Авось, думал, вспомнит, что есть на свете неплохой парень, готовый ради неё на все, готовый не колеблясь рискнуть самой жизнью, лишь бы достать злосчастный измочаленный фиолетовый георгин с белыми краешками; вспомнит, что этот парень предан ей всеми клетками существа своего и принадлежит только ей, что он любит её и страдает, ждёт и надеется. И до последнего момента маленькая надежда теплилась, жила. А пока жила надежда, можно было жить дальше. А теперь как жить? Невольно всплыл в сознании трагический образ Алексея Безродного, обрисованный бабкой Анисьей у костра на берегу Ангары. Кто такой был этот Алёха Безродный? Здоровый, сильный деревенский парень. Такой же как Олег. Оба полусироты, оба с детства лишены родительской ласки. Значит много общего. Наверно именно поэтому история, рассказанная старухой, произвела на Олега неизгладимое впечатление. Теперь Олег сам попал если не в точно такую же, то в подобную историю. Алексей Безродный, потеряв надежду, не захотел больше жить. Но прежде беспощадно отомстил всем, кто отнял у него эту надежду. А он, Олег Осинцев, кому должен мстить? Кто отнял у него надежду? Её теперешний муж? А при чём тут он? Просто он оказался самым удачливым из всех её поклонников. И только и всего. Не он так другой. Любой кто угодно другой, но только не он, не Олег Осинцев. Тогда зачем же вселила она в него эту надежду, эту неистребимую веру, эту сатанинскую любовь? Душу раскрыл нараспашку перед ней. Пожалуйста, влезай. Влезла змея. Изжалила всего. Выползла и на прощание так укусила, что в голове помутилось. Хоть бы эти деньги-то не посылала. Ведь неглупая девчонка. Неужели не понимала, что выслав деньги, ужалит вдвойне больно? Зачем она это сделала? Хотела утешить?, Или наоборот, дать понять, что все между ними кончено? Да! Именно в этом истина. «Она вычеркнула меня из жизни навеки и не хочет обо мне больше слышать, — подумал Олег. — А чтобы больше обо мне не слышать, решила рассчитаться за лодку». — Олег усмехнулся. — Между прочим, явно переплатила. Корпус стоит 500 рублей, мотор 350 рублей. Полторы сотни лишние. Положила сверху. Наверно, обрадовать хотела. Обрадовала. Спасибо. — Олегу так стало обидно, что он прослезился. Потом вдруг крепко сжал кулаки: — «Ну, паскуда, не попадайся на узкой дорожке. Жаль поторопился отправить почтовый бланк. Надо было взять деньги, купить на чёрном рынке пистолет и пристрелить тебя как бешеную собаку. Убивать таких надо».
Мысль о чёрном рынке и пистолете была продуктом деятельности подсознания, явилась как бы непроизвольно как результат ненавистной иронии и сумрачных мыслей о трагической судьбе Алексея Безродного и об общности судеб с этим несчастным человеком, и Олег не придал ей тогда значения, как не придаёт значения никто другой нормальный человек, когда под горячую руку или шутя говорит, что убьёт другого человека.
И он вскоре забыл об этом.
Внешне Олег почти не изменился, казался, как и прежде, добрым и отзывчивым, но появилось в его характере нечто новое, чего никогда не было прежде — вспыльчивость. Однажды, потеряв самообладание, сделался зверем и схватился за грудки с сержантом Петрущенко из-за того, что тот, дежуря по роте и проверяя состояние казармы, обнаружил у него под койкой, под вещевым мешком, кем-то спрятанные игральные карты, — они были спрятаны Явно с той целью, что у помощника командира взвода никто не будет их искать. Он приписал их Осинцеву, тогда как Осинцев, сколько был в армии, вообще не играл в карты. Ребята вовремя разняли их, карты уничтожили, и всё осталось шито-крыто, так как Петрущенко, получив от солдат соответствующее внушение, не сказал никому ни слова. Но другой раз Осинцеву не сошло с рук.
Один шутник, ефрейтор Мазихин, подтрунивавший над всеми, подошёл после занятий к Олегу, и, встав за столом напротив, шутя легонько бросил ему в голову пинпонговый мячик и, поймав отскочивший мячик, спросил: «Ты что такой хмурый, сержант? Сыграем в пинпонг?». Олег в ответ вдруг схватил графин с водой, стоявший на столе, и запустил им в Мазихина. Мазихин отклонился, и графин, ударившись в стенку, разлетелся вдребезги. Осколок задел другого солдата и распорол ему щеку. На шум прибежал старшина Пивоваров. Он стал кричать, дознаваясь, кто бросил графин. Мазихин собирал осколки.
— Ты? — спросил Пивоваров.
— Я ещё с ума не сошёл, — ответил ефрейтор. — Вот кому надо лечиться, — прибавил он, показывая на Осинцева.
Пивоваров написал рапорт на имя Макарова и, несмотря на просьбы солдат, уговаривавших его не выносить это дело до начальства, заявил: «Ещё чего? Он будет графины бить, а я за него отвечай?»
Орлов, чтобы не лишиться хорошего помощника, с трудом замял дело, а Осинцев люто возненавидел старшину, и чем дальше шло время, тем сильнее его ненавидел. Даже хотел проситься в другую роту, чтобы не сталкиваться с ним по долгу службы. Но вскоре они расстались совсем по другому поводу.
… В конце февраля наряд, разводящим которого был Осинцев, пришёл утром из караула на отдых. Ночью был снег и все озябли. Прапорщик где-то замешкался, и весь наряд, не успев вовремя сдать прапорщику оружие, зашёл прямо в казарму и развесил автоматы и шинели где попало. Осинцев, когда сменял посты на своём участке караула, натёр мозоль на большом пальце правой ноги. Он снял сапог и стал рассматривать свою мозоль. В это время вошёл Пивоваров. Он собрался в штаб полка на дежурство и был опоясан ремнём, на котором висел в чехле финский нож. Он стал придираться, что не сдали оружие. Ефрейтор Мазихин всегда смеялся над Пивоваровым, когда тот строил из себя большого начальника, а тут сказал ему грубо:
— Ты куда собрался? В штаб? Иди, не ной тут.
— Ах, так? Ладно, — сказал Пивоваров, возмутившись и вышел.
Через минуту вместе с ним в казарму вошёл замполит майор Макаров. Он пришёл узнать в чём дело. Увидев беспорядок, спросил у солдат, которые, вскочив, стояли по стойке смирно. Причину должен был объяснить разводящий сержант Осинцев, но он сидел на своей койке и спешно обувался. Макаров подошёл к нему. Осинцев кое-как сунул ногу в сапог и встал, оправляя гимнастёрку. Мозоль, которую впопыхах сдавил портянкой, так жгла ногу, что он побледнел и чуть не завыл от боли. Макаров был недоволен Осинцевым после истории с денежным переводом и теперь ещё более обозлился и произнёс:
— Хлев, а не гвардейская казарма.
Сказав это, он не стал выслушивать оправдания, а повернулся и пошёл к выходу.
— В обозе ему быть разводящим, рис по кухням распределять, — сказал Пивоваров с усмешкой и засеменил следом за майором.
Осинцев вздрогнул. Адская физическая боль, не желание выслушать причину беспорядка и оскорбление старшины пробудили в нём ещё свежие душевные раны, нанесённые Мариной, и он крикнул ему вслед:
— А тебе — в тюрьме, надзирателей по этажам распределять!
Пивоваров резко повернулся и машинально схватился за чехол, в котором был нож. Эта реакция у него произошла бессознательно, в ответ на бессознательную реакцию Осинцева. Пивоваров вовсе не собирался метнуть в Олега нож. Он этим движением просто хотел поправить чехол, потому что лишний предмет мешал, а в подобных случаях большинство людей хватаются именно за то, что мешает. Пивоваров же имел ещё дурную привычку, когда надо и не надо одёргивать мундир. В глазах у Осинцева было бешенство. Состояние невменяемости перешло в ослепительную вспышку ярости, когда он подумал, что дневальный специально схватился за чехол и, озверев и потеряв контроль над своими действиями, в ответ на его реакцию сжал кулаки и бросился к нему. Неизвестно, что было бы дальше, если бы не подоспел стоявший неподалёку плотный, плечистый ефрейтор Мазихин. Подскочив, он схватил Осинцева за шею. Осинцев стал вырываться. Тут же оба они упали в проходе между койками, опять вскочили и упали на чью-то постель, барахтаясь и кряхтя. Замполит побледнел и молча смотрел на всё, что происходит. Младший сержант Анвер Халитов крикнул: «Ребята, что вы стоите!» — бросился к двум разъярённым борцам. Подбежали остальные солдаты. Осинцев разбросал всех и с такой силой ударил Мазихина, что тот, упав спиной на кровать, перевернулся через голову и свалился между коек. Осинцева опять схватили, но не могли никак повалить на пол. Потрясённый всей этой сценой, друг Олега рядовой Глотов наконец сообразил, что ему как-то надо помочь солдатам. Он обежал вокруг, чтобы зайти с тыла Осинцева, расстегнул и бросил на ходу почему-то мешавший ему ремень и, перепрыгивая с койки на койку, подбежал сзади и тигром набросился сверху на Осинцева. Схватив его за плечо, повалил всю массу переплевшихся рук, ног, тел на себя. Глотов вывернулся из-под низу, уцепив обеими руками правую руку Осинцева. Он завернул её ему за спину и крикнул: «Полотенце давай!» Кто-то бросил полотенце, и Осинцеву скрутили накрепко обе руки. Петруха Глотов прижав его грудью к полу, тихо приговаривал: «Что ты? Что с тобой, Олег? Успокойся, дружок, успокойся…»
Когда Осинцев бросился вперёд, Пивоваров затрясся как в лихорадке и вцепился в рукоятку ножа не на шутку, В зависимости от того, как происходила борьба, в какой степени Олег был свободен, он то вынимал, то заталкивал нож в чехол, не отпуская пальцев с рукоятки и не видя ничего, кроме груды барахтающихся тел. Убедившись, что Осинцева крепко связали, он опустил руки по швам.
— Что с ним делать, товарищ майор? — спросил Мазихин, тяжело дыша и утирая со лба пот.
— Пока на гауптвахту, — сказал Макаров. Подавляя в себе волнение, добавил: — Там видно будет.
— Товарищ майор, — обратился к замполиту Петруха Глотов, — разрешите мне побыть с ним, я его успокою.
— Ничего, — ответил Макаров. — Там он скорее успокоится.
Петруха и ещё один солдат подняли Осинцева и повели из казармы. Сзади пошёл Халитов. Олег, с разбитым носом и губами за каких-то одну-две минуты ослаб так, что едва передвигал дрожащими в коленях ногами. Его привели на гауптвахту и посадили в одиночную камеру. Петруха развязал ему руки. Осинцев свалился на бок прямо на пол и мгновенно заснул.
Караульный наряд из двух солдат заглянул в камеру. Глотов попросил какую-нибудь шинель.
— Надо дать, — сказал один.
— Пожалуй, можно, — ответил другой.
Один из них принёс старую шинель и её подложили Олегу под голову. Петруха поблагодарил солдат и ушёл. Осинцев не проснулся, когда солдаты тормошили его, чтобы узнать, что случилось. Он проспал семь часов кряду.
Макаров пошёл в штаб. По дороге его догнали лейтенант Орлов и капитан Полубенцев, которые уже знали о несчастье. Солдаты, собравшиеся кучкой у входа в казарму и видевшие, как Орлов, отдав честь, о чём-то спрашивал замполита, делали свои замечания.
— Погиб парень, — сказал один.
— Да, теперь не простят.
— Макаров не пощадит.
— Хороший был солдат. Что ему будет?
— А кто его знает? Увидим.
Офицеры быстро пошли в штаб полка, а солдаты гуськом потянулись в казарму.
Макаров немедленно доложил о происшествии полковнику Горбатовскому.
— Как это произошло? — мрачно спросил он, сидя за столом и согнув длинное худое туловище. Его поза, старчески сморщенное лицо, пожелтевшая лысина и вся его фигура выражала недовольство.
— Осинцев последнее время явно не в себе, — сказал замполит. — Месяца два тому назад ему пришёл денежный перевод от какой-то Марины. Деньги он не взял. Отправил обратно. И обозвал Марину последней тварью. Между этой чёртовой Мариной и сегодняшним поступком, несомненно, прямая связь.
— Много было денег? — спросил полковник.
— Тысяча рублей.
— Ого! — воскликнул Горбатовский. — Он объяснил, что это за деньги и почему отправил назад?
— Категорически отказался хоть что-нибудь объяснить. Заявил, что это его личное дело, и ничего не скажет, даже если его будут резать на куски.
— Как это так — личное дело, — возмутился полковник. — Тёмное это дело, а не личное. Может его передать следственным органам?
— Я думаю, не стоит, — ответил замполит. — Тут замешана какая-то моторная лодка. Марина в письме написала, что высылает деньги на новую моторную лодку.
— Моторная лодка? — удивился полковник. — Здесь горы, армия. Какая моторная лодка? Ничего не понимаю. Может всё же передадим его следователю?
— Не надо, товарищ полковник, — сказал замполит. — Он итак травмирован очень сильно. Следователь его доканает. Ответственность беру на себя.
— Большую берёшь ответственность, — сказал Горбатовский. — Мы в приграничной полосе. Рядом Афганистан.
— Ничего, — ответил Макаров. — Я убеждён, что эта история с Мариной и моторной лодкой государственной безопасности не угрожает.
— Ладно, — сказал полковник. — Но что будем с ним делать?
— Разжаловать в рядовые, — предложил Полубенцев.
— Он уже был один раз разжалован в рядовые, — сказал Орлов.
— Гвардеец, сержант, помощник командира взвода. Ну куда это годится? — брюзжал полковник. — Ведь уже наказан был… Это однако за тот случай, когда с Серегиным разбил мою машину?
— Его наказали не за машину, а за вино, которое они с Серегиным везли в часть.
— Да, да. Помню. Не имётся.
— А что, — продолжал настаивать Полубенцев. — Снова выстроим весь полк и снова срежем с него все лычки.
— Нет, — сказал полковник. — Воспитывать этого хулигана я больше не буду. Пусть военный трибунал воспитывает.
— Трибунал наверняка затребует акт судебно-психиатрической экспертизы, — сказал замполит.
— Что ж, свезём на экспертизу. Готовьте машину и конвой.
Проснувшись, Осинцев хотел повернуться, но сильно кольнуло в боку. Он остался лежать в прежней позе, вспоминая, что произошло. До того мгновения, когда его схватил за шею Мазихин, он помнил все, а что было после, представлялось теперь смутно, какими-то обрывками. Потом кое-как поднялся и прилёг на койку. Остаток дня ждал, что вот-вот его вызовут и потребуют объяснений. Никто не вызывал. Вечером пришёл полковой врач, осмотрел его, смазал йодом ссадины. Следом за врачом пришёл лейтенант Орлов. Командир взвода стал объяснять Олегу, что теперь он на краю пропасти, и перед ним два выбора: либо поддаться безысходному отчаянию и погибнуть, либо разобраться во всём, что произошло, и выжить любой ценой. Орлов по-дружески втолковывал ему, что между чувствами и рассудком иной раз возникают странные отношения, что чувства работают на рассудок и, стало быть, не всегда живут в согласии с ним, как не могли жить прежде в согласии рабы и господин. Рабы восставали, господин их усмирял. Так было заведено; Иначе строй погибал. Всякое брожение происходит на почве бедствий и в душе человеческой почва для внутреннего бунта — несчастье, и тут особенно опасно давать волю чувствам.
Орлов сказал, что у него в личной жизни тоже не все гладко. Невеста отказалась выйти за него замуж, когда узнала, что он едет на границу с Афганистаном. Боится бандитов, душманов, как будто они тут разгуливают толпами. И ничего, пережил. Держится.
Осинцев молчал. Лишь кивал головой и вздыхал.
— Тебя завтра повезут в больницу на экспертизу, — сказал Орлов, — так ты держись с достоинством, покажи им, что здоров. Я включил в конвой Глотова сопровождать тебя. Убедил начальство, что в таком деле надо чувствовать локоть товарища.
— Спасибо, — сказал Олег.
… На другой день, утром арестованного посадили в машину и в сопровождении наряда солдат повезли. Глотову было запрещено разговаривать с ним, и он сел в кабину, а лейтенант интендантской службы, ответственный за поездку, сел с солдатами в кузов.
Ехали долго. Олег забеспокоился, стал спрашивать солдат:
— Скоро приедем, ребята? Скажите.
— Когда-нибудь приедем, — ответил один из них. Больше до самого места никто не произнёс ни слова. Когда сошли с машины, Петруха взглядом и жестом подбодрил Олега как мог.
Вошли в здание и потом в какую-то комнату, над дверью которой была вывеска: «Приёмный покой». Мимо ходили люди в белых халатах и колпаках. На лбу у Олега выступил холодный пот.
Веснушчатая девушка в белоснежном халате с огненно-рыжими волосами, войдя в приёмный покой, спросила:
— Кто Осинцев? Олег поднялся.
— Пойдёмте. И вы с нами, — обратилась она к охранявшим его солдатам.
Осинцева ввели в просторную комнату и посадили перед столом, за которым сидели люди.
Председатель комиссии был молодой врач, лет тридцати двух, в очках, с бледным узким лицом и копной тёмно-русых волос. Кроме него было ещё четыре человека: пожилой врач с отвисшим животом, студент медик-практикант, полная круглолицая женщина и ещё миловидная румяная женщина лет двадцати восьми.
— Как чувствуете себя? — спросил председатель, внимательно взглянув на пациента. — Вы помните, что с вами произошло… (председатель взглянул на лист бумаги, лежавший на столе) вчера утром?
— Помню.
— Расскажите.
Осинцев рассказал. Вполне нормальная спокойная речь произвела хорошее впечатление на комиссию, но председателю показалось неубедительным, что причиною ссоры была мозоль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Мысль о чёрном рынке и пистолете была продуктом деятельности подсознания, явилась как бы непроизвольно как результат ненавистной иронии и сумрачных мыслей о трагической судьбе Алексея Безродного и об общности судеб с этим несчастным человеком, и Олег не придал ей тогда значения, как не придаёт значения никто другой нормальный человек, когда под горячую руку или шутя говорит, что убьёт другого человека.
И он вскоре забыл об этом.
Внешне Олег почти не изменился, казался, как и прежде, добрым и отзывчивым, но появилось в его характере нечто новое, чего никогда не было прежде — вспыльчивость. Однажды, потеряв самообладание, сделался зверем и схватился за грудки с сержантом Петрущенко из-за того, что тот, дежуря по роте и проверяя состояние казармы, обнаружил у него под койкой, под вещевым мешком, кем-то спрятанные игральные карты, — они были спрятаны Явно с той целью, что у помощника командира взвода никто не будет их искать. Он приписал их Осинцеву, тогда как Осинцев, сколько был в армии, вообще не играл в карты. Ребята вовремя разняли их, карты уничтожили, и всё осталось шито-крыто, так как Петрущенко, получив от солдат соответствующее внушение, не сказал никому ни слова. Но другой раз Осинцеву не сошло с рук.
Один шутник, ефрейтор Мазихин, подтрунивавший над всеми, подошёл после занятий к Олегу, и, встав за столом напротив, шутя легонько бросил ему в голову пинпонговый мячик и, поймав отскочивший мячик, спросил: «Ты что такой хмурый, сержант? Сыграем в пинпонг?». Олег в ответ вдруг схватил графин с водой, стоявший на столе, и запустил им в Мазихина. Мазихин отклонился, и графин, ударившись в стенку, разлетелся вдребезги. Осколок задел другого солдата и распорол ему щеку. На шум прибежал старшина Пивоваров. Он стал кричать, дознаваясь, кто бросил графин. Мазихин собирал осколки.
— Ты? — спросил Пивоваров.
— Я ещё с ума не сошёл, — ответил ефрейтор. — Вот кому надо лечиться, — прибавил он, показывая на Осинцева.
Пивоваров написал рапорт на имя Макарова и, несмотря на просьбы солдат, уговаривавших его не выносить это дело до начальства, заявил: «Ещё чего? Он будет графины бить, а я за него отвечай?»
Орлов, чтобы не лишиться хорошего помощника, с трудом замял дело, а Осинцев люто возненавидел старшину, и чем дальше шло время, тем сильнее его ненавидел. Даже хотел проситься в другую роту, чтобы не сталкиваться с ним по долгу службы. Но вскоре они расстались совсем по другому поводу.
… В конце февраля наряд, разводящим которого был Осинцев, пришёл утром из караула на отдых. Ночью был снег и все озябли. Прапорщик где-то замешкался, и весь наряд, не успев вовремя сдать прапорщику оружие, зашёл прямо в казарму и развесил автоматы и шинели где попало. Осинцев, когда сменял посты на своём участке караула, натёр мозоль на большом пальце правой ноги. Он снял сапог и стал рассматривать свою мозоль. В это время вошёл Пивоваров. Он собрался в штаб полка на дежурство и был опоясан ремнём, на котором висел в чехле финский нож. Он стал придираться, что не сдали оружие. Ефрейтор Мазихин всегда смеялся над Пивоваровым, когда тот строил из себя большого начальника, а тут сказал ему грубо:
— Ты куда собрался? В штаб? Иди, не ной тут.
— Ах, так? Ладно, — сказал Пивоваров, возмутившись и вышел.
Через минуту вместе с ним в казарму вошёл замполит майор Макаров. Он пришёл узнать в чём дело. Увидев беспорядок, спросил у солдат, которые, вскочив, стояли по стойке смирно. Причину должен был объяснить разводящий сержант Осинцев, но он сидел на своей койке и спешно обувался. Макаров подошёл к нему. Осинцев кое-как сунул ногу в сапог и встал, оправляя гимнастёрку. Мозоль, которую впопыхах сдавил портянкой, так жгла ногу, что он побледнел и чуть не завыл от боли. Макаров был недоволен Осинцевым после истории с денежным переводом и теперь ещё более обозлился и произнёс:
— Хлев, а не гвардейская казарма.
Сказав это, он не стал выслушивать оправдания, а повернулся и пошёл к выходу.
— В обозе ему быть разводящим, рис по кухням распределять, — сказал Пивоваров с усмешкой и засеменил следом за майором.
Осинцев вздрогнул. Адская физическая боль, не желание выслушать причину беспорядка и оскорбление старшины пробудили в нём ещё свежие душевные раны, нанесённые Мариной, и он крикнул ему вслед:
— А тебе — в тюрьме, надзирателей по этажам распределять!
Пивоваров резко повернулся и машинально схватился за чехол, в котором был нож. Эта реакция у него произошла бессознательно, в ответ на бессознательную реакцию Осинцева. Пивоваров вовсе не собирался метнуть в Олега нож. Он этим движением просто хотел поправить чехол, потому что лишний предмет мешал, а в подобных случаях большинство людей хватаются именно за то, что мешает. Пивоваров же имел ещё дурную привычку, когда надо и не надо одёргивать мундир. В глазах у Осинцева было бешенство. Состояние невменяемости перешло в ослепительную вспышку ярости, когда он подумал, что дневальный специально схватился за чехол и, озверев и потеряв контроль над своими действиями, в ответ на его реакцию сжал кулаки и бросился к нему. Неизвестно, что было бы дальше, если бы не подоспел стоявший неподалёку плотный, плечистый ефрейтор Мазихин. Подскочив, он схватил Осинцева за шею. Осинцев стал вырываться. Тут же оба они упали в проходе между койками, опять вскочили и упали на чью-то постель, барахтаясь и кряхтя. Замполит побледнел и молча смотрел на всё, что происходит. Младший сержант Анвер Халитов крикнул: «Ребята, что вы стоите!» — бросился к двум разъярённым борцам. Подбежали остальные солдаты. Осинцев разбросал всех и с такой силой ударил Мазихина, что тот, упав спиной на кровать, перевернулся через голову и свалился между коек. Осинцева опять схватили, но не могли никак повалить на пол. Потрясённый всей этой сценой, друг Олега рядовой Глотов наконец сообразил, что ему как-то надо помочь солдатам. Он обежал вокруг, чтобы зайти с тыла Осинцева, расстегнул и бросил на ходу почему-то мешавший ему ремень и, перепрыгивая с койки на койку, подбежал сзади и тигром набросился сверху на Осинцева. Схватив его за плечо, повалил всю массу переплевшихся рук, ног, тел на себя. Глотов вывернулся из-под низу, уцепив обеими руками правую руку Осинцева. Он завернул её ему за спину и крикнул: «Полотенце давай!» Кто-то бросил полотенце, и Осинцеву скрутили накрепко обе руки. Петруха Глотов прижав его грудью к полу, тихо приговаривал: «Что ты? Что с тобой, Олег? Успокойся, дружок, успокойся…»
Когда Осинцев бросился вперёд, Пивоваров затрясся как в лихорадке и вцепился в рукоятку ножа не на шутку, В зависимости от того, как происходила борьба, в какой степени Олег был свободен, он то вынимал, то заталкивал нож в чехол, не отпуская пальцев с рукоятки и не видя ничего, кроме груды барахтающихся тел. Убедившись, что Осинцева крепко связали, он опустил руки по швам.
— Что с ним делать, товарищ майор? — спросил Мазихин, тяжело дыша и утирая со лба пот.
— Пока на гауптвахту, — сказал Макаров. Подавляя в себе волнение, добавил: — Там видно будет.
— Товарищ майор, — обратился к замполиту Петруха Глотов, — разрешите мне побыть с ним, я его успокою.
— Ничего, — ответил Макаров. — Там он скорее успокоится.
Петруха и ещё один солдат подняли Осинцева и повели из казармы. Сзади пошёл Халитов. Олег, с разбитым носом и губами за каких-то одну-две минуты ослаб так, что едва передвигал дрожащими в коленях ногами. Его привели на гауптвахту и посадили в одиночную камеру. Петруха развязал ему руки. Осинцев свалился на бок прямо на пол и мгновенно заснул.
Караульный наряд из двух солдат заглянул в камеру. Глотов попросил какую-нибудь шинель.
— Надо дать, — сказал один.
— Пожалуй, можно, — ответил другой.
Один из них принёс старую шинель и её подложили Олегу под голову. Петруха поблагодарил солдат и ушёл. Осинцев не проснулся, когда солдаты тормошили его, чтобы узнать, что случилось. Он проспал семь часов кряду.
Макаров пошёл в штаб. По дороге его догнали лейтенант Орлов и капитан Полубенцев, которые уже знали о несчастье. Солдаты, собравшиеся кучкой у входа в казарму и видевшие, как Орлов, отдав честь, о чём-то спрашивал замполита, делали свои замечания.
— Погиб парень, — сказал один.
— Да, теперь не простят.
— Макаров не пощадит.
— Хороший был солдат. Что ему будет?
— А кто его знает? Увидим.
Офицеры быстро пошли в штаб полка, а солдаты гуськом потянулись в казарму.
Макаров немедленно доложил о происшествии полковнику Горбатовскому.
— Как это произошло? — мрачно спросил он, сидя за столом и согнув длинное худое туловище. Его поза, старчески сморщенное лицо, пожелтевшая лысина и вся его фигура выражала недовольство.
— Осинцев последнее время явно не в себе, — сказал замполит. — Месяца два тому назад ему пришёл денежный перевод от какой-то Марины. Деньги он не взял. Отправил обратно. И обозвал Марину последней тварью. Между этой чёртовой Мариной и сегодняшним поступком, несомненно, прямая связь.
— Много было денег? — спросил полковник.
— Тысяча рублей.
— Ого! — воскликнул Горбатовский. — Он объяснил, что это за деньги и почему отправил назад?
— Категорически отказался хоть что-нибудь объяснить. Заявил, что это его личное дело, и ничего не скажет, даже если его будут резать на куски.
— Как это так — личное дело, — возмутился полковник. — Тёмное это дело, а не личное. Может его передать следственным органам?
— Я думаю, не стоит, — ответил замполит. — Тут замешана какая-то моторная лодка. Марина в письме написала, что высылает деньги на новую моторную лодку.
— Моторная лодка? — удивился полковник. — Здесь горы, армия. Какая моторная лодка? Ничего не понимаю. Может всё же передадим его следователю?
— Не надо, товарищ полковник, — сказал замполит. — Он итак травмирован очень сильно. Следователь его доканает. Ответственность беру на себя.
— Большую берёшь ответственность, — сказал Горбатовский. — Мы в приграничной полосе. Рядом Афганистан.
— Ничего, — ответил Макаров. — Я убеждён, что эта история с Мариной и моторной лодкой государственной безопасности не угрожает.
— Ладно, — сказал полковник. — Но что будем с ним делать?
— Разжаловать в рядовые, — предложил Полубенцев.
— Он уже был один раз разжалован в рядовые, — сказал Орлов.
— Гвардеец, сержант, помощник командира взвода. Ну куда это годится? — брюзжал полковник. — Ведь уже наказан был… Это однако за тот случай, когда с Серегиным разбил мою машину?
— Его наказали не за машину, а за вино, которое они с Серегиным везли в часть.
— Да, да. Помню. Не имётся.
— А что, — продолжал настаивать Полубенцев. — Снова выстроим весь полк и снова срежем с него все лычки.
— Нет, — сказал полковник. — Воспитывать этого хулигана я больше не буду. Пусть военный трибунал воспитывает.
— Трибунал наверняка затребует акт судебно-психиатрической экспертизы, — сказал замполит.
— Что ж, свезём на экспертизу. Готовьте машину и конвой.
Проснувшись, Осинцев хотел повернуться, но сильно кольнуло в боку. Он остался лежать в прежней позе, вспоминая, что произошло. До того мгновения, когда его схватил за шею Мазихин, он помнил все, а что было после, представлялось теперь смутно, какими-то обрывками. Потом кое-как поднялся и прилёг на койку. Остаток дня ждал, что вот-вот его вызовут и потребуют объяснений. Никто не вызывал. Вечером пришёл полковой врач, осмотрел его, смазал йодом ссадины. Следом за врачом пришёл лейтенант Орлов. Командир взвода стал объяснять Олегу, что теперь он на краю пропасти, и перед ним два выбора: либо поддаться безысходному отчаянию и погибнуть, либо разобраться во всём, что произошло, и выжить любой ценой. Орлов по-дружески втолковывал ему, что между чувствами и рассудком иной раз возникают странные отношения, что чувства работают на рассудок и, стало быть, не всегда живут в согласии с ним, как не могли жить прежде в согласии рабы и господин. Рабы восставали, господин их усмирял. Так было заведено; Иначе строй погибал. Всякое брожение происходит на почве бедствий и в душе человеческой почва для внутреннего бунта — несчастье, и тут особенно опасно давать волю чувствам.
Орлов сказал, что у него в личной жизни тоже не все гладко. Невеста отказалась выйти за него замуж, когда узнала, что он едет на границу с Афганистаном. Боится бандитов, душманов, как будто они тут разгуливают толпами. И ничего, пережил. Держится.
Осинцев молчал. Лишь кивал головой и вздыхал.
— Тебя завтра повезут в больницу на экспертизу, — сказал Орлов, — так ты держись с достоинством, покажи им, что здоров. Я включил в конвой Глотова сопровождать тебя. Убедил начальство, что в таком деле надо чувствовать локоть товарища.
— Спасибо, — сказал Олег.
… На другой день, утром арестованного посадили в машину и в сопровождении наряда солдат повезли. Глотову было запрещено разговаривать с ним, и он сел в кабину, а лейтенант интендантской службы, ответственный за поездку, сел с солдатами в кузов.
Ехали долго. Олег забеспокоился, стал спрашивать солдат:
— Скоро приедем, ребята? Скажите.
— Когда-нибудь приедем, — ответил один из них. Больше до самого места никто не произнёс ни слова. Когда сошли с машины, Петруха взглядом и жестом подбодрил Олега как мог.
Вошли в здание и потом в какую-то комнату, над дверью которой была вывеска: «Приёмный покой». Мимо ходили люди в белых халатах и колпаках. На лбу у Олега выступил холодный пот.
Веснушчатая девушка в белоснежном халате с огненно-рыжими волосами, войдя в приёмный покой, спросила:
— Кто Осинцев? Олег поднялся.
— Пойдёмте. И вы с нами, — обратилась она к охранявшим его солдатам.
Осинцева ввели в просторную комнату и посадили перед столом, за которым сидели люди.
Председатель комиссии был молодой врач, лет тридцати двух, в очках, с бледным узким лицом и копной тёмно-русых волос. Кроме него было ещё четыре человека: пожилой врач с отвисшим животом, студент медик-практикант, полная круглолицая женщина и ещё миловидная румяная женщина лет двадцати восьми.
— Как чувствуете себя? — спросил председатель, внимательно взглянув на пациента. — Вы помните, что с вами произошло… (председатель взглянул на лист бумаги, лежавший на столе) вчера утром?
— Помню.
— Расскажите.
Осинцев рассказал. Вполне нормальная спокойная речь произвела хорошее впечатление на комиссию, но председателю показалось неубедительным, что причиною ссоры была мозоль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49