы имели в виду, что это для нас, ради нас, в нашу честь! Все для почтенной публики!.. Она приняла соответствующую позу: «Honorable company! Уважаемая публика, внимание! Песня замечательная! Приготовились! Несколько стансов с мимикой из «Веселых виндзорских вдовушек»! И высоко вознесла свой бокал. Вот она охвачена страстью, рот перекосило, левый глаз всполз едва ли не на лоб – словом, полная самоотдача…
Shame on sinful fantasy! Shame on lust and luxury! Lust is but a bloody fire! Позор игривым мечтаниям! Позор блудливости и похоти! Похоть лишь пламя в крови!
Она начала пронзительно – взяла чересчур высоко, сорвалась, сбилась, зашлась кашлем и никак не могла остановиться… так выворачивало ее, что содержимое бокала брызгало у нее из носа… Но она не слишком огорчилась. Ее усадили… она настаивала на второй попытке… О, нет, нет!.. Я произнес слова похвалы, потолковали немного… Мне не хотелось расспрашивать ее, хотя так и подмывало разузнать, что происходило после ван Клабена… читала ли она газеты… были ли у нее неприятности… куда она запропастилась тогда – никто ведь не видел ее более нигде… А как она очутилась здесь?.. Я смотрел и все не верил глазам своим: неужто это она?.. Глядел на нее, и все во мне дрожало – сон, ставший явью: вуалетка, митенки и все остальное. Воскресшее прошлое!.. Все такая же заводная, шалая, все та же балаболка… И чуял я, что будет продолжение… У меня возникло ощущение, будто я пробудился ото сна… И все-таки это действительно была она, размалеванная, таращившая глаза, взвизгивавшая Дельфина во плоти и крови. Ошибки быть не могло… Хмель у меня уже выветрился, я ничего не курил… Да ведь Гринвич совсем рядом, напротив… Какое там, на этом же берегу, две минуты хода!.. Вот тебе раз!..
Вновь передо мной это лицо, покрытое толстым слоем белил, раскрашенное. Черт, даже в пот кинуло!
– Морданчик! – бросил я ей. – Морданчик!
Я сейчас заору. Усилием воли взял себя в руки… Она полюбопытствовала, кто такая Вирджиния, впервые видела… Надо было познакомить, но ведь она только что пела перед ней «Веселых вдовушек»!.. Поразительная рассеянность!
– Darling? Darling pet!
Начал представлять… Гвалт стоял уже такой, что ничего расслышать нельзя было… Набралась куча народа, драли глотки, хоть уши затыкай… Мне пришлось кричать во всю мочь, чтобы можно было понять хотя бы слово…
– Мистресс Дельфина! – Ничего не было слышно. – Мистресс Дельфина!
Низкое приседание артистки перед собранием у стойки… Представление по полному чину… Ничего не выпустить бы из вида, рассмотреть все до мелочей: украшения, красивые перья, лорнет – классический облик! Как была артисткой, так и осталась ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Мне становилось жалко самого себя, моей бренной плоти среди волн. Я размышлял… «Вечная жертва подлых превратностей судьбы. Эх, судьбина моя!.. Какие хамы – эти мои друзья! Они полагали, что я осыпан розами! Чудовища!.. В жизни не видывал людей более глухих и слепых…» Вот так я брюзжал про себя, ощупью отыскивая дорогу вдоль Альбертс Бэнк, пристани, напротив которой находилась Просперова столовка… Эх, судьба-судьбина! Горести, жертвы! Мои, не чьи-нибудь, будь оно проклято!..
Опостылели мне их слезы. Какая чудовищная несправедливость! Надоели их физии, их кислые рожи!.. Я объявил им на ходу, что сыт по горло вздохами.
– Это мне придется изображать акробата на вантах «Конг Хамсуна»! Мне придется карабкаться на высоте пятидесяти метров в пустоте, над разъяренными стихиями!.. Мои поздравления, кислятины! Всякий раз в дураках оказываюсь я!.. Не много же у вас самолюбия, если вы скулите и все такое! Это меня надо жутко жалеть, это я встречаю опасность лицом к лицу. Нахальства у вас хоть отбавляй!..
Но это их совершенно не волновало.
На берегу в пути встретилось одно опасное место, где можно было поскользнуться и грохнуться с мостков в громадный пруд, к тому же ноги путались в веревках. Состен зацепился, запнулся, шмякнулся задом на якорь и взвыл… чувствительно ушибся, основательно приложился. По счастью, упасть на якорь – добрый знак: сразу же приносит счастье. Но, правду сказать, тем все и кончилось… Как выразился сам Состен, все зависит от случая…
– Шевелись, лентяй, шевелись! Вон она, видишь?
У Проспера скоро должны были открыть. За каменной насыпью горел неяркий свет… Столовка… Окно… Вот и дверь… Вошли… Зал был уже полон, дым стоял столбом, так накурили, что воздух стал сизым, точно вода в аквариуме. Люди мутно-зеленого цвета двигались под висячими светильниками. Вкруг столов – цепочки красных огоньков – трубки… Я толкнул двух забияк, обменялись угрозами, но я не остановился, спешил, спешил объявить Просперо – славный друг!., золотое сердце!., что уплываю, что больше он меня не увидит… что договорился насчет Америки…
У стойки так гомонили, что мне пришлось напрячь голос, чтобы перекричать их. Я заорал во всю мощь легких:
– Эй, Проспер! Порядок! Бум! Дье!..
Клич сбора. Он видел, как я шел к нему сквозь сизый трубочный дым… такой густой, что хоть ножом режь… Я думал, он удивится. Ничего подобного… Он ополаскивал стопки и своего занятия не прервал, разговаривая в то же время с итальянцем, кочегаром с «Майорио».
Он представил мне его:
– Жозе с Майорки.
– Ну, вот, значит, отплываю!
– Как это – отплываю?
– Да на твоем корыте!
– Каком корыте?
– Да на «Хамсуне», беспамятный! Он усмехнулся:
– Это тебе, видать, приснилось…
– Как это – приснилось? Договорился!
– Да нет же, говорю тебе!
– Пошел ты знаешь куда, Проспер? Поднимусь на борт в восемь часов. Тебе этого мало?
До чего мне надоели эти его пожимания плеч!
– Именины твои сегодня, дурья голова! Вот что я услышал в ответ.
– Именины? Какие такие именины?
– День святого Фердинанда, душа моя!
– Фердинанда?
Я все никак не мог сообразить.
– Ну да! – подтвердил он. – А ты не знал? При чем здесь мои именины?
– Все хотят отпраздновать вместе с тобой! Кто же уезжает в свои именины? Неслыханное дело!
Его приятель Жозе с Майорки был целиком и полностью согласен с ним.
Уезжать в такой день, в день своих именин!.. Оба выкатили глаза от ужаса: немыслимая вещь!..
У меня не было календаря, у него, естественно, тоже.
Вот так неожиданность!..
Тут он завел речь о Каскаде, о девочках, о друзьях, которые хотели выразить мне свои наилучшие пожелания, заявил, что нанесу им тяжкое оскорбление, если не откликнусь на их приглашение, что все основательно приготовились к потрясающей гулянке, что представлялся прекрасный случай утопить все огорчения разом в реках шампанского, что ради такого праздника все освободятся, что победу отметят так, что небу станет жарко, а заодно и скорое возвращение дорогих мужчин! Я не имел права уклониться… Боже мой, какая попойка, какие танцульки, какие девочки, ну и все такое!.. У всех девочек поголовно отпуск по случаю Дня святого Фердинанда… Кто же уезжает в день своих именин?.. Я был сбит с толку. Не хотелось показаться совершенным невежею… Надо было подумать… Очень мило все-таки с их стороны…
Я хотел угостить выпивкой, но он остановил меня:
– Сегодня мой черед! И оттеснил меня.
– Могу ли я предложить вам, мадемуазель, рюмочку баньюла? А вам, дедуля?
Угощал всех.
Обошел-таки он меня.
Я не понимал, что происходит… Не припоминалось мне, чтобы кто-нибудь хоть раз озаботился празднованием моих именин… Дня святого Фердинанда…
Все по очереди, повеселев от выпивки, целовали меня: Просперо, Кочегар, Состен и малышка… Излияния чувств… Мне желали счастья и всяческих благ… Я расспрашивал о знакомых, о пансионе, о добровольцах… Двое уже, оказывается, убиты…
– Кстати, звонил Каскад! – вдруг вспомнил Проспер. Он рассказывал мне о том о сем, о Кармен с зашитой ягодицей, становился болтлив… Мне хотелось спросить его, что за праздник был у меня. Взбредет же такое в голову!.. Как-то странно пришлись мои именины. Здесь что-то было не очень ясно… С чего вдруг все эти изъявления дружеского расположения?.. После того, как я смылся оттуда, я не видел их уже несколько месяцев. С какой стати им вздумалось липнуть теперь ко мне?.. Бигуди копала под меня, о чем-то раззвонила, науськала шайку… Не хотелось им, чтобы я смылся отсюда… Что-то они замышляли на моих именинах… Пожелания того-сего, пятого-десятого… Ох, как подозрительно!.. Ладно, посмотрим… А может быть, сразу покончить с этим? Одним ударом?.. А если там все было липой? Может, и не было никакого найма? Может быть, тоже шуточка? Может, и там и здесь я свалял дурака?.. А, черт с ним, хватит!.. Вольно! К ноге! Посидим, переварим удар… Снова удрать? Не съедят же они меня!.. Как погляжу на них, смех меня разбирал… Ну, напугали! Напьюсь-ка я, вот вам мой ответ! Я обратился к Состену:
– Делай, как я: садись! Ты тоже, малышка!
Мы согласились, чтобы Проспер угощал нас. Коли мой праздник, пусть наливает, угощает… Всем здоровья, всем говорунам у стойки, всем болтунам на свете! Пусть расплевываются, треплют языком, переругиваются: «God be damned», рыгают и обжигают себе язык… и выпускают изо рта пламя, когда отдуваются, опорожнив стопку: «бу-у-у!» Ох, крепкое, ох, лютое зелье!.. За мои именины, за святого Фердинанда!.. Вот смех-то! Будем веселиться!.. Сильно озадачил я Проспера: он-то думал, что я улепетну, трусливо забьюсь под шлюзовые затворы. Ничего подобного! В боевом настроении, извольте видеть! Угощение за счет заведения!.. Он представил мне другого своего приятеля, торговца шербетом в Сохо, который тоже искал какое-нибудь судно, хоть какой-то способ перебраться в Аргентину… Мало-помалу до меня дошло, что этот малый вот уже полтора года, как дезертировал из Королевского флота…
Он неплохо играл на гитаре… имел даже лицензию на концертные выступления в Сохо, а лицензии по музыкальной части на улице не валяются… Мало того, получить ее было чрезвычайно трудно… Давалась только своим и предоставляла такие преимущества, что, можно сказать, никогда ни на что не менялась… Само собою, заговорили о лицензиях, о бесчисленных способах подделывания оных, о том, как из одной сделать три или четыре… словом, о всяких ухищрениях по этой части…
Потом повели речь о Боро, о том, как он раздобыл свою лицензию у ярмарочного торгаша, чтобы получить право играть на пианино в пивных, как он за два фунта с половиной перепродал ее Гедону, чтобы уплатить штраф за шум. Но спустя несколько дней этот самый Гедон, человек в высшей степени легкомысленный, угодил в облаву в баре «Ла Реаль», пустился наутек от фараонов, впопыхах не рассчитал, сверзился с моста на набережной Виктории, пошел камнем ко дну, помер от кровоизлияния, и меньше чем за неделю крабы сожрали его вместе с лицензией – вот такие крабы водятся у набережной Виктории: съедают все дочиста… самые прожорливые на этом берегу, особая разновидность, живущая в портах, куда сливают нечистоты. Во время приливов являются в таком несметном множестве, сбиваются в такие толстые, плотные скопища, что их принимают за береговую почву и ходят по ним, как по земле… Вот такие это были крабы.
Уставшая от бесконечных разговоров и шума, бесконечных хождений, Вирджиния закрыла глаза, просто заснула…
– Баиньки! – баюкал я мою милочку. – Баиньки!..
И в самом деле, совсем девчушка, особенно у меня на руках. Напрыгалась маленькая, вот и сморило…
– Не очень-то любезна твоя курочка! – проворчал Простер. – Спит в день твоих именин!
Хотелось ему задеть меня.
– Зачем ты портишь мне праздник?
Терпение мое было бесконечно.
– Привет!
Я встал… Осточертели они мне с моим праздником!..
– А вот сейчас увидишь, твой это праздник или нет!
До чего упрямы!..
– Пошли вы! – бросил я им в ответ. – Отвяжитесь!..
Вывели-таки они меня из равновесия.
– Я говорил тебе, мне надо бежать! Я должен быть там в восемь! Они отплывают в восемь часов! В восемь!..
– Да ты понятия не имеешь, что такое плавание!
Оба – и неаполитанец, и Жозе с Майорки – покатились со смеху. Весельчаки!
– Он даже представить себе не может!.. Положим, неделю ты продержишься… и то, если тебе крупно повезет… Ты окочуришься, и похлебку будут варить из твоих косточек. Вот такая стряпня тебя ждет!
Господи, страсти какие!
– Суп с фасолью – отрада крестьян! Жалкие людишки…
– Мы еще вернемся к этому разговору, малыш!
Дикари. Уж лучше молчать.
Музыкант-неаполитанец вознамерился проучить меня в «Занзибар». Риск был невелик: два пенса, три сета. Тем не менее я предпочитал «брелан». Вроде, приметил я двоих в дальнем конце зала, только темно было, ни хрена не видать, одна слабенькая лампешка на стене. Только прежде надо было уложить малышку, устроить поудобнее на двух стульях или на скамейке, коли найдется. В эту минуту Проспера окликнули от дверей. Вошло сначала двое, потом собрались кучкой. Я-то понимал, что к чему: торговцы вразнос… комиссионщики… мальтийские, китайские, итальянские, папуасские жучки… В сумерках эти людишки шныряли втихаря по докам, сплавляли с рук, меняли барахлишко на барахлишко, сбывали по мелочам краденое. Говорили шепотком, делишки обстряпывали в темноте, клиентом не интересовались – как пришел, так и ушел. Отрез настоящего шелка много места не занимал: легкое облачко в руке… несколько капель макового сока… розовая эссенция… Отборный товар со складов, ловкость рук. До пожара в «Динги», на том берегу напротив, с наступлением ночи обделывались у дверей такие же делишки, происходила та же неясная возня. Те же повадки и на этом берегу…
Шепоток:
– Проспер!..
Его окликали еще три или четыре раза, просили лично подойти к дверям.
Я не был силен в бильярд, удар выходил слабоват. Из-за руки они давали мне десяток очков форы. Время шло, надо было поторапливаться.
– Я пошел, Проспер! Прощай, дружище! Счастливо! Самым решительном тоном.
Он загородил мне дорогу.
– Нет, нет, ты что?.. Посмотри, все уже ушли!
Точно, факт! Я сам удивлен. Ни души!.. Он встал поперек дороги, не желал пропустить меня – и все тут!
– Ну, послушай, глупыш, что за блажь? Куда ты пойдешь? Твой праздник!
Зал обезлюдел, за столами никого, все до единого завсегдатаи испарились, лишь клубы дыма кружились, плавали в свете ламп, да пахло капустой, прогорклым жиром, табачной жвачкой и спиртным…
Отвратительный запах. Я опустился на стул.
– Твой фонарь шевелится, – заметил я. – Шевелится он! Все фонари под потолком качались, уйма фонарей… Не какой-нибудь один, а все висевшие под стропилами, так что и в голове у меня заколыхалось. Очень неприятное ощущение.
А Проспер все говорил, все зудел:
– Никуда ты не пойдешь, Фердинанд! Никуда!..
– Да ну тебя! – огрызнулся я.
Я не мог встать, что-то неладное творилось со мной.
– Сегодня – никуда!
Втемяшил себе в ослиную башку. Но я тоже был упрям.
– А я говорю, пойду, тупица!
– А ты посмотри хорошенько, посмотри! – напирал он. – Самый смак ты и не заметил… ты глаза протри!..
Он тыкал пальцем в самый дальний угол, в самую темень… Не видно было ни бельмеса…
– Да, там, там!.. Посмотри!
Я таращил глаза… А, вот, что-то разглядел… Шляпа, перья, сложенные на груди руки… Кто-то спал на столе.
– Ну и что? – бросил я ему.
– Дельфина! Эй, Дельфина!.. – окликнул он.
Темная масса пошевелилась, колыхнулась шляпа. Она!.. Она!.. Ее прическа!.. Она протирала глаза, стараясь сообразить, откуда ее звали…
– Это мы, Дельфина, мы! Целуем тебя!
В моем голосе звучала радость, притворяться не было смысла.
– Ah, darling! Ah, treasure.
Подобрав юбки и шлейф, она подбежала ко мне, кинулась на шею:
– I knew, darling! I knew! Я знала, дорогой, я знала!
Вот это было удивительно…
– How did you know?
Полюбопытствовал, откуда ей известно.
– Да так как-то!
– Ну, будет уж ломаться! Говори, откуда!
Просто наваждение какое-то: никто ничего не знал!.. И эта старая калоша туда же!.. Загадочки, ужимки!.. Они дружно взялись за меня вдвоем:
– Да оставайся, неплохо повеселишься! И девчонка, и твой роскошный старикан, этот твой феномен, пусть остаются! Он ведь не уходит?
Оба твердили в один голос, что уйти было бы ужасным поступком. Она принялась сокрушенно жалеть меня:
– Worried young man! Ах, беспокойный юноша!
Потом решила приласкаться ко мне, объявив, что я всегда был ее слабостью: «My fancy! My fancy!» Душка моя, душка!.. Снова кинулась мне на шею. По счастью, слава тебе Господи, Вирджиния не слишком ревновала… Все-таки мои именины! Такая радость!.. Дельфина была просто вне себя оттого, что я находился под покровительством святого Фердинанда.
– Long life to Ferdinand! Долгой ему жизни и счастья!
Я таял. Счастья, здоровья, богатства! И все это мне!
И в то же время меня поневоле разбирал смех.
Неплохую шутку разыграли со мной!..
Окончательно проснувшаяся Дельфина расшалилась, визжала пронзительным мяукающим голоском. Наверное, ее было слышно далеко окрест… Она изъявила желание безотлагательно выпить, поднять тост за победу. Ей наливали, не скупясь. Она стала перед комодом лицом к нам, надев шляпу набекрень, высоко поддернув юбки и шлейф: начиналось представление!..
И чтобы мы имели в виду, что это для нас, ради нас, в нашу честь! Все для почтенной публики!.. Она приняла соответствующую позу: «Honorable company! Уважаемая публика, внимание! Песня замечательная! Приготовились! Несколько стансов с мимикой из «Веселых виндзорских вдовушек»! И высоко вознесла свой бокал. Вот она охвачена страстью, рот перекосило, левый глаз всполз едва ли не на лоб – словом, полная самоотдача…
Shame on sinful fantasy! Shame on lust and luxury! Lust is but a bloody fire! Позор игривым мечтаниям! Позор блудливости и похоти! Похоть лишь пламя в крови!
Она начала пронзительно – взяла чересчур высоко, сорвалась, сбилась, зашлась кашлем и никак не могла остановиться… так выворачивало ее, что содержимое бокала брызгало у нее из носа… Но она не слишком огорчилась. Ее усадили… она настаивала на второй попытке… О, нет, нет!.. Я произнес слова похвалы, потолковали немного… Мне не хотелось расспрашивать ее, хотя так и подмывало разузнать, что происходило после ван Клабена… читала ли она газеты… были ли у нее неприятности… куда она запропастилась тогда – никто ведь не видел ее более нигде… А как она очутилась здесь?.. Я смотрел и все не верил глазам своим: неужто это она?.. Глядел на нее, и все во мне дрожало – сон, ставший явью: вуалетка, митенки и все остальное. Воскресшее прошлое!.. Все такая же заводная, шалая, все та же балаболка… И чуял я, что будет продолжение… У меня возникло ощущение, будто я пробудился ото сна… И все-таки это действительно была она, размалеванная, таращившая глаза, взвизгивавшая Дельфина во плоти и крови. Ошибки быть не могло… Хмель у меня уже выветрился, я ничего не курил… Да ведь Гринвич совсем рядом, напротив… Какое там, на этом же берегу, две минуты хода!.. Вот тебе раз!..
Вновь передо мной это лицо, покрытое толстым слоем белил, раскрашенное. Черт, даже в пот кинуло!
– Морданчик! – бросил я ей. – Морданчик!
Я сейчас заору. Усилием воли взял себя в руки… Она полюбопытствовала, кто такая Вирджиния, впервые видела… Надо было познакомить, но ведь она только что пела перед ней «Веселых вдовушек»!.. Поразительная рассеянность!
– Darling? Darling pet!
Начал представлять… Гвалт стоял уже такой, что ничего расслышать нельзя было… Набралась куча народа, драли глотки, хоть уши затыкай… Мне пришлось кричать во всю мочь, чтобы можно было понять хотя бы слово…
– Мистресс Дельфина! – Ничего не было слышно. – Мистресс Дельфина!
Низкое приседание артистки перед собранием у стойки… Представление по полному чину… Ничего не выпустить бы из вида, рассмотреть все до мелочей: украшения, красивые перья, лорнет – классический облик! Как была артисткой, так и осталась ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82