Лидия, вы доведете меня до бешенства.
— Да неужели?
Не замедляя пружинистого, широкого шага, поспевая в ногу со мной, Лидия повернула ко мне свое лицо. Холодный ветер путал ее волосы, я видел пар от ее дыхания.
— Если вам кажется, что вы уже не человек, то вы жестоко ошибаетесь. Вы такой же как все люди — вы думаете только о себе. Единственное, что вас интересует, это узнать, почему вы страдаете. Даже не так: больше не страдать — вот и все, чего вы желаете. Впрочем, если вы действительно настолько несчастны...
— Лидия, это кокетство вам не к лицу! Вы прекрасно понимаете, что речь идет о другом...
— Кокетство?!
На этот раз Лидия остановилась. Она попыталась освободиться, но я удержал ее и даже взял ладонь Лидии в свои руки. Несколько секунд ее рука вырывалась, потом подчинилась, осталась в моей. Лидия отвернулась:
— Пойдем.
Земля уже затвердела, деревья стояли обнаженные. Мне вспомнился Сент-Игнас-де-Манд.
— Как же плохо вы меня знаете, если говорите о кокетстве. Да во мне не больше кокетства, чем в камне или рыбе!
Рука, которую я держал, не была ни камнем, ни рыбой. Но все же мне необходимо было прояснить все до конца, добраться до самой сердцевины нашей тайны.
— Вы еще не забыли, о чем просили меня в тот вечер?.. В тот страшный вечер...— с усилием произнес я.— Я выполнил вашу просьбу и передал вам ключи. Более того, по одному вашему слову я готов был сделать все, что угодно. Даже сейчас... Но речь идет о той ночи. Правда, на какое-то время я забрал ключи и помчался домой, чтобы убедиться, что тот человек... Но не уходите же, Лидия, выслушайте меня: ведь даже если бы я застал у себя дома человека с залитыми кровью руками, я бы смолчал и принес вам свои ключи обратно, клянусь, ни о чем вас не спрашивая...
— И тем не менее вы не могли удержаться от того, чтобы проверить все самому.
— Вы правы. Любопытство и недоверчивость — не самые лучшие качества. Но, как известно из истории человечества, они всегда наказываются слишком сурово. Жена Лота обернулась на Содом и была превращена в соляной столп...
— Орфей хотел убедиться, крепко ли он держит руку Эвридики, и потерял Эвридику.
— Неужели я тоже... Но черт побери, Лидия, где вы слышали легенду об Орфее?
Я сразу же пожалел о грубости своего вопроса.
— Допустим, по радио,— пожала плечами Лидия.— Так или иначе, пусть это и впредь не мешает вам считать меня идиоткой...
На какое-то мгновение я остолбенел, онемел. В то же время я ни на мгновение не забывал о своей цели.
— Простите меня,— продолжал я,— не моя вина, что я так плохо вас знаю. Но все же скажите: я наказан за недоверие к вам?
— Нет. Я ничего против вас не имею.
— Однако, вы уже не такая со мной, как раньше.
— Почему «с вами»? Если бы вы меньше занимались своей собственной персоной, вы бы заметили, что я сама уже не такая как раньше.
Сколько могло быть ей лет? Не больше двадцати. Однако психологическая глубина ее чувств несомненно превосходила мою в сто раз. На моей стороне однако было природное упрямство. Я настаивал на своем:
— Значит, что-то все-таки случилось? Молчание.
— Послушайте, Лидия... Ваше право не отвечать, не говорить мне, почему вы уже не такая. Но и в дальнейшем смотреть на меня, как на вещь, смотреть и не видеть, вы больше не имеете права. Вы не имеете его с того вечера, когда вы попросили меня... когда вы мне сказали: «Я подумала, что вас я могу просить об этом». Такое не говорят первому встречному...
И тут мою душу тронули дрожащие нотки в голосе девушки:
— Целовать себя тоже не позволяют первому встречному. Свою руку не оставляют в руке первого встречного. Сейчас я иду за руку с вами, как ваша любовница или невеста, но, кажется, это мало для вас значит. Для меня же это значит очень много.
— Лидия!
— Нет, идем дальше. Вот видите, мы подходим к большому бассейну. Мы обойдем его вместе, а потом разойдемся в разные стороны. Сейчас мне нужно идти... туда, куда я должна идти.
Я заставил Лидию остановиться, я держал ее за оба локтя.
— Послушайте, мы не можем расстаться просто так. Нам нельзя больше расходиться в разные стороны. Вы прекрасно знаете, что можете распоряжаться мной, как вам заблагорассудится: скажите, что нужно сделать, чтобы помочь вам. Лидия, прошу вас, скажите...
Она отвернулась и потянула меня дальше.
— Вы ничего не можете для меня сделать. Никто ничего не может для меня сделать.
— Не бывает таких положений, когда можно отказаться от протянутой вам руки влюбленного мужчины! — закричал я.
— Нет, такие положения существуют. И именно в таком положении я сейчас нахожусь. Что вам нужно еще от меня услышать?
В морозном воздухе голос Лидии звенел на драматической ноте. Над Сеной кричали чайки. Лидия положила руку мне на плечо, и я заметил, как смягчилось выражение ее лица.
— Дорогой Робер Норрей... Если бы я могла просить кого-нибудь о помощи, я бы обратилась только к вам. В этом я вам клянусь. А теперь прощайте.
Она быстро поцеловала меня в щеку, как маленькая девочка. И пошла от меня прочь. Я догнал ее, схватил за руку.
— Лидия, в котором часу вы возвращаетесь домой?
— Еще не знаю. Вечером.
— Пообедайте со мной в Париже, и мы вернемся вместе. Прошу вас, не отказывайтесь... Лидия...
Она смотрела на меня и грустно улыбалась. Ветер разделял ей волосы на затылке, швырял вперед, закрывал ими лицо.
— Это безумие,— сказала она.— Но будь что будет! Я согласна.
— Обычно я освобождаюсь около восьми часов, но сегодня постараюсь уйти пораньше. Вы сможете быть в восемь в баре Сентра, в начале бульвара Малерб, справа? Я знаю маленький ресторанчик на улице Анжу...
— В баре Сентра? Не слишком ли это для меня шикарно?
— Вы сами не знаете, что говорите, Лидия, нет девушки шикарнее вас. Я буду там в восемь, обещаю вам. Вы ведь придете, правда?
— Да, до вечера.
Она ушла. Потом обернулась, чтобы помахать мне рукой. Она плыла по площади Согласия, как корабль на морском просторе. А я стоял, привязанный к своему берегу, и уже отгонял одолевавшие меня мысли, потому что не хотел думать ни о чем, кроме этого, такого желанного силуэта... «Сумасшедший!», шептал мой внутренний голос. Но был ли я сумасшедшим? Едва только бежевое пальто Лидии исчезло за деревьями Кур-ла-Рэн, передо мной в ослепительном свете возникла единственная цель — «знать». Я достиг той точки, в которой моя жизнь соединялась с другой жизнью, и речь уже не шла о флирте или романе: моя судьба стала называться «Лидия». Мне необходимо было любой ценой узнать эту судьбу. «Сейчас мне нужно идти туда, куда я должна идти», сказала Лидия. И я узнаю, куда она пошла. Я бросился вслед за ней.
Никогда не испытывал я более сильного чувства вины, чем тогда, когда мне случалось наблюдать за людьми, которые об этом не знали.
Тогда чувствуешь себя так, как будто совершил больше чем нескромность — похищение чужого «я». Не выпуская из поля зрения Лидию, быстро идущую вдоль Сены, я говорил себе еще, что добровольно подвергаюсь огромному риску. Что если она увидит меня, что если спросит, почему иду за ней? Ну да ладно. Не менее страшным было бы «не знать». Вряд ли вообще было что-то более важное с того самого момента, когда меня перестало волновать то, что моим тестем будет кабатчик.
Лидия миновала мост Александра III и продолжала идти по тому же берегу. Мужчины оборачивались, когда она проходила мимо них. Время от времени она поглядывала на Сену, и я уже подумал, что она собирается спуститься на набережную. Но нет, Лидия дошла до конца Кур-ла-Рэн и пошла наискось к площади Канады. Там я чуть было ее не потерял, так как мне пришлось обогнуть площадь, и снова заметил бежевое пальто уже на углу улицы Франциска I. Какого черта нужно было дочери дядюши Сонье в этом квартале? Нас разделяли тридцать метров и строй американских солдат. Я слышал, как они окликали ее, говорили комплименты, который каждый вояка адресует женщинам в возрасте от четырнадцати до пятидесяти пяти лет. Лидия, конечно, даже не посмотрела в их сторону; она шла дальше, а потом свернула под портик справа. В глаза мне бросилась надпись: Дипломатическая миссия Канады.
Тут не место пускаться в комментарии, критиковать или сожалеть, как и подобает добропорядочному французу. Существует факт, который газеты, кстати, никогда не замалчивали: в декабре 1945 года канадская дипломатическая миссия в Париже в прямом смысле утопала в заявлениях французов, желавших покинуть родину. Я был уверен на девяносто восемь процентов, что у Лидии не было иной цели на улице Франциска I. В этом состояла моя первая посылка — пункт номер один.
Пункт второй. Убийства на Тополином острове несомненно обогатили преступника по меньшей мере на десять миллионов. Даже переведенная в доллары, эта сумма представляла собой существенные подъемные.
Пункт третий. Несмотря на то, что вся французская полиция была поставлена на ноги, Пьер Маргла оставался неуловимым. Но миллионы захватывают не для того, чтобы потом чахнуть с ними в какой-нибудь дыре.
Пункт четвертый. Лидия признавала сама, что с того страшного вечера она «уже. не такая» и «никто ничего не может для нее сделать». Вдобавок, эта девушка из кабачка знала, что означают имена Орфея и Эвридики. И, если она действительно слышала легенду по радио, то оставалось еще объяснить, почему она читала «Опасные связи», да еще
и выражалась совсем не так, как ее папаша-кабатчик и завсегдатаи «Пти-Лидо», а по меньшей мере как женщина, посещающая культурное общество.
Таким был итог, который я невольно подводил в мыслях, когда мое первое возбуждение уже прошло и я сидел за своим письменным столом в спортивной редакции. Мои товарищи, считавшие, что я уже окончательно освободился от временных обязанностей «репортера-происшественника», были бы весьма удивлены, если бы могли заглянуть в тот запутанный лабиринт, в котором я блуждал все это время.
В бар я пришел после Лидии, уже сидевшей за пустым столом.
— Я даже не знаю, что заказывают в таких кафе,— сказала она.— К тому же мне никогда не хочется пить.
Она все же согласилась на бокал белого вина. Держала она его очень просто, да и вообще вела себя совершенно непринужденно, но не так, как «хорошо воспитанная» молодая особа, а с несравненной естественностью и достоинством молодых, не прирученных животных. На нее уже засматривались несколько жалких пижонов, вытиравших стойку локтями. Я повел ее в свой ресторан.
— Лидия,— обратился я к ней, как только мы сели,— я должен сознаться: я за вами следил.
— Знаю, я вас видела. Вам придется еще немало поработать над собой, если вы хотите стать полицейским инспектором.
Слава Богу, она рассмеялась. На ней был голубой свитер, которого я раньше не видел, как всегда, с закатанными до локтей рукавами.
— Скажите мне хотя бы, что не очень на меня сердитесь... Лидия пожала плечами:
— Разве я пришла бы сюда? Вы ведете себя то как взрослый человек, то как ребенок, где уж на вас сердиться. Впрочем, мне нравится, что вы сами во всем признались. И какой же вывод вы сделали из вашей слежки?
Я положил свою руку на лежавшую на столе руку Лидии.
— Я понял, что вы хотите уехать отсюда, Лидия.
— Это правда. Мне нужно уехать.
— Нужно?
— Да.
Мы были одни в дальнем углу верхней части маленького ресторана, напоминавшего художественную мастерскую. На стенах висели довольно посредственные картины, меню не поражало воображение, но тут было уютно, мягко падал свет, в общем, можно было приятно отдохнуть. Здесь не хотелось думать об окружающих сумерках, обо всем том темном, неизведанном мире, который...
— Я знаю, о чем вы думаете,— мягко сказала Лидия.— Молчите, я уверена, что вы не можете думать иначе. Однако вы здесь, хотя сами сознались, что следили за мной, и держите мою руку. Я тоже не рас-
сказываю вам того, чего вы ждете от меня. Но успокойтесь, мой дорогой Робер, я — не чудовище. Все дело в том, что мое положение из разряда тех, которые описывают в трагедиях. Не правда ли, странно?..
Не знаю, точно ли я воспроизвожу ее слова, но смысл был именно такой. Она так и сказала «Странно», как будто тень страдания ее коснулась впервые в жизни, и эта тень и впрямь показалась молодому естеству скорее странной, чем страшной.
— Лидия, вы сами не выпутаетесь из всего этого. Позвольте мне помочь вам.
Лидия покачала головой.
— Никто не может мне помочь. Единственное, что вы сможете сделать... если сможете...
— Я смогу все, что угодно, вы же знаете!
— Это все забыть за тот краткий промежуток времени, который нам остался. Забудьте сегодня, что я Лидия Сонье из «Пти-Лидо». А в последующие дни, когда будете меня видеть, забудьте ту ужасную ночь...
— Я никогда не смогу забыть ту ночь, Лидия. Я снова вижу вас возле вашей двери, и я...
— Ах...
— Неужели вы хотите, чтобы я забыл и то мгновение?
— О, если бы все можно было остановить в то мгновение, чтобы оно длилось вечно...
«Чтобы оно длилось вечно...» Какими опьяняющими были для меня эти слова, прозвучавшие из прекрасных уст. Однако было и другое, о чем я не мог забыть.
— Лидия, тот человек, которого вы просили спрятать... Мой голос был глухим, низким, я сам его не узнавал.
— И что?
— Вы любите его?
Лидия отвернулась. Волна волос закрыла ей пол-лица.
— Я его никогда не любила.
— А он?
Лидия снова взглянуда на меня. В ее глазах была отчаянная мольба.
— Ради Бога, ради Бога, никогда не говорите мне об этом!
Я клянусь вам, что никогда не любила ни одного мужчину, никогда, никогда, до тех пор, пока...
Лидия вздохнула и вдруг закрыла лицо руками. Я с трудом разобрал ошеломившие меня слова:
— ...Пока я не встретила вас.
Я мысленно вижу нас снова, когда, немного позже, мы выходили из ресторана под руку, молчали в ночной тишине, потом бежали к метро. В метро толпа прижала меня к Лидии, а на автобусной платформе нас
качало, как на корабле, уносившем нас обоих вдаль, и волосы Лидии касались моей щеки. Мы сошли на улице Мулен-Берсон и пошли дальше, держась за руки. Мне казалось, что я, неудавшийся Орфей, сам веду Эвридику в ад. Мы прошли Дорогу рукава Капитула, мост Капитула; уже совсем стемнело. Я обнял Лидию. Когда я целовал ее, по ее щекам катились слезы.
— Это безумие, это безумие! — повторяла она.
Нас окутывал зимний ветер, но мы не чувствовали его ледяного дыхания. Наконец, Лидия ушла. Дверь «Пти-Лидо» закрылась за ней.
Ничто не помешает Земле вращаться. Я распахнул свои окна — знакомый пейзаж, который как будто застыл в холодном тумане. Я прошел мимо закрытых дверей «Пти-Лидо». Длинная прямая дорога, Париж. Бюро Пьера Бертрикса произвело на меня впечатление гостеприимного убежища, надежной защиты от окружающей враждебности.
— Извините, что потревожил вас в воскресенье. Но ни вы, ни я не можем терять времени. Я уже говорил, что не собираюсь удивлять вас, изображать Шерлока Холмса, да, впрочем, и вы не тот остолоп Ватсон. Мы продолжим расследование вместе, я постепенно буду сообщать вам новые сведения, а вы будете делать то же со своей стороны. Начнем по порядку.
Пьер Бертрикс открыл лежавшую на столе зеленую картонную папку.
— Облик Пьера Маргла проступает все четче. Он, возможно, не так прост, как казалось его воспитателям...
— Я вижу, вы времени зря не теряли,— заметил я.— Мы вернулись из Манда позавчера...
— Я работаю не один. Конечно, я не располагаю теми средствами получения информации, которые есть у полиции, но мне удалось привлечь себе в помощь несколько толковых и сообразительных сотрудников. Я направил их по следу Маргла. Вот результат... Извините...
Пьер Бертрикс закурил доверху набитую трубку.
— Посмотрим, что тут у нас есть,— продолжил он, переворачивая страницы досье.— Маргла Пьер, Луи, Мари, Андре, родившийся 16 марта 1902 года в Алэ, сын Маргла Жермена, Оноре, нотариуса этого города, и Маргла Луизы, Терезы, урожденной Лориоль. Потерял мать в возрасте десяти лет. Отец отдает его в пансионат иезуитов в Сент-Игнас-де-Манд. Характер, воспитание, я не буду к этому возвращаться, так как отец Этьен достаточно нас просветил. В пятнадцать лет Маргла лишается отца и переходит под опеку своего дяди, кавале-
рийского офицера Эвариста Лориоля. Малообеспеченный Эварист Лориоль продает контору Жермена Маргла, отчасти затем, чтобы иметь возможность оплачивать учебу своего племянника. Отравленный газом во время войны 1914—1918 гг., Эварист Лориоль также умирает в 1923 г. И вот Пьер Маргла, едва достигший совершеннолетия, остается один на всем белом свете. Тут нужно кое-что объяснить. Бывшие воспитанники иезуитов делятся на две категории. Первая, более многочисленная, включает всех тех, на кого навсегда наложило свой отпечаток полученное в колледже религиозное воспитание; вторая состоит из бунтарей, тяжело переносивших интеллектуальный и моральный диктат, и которые, яростно ему сопротивляясь, становятся впоследствии антиклерикалами и даже атеистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Да неужели?
Не замедляя пружинистого, широкого шага, поспевая в ногу со мной, Лидия повернула ко мне свое лицо. Холодный ветер путал ее волосы, я видел пар от ее дыхания.
— Если вам кажется, что вы уже не человек, то вы жестоко ошибаетесь. Вы такой же как все люди — вы думаете только о себе. Единственное, что вас интересует, это узнать, почему вы страдаете. Даже не так: больше не страдать — вот и все, чего вы желаете. Впрочем, если вы действительно настолько несчастны...
— Лидия, это кокетство вам не к лицу! Вы прекрасно понимаете, что речь идет о другом...
— Кокетство?!
На этот раз Лидия остановилась. Она попыталась освободиться, но я удержал ее и даже взял ладонь Лидии в свои руки. Несколько секунд ее рука вырывалась, потом подчинилась, осталась в моей. Лидия отвернулась:
— Пойдем.
Земля уже затвердела, деревья стояли обнаженные. Мне вспомнился Сент-Игнас-де-Манд.
— Как же плохо вы меня знаете, если говорите о кокетстве. Да во мне не больше кокетства, чем в камне или рыбе!
Рука, которую я держал, не была ни камнем, ни рыбой. Но все же мне необходимо было прояснить все до конца, добраться до самой сердцевины нашей тайны.
— Вы еще не забыли, о чем просили меня в тот вечер?.. В тот страшный вечер...— с усилием произнес я.— Я выполнил вашу просьбу и передал вам ключи. Более того, по одному вашему слову я готов был сделать все, что угодно. Даже сейчас... Но речь идет о той ночи. Правда, на какое-то время я забрал ключи и помчался домой, чтобы убедиться, что тот человек... Но не уходите же, Лидия, выслушайте меня: ведь даже если бы я застал у себя дома человека с залитыми кровью руками, я бы смолчал и принес вам свои ключи обратно, клянусь, ни о чем вас не спрашивая...
— И тем не менее вы не могли удержаться от того, чтобы проверить все самому.
— Вы правы. Любопытство и недоверчивость — не самые лучшие качества. Но, как известно из истории человечества, они всегда наказываются слишком сурово. Жена Лота обернулась на Содом и была превращена в соляной столп...
— Орфей хотел убедиться, крепко ли он держит руку Эвридики, и потерял Эвридику.
— Неужели я тоже... Но черт побери, Лидия, где вы слышали легенду об Орфее?
Я сразу же пожалел о грубости своего вопроса.
— Допустим, по радио,— пожала плечами Лидия.— Так или иначе, пусть это и впредь не мешает вам считать меня идиоткой...
На какое-то мгновение я остолбенел, онемел. В то же время я ни на мгновение не забывал о своей цели.
— Простите меня,— продолжал я,— не моя вина, что я так плохо вас знаю. Но все же скажите: я наказан за недоверие к вам?
— Нет. Я ничего против вас не имею.
— Однако, вы уже не такая со мной, как раньше.
— Почему «с вами»? Если бы вы меньше занимались своей собственной персоной, вы бы заметили, что я сама уже не такая как раньше.
Сколько могло быть ей лет? Не больше двадцати. Однако психологическая глубина ее чувств несомненно превосходила мою в сто раз. На моей стороне однако было природное упрямство. Я настаивал на своем:
— Значит, что-то все-таки случилось? Молчание.
— Послушайте, Лидия... Ваше право не отвечать, не говорить мне, почему вы уже не такая. Но и в дальнейшем смотреть на меня, как на вещь, смотреть и не видеть, вы больше не имеете права. Вы не имеете его с того вечера, когда вы попросили меня... когда вы мне сказали: «Я подумала, что вас я могу просить об этом». Такое не говорят первому встречному...
И тут мою душу тронули дрожащие нотки в голосе девушки:
— Целовать себя тоже не позволяют первому встречному. Свою руку не оставляют в руке первого встречного. Сейчас я иду за руку с вами, как ваша любовница или невеста, но, кажется, это мало для вас значит. Для меня же это значит очень много.
— Лидия!
— Нет, идем дальше. Вот видите, мы подходим к большому бассейну. Мы обойдем его вместе, а потом разойдемся в разные стороны. Сейчас мне нужно идти... туда, куда я должна идти.
Я заставил Лидию остановиться, я держал ее за оба локтя.
— Послушайте, мы не можем расстаться просто так. Нам нельзя больше расходиться в разные стороны. Вы прекрасно знаете, что можете распоряжаться мной, как вам заблагорассудится: скажите, что нужно сделать, чтобы помочь вам. Лидия, прошу вас, скажите...
Она отвернулась и потянула меня дальше.
— Вы ничего не можете для меня сделать. Никто ничего не может для меня сделать.
— Не бывает таких положений, когда можно отказаться от протянутой вам руки влюбленного мужчины! — закричал я.
— Нет, такие положения существуют. И именно в таком положении я сейчас нахожусь. Что вам нужно еще от меня услышать?
В морозном воздухе голос Лидии звенел на драматической ноте. Над Сеной кричали чайки. Лидия положила руку мне на плечо, и я заметил, как смягчилось выражение ее лица.
— Дорогой Робер Норрей... Если бы я могла просить кого-нибудь о помощи, я бы обратилась только к вам. В этом я вам клянусь. А теперь прощайте.
Она быстро поцеловала меня в щеку, как маленькая девочка. И пошла от меня прочь. Я догнал ее, схватил за руку.
— Лидия, в котором часу вы возвращаетесь домой?
— Еще не знаю. Вечером.
— Пообедайте со мной в Париже, и мы вернемся вместе. Прошу вас, не отказывайтесь... Лидия...
Она смотрела на меня и грустно улыбалась. Ветер разделял ей волосы на затылке, швырял вперед, закрывал ими лицо.
— Это безумие,— сказала она.— Но будь что будет! Я согласна.
— Обычно я освобождаюсь около восьми часов, но сегодня постараюсь уйти пораньше. Вы сможете быть в восемь в баре Сентра, в начале бульвара Малерб, справа? Я знаю маленький ресторанчик на улице Анжу...
— В баре Сентра? Не слишком ли это для меня шикарно?
— Вы сами не знаете, что говорите, Лидия, нет девушки шикарнее вас. Я буду там в восемь, обещаю вам. Вы ведь придете, правда?
— Да, до вечера.
Она ушла. Потом обернулась, чтобы помахать мне рукой. Она плыла по площади Согласия, как корабль на морском просторе. А я стоял, привязанный к своему берегу, и уже отгонял одолевавшие меня мысли, потому что не хотел думать ни о чем, кроме этого, такого желанного силуэта... «Сумасшедший!», шептал мой внутренний голос. Но был ли я сумасшедшим? Едва только бежевое пальто Лидии исчезло за деревьями Кур-ла-Рэн, передо мной в ослепительном свете возникла единственная цель — «знать». Я достиг той точки, в которой моя жизнь соединялась с другой жизнью, и речь уже не шла о флирте или романе: моя судьба стала называться «Лидия». Мне необходимо было любой ценой узнать эту судьбу. «Сейчас мне нужно идти туда, куда я должна идти», сказала Лидия. И я узнаю, куда она пошла. Я бросился вслед за ней.
Никогда не испытывал я более сильного чувства вины, чем тогда, когда мне случалось наблюдать за людьми, которые об этом не знали.
Тогда чувствуешь себя так, как будто совершил больше чем нескромность — похищение чужого «я». Не выпуская из поля зрения Лидию, быстро идущую вдоль Сены, я говорил себе еще, что добровольно подвергаюсь огромному риску. Что если она увидит меня, что если спросит, почему иду за ней? Ну да ладно. Не менее страшным было бы «не знать». Вряд ли вообще было что-то более важное с того самого момента, когда меня перестало волновать то, что моим тестем будет кабатчик.
Лидия миновала мост Александра III и продолжала идти по тому же берегу. Мужчины оборачивались, когда она проходила мимо них. Время от времени она поглядывала на Сену, и я уже подумал, что она собирается спуститься на набережную. Но нет, Лидия дошла до конца Кур-ла-Рэн и пошла наискось к площади Канады. Там я чуть было ее не потерял, так как мне пришлось обогнуть площадь, и снова заметил бежевое пальто уже на углу улицы Франциска I. Какого черта нужно было дочери дядюши Сонье в этом квартале? Нас разделяли тридцать метров и строй американских солдат. Я слышал, как они окликали ее, говорили комплименты, который каждый вояка адресует женщинам в возрасте от четырнадцати до пятидесяти пяти лет. Лидия, конечно, даже не посмотрела в их сторону; она шла дальше, а потом свернула под портик справа. В глаза мне бросилась надпись: Дипломатическая миссия Канады.
Тут не место пускаться в комментарии, критиковать или сожалеть, как и подобает добропорядочному французу. Существует факт, который газеты, кстати, никогда не замалчивали: в декабре 1945 года канадская дипломатическая миссия в Париже в прямом смысле утопала в заявлениях французов, желавших покинуть родину. Я был уверен на девяносто восемь процентов, что у Лидии не было иной цели на улице Франциска I. В этом состояла моя первая посылка — пункт номер один.
Пункт второй. Убийства на Тополином острове несомненно обогатили преступника по меньшей мере на десять миллионов. Даже переведенная в доллары, эта сумма представляла собой существенные подъемные.
Пункт третий. Несмотря на то, что вся французская полиция была поставлена на ноги, Пьер Маргла оставался неуловимым. Но миллионы захватывают не для того, чтобы потом чахнуть с ними в какой-нибудь дыре.
Пункт четвертый. Лидия признавала сама, что с того страшного вечера она «уже. не такая» и «никто ничего не может для нее сделать». Вдобавок, эта девушка из кабачка знала, что означают имена Орфея и Эвридики. И, если она действительно слышала легенду по радио, то оставалось еще объяснить, почему она читала «Опасные связи», да еще
и выражалась совсем не так, как ее папаша-кабатчик и завсегдатаи «Пти-Лидо», а по меньшей мере как женщина, посещающая культурное общество.
Таким был итог, который я невольно подводил в мыслях, когда мое первое возбуждение уже прошло и я сидел за своим письменным столом в спортивной редакции. Мои товарищи, считавшие, что я уже окончательно освободился от временных обязанностей «репортера-происшественника», были бы весьма удивлены, если бы могли заглянуть в тот запутанный лабиринт, в котором я блуждал все это время.
В бар я пришел после Лидии, уже сидевшей за пустым столом.
— Я даже не знаю, что заказывают в таких кафе,— сказала она.— К тому же мне никогда не хочется пить.
Она все же согласилась на бокал белого вина. Держала она его очень просто, да и вообще вела себя совершенно непринужденно, но не так, как «хорошо воспитанная» молодая особа, а с несравненной естественностью и достоинством молодых, не прирученных животных. На нее уже засматривались несколько жалких пижонов, вытиравших стойку локтями. Я повел ее в свой ресторан.
— Лидия,— обратился я к ней, как только мы сели,— я должен сознаться: я за вами следил.
— Знаю, я вас видела. Вам придется еще немало поработать над собой, если вы хотите стать полицейским инспектором.
Слава Богу, она рассмеялась. На ней был голубой свитер, которого я раньше не видел, как всегда, с закатанными до локтей рукавами.
— Скажите мне хотя бы, что не очень на меня сердитесь... Лидия пожала плечами:
— Разве я пришла бы сюда? Вы ведете себя то как взрослый человек, то как ребенок, где уж на вас сердиться. Впрочем, мне нравится, что вы сами во всем признались. И какой же вывод вы сделали из вашей слежки?
Я положил свою руку на лежавшую на столе руку Лидии.
— Я понял, что вы хотите уехать отсюда, Лидия.
— Это правда. Мне нужно уехать.
— Нужно?
— Да.
Мы были одни в дальнем углу верхней части маленького ресторана, напоминавшего художественную мастерскую. На стенах висели довольно посредственные картины, меню не поражало воображение, но тут было уютно, мягко падал свет, в общем, можно было приятно отдохнуть. Здесь не хотелось думать об окружающих сумерках, обо всем том темном, неизведанном мире, который...
— Я знаю, о чем вы думаете,— мягко сказала Лидия.— Молчите, я уверена, что вы не можете думать иначе. Однако вы здесь, хотя сами сознались, что следили за мной, и держите мою руку. Я тоже не рас-
сказываю вам того, чего вы ждете от меня. Но успокойтесь, мой дорогой Робер, я — не чудовище. Все дело в том, что мое положение из разряда тех, которые описывают в трагедиях. Не правда ли, странно?..
Не знаю, точно ли я воспроизвожу ее слова, но смысл был именно такой. Она так и сказала «Странно», как будто тень страдания ее коснулась впервые в жизни, и эта тень и впрямь показалась молодому естеству скорее странной, чем страшной.
— Лидия, вы сами не выпутаетесь из всего этого. Позвольте мне помочь вам.
Лидия покачала головой.
— Никто не может мне помочь. Единственное, что вы сможете сделать... если сможете...
— Я смогу все, что угодно, вы же знаете!
— Это все забыть за тот краткий промежуток времени, который нам остался. Забудьте сегодня, что я Лидия Сонье из «Пти-Лидо». А в последующие дни, когда будете меня видеть, забудьте ту ужасную ночь...
— Я никогда не смогу забыть ту ночь, Лидия. Я снова вижу вас возле вашей двери, и я...
— Ах...
— Неужели вы хотите, чтобы я забыл и то мгновение?
— О, если бы все можно было остановить в то мгновение, чтобы оно длилось вечно...
«Чтобы оно длилось вечно...» Какими опьяняющими были для меня эти слова, прозвучавшие из прекрасных уст. Однако было и другое, о чем я не мог забыть.
— Лидия, тот человек, которого вы просили спрятать... Мой голос был глухим, низким, я сам его не узнавал.
— И что?
— Вы любите его?
Лидия отвернулась. Волна волос закрыла ей пол-лица.
— Я его никогда не любила.
— А он?
Лидия снова взглянуда на меня. В ее глазах была отчаянная мольба.
— Ради Бога, ради Бога, никогда не говорите мне об этом!
Я клянусь вам, что никогда не любила ни одного мужчину, никогда, никогда, до тех пор, пока...
Лидия вздохнула и вдруг закрыла лицо руками. Я с трудом разобрал ошеломившие меня слова:
— ...Пока я не встретила вас.
Я мысленно вижу нас снова, когда, немного позже, мы выходили из ресторана под руку, молчали в ночной тишине, потом бежали к метро. В метро толпа прижала меня к Лидии, а на автобусной платформе нас
качало, как на корабле, уносившем нас обоих вдаль, и волосы Лидии касались моей щеки. Мы сошли на улице Мулен-Берсон и пошли дальше, держась за руки. Мне казалось, что я, неудавшийся Орфей, сам веду Эвридику в ад. Мы прошли Дорогу рукава Капитула, мост Капитула; уже совсем стемнело. Я обнял Лидию. Когда я целовал ее, по ее щекам катились слезы.
— Это безумие, это безумие! — повторяла она.
Нас окутывал зимний ветер, но мы не чувствовали его ледяного дыхания. Наконец, Лидия ушла. Дверь «Пти-Лидо» закрылась за ней.
Ничто не помешает Земле вращаться. Я распахнул свои окна — знакомый пейзаж, который как будто застыл в холодном тумане. Я прошел мимо закрытых дверей «Пти-Лидо». Длинная прямая дорога, Париж. Бюро Пьера Бертрикса произвело на меня впечатление гостеприимного убежища, надежной защиты от окружающей враждебности.
— Извините, что потревожил вас в воскресенье. Но ни вы, ни я не можем терять времени. Я уже говорил, что не собираюсь удивлять вас, изображать Шерлока Холмса, да, впрочем, и вы не тот остолоп Ватсон. Мы продолжим расследование вместе, я постепенно буду сообщать вам новые сведения, а вы будете делать то же со своей стороны. Начнем по порядку.
Пьер Бертрикс открыл лежавшую на столе зеленую картонную папку.
— Облик Пьера Маргла проступает все четче. Он, возможно, не так прост, как казалось его воспитателям...
— Я вижу, вы времени зря не теряли,— заметил я.— Мы вернулись из Манда позавчера...
— Я работаю не один. Конечно, я не располагаю теми средствами получения информации, которые есть у полиции, но мне удалось привлечь себе в помощь несколько толковых и сообразительных сотрудников. Я направил их по следу Маргла. Вот результат... Извините...
Пьер Бертрикс закурил доверху набитую трубку.
— Посмотрим, что тут у нас есть,— продолжил он, переворачивая страницы досье.— Маргла Пьер, Луи, Мари, Андре, родившийся 16 марта 1902 года в Алэ, сын Маргла Жермена, Оноре, нотариуса этого города, и Маргла Луизы, Терезы, урожденной Лориоль. Потерял мать в возрасте десяти лет. Отец отдает его в пансионат иезуитов в Сент-Игнас-де-Манд. Характер, воспитание, я не буду к этому возвращаться, так как отец Этьен достаточно нас просветил. В пятнадцать лет Маргла лишается отца и переходит под опеку своего дяди, кавале-
рийского офицера Эвариста Лориоля. Малообеспеченный Эварист Лориоль продает контору Жермена Маргла, отчасти затем, чтобы иметь возможность оплачивать учебу своего племянника. Отравленный газом во время войны 1914—1918 гг., Эварист Лориоль также умирает в 1923 г. И вот Пьер Маргла, едва достигший совершеннолетия, остается один на всем белом свете. Тут нужно кое-что объяснить. Бывшие воспитанники иезуитов делятся на две категории. Первая, более многочисленная, включает всех тех, на кого навсегда наложило свой отпечаток полученное в колледже религиозное воспитание; вторая состоит из бунтарей, тяжело переносивших интеллектуальный и моральный диктат, и которые, яростно ему сопротивляясь, становятся впоследствии антиклерикалами и даже атеистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21