Одархад Сузми. Прием он отменил.
Утром я отправился на встречу с Посланником в полном соответствии с
орготскими правилами приличий. Не явился открыто с визитом в дом Шусгиса,
где все нашпиговано людьми Сарфа, да и сам Шусгис -- один из них, но
встретился с ним на улице, "случайно", в стиле Гаума. Тайком, украдкой.
"Господин Аи, не уделите ли мне минутку?" Он изумленно огляделся и, узнав
меня, встревожился. Впрочем, через минуту он взорвался: "Что, в конце
концов, вам от меня нужно, господин Харт? Вы же знаете, что я не могу
полагаться на ваши слова с тех пор как в Эренранге("
Это было по крайней мере искренне, хотя и очень непонятно. Впрочем, все
же отчасти понятно: он знал, что я хочу дать ему совет, а не просить у него
что-то, и сказал так, чтобы пощадить мою гордость.
"Это Мишнори, а не Эренранг, -- сказал я, -- но опасность, которой вы
подвергаетесь, везде одна и та же. Если вы не сможете убедить Обсла и Иегея,
что вам необходимо связаться по радио с вашим кораблем, чтобы люди на борту,
оставаясь в безопасности, могли бы как-то подтвердить ваши заявления, тогда,
как мне кажется, вам следует немедленно использовать этот ансибль и вызвать
корабль на Гетен. Риск, которому в таком случае подвергнется он, меньше, чем
тот риск, которому подвергаетесь теперь вы в одиночку".
"Споры между Комменсалами относительно моих радиопосланий держатся от
меня в секрете. Откуда вам известно о моих "заявлениях", господин Харт?"
"Дело моей жизни -- знать("
"Но в данном случае это вовсе не ваше дело. Это дело Комменсалов
Оргорейна".
"Говорю вам, что жизнь ваша в смертельной опасности, господин Аи", --
сказал я; на это он не ответил ничего, и я ушел.
Мне, конечно же, следовало поговорить с ним еще несколько дней назад.
Теперь слишком поздно. Страх разрушает и его затею, и мои надежды, снова
разрушает все. Но не страх перед этим инопланетянином, не страх перед кем-то
из иного мира, с иной планеты. В Орготе у них на это не хватает ни широты
мышления, ни широты души -- понять то, что в действительности и невероятно,
и странно. Они даже не видят этого. Они смотрят на человека из иного мира и
видят -- что? Какого-то шпиона из Кархайда, Перверта, агента, жалкую
"государственную единицу" -- единичку, подобную им самим.
Если он немедленно не пошлет за кораблем, то завтра будет поздно;
возможно, уже слишком поздно.
Это моя вина. Я все сделал неправильно.
Глава 12. О ВРЕМЕНИ И ТЬМЕ
Из "Поучений Тухулме, Верховного Жреца"; "Канон Йомеш", Северный
Оргорейн. Запись текста произведена около 900 лет назад.
Меше есть Центр Всех Времен. Он ясно увидел все сущее, когда прожил на
этой земле уже тридцать лет. И еще тридцать лет прожил он после того, так
что Ясное Видение приходится на самую середину его жизни. Века, прошедшие до
мгновения Ясного Видения, столь же долги, как и те, что придут им на смену,
ибо Ясновидение Меше было Центром Всех Времен, где нет ни прошлого, ни
будущего. Но есть и прошлое и будущее одновременно. Прошлого не было, и
будущее не наступит. Есть Центр Всех Времен. И все -- в нем. Невидимого для
Меше не существует. Когда тот бедняк из Шенея пришел к Меше, жалуясь, что
ему нечем накормить свое кровное дитя, что нет у него даже зерна для посева,
ибо дожди еще в полях сгноили весь урожай, и теперь семья его голодает, Меше
сказал: "Выкопай яму на каменистом поле Тюэрреша; в ней -- множество серебра
и драгоценных камней, ибо вижу я, как король хоронит в этом месте свое
сокровище десять тысяч лет тому назад, опасаясь соседа, с которым у него
давняя тяжба".
Бедняк из Шенея вырыл в мореновой гряде Тюэрреша яму и в том самом
месте, которое указал Меше, извлек на поверхность целую груду старинных
драгоценностей. При виде их он громко закричал от радости Но Меше, стоя с
ним рядом, заплакал и сказал: "Я вижу, как некий человек убивает брата
своего из-за одного лишь такого блестящего камушка. И происходит это десять
тысяч лет спустя. Эта вот яма, откуда достал ты сокровище, станет могилой
убиенного, о человек из Шенея. Я знаю также, где твоя собственная могила,
ибо я вижу тебя лежащим в ней".
Жизнь каждого человека -- в Центре Времен; все жизни были ясно увидены
Меше и запечатлелись в его Глазу. Мы, люди, стали зеницами очей его. А
деяния наши -- его Ясновидением. Бытие наше дало ему Знание.
В самой гуще леса Орнен, что раскинулся на сто тысяч шагов в длину и
сто тысяч шагов в ширину, стояло дерево хеммен. Дерево было старым,
раскидистым, с сотней крупных ветвей, и на каждой сотня мелких веточек, а на
каждой веточке -- сотни сотен иголок. И дерево это сказало своей душе, что
гнездится в корнях: "Видны все мои листья-иглы, кроме одной; эту
единственную иголку скрывают во тьме остальные. Это моя великая тайна. Кто
распознает ее во тьме, среди бесчисленных моих игл? Кто сочтет их все?"
В своих скитаниях Меше проходил как-то через лес Орнен и именно с этого
дерева хеммен сорвал именно ту маленькую веточку с заветной иголкой, которую
и сломал.
Ни одна дождевая капля не упадет снова с небес во время осенней
непогоды, если она падала раньше; а осенние дожди выпадали и раньше, и
выпадают сейчас, и будут выпадать всегда в это время года. Меше видит каждую
каплю, знает, куда она падала, падает и упадет в будущем.
У Меше в зенице ока -- все звезды и тьма межзвездная, все это залито
ярким светом.
Отвечая на тот Вопрос лорда Шортха, в миг Ясновидения Меше узрел все
небеса разом, как если бы все это было одно лишь солнце. Над землей и под
землей -- вся сфера небесная была залита светом, как поверхность солнца, и
тьмы не было вовсе. Ибо видел он не то, что было, и не то, что будет, но то,
что есть. Те звезды, что, исчезая с небосклона, уносят с собой свой свет,
единовременно запечатлелись в его Глазу и светили теперь все сразу 7.
Тьма есть лишь в глазу смертного, считающего, что он видит все, однако
не видит ничего. Во взгляде Меше тьмы не существует.
А потому те, кто взывает ко Тьме 8, обезумели и были исторгнуты со
слюной изо рта Меше, ибо они дают имена тому, чего не существует, называя
это несуществующее Истоком и Концом.
Нет ни истока, ни конца, и все существует лишь в Центре Времен Подобно
тому как все звезды разом могут отразиться в одной лишь капле дождя,
падающего с небес в ночи, так и капля эта тоже отражается сразу во всех
звездах мира. Не существует ни тьмы, ни смерти, ибо все сущее -- лишь в
великом Миге Ясновидения, и концы и начала едины.
Един Центр Всех Времен, как един миг Ясного Видения, как един закон и
вечный свет Так загляни же теперь в Глаз Меше!
Глава 13. НА ФЕРМЕ
Обеспокоенный внезапным появлением Эстравена, его осведомленностью и
яростной настойчивостью его предостережений, я остановил такси и помчался
прямо к Комменсалу Обслу, намереваясь спросить, откуда Эстравену известно
столь многое и почему он внезапно возник передо мной буквально из пустоты,
пытаясь заставить меня сделать именно то, что еще вчера сам Обсл советовал
мне ни в коем случае не делать. Комменсала дома не оказалось; привратник не
знал, где он и когда вернется. Тогда я поехал к Иегею, но с тем же
результатом. Шел сильный снег; это был самый мощный снегопад за всю осень;
шофер отказался везти меня дальше, поскольку резина у него на колесах была
нешипованная, и отвез к Шусгису. В тот вечер мне также не удалось и по
телефону связаться ни с Обслом, ни с Иегеем, ни со Слозом.
За обедом Шусгис объяснил мне: идет праздник Йомеш; на торжественной
церемонии ожидается присутствие Святых, а также высокопоставленных лиц и
администрации Комменсалии. Он также объяснил мне поведение Эстравена, и,
надо сказать, довольно-таки злобно: как поведение человека, некогда
могущественного, но утратившего власть, который хватается за любую
возможность повлиять на кого-то или на что-то, но поступает все более и
более неразумно, со все возрастающим отчаянием, ибо сознает, что неизбежно
погружается в бессильную безвестность. Я согласился; это, пожалуй,
соответствовало возбужденному, почти отчаянному поведению Эстравена. Однако
по-прежнему не мог избавиться от беспокойства, странным образом охватившего
и меня после той встречи. В течение всей долгой и обильной трапезы я
чувствовал какую-то смутную тревогу. Шусгис говорил не умолкая, обращаясь не
только ко мне, но и к своим многочисленным помощникам и лизоблюдам, которые
каждый вечер садились с ним вместе за стол; я никогда еще не видел его столь
велеречивым и оживленным. Когда обед наконец закончился, было уже достаточно
поздно, чтобы снова куда-то ехать. К тому же, как сказал Шусгис,
торжественная церемония еще продолжается и окончится далеко за полночь, так
что все Комменсалы все равно будут заняты. Я решил отказаться от ужина и
пораньше лег спать. Где-то среди ночи, когда до рассвета было еще далеко,
меня разбудили какие-то неизвестные мне люди и сообщили, что я арестован;
после чего меня под стражей препроводили в тюрьму Кундершаден.
Кундершаден -- очень старое, одно из немногих древних строений, еще
сохранившихся в Мишнори. Я часто обращал на него внимание, когда бродил по
городу: это длинное мрачное и даже какое-то зловещее здание со множеством
башен весьма отличалось от светлых каменных кубов и прочих геометрически
правильных форм, свойственных архитектуре периода Комменсалии. Здание
полностью соответствует своему назначению и названию. Это настоящая
тюрьма. Не просто название, за которым скрывается что-то иное, не
метафора, это тюрьма как явление жизни, полностью соответствующая значению
этого слова.
Тюремщики -- грубые коренастые люди -- протащили меня по коридорам и на
какое-то время оставили одного в маленькой комнате, очень грязной и очень
ярко освещенной. Почти сразу же в комнатку ввалилась новая толпа стражников,
во главе которых шел человек с тонкими чертами лица и весьма важным видом.
Он выставил их всех за дверь, оставив в комнате лишь двоих. Я спросил,
нельзя ли передать записку Комменсалу Обслу.
-- Комменсал знает о вашем аресте.
-- Знает? -- переспросил я с довольно глупым видом.
-- Разумеется, мое руководство действует в соответствии с указаниями
Тридцати Трех... Вы будете подвергнуты допросу.
Стражники схватили меня за руки. Я начал вырываться, сердито
приговаривая:
-- Я и так с готовностью отвечу на все ваши вопросы, может быть, можно
обойтись и без этого возмутительного насилия?
Человек с тонким лицом не обратил на мои возражения ни малейшего
внимания, лишь позвал на помощь еще одного стражника. Втроем им удалось
наконец растянуть меня на столе, намертво закрепить руки и ноги и сделать
мне какой-то укол. По-моему, мне ввели "эликсир правды".
Не знаю, сколько длился допрос и о чем вообще шла речь, потому что мне
без конца делали инъекции, видимо вводя дополнительные дозы сильного
наркотика. Так что я плохо что-либо помню. Когда я снова пришел в себя, то
понятия не имел, сколько времени провел в Кундершадене: дня четыре-пять,
судя по внешнему виду и физическому состоянию; но в этом я не был уверен. Я
еще довольно долго никак не мог сообразить, какой же может быть день и
месяц, и вообще еле-еле, с трудом начал осознавать, где именно нахожусь.
А находился я в грузовике, очень похожем на тот, что привез меня через
перевал Каргав в Рир; только тогда я ехал в кабине, а теперь -- в крытом
кузове. Там кроме меня было еще человек двадцать-- тридцать; точнее
определить было трудно: окна отсутствовали и свет проникал только сквозь
щель в задней стенке, загороженной к тому же четырьмя слоями стальной сетки.
Мы, по всей очевидности, уже давно были в пути, когда я, очнувшись, обрел
наконец способность соображать. У каждого в фургоне было свое определенное
место, в воздухе висел тяжкий запах испражнений, рвоты и пота, который не
исчезал ни на минуту, но вроде бы и не усиливался. Все мы были друг другу
абсолютно незнакомы. Ни один не знал, куда нас везут. Разговаривали мало. Во
второй раз я оказался запертым в темноте вместе с покорными, ни на что не
жалующимися и ни на что не надеющимися жителями Оргорейна. Теперь я понял,
что за знак был дан мне в мою первую ночь в этой стране. Тогда я не придал
должного значения пребыванию в темном подвале и отправился искать сущность
оргорейнцев на поверхности земли, при солнечном свете. Ничего удивительного,
что там все казалось мне ненастоящим.
По-моему, грузовик наш двигался на восток; я так и не смог до конца
отделаться от этого ощущения, даже когда стало совершенно ясно, что движется
он на запад, все дальше и дальше в глубь Оргорейна. Чувство ориентации
относительно полюсов часто подводит человека на чужой планете, а в тех
случаях, когда разум не способен или просто не имеет возможности
компенсировать это неверное восприятие визуально, наступает растерянность,
ощущение полного одиночества.
Один из нас -- из того живого груза, который везли в кузове, -- в ту
ночь умер. Его, видимо, раньше сильно избили дубинкой или ударили сапогом в
живот: умер он от непрерывного кровотечения изо рта и анального отверстия.
Никто ничем ему не помог; да и помочь, собственно, было нечем. Пластиковый
кувшин с водой, который сунули в фургон несколько часов назад, давно уже был
пуст. Умирающий был моим соседом справа, и я положил его голову к себе на
колени, чтобы ему легче было дышать; у меня на коленях он и умер. Все мы
были голыми, но потом я будто оделся: мои ноги, бедра и руки покрыла сухая,
жесткая, коричневая корка, его кровь -- одеяние, не дающее тепла.
Ночью становилось жутко холодно, и мы были вынуждены жаться друг к
дружке, чтобы согреться. Труп, поскольку тепла он дать нам не мог, просто
отбросили в сторону -- как бы исключили из общества. Остальные сплелись в
клубок, покачиваясь и подпрыгивая на ухабах. Тьма внутри нашей стальной
коробки была всепоглощающей. Мы ползли по какой-то сельской дороге, и за
нами явно не шла ни одна машина; даже вплотную прижав лицо к стальной
решетке, невозможно было ничего разглядеть сквозь щель в двери, кроме
темноты и неясных мелькающих теней -- снежных хлопьев.
Падающий снег; снег, только выпавший; давно выпавший снег; снег после
дождя или дождь, перешедший в снег; снежный наст... В Орготе и Кархайде для
каждого из этих понятий было свое слово. В кархайдском языке (который я знал
лучше) существовало, по моим подсчетам, шестьдесят два слова для обозначения
различных видов, состояний, долговременности и прочих качеств снежного
покрова; вот теперь это был снег падающий, снегопад; примерно столько
же слов существует для ледостава; еще один из лексических наборов -- штук
двадцать словосочетаний, если не больше, -- определяет такие свойства
погоды, как уровень температуры, сила ветра и общее количество осадков за
последние дни. Всю ночь я пытался воскресить в памяти списки этих
словосочетаний. Каждый раз, вспоминая еще одно, я повторял весь список
сначала, расставляя понятия в алфавитном порядке.
Вскоре после рассвета грузовик остановился. Люди кричали в дверную
щель, что в кузове мертвец и что его надо вынуть. Кричали все по очереди. И
все вместе. Что было сил колотили по стенам и полу своей стальной коробки,
устроив такой дьявольский концерт, что в конце концов сами не выдержали.
Однако никто так и не пришел. Грузовик несколько часов стоял без движения,
наконец снаружи послышались голоса, грузовик дернулся, буксуя на заледенелой
дороге, и снова двинулся в путь Через щель было видно, что уже довольно
позднее утро, светит солнце, а движемся мы по заросшим лесом склонам гор.
Грузовик прежним манером полз еще три дня и три ночи -- прошло уже
четверо суток с тех пор, как я очнулся. Мы совсем не останавливались на
контрольных пунктах, потому что, наверное, объезжали все города и селения
стороной, по окольным, секретным дорогам. Впрочем, грузовик все-таки иногда
останавливался, например, чтобы сменить шофера и перезарядить батареи
питания; были и другие, более длительные остановки, причину которых
невозможно было установить, находясь внутри наглухо закрытого фургона. В
течение двух дней мы с полудня до темноты стояли на месте, а потом всю ночь
ехали без остановок. Один раз в день, около полудня, через дверцу в задней
стенке нам просовывали большой кувшин с водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38