Ведь в данном случае речь
идет о делах куда более важных, чем несколько километров государственной
границы.
-- Безусловно. Все это значительно важнее. Но может быть, Экумена,
границы которой находятся в тысяче световых лет от границ Кархайда, проявит
по отношению к нам некоторое терпение?
-- Стабили Экумены -- очень терпеливые люди, лорд Эстравен. Они будут
ждать и сто лет, и даже пятьсот, пока Кархайд и другие государства планеты
Гетен не разберутся и не решат окончательно, стоит ли им присоединяться к
остальному человечеству Вселенной. И сказанное мной связано лишь с моей
собственной, личной надеждой. И я испытываю сейчас лишь свое собственное,
личное разочарование. Признаюсь откровенно: я надеялся с вашей помощью(
-- Я тоже. Ничего, ледники тоже не вчера замерзли... -- Поговорка, как
всегда, была у него наготове, однако в мыслях он явно был где-то далеко.
Меня он не замечал. Я почему-то подумал, что он в своей борьбе за власть как
бы окружает мои фигуры своими пешками... -- Вы попали к нам, -- сказал он
наконец, -- в странные времена. Все меняется; мы вышли на новый виток. Нет,
пожалуй, еще не вышли; мы чересчур далеко зашли по тому пути, которому
следовали до сих пор. Я полагал, что ваше присутствие, ваша миссия помогут
нам свернуть с неверного пути и откроют перед нами некие новые перспективы.
Но -- в нужный момент... в нужном месте... Все это слишком неопределенно,
господин Аи(
Теряя терпение от бесконечных общих слов, я сказал:
-- Вы, стало быть, утверждаете, что этот нужный момент еще не наступил.
Может быть, вы посоветуете мне аннулировать аудиенцию?
Я говорил по-кархайдски, так что моя ошибка звучала еще ужаснее, однако
Эстравен не улыбнулся и не нахмурился.
-- Я боюсь, что аннулировать ее имеет право один лишь король, --
мягко сказал он.
-- О Господи, конечно, я вовсе не это имел в виду! -- От стыда я даже
закрыл руками лицо. Меня воспитали в обществе свободных и искренних людей
Земли, и я, видимо, никогда не смогу усвоить как следует бесконечные правила
гетенианского протокола, не научусь той немыслимой бесстрастности, которая
так ценится в Кархайде. Я прекрасно понимал, что такое король в своем
королевстве, история Земли буквально кишит королями, но у меня не было ни
малейшего опыта общения с ними... мне не хватало такта... Я поднял спою кружку и
стал жадно пить горячий пьянящий напиток. -- Что ж, я расскажу королю
меньше, чем собирался, когда рассчитывал на вашу поддержку.
-- Хорошо.
-- Хорошо? Но чем же? -- не удержался я.
-- Ну, господин Аи, вы же в своем уме. И я тоже. Но поскольку ни один
из нас не является королем, вы же понимаете... Я полагаю, что вы намеревались
рассказать Аргавену, в разумных пределах конечно, о том, что целью вашей
миссии является попытка объединения Гетен со всей Экуменой. И он, в разумных
пределах конечно, об этом уже знает: об этом ему сказал я, как вам известно.
Я не раз обсуждал с ним ваши проблемы, пытаясь заинтересовать его. Но все
было не к месту и не вовремя. Я этого не учел -- сам слишком всем этим
увлекся и забыл, что он король. Все, о чем я ему рассказывал, значит для
него лишь одно: его власти что-то угрожает, причем его королевство вдруг
оказывается всего лишь пылинкой в космосе, а его власть -- просто игрой,
шуткой для тех, кто правит сотней миров.
-- Но Экумена никем не правит! Она лишь координирует. Ее власть в
каждом из входящих в нее государств и миров ничуть не больше власти их
собственных правителей. Просто в союзе с Экуменой Кархайд обретет
значительно большую стабильность и авторитет, чем когда-либо.
Некоторое время Эстравен молчал. Сидел, уставившись в огонь, отблески
которого играли на его серебряной кружке и широкой светлой цепи у него на
груди, обозначающей его ранг. В старом доме царила тишина. За ужином нам
прислуживал слуга, но жители Кархайда не знают института рабства или иной
личной зависимости и нанимают именно работников, а не людей; так что теперь
все слуги, конечно же, разошлись по домам. Придворный такого ранга, как
Эстравен, по-моему, должен был бы иметь хоть какую-то охрану, поскольку
убийства в Кархайде случаются достаточно часто, но я и раньше не заметил ни
одного охранника, и сейчас никого в доме не слышал. Мы явно были одни.
Я остался один на один с существом из иного мира в стенах этого
мрачного дворца, в странном заснеженном городе посреди Ледникового Периода,
наступившего на чужой мне планете.
Все, что говорил я сегодня и вообще с тех пор, как прибыл на планету
Гетен, внезапно показалось мне не просто нелепым, но и немыслимым. Как мог я
ожидать, чтобы этот вот человек, впрочем, как и любой другой в этой стране,
поверил моим сказочкам об иных мирах, народах, о каком-то малопонятном
"добром" правительстве, существующем где-то в черной пустоте космоса? Все
это было на редкость глупо. Я прилетел в Кархайд на весьма странном корабле;
я действительно по ряду физических признаков существенно отличался от
гетенианцев; разумеется, все это следовало как-то объяснить, однако мои
собственные разъяснения на этот счет были в достаточной степени абсурдны. Я
и сам им не очень-то поверил бы на месте гетенианцев.
-- Я вам верю, -- сказал мне Эстравен, этот инопланетянин, сидевший
прямо передо мной в совершенно пустом доме. И столь велико было в тот миг
мое ощущение чужеродности, что я уставился на него в полной растерянности.
-- Боюсь, что и Аргавен тоже вам верит. Но не доверяет. Отчасти потому, что
больше уже не доверяет мне. Я сделал слишком много ошибок, был слишком
беспечен. И не могу настаивать на вашем доверии ко мне хотя бы потому, что
из-за меня ваша жизнь оказалась под угрозой. Я забыл, кто такой наш король;
забыл, что в самом себе он видит весь Кархайд; забыл, что в нашей стране
считается патриотизмом и что сам король уже по положению своему истинный
патриот. Позвольте мне спросить вас вот о чем, господин Аи: знаете ли вы,
что такое патриотизм, убеждались ли вы в том, что он существует, на
собственном опыте?
-- Нет, -- сказал я, потрясенный до глубины души вдруг открывшейся мне
яркой индивидуальностью Эстравена и силой его духа. -- Не уверен, что хорошо
представляю это себе. Если только не называть патриотизмом просто любовь к
родине, ибо это-то чувство мне хорошо знакомо.
-- Нет, не любовь к родине я имею в виду. Я имею в виду страх. Боязнь
всего иного, чем ты сам, чем то, что окружает тебя. И знаете, страх этот не
просто поэтическая метафора, он скорее носит политический характер и
проявляется в ненависти, соперничестве, агрессивности. И он растет в нас,
этот страх. Растет год за годом. Мы слишком далеко зашли по старой дороге. А
вы... вы явились из такого мира, где даже государств уже не существует, причем
в течение многих столетий... Вы едва понимаете, о чем я говорю вам, однако
именно вы указываете нам новый путь... -- Эстравен внезапно умолк: голос его
сорвался. Но уже через несколько секунд, полностью овладев собой, он
продолжал, как всегда сдержанный и корректный: -- Из-за этого страха я и
отказался слишком настойчиво защищать ваши идеи перед королем. Во всяком
случае, пока. Однако я боюсь не за себя, господин Аи. И мои действия отнюдь
не отличаются патриотичностью. В конце концов, на планете Гетен есть и
другие государства.
Я понятия не имел, к чему он клонит, но был уверен, что у этих
объяснений есть и совсем иной смысл. Из всех темных и загадочных душ,
которые встречались мне в этом мрачном, промерзшем городе, душа Эстравена
была самой темной и загадочной. Мне не хотелось бродить по бесконечному
психологическому лабиринту и играть в прятки с премьер-министром Кархайда. Я
не ответил. Но через некоторое время он сам, причем очень осторожно,
продолжил начатый разговор:
-- Если я правильно вас понял, ваша Экумена главным образом
предназначена служению общим интересам человечества. Мы ведь здесь очень
различны: у Орготы, например, есть давний опыт подчинения местнических
интересов общегосударственным, а у Кархайда такого опыта нет вообще. Да и
Комменсалы Оргорейна люди в основном вполне здравомыслящие, хотя и не очень
образованные, тогда как король Кархайда не только безумен, но и довольно
глуп.
Совершенно очевидно, что должного чинопочитания в Эстравене не было и в
помине. Как, видимо, и понятия о верности. С легким отвращением я сказал:
-- Если это действительно так, то вам, должно быть, весьма
затруднительно служить своему королю.
-- Не уверен, что когда-либо ему служил, -- ответил королевский
премьер-министр. -- Или имел таковое намерение. Я никому не служу. Настоящий
человек должен отбрасывать свою собственную тень(
Колокола на башне ратуши пробили Час Шестой, полночь, и я,
воспользовавшись этим предлогом, извинился и собрался уходить. Когда я в
прихожей натягивал теплый плащ, Эстравен сказал:
-- На данный момент я проиграл, потому что, как мне кажется, вы теперь
из Эренранга уедете... -- (Интересно, почему это пришло ему в голову?) -- Но я
верю, что наступит тот день, когда я снова смогу задавать вам вопросы. Я еще
так много хотел бы от вас узнать. Особенно об этой вашей способности
говорить с помощью мыслей. Вы ведь едва коснулись общих принципов такого
общения(
Его любознательность казалась мне совершенно естественной: этакое
бесстыдство сильной личности. Впрочем, его обещания помочь мне тоже
выглядели вполне искренними. Я сказал, что конечно, в любой момент, и на
этом вечер закончился. Он проводил меня через сад, покрытый тонким слоем
снега; в небе светила здешняя луна -- большая, равнодушная и рыжая. Меня
пробрала дрожь: здорово подморозило.
-- Вам холодно? -- с вежливым удивлением спросил он. Для него,
естественно, это была теплая весенняя ночь.
Я чувствовал себя таким усталым и таким здесь чужим, что сказал:
-- Мне холодно с тех пор, как я попал в этот мир.
-- Как вы называете этот мир на своем языке? Нашу планету?
-- Гетен.
-- А на вашем языке у вас разве нет для нее названия"?
-- Есть. Придумали первые Исследователи. Они назвали эту планету Зима.
Мы остановились у ворот. За решеткой, которой был обнесен сад, смутно
вырисовывались в снежной мгле здания и крыши Большого Дворца, кое-где на
разной высоте горели в окнах слабые золотистые огоньки, отбрасывая свет на
соседние строения. Стоя под невысокой каменной аркой ворот, я непроизвольно
взглянул вверх и задумался: не был ли этот замковый камень тоже укреплен по
старинке -- раствором, замешанным на костях и крови? Эстравен распрощался и
повернул назад, к дому: он никогда не был многословен при встречах и
прощаниях. Я пошел прочь, скрипя башмаками, по молчаливым дворам и аллеям
дворца, по легкому, залитому лунным светом снежку, а потом -- по глубоким
провалам каменных улиц Я шагал торопливо, потому что замерз, был потрясен
изменой и страдал от неуверенности, одиночества и страха.
Глава 2. В СЕРДЦЕ ПУРГИ
Из коллекции аудиозаписей северокархайдских "Сказок у камина"; архив
Исторического колледжа Эренранга, автор неизвестен; запись сделана в период
правления Аргавена VIII.
Лет двести тому назад в Очаге Шатх государства Перинг, что на самой
границе страны Диких Ветров, жили-были два брата, которые стали кеммерингами
и поклялись друг другу в вечной любви и верности. В те далекие времена, как
и сейчас, родные братья могли быть кеммерингами до тех пор, пока один из них
не родит ребенка; после этого им надлежало расстаться навсегда. По закону
они не имели права клясться друг другу в вечной преданности Но те два брата
дали друг другу такую клятву. Когда стало ясно, что скоро родится ребенок,
правитель Шатха приказал братьям расстаться и никогда не встречаться более.
Услышав этот приказ, один из братьев-кеммерингов -- тот, что носил во чреве
дитя, -- впав в отчаяние, добыл яду и покончил с собой. После этого
обитатели Очага единодушно изгнали его брата из княжества, возложив на него
вину за эту смерть. Поскольку стало известно -- а слухи всегда обгоняют
путника, -- что человек этот изгнан из собственного Очага, никто не желал
дать ему пристанище и, приютив по закону гостеприимства на три дня, изгоя
выставляли за ворота. Так скитался он, пока не понял, что на родной земле не
осталось больше для него ни капли доброты в чьем-либо сердце и преступление
его никогда не будет прощено 2. Он не сразу поверил в это, ибо был еще молод
и обладал чувствительной душой. Когда же юноша убедился, что это
действительно так, то вернулся издалека к родному Очагу и, как подобает
изгнаннику, встал у его внешних ворот. И вот что сказал он своей семье: "Для
людей я утратил свое лицо: на меня смотрят -- и не видят. Я говорю -- но
меня не слышат. Я прихожу в дом -- и не нахожу приюта. У огня не находится
для меня места, чтобы я мог согреться, на столе -- пищи, чтобы я мог утолить
голод, в доме -- постели, где я мог бы приклонить голову. Все, что у меня
теперь осталось, -- это мое имя -- Гетерен. И это имя теперь я произношу у
ворот вашего Очага как проклятье; я оставляю его здесь, а вместе с ним --
свой позор. Сохраните же мое имя и мой позор. А я, безымянный, пойду искать
свою смерть". Тут некоторые жители Очага, вознегодовав, хотели наброситься
на него и убить, ибо убийство менее позорно для всего рода, чем
самоубийство. Но юноша бежал от них; он прошел через всю страну, продвигаясь
все дальше на север, к Вечным Льдам. Его преследователи, удрученные
неудачной погоней, один за другим возвращались в Шатх. А Гетерен продолжал
свой путь и через два дня достиг границ Ледника Перинг 3.
Еще два дня шел он по леднику на север. У него не было с собой ни еды,
ни палатки -- ничего, кроме теплого плаща. На ледниках нет растительности и
не водятся никакие звери. Наступил второй месяц осени, Сасми, уже начались
сильные снегопады, порой снег шел день и ночь. Но юноша упорно продвигался
дальше к северу сквозь пургу. Однако на второй день понял, что слабеет, и
вынужден был ночью лечь и немного поспать. А на третий день, проснувшись
утром, обнаружил, что руки у него обморожены, как, наверное, и ноги; он так
и не смог развязать тесемки башмаков, чтобы выяснить это, ибо руки больше
его не слушались. Тогда Гетерен пополз вперед на четвереньках, отталкиваясь
коленями и локтями. Не было в том особого смысла, ибо не все ли равно,
сколько еще проползет он по леднику, прежде чем умрет, но он чувствовал, что
непременно должен двигаться к северу.
Прошло немало времени; снегопад прекратился, ветер стих. Выглянуло
солнце. Стоя на четвереньках, он не мог видеть далеко, да и меховая оторочка
капюшона наползала ему на глаза. Не ощущая больше холода ни в руках, ни в
ногах, ни на лице, он подумал было, что мороз совсем лишил его
чувствительности. И все же пока он еще мог двигаться. Снег вокруг него в
этих местах выглядел как-то странно: он был похож на высокую белую траву,
что проросла сквозь вечные льды. Когда Гетерен касался ее, трава не
ломалась, а пригибалась и снова выпрямлялась, как трава-сабля. Тогда он
перестал ползти и сел, отбросив назад капюшон, чтобы осмотреться. Повсюду,
насколько хватал глаз, расстилались поля, заросшие этой снежной травой,
белой и сверкающей под солнцем. Среди полей возвышались купы деревьев,
покрытых белоснежной листвой. Небо было ясное, стояло полное безветрие, и
все вокруг было бело.
Гетерен снял рукавицы и осмотрел руки. Они тоже были белые, как снег.
Но боль от страшных укусов стужи прошла, пальцы снова слушались его, и он
снова мог стоять на ногах. Более он не ощущал ни холода, ни голода, ни
каких-либо иных страданий.
Вдали на севере он увидел высокую башню, похожую па башни его родного
Очага; оттуда кто-то шагал по снегу прямо к нему. Через некоторое время
Гетерен смог разглядеть, что человек этот абсолютно наг и кожа у него очень
белая. Волосы тоже. Белый человек подошел еще ближе, совсем близко, с ним
уже можно было говорить, и Гетерен спросил его: "Кто ты?"
И белый человек ответил: "Я твой брат и кеммеринг Хоуд".
То было имя его брата-самоубийцы. И Гетерен увидел, что белый человек
лицом и фигурой в точности похож на живого Хоуда. Вот только в теле его
больше не было жизни, а голос звучал слабо и тонко, словно ломались хрупкие
льдинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38