А тут никого… Оглаживаю ее шею. Такая изящная, нежная шейка… Окропленный дождем бархат, атлас… Чуть-чуть надавить… Левой, крепкой рукой!.. Придушить, чик-чирик!.. Скворчик… Как она трепыхалась бы!.. Оглаживаю, обсасываю ее носик. «Ах, ты, старая курва!» Все думаю, думаю об этом. Блядища Бигуди! Какое паскудство! Да я ее, цыпленочка, съем всего без остатка! Похихикает у меня эта маленькая распутница! Ничего не оставлю Бигуди!.. Видел я, как они обе взасос, прямо в сквере, средь бела дня… Ужас! Едва минута прошла после их встречи… Ах, ведьма! Всякое распутство воображается… Не успокоюсь, сколько ни лей дождь… Так и стоит перед глазами этот упырь… эта размалеванная ненасытная пиявка! Едва кровь не пустила девчонке… Вполне могла… Тискала ее, точно осатанелая. Какое представление для зевак! Если бы Мэтью увидел, что творится в самой оживленной части города… Я показываю лондонцам живые картины!.. Как миленьких, сволокли бы теплую компанию в участок… И тем не менее член у меня стоял, как и стоял! Опасно, не опасно – начхать! Такая чертовщина лезла в голову, что ни о чем другом и думать не мог. Такое разнузданное похабство, что хоть криком кричи… Чересчур бурные волнения в моем состоянии… Все точно… я должен похитить ее… Корчусь, терзаюсь от любви. Невинное чувство? как бы не так! Похоть!.. Надо же, вот до чего докатился… Хоть и стыдно, да терпеть невмочь… Решил еще подумать… Блеснула мысль: может быть, я неверно понял? Просто закружилась голова… Может, ее изнасиловали? Может, ее растлила эта толстая мерзкая потаскуха? Чем-то запугала до полусмерти? Грязная подстилка, панельная тварь!.. Только не увлекаться… Это все, верно, из-за лихорадки. Сам себе, жалкий калека, втемяшил… бог весть что… Во всяком случае, надо с этим кончать. Ну же, поднимайся! Клин клином вышибают. Только, чтобы не заносило. Правильно начать… Подумать, подумать надо! Тем более, когда такая ответственность… Думаю, больше всего подойдет остров, совсем маленький, надежно огражденный рифами… Ну, и чтобы много солнца. Не какой-нибудь рассадник катаров, не болото, отравляющее мозг, как их гнилая Англия. Определимся сразу: солнце почти каждый день – надо мне излечиться от моих болей – и никакой зимы, только весна! И такое место на свете есть – тропики!..
Кричу ей, чтобы расслышала, только плохо слышно было – дождь стучал… И цветы! Наша хижина будет сплошь оплетена гигантскими вьюнками… И вереницы птиц-лир, и колибри – такие крохотные, что дерутся с божьими коровками… она об этом и понятия не имела. Продолжаю просвещать ее, рассказываю, как живется под вожделенными небесами: вечное волшебство, бесконечные восторгания, всеобщий праздник. Там она обретет все, чем восхищается, бабочек размером в две ладони, той ярко светящейся разновидности, что ночью не нужна лампа… Источают мягкое сияние… Есть еще летучие рыбы, тюлени, следующие за вами, как собаки, и – забавная подробность – полчища проворно лазающих негритосиков, живущих на лесных деревьях, прыгающих и верещащих на самых вершинах… Такие уродливые карлики… Кстати, что там наши горлопаны? Вспомнил вдруг… Что-то не слышно их. Где стоящая под дождем толпа? И вертлявого не видно… Значит, не выдержали. Мы-то держались до последнего. Я согревал мою милочку как мог… Сколько воды излилось на нас! А час-то который? О чем я думаю!
– Проголодались, Вирджиния?
Да она едва жива от холода и голода! Да я спятил, сбрендил, свихнулся!.. Проклятье, давно пора! Никак не меньше семи часов! Какое семи – восьми! Подъем, милочка, птичка моя! В путь! Встряхиваюсь, разминаю ноги: так закоченели, что едва чую их под собой. Она сидит неподвижно, скорчившись на скамье.
– Вставайте, Вирджиния! Поднимайтесь, милочка!
Она так бледна, что я пугаюсь. Неотрывно смотрит куда-то в даль, где кончались лужайки.
– Вам что, – спрашиваю, – совсем худо? Бедная мордочка… Что вы там увидели, Вирджиния? Отчего так широко, так испуганно открыли глаза?
На лужайках пусто. Снова дождь, и больше ничего… Лужи и длинные блуждающие пряди тумана… Тоже смотрю, напрягаю зрение: ничего, ровным счетом ничего… А, вон там человек, в дальнем конце аллеи… Идет в нашу сторону, вроде прогуливается. Идет вдоль лужайки, потом ступает на траву… Да, точно, кто-то идет сюда. Совершенно один. Вокруг него колышутся облачка тумана. Подошел ближе… остановился… снова зашагал… медленно, размеренно, точно канатоходец… шаг, потом другой. Пропал из вида, скрылся за пеленой вновь хлынувшего дождя. Такой ливень, что не видно Ни зги. Малышка сидит в каком-то оцепенении.
– Да что с тобой, Вирджиния? Вирджиния!
Она не слышит меня. Глаза ее раскрываются все шире, шире. И вдруг как закричит… «а-а-а!»… и лишилась чувств… Так сразу… Я подхватил ее, усадил прямо. Она открыла глаза. Человек стоит здесь, подле нас. Я и не заметил, как он приблизился. Она вперила в него остановившийся взгляд. Что это с ней? Голова, видно, закружилась… Но вот оправилась, заморгала, заулыбалась… Что-то здесь непонятное. Человек стоит рядом. Быстро же он добрался. Был-то он вон там, среди хлопьев тумана… Теперь нас трое. Смотрю на мужчину. Держится непринужденно… Похоже, разговаривает с малышкой, но я не уверен… Я начал ни с того ни с сего что-то плести, что-то мелькнуло в голове… Я сам почти растерялся… Откуда взялся этот хмырь? Такой любезный – говорит по-французски, потом по-английски… Не могу разобрать о чем, да и не стараюсь. Нет, я не испугался, просто мне как-то не по себе. В голове дурман, какое-то странное ощущение… Да и выговор у него какой-то странный, блеет, как коза. Стоит столбом, в совершенной неподвижности. Малышка разговаривает с ним – мне даже показалось, чересчур словоохотливо. Не разберу, о чем они… Совершенно одурелый, мелю в пространство какой-то вздор… Не пойму, что со мной… Бормочу, бормочу… Чудной какой-то субъект!.. Чего ему нужно от меня? Ошарашил он меня, никак не очухаюсь, и это тревожит меня все больше и больше… Взглянуть бы ему в лицо, да не хватает духу, а малышка, напротив того, оживилась. Слушаю, как они говорят друг другу всякие глупости. Она смеется без умолку. Между ними сразу установилось прекрасное взаимопонимание. До чего странный субчик! Это ведь надо уметь… Ну, нахал! Вот так, раз-два – и уже приятели. С ходу. Вроде как с Бигуди. Напасть какая-то!.. Парки и скверы – погибель моя. Взглянуть бы поближе на этого хвата, потолковать с глазу на глаз… Нет сил, не могу, точно он меня гвоздями приколотил… И свинцовая тяжесть в голове, руках, ногах. Неприятный у него голос, блеет фистулой, точно коза, вроде Состена… Нет, надо взглянуть на него! Делаю над собой усилие и взглядываю. Ничего не скажешь, гнусная образина… а вот малышка так не считает – сияет улыбками, глаз с него почти не сводит. Готов побожиться, он приворожил ее. Пристально гляжу на него. Похоже, он что-то говорит мне… Узнаю… Нет, не узнаю… Не уверен… Мне не по себе в его присутствии… Он… Не он… Стоит под дождем и, вроде, не замечает… а льет, как из ведра, и он ничем не прикрыт. Мы-то, по крайней мере, под брезентом спрятались. Дождь хлещет, вода сбегает с него ручьями. Снова гляжу ему в лицо. Хлещет так, что от него летят брызги.
– Так что, Фердинанд, – спрашивает он, – ты ничего не знаешь?
Обращается ко мне по имени. Откуда оно ему известно? Давлюсь, не могу слова вымолвить. Откуда он взялся? Откуда явился этот лунатик? С малышкой он прекрасно спелся – вдвоем вышучивают меня, это я уже понял… Запинаюсь, мямлю… Он все-таки действует на меня… Он протягивает мне руку. Тут не руку пожимать, впору взвыть. Все же делаю над собой усилие и крепко ее пожимаю… Твердая у него рука, точно из железа… холодная… ледяная… железная… И сам не дрожит, стоит незыблемо. Снова смотрю прямо ему в лицо, опускаю взгляд на одежду, на то, что на него напялено, на шутовской его наряд. Подчеркнуто оглядываю его с головы до ног. Весь в черной, совершенно обтрепанный рванине. От его ладони ледяной холод поднимается по руке… меня бьет дрожь… чувствую тяжесть во всем боку… Прелюбопытный тип!
– В чем дело? – вырывается у меня. – В чем дело?
Ни с того ни с сего, помимо моей воли. Не узнаю звук своего голоса… Невластен над собой… Скверно… Голос мой звучит совсем чудно – изменился, стал как у этого: тусклый, жиденький. На кой черт мне эта дурацкая пищалка? Тихо повторяю, сделав над собой усилие: «В чем дело?» В глотке пересохло, едва выдавливаю из себя. Расчудесно, прямо козочка! Взглядываю на оборванного: торчит на том же самом месте, гнусит, блеет фальцетом – не разобрать, что именно. Смотрю ему в лицо, оглядываю всего в совокупности: пиджак, жилет, отрепья, лохмотья, штаны… Не штаны, а огромная прореха. Только сейчас заметил. Располосованы поперек живота. Жилет заштопан белыми нитками. Сплошные отрепья. Весь измок под ливнем. Только я не боюсь его! Я тоже стою, да! И твердо! Лицом к лицу с этим зачуханным. Таким же столбом. Думается, я тоже улыбался.
Снова он ко мне со своим вопросом:
– Так что, Фердинанд?
Вовсю старается вызвать меня на разговор. Отнял руку, опять протянул. Ломается. Верно, хочется ему, чтобы я убрался, чтобы оставил малышку с ним. У всех у них одно на уме.
– Нет, нет, нет! – только и могу выговорить я. Он вновь протягивает мне руку.
– Сороконожка! – представляется он, наклоняя голову. – Сороконожка! – повторяет он настойчиво. – Ну, вспоминаете? Сороконожка!
– Так ты вернулся?
Не трушу, держусь. Лицом к лицу. И все-таки начинаю заикаться: «вер… вер… вер… Не могу остановиться. Он склабится, пускает скрипучий смешок:
– Вот, как видишь…
То-то меня давеча кольнуло… Подумал еще, что померещилось…
Он тычет в девчонку пальцем: «Вирджиния?» Откуда ему знать? Он же никогда с ней не встречался! А малышку ничуть не удивило… ну, нисколько! Они разговаривают между собой и, похоже, понимают друг друга… Смотрю на них, на траву, на песок, на лужи… Если мог бы, исчез… Стараюсь держаться как ни в чем не бывало. В парке, куда ни глянь, ни души. Нет, это уже черт знает что! Как раз по моей части!
Такое во сне не привидится! Глядел, глядел – а ведь точно: этот пиджачок на нем, вся эта рвань, растерзанность, самая его образина… Он же попал под поезд! Вот так штука!
– Так ты вернулся? – проскрипел я. – Вернулся?
Тем же голосом, что и у него… Признаюсь, меня трясло… Сердчишко у меня и без того шалило, а теперь неслось вскачь, галопом… Все внутри меня сотрясалась. В седло, в задницу колотило… «тук-тук-тук!»… хоть криком кричи! Горло сдавило… я задыхался, точно в тисках… Ни о чем не стану его спрашивать! Старательно делаю вид, будто все в порядке. Напрягаю волю, чтобы обуздать страх… Конечно, надо было уйти до него… Ясное дело… Малышка продрогла… Найти какой-нибудь ресторанчик. Нет, я должен сказать ему, привести его в замешательство! А как? Я и сам в замешательстве! Из-за этого лунатика возникли осложнения. С души свалится камень, если прямо сейчас встать и покинуть эти пустынные пространства, уйти от дождя и тумана. «Чудик, – скажу я ему, – а ты, часом, не перестал питаться?» Ох, как ему станет не по себе! Может, он совсем не ест, как и все прочие, с тех пор, как подался в лунатики? Вот штука-То какая диковинная!.. Ну, погоди, уж я осажу этого пьянчугу!
– Ты… ты… ты… – закудахтал я. Заело голос где-то вверху… и ни туда, ни сюда… Им ничего другого не оставалось, как рассмеяться… Удобный случай представился… Человек я впечатлительный, так что мне не по себе. Неловкость разрешает Вирджиния.
– Shall we go to lunch? – предлагает она. – Пошли пообедаем?
Ее тоже бьет дрожь, но не от страха, не от испуга – Сороконожка сразу понравился ей, она сразу стала на приятельскую ногу с ним. Та же петрушка, что и с Бигуди: чуть какая необычность – и готово, она околдована… И так ее разбирает, что вся извертелась, а на меня-то даже и не глядит.
– Ну, так пошли! Идем!
Голос у меня вдруг пробился, сипленький, натужный. Они, глумясь, так же сипленько вторят мне:
– Пошли, пошли!
Тоже блеют, передразнивая меня… И тут – «бум! бум!» Часы на башне Биг Бена начинают бить шесть часов. Громы среди тумана, а какие отзвуки, отголоски – воздухи сотрясаются. Какой, к черту, обед! Давно уже миновало! Столько часов потеряно! А Сороконожку каждый удар курантов точно бьет по голове, сбивает в сторону, шатает. Похоже на то, что каждый отзвук боя причиняет ему боль… отшвыривает… встряхивает все его чучельное туловище… Того и гляди, упадет при следующем ударе… Вот теперь есть, над чем посмеяться. Не все же надо мной потешаться! А рожу-то у него как корчит! При каждом ударе его кидает в сторону, точно пьяного! А куранты все бьют, бьют… И так ему худо, что зажмуривает глаза. Хорош гусь, нечего сказать! Уж как веселится маленькая резвунья… Какое развлечение для нас, двух шалунов! Удары несутся сквозь мглу издали, от самой Башни, налетают прямо на него. Всякий раз он отшатывается, распрямляется, что-то дребезжит, хихикает. Вроде, мол, игра. Ему хочется обернуть все в шутку. Обрыд мне этот чумовой, в печенках сидит! И тут будто толкнуло меня, спрашиваю без обиняков, не мог удержаться: – Так значит, это ты?
Ну, сейчас мы с тобой разберемся! Протягиваю руку, хочу дотронуться, да так и застываю с разинутым ртом, как последний дурак – столбняк напал… Пустота! Она точно втягивает меня… Ноги не держат… сел… в полном смятении. Сижу, на него не гляжу. Снова боли! Не по силам это мне… совсем не по силам… А это отвратительное чучело хихикает, хихикает! Он вроде того болванчика, в тот сигаретный вечер, когда скрутило Клабена… того самого, который обхаживал Дельфину и все такое… Я уже малость смекал, что к чему!.. Который свалился на рельсы под поезд метро, в рассуждения пускался… Ну, со мной-то пусть его рассуждает!.. Заниматься с ней любовью меня эта похоронная контора не заставит! С бесами женского пола я держал ухо востро!
Поди ж ты, только рукою ткнул, а чувствую себя совершенно разбитым… Свободно мог и чувств лишиться. Ну и тип! Страшно опасный и все такое… А вот Вирджиния так не считала… находила его развеселым, презабавным, приятным во всех отношениях. Они перебрасывались какими-то дурашливыми словечками. Куранты уже перестали бить. Теперь он стоял прямо, перестало его шатать… А она все на обед поворачивала, все поторапливала «chop! chop!»
Разыгрался аппетит – к столу, джентльмены, вперед! Все доставляло ей уйму удовольствия: ливень, разверзшиеся хляби небесные… этот красавчик, само собою – нечего Сказать, хорош приятель! – и я со своей кислой рожей. Все вызывало в ней смех… в особенности, надо полагать, моя вытянутая физиономия. Она нарочно шлепала по лужам так, Чтобы обрызгать нас грязью. Плюх – и с ног до головы!
– Ужинать подано!
Вперед так вперед, раз уж они так разохотились. Мне не хотелось тащиться в хвосте. Вот только в какой ресторан? Куда вести козоголосого? Она что, не разглядела? Не сообразила? У меня всегда так – как гляну на него… кусок в глотке застревал. Какое впечатление он произведет на публику? Не будь его, я, наверное, хотел бы есть. Но при нем, да еще при таком запахе… Уверен, что он приванивал… Даю им несколько опередить меня… она скакала по аллее, выставляя напоказ бедра. Клянусь, заигрывала с ним! Прямо-таки завлекала! Ясное дело, он сразу же завелся, рад-радешенек, понес какую-то околесицу, заблеял своим козлетоном:
– Миссочка, цветочек! Вы – наша роза, окропленная дождем! От вас веет такой свежестью! Оставьте нам мороз и иней! Хи-хи-хи!..
Произнося такие слова, он страшно скрипит и скрежещет всеми своими костями.
– Весь мороз оставляю себе! – объявляет он. – Мороз и иней! Хи-хи-хи!
В совершенном восторге он дрыгает ногами… а малышка безостановочно скачет, приплясывает вокруг него. Как же она меня достает! Позволяет обхаживать себя этой прогнившей тухлятине! Он же смердит, хоть нос зажимай… а она млеет от восторга перед этим выходцем из могилы! Он сразу обворожил ее, как та старая свинья… Каждый раз та же история – как что с гнильцой, так ее оторвать нельзя. Как раз про нее – «капустный супец с гуськом, да с душком»! Я иду позади… и мне слышно отчетливо… как все бренчит в нашем кавалере… От его костей не меньше стука, чем от тюка со всем моим барахлом, от всего, наваленного в брезентовый мешок… Клак-клац! Брень-бряк!.. При каждом толчке стучит весь его костяк… И, уж конечно, душок… равняюсь с ним, взглядываю на него сбоку… То ли он, то ли не он… Лицо вроде точно Сороконожки… Хотя… черт его знает… А вот свечение из-под кожи… Именно свечение… Особенно, когда идем под сенью деревьев. В полумраке от него исходит некий желтоватый свет. Посвечивают голова и руки. Неужели малышка не замечает? От него идет, из-под кожи… Черепок у него в точности, как светляк. Совершенно точно, ошибки тут быть не может, даже спрашивать не буду. Все равно станет какой-нибудь вздор городить, нагличать… Чего проще!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82