Огромные толпы запрудили улицы от набережной по всему пути демонстрации, а вечером на всех углах были установлены пулеметы, и на солдат обрушился град камней, дальнейшее бездействие угрожало их жизни и ввиду этого офицеры отдали приказ открыть огонь. ПЫТАЛИСЬ ПЕРЕРЕЗАТЬ ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ ПРОВОДА– Ректор Гарвардского университета Лауелл призывал студентов выступить в качестве штрейкбрехеров. «Оставаясь верным своей традиции служения обществу, университет желает в эти критические дни содействовать поддержанию порядка и сохранению законов Республики».
ТРИ АРМИИ БОРЮТСЯ ЗА КИЕВ
СЧИТАЕТ ПОДОБНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ ПРОТИВ ЦИВИЛИЗАЦИИ
СДЕЛАТЬ НАС НЕУЯЗВИМЫМИ
во время отпевания Хораса Траубела, литературного душеприказчика и биографа Уолта Уитмена, сегодня в полдень, в унитарианской церкви Мессии возник пожар. Были ликвидированы газеты, буксиры, судостроительные верфи. 2000 пассажиров было задержано в Гавре, откуда мистер Вильсон отправился на смотр Тихоокеанского флота; тем не менее тысячные толпы, скопившиеся на обоих тротуарах, были очевидно довольны тем, что им удалось хотя бы на миг улицезреть Президента. Когда «Георг Вашингтон» медленно пробирался к своей стоянке в Хобокене между многочисленными судами, забившими нижнюю бухту, все они приветствовали коро. ля Альберта и королеву Елизавету хриплым ревом своих сирен
Тигельное литье по-прежнему на первом месте
О тебе моей отчизне
О свободной вольной жизни
Я пою
Поль Беньян
Когда Уэсли Эверест вернулся из-за океана на родину и был демобилизован, он взялся за свое старое ремесло лесоруба. Он происходил из древнего рода кентуккийских и теннессийских дровосеков и охотников за белками, проникших по тропе, проложенной Льюисом и Кларком, в глубь гигантских дождливых лесов тихоокеанских горных склонов. В армии Эверест был отличным стрелком, получил медаль за меткую стрельбу.
(С тех пор как первые поселенцы осели на свободных землях, предприниматели, и политические дельцы, и закулисные воротилы в Вашингтоне не переставали интересоваться гигантскими дождливыми лесами тихоокеанских склонов, и в результате
десять монополистских групп, объединивших всего-навсего одну тысячу восемьсот двух пайщиков, монополизировав одну тысячу двести восемь миллиардов восемьсот миллионов
[1 208 800 000 000]
кубических футов леса на корню… такое количество леса на корню, которого хватило бы (за вычетом отходов производства! На доски для плавучего моста толщиной свыше двух футов и шириной свыше пяти миль от Лондона до Ливерпуля;
лес для помостов, лес для стандартных домов, городских предместий, рекламных щитов, лес для сторожек и кораблей и барачных поселков, древесная масса для иллюстрированных листков, желтых газет, первых полос, рекламных брошюр, бесплатных каталогов, регистрационных карточек, военного делопроизводства, листовок, копировальной бумаги.)
Уэсли Эверест был лесорубом, как Поль Беньян.
Лесорубы, дровосеки, гонтовщики, рабочие лесопильных заводов были илотами лесной империи; ИРМ внушила Полю Беньяну идею промышленной демократии; организаторы ИРМ говорили, что леса должны принадлежать всему народу, что Поль Беньян должен получать заработную плату настоящими деньгами, а не бонами фирмы, что ему следует предоставить место для сушки одежды, промокшей от пота после целого дня работы при ноле градусов и в снегу, восьмичасовой рабочий день, чистые бараки, здоровую пищу; когда Поль Беньян вернулся на родину, завоевав Европу для демократии Большой Четверки, он вступил в местный отдел союза лесорубов, чтобы вместе со своими товарищами завоевать тихоокеанские склоны для трудящихся. Члены ИРМ были красными. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
(Быть летом 1919 года красным было гораздо хуже, чем быть гунном или пацифистом летом 1917-го.)
Владыки лесов, короли лесопилок и гонта были патриотами, они выиграли войну (во время которой цена на лес поднялась с 16 долларов за тысячу футов до 116 долларов, были и такие случаи, когда правительство платило до 1200 долларов за тысячу футов соснового леса); они взялись за очистку лесных лагерей от красных,
свободные установления Америки должны быть сохранены какой угодно ценой, поэтому они учредили Союз работодателей и Легион лояльных лесорубов, полчища демобилизованных солдат нашли себе хорошо оплачиваемую работу – громить помещения ИРМ, линчевать и избивать организаторов, жечь крамольную литературу.
В 1918-м в День памяти погибших в войнах ребята из Американского легиона в Сентрейлии под руководством нескольких членов Торговой палаты разгромили помещение ИРМ, избили всех, кто там находился, кое-кого посадили в тюрьму, а прочих вывезли на грузовике за пределы округа, сожгли бумаги и брошюры и продали с молотка всю обстановку Красного Креста; письменный стол отделения ИРМ по сей день стоит в Торговой палате.
Лесорубы сняли новое помещение, и союз продолжал расти. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
Накануне Дня перемирия в 1919-м по городу распространились слухи, что в этот день будет разгромлено помещение союза. Молодой человек из хорошей семьи, с приятными манерами, Уоррен О. Гримм, был в свое время офицером американского экспедиционного корпуса в Сибири; вследствие этого он считался авторитетом по рабочему вопросу и большевизму, и предприниматели избрали его вождем стопроцентных членов Лиги гражданской защиты, которым предстояло вселить страх Божий в Поля Беньяна.
Первое, что сделали доблестные патриоты, – они поймали слепого газетчика, избили его и бросили в ров за пограничной чертой округа.
Лесорубы обратились к юристу и пришли к заключению, что в случае налета они имеют право защищать себя и помещение своего союза. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
Уэсли Эверест был отличным стрелком; в День перемирия он надел военную форму и набил карманы патронами. Уэсли Эверест был неважным оратором, на митинге в помещении союза в воскресенье накануне налета зашла речь о возможности суда Линча; Уэсли Эверест ходил по проходу между рядами в своем военном кителе и раздавал литературу; когда ребята заявили, что не допустят вторичного налета, он остановился, с летучками под мышкой, скрутил себе папироску из оберточной бумаги и улыбнулся странной, тихой улыбкой.
В День перемирия было ветрено и холодно, туман наползал с Пьюджет-Саунда и сочился по темным сосновым ветвям и по ярким витринам города. На демонстрации Уоррен О. Гримм вел отряд Сентрейлии. Демобилизованные солдаты были в военной форме. Когда колонна демонстрантов прошла мимо помещения союза не останавливаясь, лесорубы, находившиеся внутри, облегченно вздохнули, но на обратном пути колонна остановилась у союза. Кто-то сунул палец в рот и свистнул. Кто-то крикнул:
– Вперед… Бей их, ребята!
Они ринулись в помещение союза. Трое проломили дверь. Кто-то выстрелил. Винтовки загремели на холмах за городом, отозвались у входа в зал.
Гримм и один бывший солдат были ранены.
Колонна разваливалась, но люди, вооруженные винтовками, построились вновь и взяли помещение союза приступом. В старом леднике они нашли двух-трех невооруженных людей, на площадке лестницы – мальчика в военной форме, поднявшего руки над головой.
Уэсли Эверест расстрелял полную обойму, бросил винтовку и побежал. Он пробился через толпу, запрудившую выход из зала, задержал ее револьвером, перепрыгнул через забор, побежал по аллее и скрылся в переулке. Толпа кинулась за ним. Преследователи бросили веревку, приготовленную для линчевания Бритта Смита, секретаря ИРМ. Уэсли Эверест отвлек толпу, и это спасло Бритта Смита от суда Линча.
Несколько раз останавливаясь и задерживая толпу выстрелами, Уэсли Эверест добежал до реки и стал переходить ее в брод. Зайдя по пояс, он остановился и обернулся.
Уэсли Эверест обернулся и со странной, тихой улыбкой поглядел на толпу. Он потерял шапку, и с его волос струились капли воды и пота. Толпа двинулась брать его.
– Стойте, – закричал он, – если среди вас есть полицейские, я дам себя арестовать!
Они ринулись на него. Он четыре раза выстрелил с бедра, потом револьвер дал осечку. Он еще раз взвел курок и, спокойно прицелившись, застрелил ближайшего из нападавших. Это был Дейл Хеббард, тоже бывший солдат, племянник одного из крупнейших лесопромышленников Сентрейлии.
Потом он отшвырнул револьвер и стал драться врукопашную. Толпа одолела его. Кто-то выбил ему зубы прикладом дробовика. Еще кто-то достал веревку, и его стали вешать. Какая-то женщина протолкалась к нему и сняла петлю с его шеи.
– У вас не хватает духа повесить человека днем, – сказал Уэсли Эверест.
Его отвели в– тюрьму и бросили на пол камеры. Тем временем прочие лесорубы были подвергнуты пыткам.
Ночью в городе потух свет. Толпа разнесла тюремные ворота.
– Не стреляйте, ребята, вот тот, кто вам нужен, – сказал надзиратель.
Уэсли Эверест встретил их стоя.
– Скажите ребятам, что я сделал все что мог, – шепнул он узникам соседних камер.
В закрытом автомобиле его повезли к мосту через реку Чихелис. Покуда Уэсли Эверест лежал на полу автомобиля, один сентрейлийский делец отрезал ему бритвой половые органы. Уэсли Эверест громко закричал от боли. Кто-то вспоминает, что через некоторое время он прошептал:
– Ради Бога, люди, застрелите меня… не мучьте меня. Потом его повесили при свете автомобильных фар на стропилах моста.
Следователю, производившему дознание, все это дело показалось забавнейшей шуткой.
Он донес, что Уэсли Эверест скрылся из тюрьмы, добежал до моста через реку Чихелис, надел себе на шею петлю и спрыгнул в воду; увидев, что веревка слишком коротка, он вскарабкался обратно на мост и укрепил на стропилах другую, более длинную, опять спрыгнул вниз, сломал себе шею и всадил в себя множество пуль.
Изуродованный труп уложили в ящик и зарыли.
Никто не знает, где зарыто тело Уэсли Эвереста, а те шесть лесорубов, которых поймали, погребены в тюремных стенах Уолла-Уолла.
Ричард Элсуэрс Севедж
Зубцы и башенки на кровле Нотр-Дам казались в лучах вечернего солнца рыхлыми и рассыпчатыми, как сигарный пепел.
– Вы непременно должны остаться, Ричард, – говорила Элинор, расхаживая по комнате и собирая на поднос чайную посуду, чтобы отдать ее горничной. – Я должна как-то позаботиться об Эвелин и ее муже, пока они не уедут… В конце концов, она одна из самых старых моих подруг… И я пригласила на вечер всех ее сумасшедших поклонников.
Длинная вереница больших подвод, груженных винными бочками, загрохотала по набережной. Дик не отрываясь глядел в серый пепел сумерек.
– Закройте окно, Ричард, пыль… Разумеется, я знаю, вам придется рано уйти, чтобы поспеть на беседу Джи Даблъю с представителями прессы. Если бы не эта беседа, он бы, бедненький, тоже пришел ко мне, но вы ведь знаете, как он занят.
– Ну, у меня тоже не так уж много свободного времени… Но все-таки я останусь и принесу поздравления счастливой чете. На военной службе я совершенно разучился работать.
Он встал и пошел в глубь комнаты, чтобы закурить сигарету.
– Не стоит из-за этого огорчаться.
– Вы ведь тоже не танцуете от радости.
– По-моему, Эвелин сделала ошибку… Мы, американцы, невероятно легкомысленно относимся к браку.
У Дика сжалось горло. Он заметил, каким деревянным жестом он вставил себе в рот сигарету, затянулся дымом и выдохнул его. Взгляд Элинор был устремлен на его лицо, холодный и испытующий. Дик ничего не сказал, он старался только не менять выражения лица.
– Вы любили ту бедняжку, Ричард?
Дик покраснел и покачал головой.
– Послушайте, не надо прикидываться таким жестоким… Только очень молодые люди прикидываются жестокими.
– Обесчещенная и брошенная техасская красавица разбилась насмерть во время воздушной катастрофы… Впрочем, большинство корреспондентов – мои личные знакомые, они сделали все для того, чтобы затушить это дело… Что вы хотите, чтобы я сделал? Не прыгать же мне, по примеру Гамлета, в могилу! Достопочтенный мистер Берроу сделал все, что требовалось. Ужасно неприятная история… – Он опустился на стул. – Мне бы хотелось быть жестоким и плевать на все. Когда история шагает по нашим телам, никаким сантиментам не должно быть места. – Он покривился и продолжал говорить не разжимая рта: – Я хочу только одного, сестричка, – поглядеть с дядей Вудро на белый свет… le beau monde sans blague tu sais.
Элинор рассмеялась своим коротким, резким смехом. На лестнице послышались голоса Эвелин и Пола Джонсона.
Элинор преподнесла им клетку с двумя маленькими голубыми попугаями. Они пили монтраше и ели жареную утку с апельсинами. В середине обеда Дика вызвали в «Крийон». Приятно было выйти на свежий воздух, сесть в такси, поехать мимо Лувра, выглядевшего огромным в поздних сумерках, в которых парижские улицы казались пустынными и очень древними, точно римский Форум. Всю дорогу мимо Тюильри он боролся с искушением крикнуть шоферу, чтобы он вез его в оперу, в цирк, на укрепления, куда-нибудь ко всем чертям, и конец. Проходя мимо швейцара отеля «Крийон», он сделал непроницаемое лицо.
Мисс Уильямс радостно улыбнулась, когда он появился на пороге.
– Я боялась, что вы опоздаете, капитан Севедж.
Дик покачал головой и осклабился.
– Кто-нибудь уже пришел?
– О, они идут толпами. Завтра будут заголовки во всех газетах, – прошептала она.
Зазвонил телефон, и она ушла.
Огромная комната была уже полна журналистов. Пожимая ему руку, Джерри Бернхем шепнул:
– Слушайте, Дик, если все дело сведется к декларации, отпечатанной на машинке, вы не выйдете из этой комнаты живым.
– Не беспокойтесь, – сказал Дик и осклабился.
– А где Роббинс?
– Он выбыл из игры, – сухо сказал Дик. – Кажется, он в Ницце, пропивает остатки своей печени.
Джи Даблъю вышел из противоположной двери и обходил комнату, пожимая руки знакомым, раскланиваясь с незнакомыми. Молодой парень с растрепанными волосами и съехавшим набок галстуком сунул Дику какую-то бумажку.
– Послушайте, спросите его, будет ли он отвечать на эти вопросы?
– Он едет в Америку, чтобы агитировать за Лигу Наций? – спросил его кто-то в другое ухо.
Все расселись, Джи Даблъю откинулся на спинку стула и сказал, что они будут беседовать совершенно неофициально, ведь он, в конце концов, сам старый газетчик. Наступила пауза. Дик смотрел на бледное, несколько тяжелое лицо Джи Даблъю и увидел, как вспыхнули его голубые глаза, обводившие взглядом журналистов. Какой-то пожилой человек спросил торжественным тоном, не будет ли мистер Мурхауз любезен высказаться относительно разногласий между президентом и полковником Хаузом.
Дик сел поудобнее и приготовился скучать. Джи Даблъю ответил с холодной усмешкой, что лучше всего было бы спросить об этом у самого полковника Хауза. Когда кто-то произнес слово «нефть», все насторожились. Да, он может сказать определенно, что между некоторыми американскими нефтепромышленниками и, скажем, «Ройал-датч шелл» достигнуто согласие, своего рода деловое сотрудничество, о нет, разумеется, не для того, чтобы установить монопольные цены, но чтобы показать пример международного сотрудничества – той новой эры, в которой крупные капиталистические объединения будут бороться рука об руку за мир и демократию против реакционеров и милитаристов, с одной стороны, против кровавых сил большевизма – с другой. А как обстоит дело с Лигой Наций?
– Новая эра, – продолжал Джи Даблъю конфиденциальным тоном, – не за горами.
Стулья скрипели и кряхтели, перья царапали по бумаге блокнотов, все слушали с большим вниманием. Все отметили у себя, что Джи Даблъю через две недели отбывает в Америку на «Рошамбо». После того как журналисты ушли отправлять свои каблограммы, Джи Даблъю зевнул и попросил Дика извиниться за него перед Элинор – он, право, так устал, что сегодня Никак не может прийти к ней. Когда Дик опять вышел на улицу, в небе еще бродил отсвет лиловых сумерек. Он окликнул такси: черт возьми, теперь он может себе позволить взять такси, когда ему вздумается.
У Элинор было очень благопристойно, гости сидели в гостиной и в одной из спален, превращенной в подобие будуара, с высоким зеркалом, задрапированным кружевами, разговор не вязался. Жених выглядел так, словно у него за воротником ползали муравьи. Эвелин и Элинор стояли в оконной нише, разговаривая с тощим человеком; оказалось, что это Дон Стивенс, тот самый, который был арестован командованием оккупационной армии в Германии и из-за которого Эвелин подняла на ноги всех своих знакомых.
– И всякий раз, как я попадаю в беду, – говорил он, – я неизменно нахожу какого-нибудь еврейчика, который вытягивает меня… На этот раз это был портной.
– Эвелин не еврейчик и не портной, – сказала Элинор ледяным тоном, – и тем не менее она достаточно для вас сделала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
ТРИ АРМИИ БОРЮТСЯ ЗА КИЕВ
СЧИТАЕТ ПОДОБНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ ПРОТИВ ЦИВИЛИЗАЦИИ
СДЕЛАТЬ НАС НЕУЯЗВИМЫМИ
во время отпевания Хораса Траубела, литературного душеприказчика и биографа Уолта Уитмена, сегодня в полдень, в унитарианской церкви Мессии возник пожар. Были ликвидированы газеты, буксиры, судостроительные верфи. 2000 пассажиров было задержано в Гавре, откуда мистер Вильсон отправился на смотр Тихоокеанского флота; тем не менее тысячные толпы, скопившиеся на обоих тротуарах, были очевидно довольны тем, что им удалось хотя бы на миг улицезреть Президента. Когда «Георг Вашингтон» медленно пробирался к своей стоянке в Хобокене между многочисленными судами, забившими нижнюю бухту, все они приветствовали коро. ля Альберта и королеву Елизавету хриплым ревом своих сирен
Тигельное литье по-прежнему на первом месте
О тебе моей отчизне
О свободной вольной жизни
Я пою
Поль Беньян
Когда Уэсли Эверест вернулся из-за океана на родину и был демобилизован, он взялся за свое старое ремесло лесоруба. Он происходил из древнего рода кентуккийских и теннессийских дровосеков и охотников за белками, проникших по тропе, проложенной Льюисом и Кларком, в глубь гигантских дождливых лесов тихоокеанских горных склонов. В армии Эверест был отличным стрелком, получил медаль за меткую стрельбу.
(С тех пор как первые поселенцы осели на свободных землях, предприниматели, и политические дельцы, и закулисные воротилы в Вашингтоне не переставали интересоваться гигантскими дождливыми лесами тихоокеанских склонов, и в результате
десять монополистских групп, объединивших всего-навсего одну тысячу восемьсот двух пайщиков, монополизировав одну тысячу двести восемь миллиардов восемьсот миллионов
[1 208 800 000 000]
кубических футов леса на корню… такое количество леса на корню, которого хватило бы (за вычетом отходов производства! На доски для плавучего моста толщиной свыше двух футов и шириной свыше пяти миль от Лондона до Ливерпуля;
лес для помостов, лес для стандартных домов, городских предместий, рекламных щитов, лес для сторожек и кораблей и барачных поселков, древесная масса для иллюстрированных листков, желтых газет, первых полос, рекламных брошюр, бесплатных каталогов, регистрационных карточек, военного делопроизводства, листовок, копировальной бумаги.)
Уэсли Эверест был лесорубом, как Поль Беньян.
Лесорубы, дровосеки, гонтовщики, рабочие лесопильных заводов были илотами лесной империи; ИРМ внушила Полю Беньяну идею промышленной демократии; организаторы ИРМ говорили, что леса должны принадлежать всему народу, что Поль Беньян должен получать заработную плату настоящими деньгами, а не бонами фирмы, что ему следует предоставить место для сушки одежды, промокшей от пота после целого дня работы при ноле градусов и в снегу, восьмичасовой рабочий день, чистые бараки, здоровую пищу; когда Поль Беньян вернулся на родину, завоевав Европу для демократии Большой Четверки, он вступил в местный отдел союза лесорубов, чтобы вместе со своими товарищами завоевать тихоокеанские склоны для трудящихся. Члены ИРМ были красными. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
(Быть летом 1919 года красным было гораздо хуже, чем быть гунном или пацифистом летом 1917-го.)
Владыки лесов, короли лесопилок и гонта были патриотами, они выиграли войну (во время которой цена на лес поднялась с 16 долларов за тысячу футов до 116 долларов, были и такие случаи, когда правительство платило до 1200 долларов за тысячу футов соснового леса); они взялись за очистку лесных лагерей от красных,
свободные установления Америки должны быть сохранены какой угодно ценой, поэтому они учредили Союз работодателей и Легион лояльных лесорубов, полчища демобилизованных солдат нашли себе хорошо оплачиваемую работу – громить помещения ИРМ, линчевать и избивать организаторов, жечь крамольную литературу.
В 1918-м в День памяти погибших в войнах ребята из Американского легиона в Сентрейлии под руководством нескольких членов Торговой палаты разгромили помещение ИРМ, избили всех, кто там находился, кое-кого посадили в тюрьму, а прочих вывезли на грузовике за пределы округа, сожгли бумаги и брошюры и продали с молотка всю обстановку Красного Креста; письменный стол отделения ИРМ по сей день стоит в Торговой палате.
Лесорубы сняли новое помещение, и союз продолжал расти. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
Накануне Дня перемирия в 1919-м по городу распространились слухи, что в этот день будет разгромлено помещение союза. Молодой человек из хорошей семьи, с приятными манерами, Уоррен О. Гримм, был в свое время офицером американского экспедиционного корпуса в Сибири; вследствие этого он считался авторитетом по рабочему вопросу и большевизму, и предприниматели избрали его вождем стопроцентных членов Лиги гражданской защиты, которым предстояло вселить страх Божий в Поля Беньяна.
Первое, что сделали доблестные патриоты, – они поймали слепого газетчика, избили его и бросили в ров за пограничной чертой округа.
Лесорубы обратились к юристу и пришли к заключению, что в случае налета они имеют право защищать себя и помещение своего союза. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
Уэсли Эверест был отличным стрелком; в День перемирия он надел военную форму и набил карманы патронами. Уэсли Эверест был неважным оратором, на митинге в помещении союза в воскресенье накануне налета зашла речь о возможности суда Линча; Уэсли Эверест ходил по проходу между рядами в своем военном кителе и раздавал литературу; когда ребята заявили, что не допустят вторичного налета, он остановился, с летучками под мышкой, скрутил себе папироску из оберточной бумаги и улыбнулся странной, тихой улыбкой.
В День перемирия было ветрено и холодно, туман наползал с Пьюджет-Саунда и сочился по темным сосновым ветвям и по ярким витринам города. На демонстрации Уоррен О. Гримм вел отряд Сентрейлии. Демобилизованные солдаты были в военной форме. Когда колонна демонстрантов прошла мимо помещения союза не останавливаясь, лесорубы, находившиеся внутри, облегченно вздохнули, но на обратном пути колонна остановилась у союза. Кто-то сунул палец в рот и свистнул. Кто-то крикнул:
– Вперед… Бей их, ребята!
Они ринулись в помещение союза. Трое проломили дверь. Кто-то выстрелил. Винтовки загремели на холмах за городом, отозвались у входа в зал.
Гримм и один бывший солдат были ранены.
Колонна разваливалась, но люди, вооруженные винтовками, построились вновь и взяли помещение союза приступом. В старом леднике они нашли двух-трех невооруженных людей, на площадке лестницы – мальчика в военной форме, поднявшего руки над головой.
Уэсли Эверест расстрелял полную обойму, бросил винтовку и побежал. Он пробился через толпу, запрудившую выход из зала, задержал ее револьвером, перепрыгнул через забор, побежал по аллее и скрылся в переулке. Толпа кинулась за ним. Преследователи бросили веревку, приготовленную для линчевания Бритта Смита, секретаря ИРМ. Уэсли Эверест отвлек толпу, и это спасло Бритта Смита от суда Линча.
Несколько раз останавливаясь и задерживая толпу выстрелами, Уэсли Эверест добежал до реки и стал переходить ее в брод. Зайдя по пояс, он остановился и обернулся.
Уэсли Эверест обернулся и со странной, тихой улыбкой поглядел на толпу. Он потерял шапку, и с его волос струились капли воды и пота. Толпа двинулась брать его.
– Стойте, – закричал он, – если среди вас есть полицейские, я дам себя арестовать!
Они ринулись на него. Он четыре раза выстрелил с бедра, потом револьвер дал осечку. Он еще раз взвел курок и, спокойно прицелившись, застрелил ближайшего из нападавших. Это был Дейл Хеббард, тоже бывший солдат, племянник одного из крупнейших лесопромышленников Сентрейлии.
Потом он отшвырнул револьвер и стал драться врукопашную. Толпа одолела его. Кто-то выбил ему зубы прикладом дробовика. Еще кто-то достал веревку, и его стали вешать. Какая-то женщина протолкалась к нему и сняла петлю с его шеи.
– У вас не хватает духа повесить человека днем, – сказал Уэсли Эверест.
Его отвели в– тюрьму и бросили на пол камеры. Тем временем прочие лесорубы были подвергнуты пыткам.
Ночью в городе потух свет. Толпа разнесла тюремные ворота.
– Не стреляйте, ребята, вот тот, кто вам нужен, – сказал надзиратель.
Уэсли Эверест встретил их стоя.
– Скажите ребятам, что я сделал все что мог, – шепнул он узникам соседних камер.
В закрытом автомобиле его повезли к мосту через реку Чихелис. Покуда Уэсли Эверест лежал на полу автомобиля, один сентрейлийский делец отрезал ему бритвой половые органы. Уэсли Эверест громко закричал от боли. Кто-то вспоминает, что через некоторое время он прошептал:
– Ради Бога, люди, застрелите меня… не мучьте меня. Потом его повесили при свете автомобильных фар на стропилах моста.
Следователю, производившему дознание, все это дело показалось забавнейшей шуткой.
Он донес, что Уэсли Эверест скрылся из тюрьмы, добежал до моста через реку Чихелис, надел себе на шею петлю и спрыгнул в воду; увидев, что веревка слишком коротка, он вскарабкался обратно на мост и укрепил на стропилах другую, более длинную, опять спрыгнул вниз, сломал себе шею и всадил в себя множество пуль.
Изуродованный труп уложили в ящик и зарыли.
Никто не знает, где зарыто тело Уэсли Эвереста, а те шесть лесорубов, которых поймали, погребены в тюремных стенах Уолла-Уолла.
Ричард Элсуэрс Севедж
Зубцы и башенки на кровле Нотр-Дам казались в лучах вечернего солнца рыхлыми и рассыпчатыми, как сигарный пепел.
– Вы непременно должны остаться, Ричард, – говорила Элинор, расхаживая по комнате и собирая на поднос чайную посуду, чтобы отдать ее горничной. – Я должна как-то позаботиться об Эвелин и ее муже, пока они не уедут… В конце концов, она одна из самых старых моих подруг… И я пригласила на вечер всех ее сумасшедших поклонников.
Длинная вереница больших подвод, груженных винными бочками, загрохотала по набережной. Дик не отрываясь глядел в серый пепел сумерек.
– Закройте окно, Ричард, пыль… Разумеется, я знаю, вам придется рано уйти, чтобы поспеть на беседу Джи Даблъю с представителями прессы. Если бы не эта беседа, он бы, бедненький, тоже пришел ко мне, но вы ведь знаете, как он занят.
– Ну, у меня тоже не так уж много свободного времени… Но все-таки я останусь и принесу поздравления счастливой чете. На военной службе я совершенно разучился работать.
Он встал и пошел в глубь комнаты, чтобы закурить сигарету.
– Не стоит из-за этого огорчаться.
– Вы ведь тоже не танцуете от радости.
– По-моему, Эвелин сделала ошибку… Мы, американцы, невероятно легкомысленно относимся к браку.
У Дика сжалось горло. Он заметил, каким деревянным жестом он вставил себе в рот сигарету, затянулся дымом и выдохнул его. Взгляд Элинор был устремлен на его лицо, холодный и испытующий. Дик ничего не сказал, он старался только не менять выражения лица.
– Вы любили ту бедняжку, Ричард?
Дик покраснел и покачал головой.
– Послушайте, не надо прикидываться таким жестоким… Только очень молодые люди прикидываются жестокими.
– Обесчещенная и брошенная техасская красавица разбилась насмерть во время воздушной катастрофы… Впрочем, большинство корреспондентов – мои личные знакомые, они сделали все для того, чтобы затушить это дело… Что вы хотите, чтобы я сделал? Не прыгать же мне, по примеру Гамлета, в могилу! Достопочтенный мистер Берроу сделал все, что требовалось. Ужасно неприятная история… – Он опустился на стул. – Мне бы хотелось быть жестоким и плевать на все. Когда история шагает по нашим телам, никаким сантиментам не должно быть места. – Он покривился и продолжал говорить не разжимая рта: – Я хочу только одного, сестричка, – поглядеть с дядей Вудро на белый свет… le beau monde sans blague tu sais.
Элинор рассмеялась своим коротким, резким смехом. На лестнице послышались голоса Эвелин и Пола Джонсона.
Элинор преподнесла им клетку с двумя маленькими голубыми попугаями. Они пили монтраше и ели жареную утку с апельсинами. В середине обеда Дика вызвали в «Крийон». Приятно было выйти на свежий воздух, сесть в такси, поехать мимо Лувра, выглядевшего огромным в поздних сумерках, в которых парижские улицы казались пустынными и очень древними, точно римский Форум. Всю дорогу мимо Тюильри он боролся с искушением крикнуть шоферу, чтобы он вез его в оперу, в цирк, на укрепления, куда-нибудь ко всем чертям, и конец. Проходя мимо швейцара отеля «Крийон», он сделал непроницаемое лицо.
Мисс Уильямс радостно улыбнулась, когда он появился на пороге.
– Я боялась, что вы опоздаете, капитан Севедж.
Дик покачал головой и осклабился.
– Кто-нибудь уже пришел?
– О, они идут толпами. Завтра будут заголовки во всех газетах, – прошептала она.
Зазвонил телефон, и она ушла.
Огромная комната была уже полна журналистов. Пожимая ему руку, Джерри Бернхем шепнул:
– Слушайте, Дик, если все дело сведется к декларации, отпечатанной на машинке, вы не выйдете из этой комнаты живым.
– Не беспокойтесь, – сказал Дик и осклабился.
– А где Роббинс?
– Он выбыл из игры, – сухо сказал Дик. – Кажется, он в Ницце, пропивает остатки своей печени.
Джи Даблъю вышел из противоположной двери и обходил комнату, пожимая руки знакомым, раскланиваясь с незнакомыми. Молодой парень с растрепанными волосами и съехавшим набок галстуком сунул Дику какую-то бумажку.
– Послушайте, спросите его, будет ли он отвечать на эти вопросы?
– Он едет в Америку, чтобы агитировать за Лигу Наций? – спросил его кто-то в другое ухо.
Все расселись, Джи Даблъю откинулся на спинку стула и сказал, что они будут беседовать совершенно неофициально, ведь он, в конце концов, сам старый газетчик. Наступила пауза. Дик смотрел на бледное, несколько тяжелое лицо Джи Даблъю и увидел, как вспыхнули его голубые глаза, обводившие взглядом журналистов. Какой-то пожилой человек спросил торжественным тоном, не будет ли мистер Мурхауз любезен высказаться относительно разногласий между президентом и полковником Хаузом.
Дик сел поудобнее и приготовился скучать. Джи Даблъю ответил с холодной усмешкой, что лучше всего было бы спросить об этом у самого полковника Хауза. Когда кто-то произнес слово «нефть», все насторожились. Да, он может сказать определенно, что между некоторыми американскими нефтепромышленниками и, скажем, «Ройал-датч шелл» достигнуто согласие, своего рода деловое сотрудничество, о нет, разумеется, не для того, чтобы установить монопольные цены, но чтобы показать пример международного сотрудничества – той новой эры, в которой крупные капиталистические объединения будут бороться рука об руку за мир и демократию против реакционеров и милитаристов, с одной стороны, против кровавых сил большевизма – с другой. А как обстоит дело с Лигой Наций?
– Новая эра, – продолжал Джи Даблъю конфиденциальным тоном, – не за горами.
Стулья скрипели и кряхтели, перья царапали по бумаге блокнотов, все слушали с большим вниманием. Все отметили у себя, что Джи Даблъю через две недели отбывает в Америку на «Рошамбо». После того как журналисты ушли отправлять свои каблограммы, Джи Даблъю зевнул и попросил Дика извиниться за него перед Элинор – он, право, так устал, что сегодня Никак не может прийти к ней. Когда Дик опять вышел на улицу, в небе еще бродил отсвет лиловых сумерек. Он окликнул такси: черт возьми, теперь он может себе позволить взять такси, когда ему вздумается.
У Элинор было очень благопристойно, гости сидели в гостиной и в одной из спален, превращенной в подобие будуара, с высоким зеркалом, задрапированным кружевами, разговор не вязался. Жених выглядел так, словно у него за воротником ползали муравьи. Эвелин и Элинор стояли в оконной нише, разговаривая с тощим человеком; оказалось, что это Дон Стивенс, тот самый, который был арестован командованием оккупационной армии в Германии и из-за которого Эвелин подняла на ноги всех своих знакомых.
– И всякий раз, как я попадаю в беду, – говорил он, – я неизменно нахожу какого-нибудь еврейчика, который вытягивает меня… На этот раз это был портной.
– Эвелин не еврейчик и не портной, – сказала Элинор ледяным тоном, – и тем не менее она достаточно для вас сделала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49