Дженни огляделась, словно высматривая средство защиты или возможность бегства; он следил за ней взглядом и с дьявольским смешком добавил:
– О, ищите, сколько угодно… нет никого, нет ничего.
– Есть Бог, сударь! – воскликнула Дженни в самой высокой степени взволнованности и указала на Небо жестом пророчицы. – Да, это правда, вокруг меня нет ничего такого, чем я могла бы защититься; нет никого, кто пришел бы мне на помощь… меня не услышат, если я закричу, ко мне никто не придет на помощь, если вы на меня наброситесь… И однако я говорю, вам, мерзавец, говорю с презрением к вам и верой в Господа: я здесь, слабая, безоружная и беззащитная; я жду… и, если вы сделаете хотя бы шаг, если вы поднимете на меня руку, помощь ко мне придет… Какая – этого я не знаю; откуда – не ведаю, но помощь придет, повторяю вам! Только попытайтесь!..
Ошеломленный г-н Стифф на мгновение застыл в нерешительности; затем, словно устыдившись отступать перед женщиной, он бросился к Дженни.
Но в ту же секунду я распахнул дверь и, удержав его за плечо, крикнул:
– Осторожней, господин Стифф, я здесь! У Дженни вырвался крик радости:
– О, я же говорила тебе, мерзавец, что Бог не спускает с тебя глаз!
– Так-так! – процедил г-н Стифф, скрежеща зубами. – Это вы, господин Бемрод?
– Да, сударь, это я, и, хотя характер у меня мягкий, хотя я служитель мирного Бога, заявляю вам, что человек, нанесший такое оскорбление моей жене, рискует жизнью, если останется под моей крышей еще хоть минуту!
Я чувствовал, что бледнею; угрозу я выкрикнул резким голосом; мои пальцы, опущенные на его плечо, сжимались все сильнее и вонзались в его тело, словно когти ястреба.
Однако ему было настолько стыдно ретироваться таким позорным образом, что он рискнул, отступая, огрызнуться:
– Хорошо, мне надо было бы сообразить: жена сделала вид, что осталась в одиночестве, а муж спрятался… западня по всем правилам! Сколько это стоит, господин Бемрод? Если сумма не превышает наших возможностей, дело можно уладить.
Я даже не расслышал окончания фразы, произнесенной сдавленным голосом.
Обеими руками я схватил его за горло и стал душить.
– Друг мой, друг мой! – воскликнула Дженни, бросаясь ко мне. – Что ты делаешь?! Ты же пастор!..
– Ты права, – ответил я. – Однако, и ты с этим согласишься, происходящее здесь способно заставить рыдать ангелов, как сказано у Шекспира. Нет, господин Стифф, – сказал я управляющему, выпуская его из своих рук, – нет, жена моя действительно оставалась одна в доме; нет, я не прятался; нет, это вовсе не западня; нет, у вас не найдется суммы заплатить за содеянное, поскольку никакие деньги не могут искупить оскорбление, которое вы нам нанесли… Такие оскорбления искупить нельзя, сударь; их можно только простить. Уходите и покайтесь; быть может, тогда вас простят…
Тут я поднял с пола его шляпу и протянул ему.
– Уходите, – повторил я, – и поостерегитесь искажать истину, рассказывая об этом злоключении; что касается меня, то я обещаю вам хранить молчание; так что, если об этом что-то станет известно, источником слухов можете быть только вы… Уходите, господин Стифф, уходите!
Мгновение он колебался, словно выискивая возможность уничтожить нас обоих; но, видя, что Дженни остается спокойной и полной достоинства, а я – твердым и решительно настроенным, он лишь пробормотал:
– Скоро мы еще посмотрим, чем все это кончится! Затем, вырвав свою шляпу из моей руки, он бросился в столовую и, натыкаясь там на стол и стулья, добрался до уличной двери и с силой громко ею хлопнул, выражая свой гнев.
– Друг мой! – воскликнула Дженни, бросаясь в мои объятия. – Какой же это бесчестный человек! И какое счастье, что ты появился!

XXXI. Оройт I

Все, что я видел и слышал, избавляло Дженни от всякого объяснения; однако Вы прекрасно понимаете, дорогой мой Петрус, что после подобной сцены вопросы «как?» и «почему?» беспорядочно следовали одни за другими.
Уже давно господин управляющий не обходил своим вниманием мою жену. В тот самый день, когда он встретил нас и почти насильно привез в замок, ему удалось среди бесчисленных своих непристойностей сделать несколько комплиментов насчет ее красоты; она приняла их за обычные банальности и придала им не больше значения, чем обычно заслуживают подобные пустяки.
Но, всякий раз, когда управляющий снова видел Дженни, он пытался приблизиться к своей цели хоть на шаг. В тот день, когда этот господин вместе с женой явился к нам с визитом, он воспользовался тем, что Дженни, опередив г-жу Стифф, первая вошла в мой кабинет, сжал руку моей жены и признался в любви к ней.
Этим и объяснялся жест Дженни, который я заметил, не придав ему значения.
Наконец, узнав от графского арендатора, что я вместе с ним еду в Ноттингем, а затем увидев, что тот возвратился без меня, он сообразил, что, вероятно, дела задержат меня в городе до следующего утра, и решил, воспользовавшись моим отсутствием, предпринять серьезную атаку.
Вы можете представить себе начало сцены, зная ее финал: сначала он предложил свою любовь, затем предложил деньги, а потом решился на насилие.
Я появился как раз в то время, когда моя мужественная Дженни отвергла эту гнусность, оскорбив насильника и выказав ему презрение.
Все это удручало и не предвещало ничего хорошего. Он ушел, как Тартюф Тартюф – главное действующее лицо прославленной комедии Мольера «Тартюф, или Обманщик»; тип человека, прикрывающего маской добродетели и благочестия свои низменные помыслы и поступки. Его имя стало синонимом лицемерия и ханжества. Здесь имеется в виду сцена (IV, 7) комедии. Когда муж-простак Оргон, возмущенный, что Тартюф ухаживал за его женой, выгнал святошу, тот, уходя, пригрозил, что лишит покровителя его имущества.

из французской пьесы, заявив, что о нем еще услышат. К несчастью, я не мог утешить Дженни после всего происшедшего, так как не принес из Ноттингема радостных новостей.
Поскольку она рассказала мне все, я тоже ей все рассказал.
Дженни выслушала меня с примерным смирением.
– Друг мой, – отвечала она, – связав меня с тобой, Господь соединил нас как для счастья, так и для беды; счастью мы радовались вместе, перенесем вместе и беду. И вот увидишь, как в решающую минуту ты пришел мне на помощь, так в самый трудный час Господь пошлет нам поддержку. Не будем терять веру, остальное свершит Всевышний.
Поскольку я не имел никакой возможности бороться с одним из моих врагов, а уж тем более с двумя, мне, естественно, пришлось прибегнуть к совету жены; однако, должен признаться, готовящегося нам удара я ждал с меньшей верой и смирением, нежели она.
Мы решили ничего не говорить ее отцу и матери; они ничего не подозревали, они не знали о ненависти ректора к моей особе и о любви управляющего к Дженни – зачем же их тревожить?!
Что касается столь нужной нам финансовой помощи, то мы были уверены, что она невозможна. Если даже у доброго г-на Смита имелись какие-нибудь наличные деньги, то слишком уж велики были долги, какие ему пришлось взять на себя в связи с покупкой фортепьяно для дочери.
Мы выложили на стол наши семь фунтов стерлингов.
В крайнем случае, месяца три мы могли бы на них просуществовать, но, чтобы добиться такого чуда экономии, нам нельзя было потратить на что-нибудь другое ни одного шиллинга из этой жалкой суммы.
И к тому же время от времени я вспоминал то, о чем не говорил ни г-ну Смиту, ни его супруге, ни Дженни, – о моем денежном долге или, вернее, о долге моего отца, ставшего затем моим долгом, когда я взялся выплачивать по одной гинее каждые три месяца.
В особенности же я вспоминал о нем вследствие подписанного мною обязательства, в соответствии с которым из-за двух не внесенных в срок платежей мне надлежало тут же выплатить всю сумму долга.
Каким же образом изъять одну гинею, которую мне предстояло отдать, из семи оставшихся у нас?
Одну гинею я уже не отдал вовремя кредитору и, если через семь недель не вручу ему вторую, то мы должны будем выплатить полностью пятьдесят фунтов стерлингов. И как же мне признаться в этом Дженни?
Но тут у меня была надежда: дело в том, что г-н Рам (так звали купца из Ноттингема), всегда своевременно получая деньги от моего отца, а затем от меня, давал нам некоторую отсрочку.
Отсрочка – вот что мне требовалось!
Моя служба предоставляла мне много досуга, а любовь Дженни превращала его в блаженнейший отдых; я мог приняться, наконец, за свое большое сочинение, начать которое до сих пор мне мешали обстоятельства.
Поскольку это во всех отношениях было самым разумным делом, я решил приступить к работе как можно скорее.
Мне только не хотелось идти по собственным следам: то, что я отбросил, так и должно остаться отброшенным.
К тому же в моем сознании произошло немало перемен и перед моим воображением открылись новые горизонты. К моему прежнему познанию человека прибавилось познание мира, почерпнутое мною в течение четырех месяцев подлинной жизни.
Теперь я знал, каким должно быть сочинение, способное понравиться моим современникам: во всяком случае, это была не эпическая поэма, на которую мне пришлось бы потратить лет десять жизни; не трагедия, для постановки которой я не смог бы найти театра; не трактат по сравнительной философии, который мне пришлось бы издать за собственный счет.
Нет, то будет нравоучительное повествование вроде романов Лесажа, Лесаж, Ален Рене (1668–1747) – французский писатель, автор т. н. плутовских и бытовых романов и сатирических комедий, часть из которых были вольными переводами.

Ричардсона; Ричардсон, Сэмюель (1689–1761) – английский писатель, автор психологических сентиментальных семейно-бытовых романов: «Памела, или Вознагражденная добродетель», «История сэра Чарлза Грандисона», «Кларисса Гарлоу».

или аббата Прево Прево д'Экзиль, Антуан Франсуа (1697–1763) – французский писатель, аббат; автор многих романов, среди которых знаменитая «История кавалера Де Гриё и Манон Леско» (1731), осуждающая сословные предрассудки и запрещенная в свое время как оскорбляющая мораль.

«Жиль Блаз», «История Жиль Блаза из Сантильяны» («Histoire de Gil Bias de San-tillane») – плутовской роман Лесажа, созданный в 1715–1735 гг.; в этом произведении испанский колорит и имена (действие происходит в Испании) скрывает обличение автором нравов и пороков французского общества его времени.

«Памела», «Памела, или Вознагражденная добродетель» («Pamela, or Virtue rewarded»; 1740) – психологический эпистолярный роман Ричардсона; основное его содержание – переживания и мысли героини, простой служанки, отстаивающей свою добродетель и таким путем добивающейся преуспеяния; попутно значительное место в романе уделено критике пороков дворянства.

«Кливленд» «Кливленд» (точнее: «Английский философ, или История Кливленда, незаконного сына Кромвеля, им самим написанная» – «Le Philosophe anglais ou l'Histoire de Monsieur Cleveland, fils nature! de Gromwell, ecrite par lui-meme»; 1731–1739) – роман Прево, написанный в духе Просвещения: в нем решаются проблемы «естественного человека», живущего на лоне дикой природы в его столкновении с цивилизацией; мрачный колорит повествования и суровый характер Кливленда, постоянно неудовлетворенного всем, предвещает жанр «черного романа» ужасов.

– вот что волновало общество, вот что я, с моим знанием человека, сочиню под громкие рукоплескания моих современников.
Кстати, что помешает мне слегка пронизать эту книгу присущим мне духом сатиры, мощным и требующим выхода?! Что помешает мне живописать такого лицемера, как ректор, такого пошлого и подлого выскочку, как управляющий? Бичуя на глазах у всего общества сладострастие и лицемерие, я исполнил бы достойную миссию и перед Богом и перед людьми.
Без сомнений, Бог представил мне кафедру, чтобы громить пороки, но каков горизонт, в пределах которого прогрохотал бы мой гром? Каков круг, внутри которого могла бы поражать моя молния? Неужели это круг и горизонт маленькой деревни?!
Так вот, когда я напишу роман, все будет иначе: мною будет взорван тот круг, в котором я заключен; мною будет разорван горизонт, ограничивающий мои возможности: в романе пойдет речь о Лондоне, об Англии, о Шотландии, об Ирландии – о трех королевствах; аббат Прево переведет мой роман на французский, точно так же как он уже перевел «Клариссу Гарлоу».. «Кларисса Гарлоу» (точнее: «Кларисса, или История молодой леди» («Clarissa, or the History of a young lady»; 1747–1748) – эпистолярный роман Ричардсона, весьма популярный в XVIII – первой трети XIX в. Кларисса, его чистая и привлекательная героиня, тяготится тяжелым и жестоким бытом своей семьи; легкомысленный аристократ Ловелас увлекает девушку обещанием избавить ее от гнета окружающих; она верит его сладким речам, а он уводит ее в притон, одурманивает и лишает чести. Добродетельная девушка не может мириться со своей судьбой, заболевает и умирает.

и «Грандисона» «История сэра Чарлза Грандисона» («The History of sir Charles Gran-dison»; 1754) – роман Ричардсона, неудачная попытка писателя создать образ абсолютно безупречного героя.


И тогда моя известность, перешагнув Твид, Твид (Туид) – река в Шотландии и Англии, длиною 156 км; истоки ее находятся на Южно-Шотландской возвышенности; впадает в Северное море вблизи города Берик-он-Твид; представляет собой своего рода естественную границу между Англией и Шотландией.

перешагнув пролив Святого Георга, Пролив Святого Георга (канал Сент-Джордж), омывающий западное побережье Уэльса, соединяет Ирландское море с Атлантическим океаном; наименьшая ширина его равна 78 км; служит естественной преградой между Англией и Ирландией.

перелетит затем и через пролив Ла-Манш. Ла-Манш (или Английский канал) – пролив между южным побережьем Великобритании и северо-западным побережьем Франции; вместе с проливом Па-де-Кале соединяет Северное море с Атлантическим океаном; длина его составляет 578 км, а наименьшая ширина равна 32 км.


Если меня будут знать во Франции, значит, меня будут знать и во всем мире, ведь Франция – это источник света, лучи которого расходятся по всей Европе; и тогда уважение вместе с удачей будут окружать меня всюду; тогда я смогу не считаться со всеми на свете ректорами и управляющими, тогда я возведу Дженни на позолоченный пьедестал моего богатства и славы.
Я сделаю Дженни царицей мира!..
Ах, дорогой мой Петрус, помнишь, у этого великого философа по имени Лафонтен. Лафонтен, Жан (1621–1695) – знаменитый французский поэт-сатирик, автор шести книг «Басен» и озорных свободомысленных «Сказок и рассказов в стихах», запрещенных правительством; писал также поэмы и комедии; сочинения его, составившие более десяти томов, служат своеобразной проповедью житейской мудрости и отличаются красотой поэтического языка и высокой художественностью.

есть чудная басня, озаглавленная: «Перетта, или Молочный горшок» Сюжет басни «Перетта, или Молочный горшок» («La Laitiere et le Pot au lait», VII, 10): молочница Перетта несет на рынок горшок молока и мечтает о том, что она купит на вырученные деньги; задумавшись, она разбивает горшок и остается ни с чем.


Друг мой, сюжет моего романа был определен, план – обдуман, заглавие написано; я уже держал в руке перо, чтобы набросать первые строки; вдохновение пришло и стояло рядом со мной, воздев руки и возведя глаза к Небу, когда неожиданно вошла Дженни; она возвратилась с нашими небогатыми покупками, которые всегда делала сама; я обернулся, услышав, как открывается дверь моего кабинета, и увидел ее бледной, со слезами на глазах…
Мне пришлось отложить перо, поскольку Дженни для меня была прежде всего!
И тут я начинаю испытывать тревогу, расспрашиваю, в чем дело, и узнаю следующее: в Ашборне ходит слух, что мой приход будет преобразован в простой викариат и что вскоре сюда мне на смену будет направлен викарий!
Это и был удар, предсказанный моим хозяином-медником.
Никогда, дорогой мой Петрус, никогда человек не низвергался с более высоких вершин в более глубокую пропасть так, как я!
Если в этом слухе содержалась какая-то доля правды, если меня сместят, если прибудет этот викарий, – я пропал!
Идти к г-ну Смиту и его супруге с просьбой о милосердии, идти, чтобы нашу нищету сделать общей, навязать им как бремя себя, мою жену, ребенка, которого, быть может, пошлет нам Господь, навязать им, нашим добрым дорогим родителям…
Никогда! Уж лучше мне умереть!
Вы понимаете, дорогой мой Петрус, что с такой сумятицей в мыслях, после такого удара прямо в сердце не могло быть и речи о том, чтобы взяться за роман.
События моей собственной жизни приобретали слишком уж болезненный интерес, чтобы мой творческий пыл и воображение посвятить выдуманной чужой истории.
Самым спешным для меня делом – и Вы с этим согласитесь сами, не правда ли? – стало письмо к господину ректору; мне надо было знать, как себя вести в подобных обстоятельствах, и уйти таким образом из-под дамоклова Дамокл – любимец сиракузского тирана Дионисия Старшего, завидовавший богатству, власти и счастью своего повелителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84