Джо отобрал себе отличный свитер и спустился в кают-компанию. На столе он нашел ящик гаванских сигар. Он вынул одну сигару и закурил. Приятно было стоять и курить сигару в то время, как эта чертова штука могла ежесекундно взорваться вместе с ним к чертям собачьим. Да и сигара была хороша. На столе лежало семь пар шелковых дамских чулок, завернутых в папиросную бумагу. Вот бы хорошо подарить их Делл – было его первой мыслью. Но тут же он вспомнил, что с этим делом он раз навсегда покончил. Все же он сунул шелковые чулки в карман и поднялся на палубу.
Боцман орал с ялика, чтобы он, Христа ради, возвращался, а то они уедут. Джо успел подобрать на трапе бумажник.
– Это не газолин, а мазут! Он будет гореть еще неделю! – крикнул он сидевшим в шлюпке, медленно спускаясь по лестнице, затягиваясь сигарой и глядя поверх гавани, полной мачт, и труб, и подъемных кранов, на большие мраморные дома, и древние башни, и колоннады, и холмы за ними, залитые красным заревом.
– А команда куда делась?
– Должно быть, сидит на берегу и хлещет водку, чего и нам желаю, – сказал боцман.
Джо роздал сигары, а шелковые чулки оставил себе. В бумажнике ничего не оказалось.
– Черт знает что, – проворчал боцман. – Неужели у них нет взрывчатых средств?
– Да если бы они у них были, эти чертовы итальяшки не знали бы, что с ними делать, – сказал один из молодых матросов.
Они вернулись на «Аппалачский» и донесли шкиперу, что нефтеналивное судно покинуто командой и что о нем придется позаботиться портовым властям.
Весь следующий день нефтеналивное судно горело за молом. К ночи на нем взорвалась, точно римская свеча, еще одна цистерна, и пламя еще шире разостлалось по воде. «Аппалачский» снялся с якоря и подошел к пристани.
Ночью Джо и боцман пошли поглядеть город. Улицы были узкие, со ступеньками, и вели вверх по холму к широким авеню с кофейнями и столиками под колоннадами, и улицы были выложены узорным полированным мрамором. Было довольно холодно, и они зашли в бар и выпили чего-то розового и горячего с ромом.
В баре они набрели на одного итальянца, по имени Чарли, который прожил двенадцать лет в Бруклине, и он повел их в одно местечко, где они слопали массу спагетти и жареной телятины и выпили белого вина. Чарли рассказывал, что в итальянской армии с тобой обращаются как с собакой, а платят пять центов в день, да и тех не получить, а сам Чарли был всей душой за il PrйsidenteВильсона и за четырнадцать пунктов и сказал, что скоро они заключат мир, не дождавшись победы, и устроят в Италии большую revoluzione, и объявят большую войну Fran?ese и Inglese, которые по-хамски обращаются с итальянцами. Чарли привел двух девиц и сказал, что это его кузины, Недда и Дора, и одна из них села к Джо на колени, и, братцы мои, сколько она могла съесть спагетти, и они выпили еще вина. Платить за ужин пришлось Джо, и он истратил все свои деньги.
Когда он шел с Неддой спать по открытой лестнице надворного флигеля, он видел отсветы зарева горящего в гавани нефтеналивного судна на белых стенах и черепичных крышах домов.
Недда ни за что не хотела раздеваться и требовала, чтобы Джо показал деньги. У Джо денег не было, и он вынул из кармана шелковые чулки. Она забеспокоилась и покачала головой, но она была чертовски хорошенькая, с большими черными глазами, и Джо распалился и позвал Чарли, и Чарли поднялся наверх и поговорил с девушкой по-итальянски и сказал, что все в порядке, она возьмет шелковые чулки, ведь Америка – первая страна в мире, и tutti aleati, и Pr?sidente Вильсон – первый человек для Италии. Но девушка упиралась, покуда они не притащили из кухни какую-то старуху, которая, кряхтя, поднялась по лестнице и пощупала чулки и сказала, что это настоящий шелк и дорогая вещь, и тогда девушка обняла Джо за шею, и Чарли сказал:
– Сделано, приятель, она будет спать с тобой всю ночь, валяйте на здоровье.
Но в полночь, когда девушка заснула, Джо надоело лежать. Снизу, со двора, пахло отхожим местом, и петух кричал как сумасшедший, будто над самым ухом. Он встал и оделся и вышел на носках. Шелковые чулки висели на спинке стула. Он снял их и сунул в карман. Его ботинки зверски скрипели. Дверь на улицу была вся заложена какими-то болтами и засовами, и ему пришлось чертовски долго повозиться. Только он вышел на улицу, где-то залаяла собака, и он пустился бежать. Он заблудился в лабиринте узких каменных улочек, но рассчитал, что если будет идти все вниз по холму, то как-нибудь попадет в гавань. Потом он опять увидел розовый отсвет горящего нефтеналивного судна на стене дома и пошел в направлении зарева.
В крутом, ступенчатом переулке он столкнулся с двумя американцами в хаки и спросил у них дорогу, и они угостили его коньяком из бутылки и сказали, что они отправляются на итальянский фронт, и что итальянцы там здорово отступили, и что дела там – дерьмо, и они не знают, где он, этот дерьмовый фронт, и они будут ждать здесь, не сходя с места, покуда этот дерьмовый фронт сам не придет к ним. Он рассказал им про шелковые чулки, и им это показалось чертовски смешным, и они объяснили, как пройти к той пристани, у которой стоял «Аппалачский», и они несколько раз пожали на прощание друг другу руки, и они сказали, что все итальяшки свиньи, и он сказал им, что они прямо орлы, спасибо, объяснили ему, как идти, и они сказали ему, что он прямо орел, и они прикончили коньяк, и он добрался до корабля и повалился на койку.
Когда «Аппалачский» разгрузился и вышел в море, нефтеналивное судно все еще горело на рейде. По дороге домой у Джо открылся триппер, и он несколько месяцев не пил и по приезде в Бруклин жил очень спокойно. Он ходил в мореходные классы Судового ведомства в Институте Платта и получил диплом второго помощника и весь год плавал взад и вперед между Нью-Йорком и Сен-Назером на «Овэнде», новом деревянном судне, построенном в Сиэтле, с которым им пришлось здорово повозиться.
Он часто переписывался с Джейни. Она служила в Красном Кресте в Европе и была настроена очень патриотически. Джо иногда подумывал – может быть, она и права, что ни говори, если верить газетам, то немцев в конце концов поколотят, и тогда молодые ребята будут иметь большие шансы, если только не попасть под подозрение, что ты-де немецкий шпион, или большевик, или кто-нибудь еще почище. В конце концов, действительно нужно, как говорит Джейни, спасать цивилизацию, и никто, кроме нас, этого не сможет сделать. Джо завел себе сберегательную книжку и купил Заем свободы.
В ночь перемирия Джо был в Сен-Назере. Город сошел с ума. Все высыпали на улицу, американские солдаты из своих лагерей, лягушечьи солдаты из казарм, все хлопали друг друга по плечу, откупоривали бутылки, угощали друг друга, стреляли шампанским, обнимали каждую хорошенькую девочку, лизались со старухами, целовались в обе щеки с бородатыми французскими ветеранами. Помощники, и шкипер, и старший механик, и несколько флотских офицеров, которых они никогда раньше не видали, пошли пожрать в кафе, но только суп и получили, потому что на кухне все плясали, и они до того напоили повара, что он свалился, и все пели и пили шампанское из простых стаканов и приветствовали союзные флаги, которыми размахивали девицы.
Джо пошел искать Жанетт – девочку, с которой он встречался всякий раз, как попадал в Сен-Назер. Ему хотелось разыскать ее, прежде чем его окончательно развезет. Она обещала еще до того, как стало известно о перемирии, coucher с ним. Она говорила, что, покуда «Овэнда» стоит в порту, она ни с кем не coucher, и он хорошо к ней относился и привез ей из L'Am?rique beaucoup подарков, du sucre и du caf?. Джо чувствовал себя прекрасно, карманы у него были набиты деньгами, а американские деньги, черт возьми, в те дни кой-чего стоили, а два фунта сахару, что лежали в карманах его дождевика, были мамзелям дороже денег.
Он зашел в какое-то кабаре, сплошь красный плюш и зеркала, и музыка заиграла «Звездное знамя», и все закричали: «Vive L'Am?rique!» и начали совать ему бокалы в лицо, а потом он пустился танцевать с одной жирной девицей, и музыка заиграла какой-то лихой фокстрот. Он отцепился от жирной девицы, потому что увидел Жанетт. Поверх платья она была задрапирована в американский флаг. Она танцевала с огромным черным сенегальцем шести футов росту. У Джо помутилось в глазах. Он оторвал ее от негра, который оказался французским офицером с массой золотых нашивок, и она сказала: «В чем дело, ch?rie», и Джо размахнулся и со всей силы въехал негру кулаком в живот, но негр даже не шевельнулся. На его лице появилась удивленная черная улыбка, словно он собирался что-то спросить. Официант и несколько лягушечьих солдат подбежали и попытались уволочь Джо. Кругом орали и верещали. Жанетт все пробовала встать между Джо и официантом, но удар по зубам свалил ее на пол. Джо уложил несколько лягушатников и пятился к дверям, как вдруг он увидел в зеркале, что здоровый детина в блузе двумя руками занес над его головой бутылку. Он хотел обернуться, но не успел. Бутылка рассадила ему череп, и ему пришел конец.
Новости дня XXIX
как только получилось это известие, все телефонные провода города были немедленно заняты
у fallait pas
у fallait pas
у fallait pas
у fallait pa-a-a-a-syaller
В ГАМБУРГЕ ЗАГОВОРИЛИ ТЯЖЕЛЫЕ ОРУДИЯ
в здании таможни толпа запела «Звездное знамя» под управлением начальника Портовой таможни Байрона Р. Ньютона
МОРГАН СИДИТ НА ПОДОКОННИКЕ ДРЫГАЕТ НОГАМИ
ОСЫПАЕТ ТОЛПУ ТЕЛЕГРАФНЫМИ ЛЕНТАМИ
ВОССТАВШИЕ МАТРОСЫ НЕ ПОДЧИНЯЮТСЯ СОЮЗНИКАМ
по получении известия, первой завыла сирена пожарного парохода «Нью-Йорк», стоявшего в Беттери, и в одно мгновение весь порт огласился адским воем
О скажи неужели при свете зари
ЖЕНЩИНЫ ИЗБИЛИ КРОНПРИНЦА ЗА ТО ЧТО ОН ПОЦЕЛОВАЛ МОДИСТКУ
Allons enfants de la Pal trie
Le jour se gloire est arriv?
Не так играешь с малюткой Мэри
И не туда совсем идешь
«Мы воевали, и это стоило всех перенесенных нами страданий», – сказал Уильям Говард Тафт на банкете, данном вчера в ознаменование победы
Какакэти душка Кэти
Нет милей тебя на свете
И когда луна сияет
Юнайтед Пресс, Н.-Й.
Париж срочно Брест Адмирал Вильсон известивший 16.00 брестские газеты подписании перемирия дополнительно сообщил подтверждение не получено тем временем Бресте бешеный энтузиазм
В КВИНСЕ БАНДИТАМИ ЗАДЕРЖАНЫ ДВА ТРАМВАЯ
Твой дружочек поджидает
У кукухонных дверей
БОЛЬШЕВИКИ БУДУТ ПРЕДАНЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОМУ СУДУ
только солдаты и матросы внесли некоторое оживление в праздник. Они веселились от всего сердца и очень много пили, не смущаясь тем, что были в военной форме. Едва не вызвала столкновения попытка некоторых вернувшихся на родину бойцов разбить камнями электрический транспарант на углу Бродвея и Сорок второй улицы, гласивший: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ГЕРОИ
О скажи неужели при свете зари
Ты не видел восторга владевшего нами
Когда бомб и ракет багровеющий свет
Нам сказал что не дрогнуло славное знамя
Камера-обскура (36)
каждый вечер после переклички опорожняя ведра за борт с подветренной стороны мы на секунду останавливались глотнуть ноябрьского шторма подставить уши хлещущим брызгам взглянуть на пену рвущуюся с прыгающих волн кораблеубийц людоедов (в их глубоком пурпуре мягко колышутся плавучие мины подводные лодки скользят под ними на ровном киле) посмотреть на небо затуманенное летучими облаками снять руки с жирных ручек ведер полных баланды которой никто не ест (девять обедов девять раз отбросы недоеденной пищи летят за борт девять перебранок с буфетчиком-лондонцем не желающим выдавать сушеные абрикосы перекличек СмиррНА бряк бряк Вольно карманным фонариком обрысканы все утолки ведер девять раз вдоль пляшущего под ногами душного коридора шеренга больных морской болезнью боящихся моря солдат с сундучками в руках).
Эй солдат говорят подписано перемирие говорят война кончена нас отправят черта с два сортирные разговоры я тебе вот что скажу мы опять тащили пустые ведра вниз по железным лестницам в шатучий вонючий трюм поднимались наверх с полными всякий раз как пароход кренился баланда плескала через край.
Мистер Вильсон
В год избрания Бьюкенена президентом Томас Вудро Вильсон родился в пасторском доме в Стонтоне, в Виргинской долине; его мать была дочерью пресвитерианского пастора: он происходил из старинного шотландско-ирландского рода, отец его тоже был пресвитерианским пастором и преподавал риторику в духовных семинариях, Вильсоны жили в мире слов, сплавленных двумя столетиями кальвинистского духовенства в незыблемый небосвод.
Бог был Слово, и Слово было Бог.
Доктор Вильсон был человек почтенный, он любил свой дом, и своих детей, и хорошие книги, и свою жену, и правильный синтаксис, и каждый день за семейной молитвой беседовал с Богом; он воспитал своих сыновей между Библией и словарем.
В годы гражданской войны, годы флейт и барабанов и повзводного огня и воззваний, Вильсоны жили в Огасте, штат Джорджия; Томми был отсталым ребенком, только девяти лет от роду овладел грамотой, зато, когда он научился читать, любимым его чтением была книга пастора Уимза «Жизнь Вашингтона».
В 1870 году доктора Вильсона пригласили преподавать в Колумбийской духовной семинарии в Южной Каролине, Томми посещал Дэвидсонский университет, где он развил свой превосходный тенор, потом он перешел в Принстон и стал оратором и редактором «Принстонца». Первая его статья, напечатанная в «Нассауском литературном журнале», была похвальным словом Бисмарку.
Затем он изучал право в Виргинском университете, молодой Вильсон хотел быть Великим Человеком, таким, как Гладстон и английские парламентарии восемнадцатого века, он мечтал овладеть сердцами переполненных аудиторий и повести их за собой во имя Истины, но адвокатская практика была ему в тягость, он чувствовал себя гораздо лучше в книжном воздухе библиотек, аудиторий и университетских семинариев, он вздохнул свободно, когда ему удалось бросить адвокатскую практику в Атланте и занять кафедру истории в университете Джонса Хопкинса: там он написал «Парламентский режим».
Двадцати девяти лет от роду он женился на барышне, имевшей склонность к живописи (ухаживая за ней, он учил ее произносить открытое «а»), и получил место преподавателя истории и политической экономии в женском институте Брина Мора. Сдав в университете Джонса Хопкинса докторский экзамен, он занял кафедру в Уэслейском институте, писал статьи, взялся за «Историю Соединенных Штатов»;
выступал публично в защиту Истины Демократии Ответственного Правительства Реформ, прошел все ступени блестящей университетской карьеры, в 1901-м попечители Принстонского университета предложили ему пост ректора;
он с головой ушел в реформу университета, приобрел пламенных друзей и врагов, поставил вверх дном весь университетский быт, и американская публика начала встречать на первых страницах газет имя Вудро Вильсона.
В 1909-м он читал лекции о Линкольне и Роберте Э. Ли, а в 1910-м демократических заправил Нью-Джерси, замученных разоблачителями и реформистами, осенила блестящая идея – выставить кандидатом на пост губернатора безупречного ректора университета, собиравшего такую большую аудиторию публичными выступлениями в защиту Права.
В своем обращении к Трентонскому съезду, выбравшему его кандидатом на пост губернатора, он открыто признался, что верит в среднего человека (провинциальные заправилы и выборных дел мастера поглядели друг на друга и почесали головы), он продолжал окрепшим голосом:
Вот тот человек, чьи суждения лично мне будут служить путеводной нитью, дабы по мере умножения задач и в грядущие дни общего отчаяния и смятения мы могли поднять взоры из нашей темной юдоли, где скалы особых привилегий нависают над нашими головами и омрачают наш путь, к холмам – туда, где сквозь широкую расселину меж разъятых утесов сияет солнце, божье солнце, солнце, которое возродит людей, солнце, которое освободит их от страстей и отчаяния и вознесет нас к горним высотам, к земле обетованной для всякого, кто стремится к свободе и успеху.
Провинциальные воротилы и выборных дел мастера поглядели друг на друга и почесали головы, потом они закричали «браво!», Вильсон перехитрил умников и одурачил воротил и был избран громадным большинством голосов.
итак, он оставил Принстон лишь наполовину реформированным и стал губернатором Нью-Джерси и помирился с Брайаном на банкете в память Джексона – когда Брайан заметил: «Я знал заранее, что вы не поддержите меня в вопросе о денежной системе», мистер Вильсон ответил: «Я могу только сказать, мистер Брайан, что вы действительно большой человек».
Он познакомился с полковником Хаузом, этим политическим колдуном-любителем, расставлявшим свои сети в отеле «Готем», в июле, на партийном съезде в Балтиморе. Херст и Хауз, прятавшиеся за кулисами, и Брайан, горланивший в коридорах и затыкавший носовой платок за размякший воротничок, устроили для потеющих делегатов кукольный театр, в результате которого Вудро Вильсон был избран кандидатом на пост президента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Боцман орал с ялика, чтобы он, Христа ради, возвращался, а то они уедут. Джо успел подобрать на трапе бумажник.
– Это не газолин, а мазут! Он будет гореть еще неделю! – крикнул он сидевшим в шлюпке, медленно спускаясь по лестнице, затягиваясь сигарой и глядя поверх гавани, полной мачт, и труб, и подъемных кранов, на большие мраморные дома, и древние башни, и колоннады, и холмы за ними, залитые красным заревом.
– А команда куда делась?
– Должно быть, сидит на берегу и хлещет водку, чего и нам желаю, – сказал боцман.
Джо роздал сигары, а шелковые чулки оставил себе. В бумажнике ничего не оказалось.
– Черт знает что, – проворчал боцман. – Неужели у них нет взрывчатых средств?
– Да если бы они у них были, эти чертовы итальяшки не знали бы, что с ними делать, – сказал один из молодых матросов.
Они вернулись на «Аппалачский» и донесли шкиперу, что нефтеналивное судно покинуто командой и что о нем придется позаботиться портовым властям.
Весь следующий день нефтеналивное судно горело за молом. К ночи на нем взорвалась, точно римская свеча, еще одна цистерна, и пламя еще шире разостлалось по воде. «Аппалачский» снялся с якоря и подошел к пристани.
Ночью Джо и боцман пошли поглядеть город. Улицы были узкие, со ступеньками, и вели вверх по холму к широким авеню с кофейнями и столиками под колоннадами, и улицы были выложены узорным полированным мрамором. Было довольно холодно, и они зашли в бар и выпили чего-то розового и горячего с ромом.
В баре они набрели на одного итальянца, по имени Чарли, который прожил двенадцать лет в Бруклине, и он повел их в одно местечко, где они слопали массу спагетти и жареной телятины и выпили белого вина. Чарли рассказывал, что в итальянской армии с тобой обращаются как с собакой, а платят пять центов в день, да и тех не получить, а сам Чарли был всей душой за il PrйsidenteВильсона и за четырнадцать пунктов и сказал, что скоро они заключат мир, не дождавшись победы, и устроят в Италии большую revoluzione, и объявят большую войну Fran?ese и Inglese, которые по-хамски обращаются с итальянцами. Чарли привел двух девиц и сказал, что это его кузины, Недда и Дора, и одна из них села к Джо на колени, и, братцы мои, сколько она могла съесть спагетти, и они выпили еще вина. Платить за ужин пришлось Джо, и он истратил все свои деньги.
Когда он шел с Неддой спать по открытой лестнице надворного флигеля, он видел отсветы зарева горящего в гавани нефтеналивного судна на белых стенах и черепичных крышах домов.
Недда ни за что не хотела раздеваться и требовала, чтобы Джо показал деньги. У Джо денег не было, и он вынул из кармана шелковые чулки. Она забеспокоилась и покачала головой, но она была чертовски хорошенькая, с большими черными глазами, и Джо распалился и позвал Чарли, и Чарли поднялся наверх и поговорил с девушкой по-итальянски и сказал, что все в порядке, она возьмет шелковые чулки, ведь Америка – первая страна в мире, и tutti aleati, и Pr?sidente Вильсон – первый человек для Италии. Но девушка упиралась, покуда они не притащили из кухни какую-то старуху, которая, кряхтя, поднялась по лестнице и пощупала чулки и сказала, что это настоящий шелк и дорогая вещь, и тогда девушка обняла Джо за шею, и Чарли сказал:
– Сделано, приятель, она будет спать с тобой всю ночь, валяйте на здоровье.
Но в полночь, когда девушка заснула, Джо надоело лежать. Снизу, со двора, пахло отхожим местом, и петух кричал как сумасшедший, будто над самым ухом. Он встал и оделся и вышел на носках. Шелковые чулки висели на спинке стула. Он снял их и сунул в карман. Его ботинки зверски скрипели. Дверь на улицу была вся заложена какими-то болтами и засовами, и ему пришлось чертовски долго повозиться. Только он вышел на улицу, где-то залаяла собака, и он пустился бежать. Он заблудился в лабиринте узких каменных улочек, но рассчитал, что если будет идти все вниз по холму, то как-нибудь попадет в гавань. Потом он опять увидел розовый отсвет горящего нефтеналивного судна на стене дома и пошел в направлении зарева.
В крутом, ступенчатом переулке он столкнулся с двумя американцами в хаки и спросил у них дорогу, и они угостили его коньяком из бутылки и сказали, что они отправляются на итальянский фронт, и что итальянцы там здорово отступили, и что дела там – дерьмо, и они не знают, где он, этот дерьмовый фронт, и они будут ждать здесь, не сходя с места, покуда этот дерьмовый фронт сам не придет к ним. Он рассказал им про шелковые чулки, и им это показалось чертовски смешным, и они объяснили, как пройти к той пристани, у которой стоял «Аппалачский», и они несколько раз пожали на прощание друг другу руки, и они сказали, что все итальяшки свиньи, и он сказал им, что они прямо орлы, спасибо, объяснили ему, как идти, и они сказали ему, что он прямо орел, и они прикончили коньяк, и он добрался до корабля и повалился на койку.
Когда «Аппалачский» разгрузился и вышел в море, нефтеналивное судно все еще горело на рейде. По дороге домой у Джо открылся триппер, и он несколько месяцев не пил и по приезде в Бруклин жил очень спокойно. Он ходил в мореходные классы Судового ведомства в Институте Платта и получил диплом второго помощника и весь год плавал взад и вперед между Нью-Йорком и Сен-Назером на «Овэнде», новом деревянном судне, построенном в Сиэтле, с которым им пришлось здорово повозиться.
Он часто переписывался с Джейни. Она служила в Красном Кресте в Европе и была настроена очень патриотически. Джо иногда подумывал – может быть, она и права, что ни говори, если верить газетам, то немцев в конце концов поколотят, и тогда молодые ребята будут иметь большие шансы, если только не попасть под подозрение, что ты-де немецкий шпион, или большевик, или кто-нибудь еще почище. В конце концов, действительно нужно, как говорит Джейни, спасать цивилизацию, и никто, кроме нас, этого не сможет сделать. Джо завел себе сберегательную книжку и купил Заем свободы.
В ночь перемирия Джо был в Сен-Назере. Город сошел с ума. Все высыпали на улицу, американские солдаты из своих лагерей, лягушечьи солдаты из казарм, все хлопали друг друга по плечу, откупоривали бутылки, угощали друг друга, стреляли шампанским, обнимали каждую хорошенькую девочку, лизались со старухами, целовались в обе щеки с бородатыми французскими ветеранами. Помощники, и шкипер, и старший механик, и несколько флотских офицеров, которых они никогда раньше не видали, пошли пожрать в кафе, но только суп и получили, потому что на кухне все плясали, и они до того напоили повара, что он свалился, и все пели и пили шампанское из простых стаканов и приветствовали союзные флаги, которыми размахивали девицы.
Джо пошел искать Жанетт – девочку, с которой он встречался всякий раз, как попадал в Сен-Назер. Ему хотелось разыскать ее, прежде чем его окончательно развезет. Она обещала еще до того, как стало известно о перемирии, coucher с ним. Она говорила, что, покуда «Овэнда» стоит в порту, она ни с кем не coucher, и он хорошо к ней относился и привез ей из L'Am?rique beaucoup подарков, du sucre и du caf?. Джо чувствовал себя прекрасно, карманы у него были набиты деньгами, а американские деньги, черт возьми, в те дни кой-чего стоили, а два фунта сахару, что лежали в карманах его дождевика, были мамзелям дороже денег.
Он зашел в какое-то кабаре, сплошь красный плюш и зеркала, и музыка заиграла «Звездное знамя», и все закричали: «Vive L'Am?rique!» и начали совать ему бокалы в лицо, а потом он пустился танцевать с одной жирной девицей, и музыка заиграла какой-то лихой фокстрот. Он отцепился от жирной девицы, потому что увидел Жанетт. Поверх платья она была задрапирована в американский флаг. Она танцевала с огромным черным сенегальцем шести футов росту. У Джо помутилось в глазах. Он оторвал ее от негра, который оказался французским офицером с массой золотых нашивок, и она сказала: «В чем дело, ch?rie», и Джо размахнулся и со всей силы въехал негру кулаком в живот, но негр даже не шевельнулся. На его лице появилась удивленная черная улыбка, словно он собирался что-то спросить. Официант и несколько лягушечьих солдат подбежали и попытались уволочь Джо. Кругом орали и верещали. Жанетт все пробовала встать между Джо и официантом, но удар по зубам свалил ее на пол. Джо уложил несколько лягушатников и пятился к дверям, как вдруг он увидел в зеркале, что здоровый детина в блузе двумя руками занес над его головой бутылку. Он хотел обернуться, но не успел. Бутылка рассадила ему череп, и ему пришел конец.
Новости дня XXIX
как только получилось это известие, все телефонные провода города были немедленно заняты
у fallait pas
у fallait pas
у fallait pas
у fallait pa-a-a-a-syaller
В ГАМБУРГЕ ЗАГОВОРИЛИ ТЯЖЕЛЫЕ ОРУДИЯ
в здании таможни толпа запела «Звездное знамя» под управлением начальника Портовой таможни Байрона Р. Ньютона
МОРГАН СИДИТ НА ПОДОКОННИКЕ ДРЫГАЕТ НОГАМИ
ОСЫПАЕТ ТОЛПУ ТЕЛЕГРАФНЫМИ ЛЕНТАМИ
ВОССТАВШИЕ МАТРОСЫ НЕ ПОДЧИНЯЮТСЯ СОЮЗНИКАМ
по получении известия, первой завыла сирена пожарного парохода «Нью-Йорк», стоявшего в Беттери, и в одно мгновение весь порт огласился адским воем
О скажи неужели при свете зари
ЖЕНЩИНЫ ИЗБИЛИ КРОНПРИНЦА ЗА ТО ЧТО ОН ПОЦЕЛОВАЛ МОДИСТКУ
Allons enfants de la Pal trie
Le jour se gloire est arriv?
Не так играешь с малюткой Мэри
И не туда совсем идешь
«Мы воевали, и это стоило всех перенесенных нами страданий», – сказал Уильям Говард Тафт на банкете, данном вчера в ознаменование победы
Какакэти душка Кэти
Нет милей тебя на свете
И когда луна сияет
Юнайтед Пресс, Н.-Й.
Париж срочно Брест Адмирал Вильсон известивший 16.00 брестские газеты подписании перемирия дополнительно сообщил подтверждение не получено тем временем Бресте бешеный энтузиазм
В КВИНСЕ БАНДИТАМИ ЗАДЕРЖАНЫ ДВА ТРАМВАЯ
Твой дружочек поджидает
У кукухонных дверей
БОЛЬШЕВИКИ БУДУТ ПРЕДАНЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОМУ СУДУ
только солдаты и матросы внесли некоторое оживление в праздник. Они веселились от всего сердца и очень много пили, не смущаясь тем, что были в военной форме. Едва не вызвала столкновения попытка некоторых вернувшихся на родину бойцов разбить камнями электрический транспарант на углу Бродвея и Сорок второй улицы, гласивший: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ГЕРОИ
О скажи неужели при свете зари
Ты не видел восторга владевшего нами
Когда бомб и ракет багровеющий свет
Нам сказал что не дрогнуло славное знамя
Камера-обскура (36)
каждый вечер после переклички опорожняя ведра за борт с подветренной стороны мы на секунду останавливались глотнуть ноябрьского шторма подставить уши хлещущим брызгам взглянуть на пену рвущуюся с прыгающих волн кораблеубийц людоедов (в их глубоком пурпуре мягко колышутся плавучие мины подводные лодки скользят под ними на ровном киле) посмотреть на небо затуманенное летучими облаками снять руки с жирных ручек ведер полных баланды которой никто не ест (девять обедов девять раз отбросы недоеденной пищи летят за борт девять перебранок с буфетчиком-лондонцем не желающим выдавать сушеные абрикосы перекличек СмиррНА бряк бряк Вольно карманным фонариком обрысканы все утолки ведер девять раз вдоль пляшущего под ногами душного коридора шеренга больных морской болезнью боящихся моря солдат с сундучками в руках).
Эй солдат говорят подписано перемирие говорят война кончена нас отправят черта с два сортирные разговоры я тебе вот что скажу мы опять тащили пустые ведра вниз по железным лестницам в шатучий вонючий трюм поднимались наверх с полными всякий раз как пароход кренился баланда плескала через край.
Мистер Вильсон
В год избрания Бьюкенена президентом Томас Вудро Вильсон родился в пасторском доме в Стонтоне, в Виргинской долине; его мать была дочерью пресвитерианского пастора: он происходил из старинного шотландско-ирландского рода, отец его тоже был пресвитерианским пастором и преподавал риторику в духовных семинариях, Вильсоны жили в мире слов, сплавленных двумя столетиями кальвинистского духовенства в незыблемый небосвод.
Бог был Слово, и Слово было Бог.
Доктор Вильсон был человек почтенный, он любил свой дом, и своих детей, и хорошие книги, и свою жену, и правильный синтаксис, и каждый день за семейной молитвой беседовал с Богом; он воспитал своих сыновей между Библией и словарем.
В годы гражданской войны, годы флейт и барабанов и повзводного огня и воззваний, Вильсоны жили в Огасте, штат Джорджия; Томми был отсталым ребенком, только девяти лет от роду овладел грамотой, зато, когда он научился читать, любимым его чтением была книга пастора Уимза «Жизнь Вашингтона».
В 1870 году доктора Вильсона пригласили преподавать в Колумбийской духовной семинарии в Южной Каролине, Томми посещал Дэвидсонский университет, где он развил свой превосходный тенор, потом он перешел в Принстон и стал оратором и редактором «Принстонца». Первая его статья, напечатанная в «Нассауском литературном журнале», была похвальным словом Бисмарку.
Затем он изучал право в Виргинском университете, молодой Вильсон хотел быть Великим Человеком, таким, как Гладстон и английские парламентарии восемнадцатого века, он мечтал овладеть сердцами переполненных аудиторий и повести их за собой во имя Истины, но адвокатская практика была ему в тягость, он чувствовал себя гораздо лучше в книжном воздухе библиотек, аудиторий и университетских семинариев, он вздохнул свободно, когда ему удалось бросить адвокатскую практику в Атланте и занять кафедру истории в университете Джонса Хопкинса: там он написал «Парламентский режим».
Двадцати девяти лет от роду он женился на барышне, имевшей склонность к живописи (ухаживая за ней, он учил ее произносить открытое «а»), и получил место преподавателя истории и политической экономии в женском институте Брина Мора. Сдав в университете Джонса Хопкинса докторский экзамен, он занял кафедру в Уэслейском институте, писал статьи, взялся за «Историю Соединенных Штатов»;
выступал публично в защиту Истины Демократии Ответственного Правительства Реформ, прошел все ступени блестящей университетской карьеры, в 1901-м попечители Принстонского университета предложили ему пост ректора;
он с головой ушел в реформу университета, приобрел пламенных друзей и врагов, поставил вверх дном весь университетский быт, и американская публика начала встречать на первых страницах газет имя Вудро Вильсона.
В 1909-м он читал лекции о Линкольне и Роберте Э. Ли, а в 1910-м демократических заправил Нью-Джерси, замученных разоблачителями и реформистами, осенила блестящая идея – выставить кандидатом на пост губернатора безупречного ректора университета, собиравшего такую большую аудиторию публичными выступлениями в защиту Права.
В своем обращении к Трентонскому съезду, выбравшему его кандидатом на пост губернатора, он открыто признался, что верит в среднего человека (провинциальные заправилы и выборных дел мастера поглядели друг на друга и почесали головы), он продолжал окрепшим голосом:
Вот тот человек, чьи суждения лично мне будут служить путеводной нитью, дабы по мере умножения задач и в грядущие дни общего отчаяния и смятения мы могли поднять взоры из нашей темной юдоли, где скалы особых привилегий нависают над нашими головами и омрачают наш путь, к холмам – туда, где сквозь широкую расселину меж разъятых утесов сияет солнце, божье солнце, солнце, которое возродит людей, солнце, которое освободит их от страстей и отчаяния и вознесет нас к горним высотам, к земле обетованной для всякого, кто стремится к свободе и успеху.
Провинциальные воротилы и выборных дел мастера поглядели друг на друга и почесали головы, потом они закричали «браво!», Вильсон перехитрил умников и одурачил воротил и был избран громадным большинством голосов.
итак, он оставил Принстон лишь наполовину реформированным и стал губернатором Нью-Джерси и помирился с Брайаном на банкете в память Джексона – когда Брайан заметил: «Я знал заранее, что вы не поддержите меня в вопросе о денежной системе», мистер Вильсон ответил: «Я могу только сказать, мистер Брайан, что вы действительно большой человек».
Он познакомился с полковником Хаузом, этим политическим колдуном-любителем, расставлявшим свои сети в отеле «Готем», в июле, на партийном съезде в Балтиморе. Херст и Хауз, прятавшиеся за кулисами, и Брайан, горланивший в коридорах и затыкавший носовой платок за размякший воротничок, устроили для потеющих делегатов кукольный театр, в результате которого Вудро Вильсон был избран кандидатом на пост президента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49