..
Прошло шестьдесят лет. «В Ковчеге Любви», «У Сержанта Бо-бийо», и «У Веселого Пескаря» — кабачки остались на месте, но запущенные, жестоко побитые временем. Сейчас зима, деревья стоят обнаженные в холодном тумане. Что с вами случилось, веселые берега? На земле Тополиного острова, на земле острова Хлебной Горбушки, одни названия которых навевают воспоминания о пирушках на свежем воздухе, со сногсшибательной неуклюжестью, нахально, беспорядочно, хаотично выросли десятки и сотни маленьких домиков. «Иметь сад над Марной» — такую мечту вынашивали лавочники в ясный воскресный день. Но легкие строительные материалы не выдержали страшных военных зим, многих лет без отопления. Цемент растрескался, бутовый камень раскололся. Полуразрушенные хижины отчаянно цепляются за гнилые пристани. Поселок лодочников превратился в странное, заброшенное селение, где каждый спасается как может. Жизненно важная цель — поддержать хоть немного тепла в убогих печах, для. чего можно жечь забор или, как поступил один пенсионер, рубить по одному платаны в своем саду. А еще можно вытягивать из воды разбитые лодки, надеясь на то, что они превратятся в сухие дрова...
Я оставил свою машину на дороге, носящей то же название, что и речной рукав. Оба жандарма, охранявшие въезд на Дубовую Аллею, узнали редакционную машину и пропустили меня, ни о чем не спрашивая. Ворота дома, где было совершено преступление, были открыты, по саду разгуливали полицейские в пальто. Меня узнал фотограф из «Эклерер».
— Судебно-медицинский эксперт только что уехал,— сообщил он.—Прокурор еще здесь, вместе с комиссаром. А вы что, заменяете Делангренье?
Я вошел в дом. Это было крепкое старинное здание, чистое, удобно обставленное. Со второго этажа доносились голоса. Я поднялся по лестнице и увидел в комнате четырех мужчин. На всякий случай я представился и сообщил, из какой я газеты.
— Ваши коллеги уже ушли,— сказал мне один из мужчин.— А нам вот приходится тут торчать...
— Я совсем окоченел,— отозвался второй.
Он казался достаточно элегантным, хотя, как и все остальные, оставался в шляпе.
— А как у вас с отоплением? — обратился он к первому.
— Я бы сказал, неважно, месье прокурор. В нашем комиссариате топят хорошо, но дома... мне удалось достать немного дров...
— А у меня газовое отопление,— заявил прокурор.
— Газовое?
— Вот именно. У меня четыре больших обогревателя. Их установила Газовая Компания. А когда меня хотели посадить на паек, я пошел к ним и устроил настоящий разнос. «Что же это такое,— возмутился я,— вы предлагали свои услуги, отговорили меня от угольной или дровяной печи, а сейчас хотите совсем отказать мне в отоплении? Я включу свои обогреватели, и можете штрафовать меня сколько вам заблагорассудится!» Поверьте, друг мой, больше об этом не было и речи.
— По-моему, если немного подмазать контролеров...
— Ну, полноте!.. Хотя нельзя же, право, сложа руки, гибнуть от холода!
Это был мой первый уголовный репортаж. Я представлял себе полицейских, склонившихся над следами ног, изучающих через увеличительное стекло отпечатки пальцев, сопоставляющих показания свидетелей. Конечно, приехал я поздновато. Ну так что же, теперь писать репортаж об отоплении прокурора? Моя растерянность, наверное, отразилась у меня на лице, так как один из полицейских обратился ко мне довольно любезно:
— Антропометрическая служба уже закончила работу,— сказал он мне.— Хотите посмотреть на жертву?
Жеральдина Летандар, шестидесяти шести лет. Честное слово, я о ней почти забыл. И вдруг я понял, что ею должна быть эта вытянутая, распростертая на кровати фигура — холодный труп в двух шагах от этих совершенно спокойных людей. Посмотреть на жертву, наверное, входило в мои обязанности. Полицейский поднял простыню:
— Вот она.
Я не очень впечатлительный человек. Занятия некоторыми силовыми видами спорта воспитали во мне хладнокровие. Как и все французы моего поколения, я воевал; в Эльзасе рядом со мной взорвался немецкий «Тигр», и я видел разорванные, размазанные по стене тела. Но все же, когда полицейский снял простыню с тела Жеральдины Летандар, ощущение было такое, как будто мне хорошенько врезали в солнечное сплетение. «Облитая серной кислотой» — это определение ничего мне не говорило. Так вот, у покойницы больше не было лица. Между волосами и костью подбородка — ничего, или скорее... Даже сейчас меня охватывает отвращение при воспоминании о той страшной, бесформенной массе. Я заметил также красноватые пятна кислоты на полу. Полицейский прикрыл тело.
— Ее убили, когда она стояла там, перед дверью,— объяснил он.— Задушили.
— Задушили, а потом облили кислотой?
— Да.
Я ни капельки не лукавил перед Комбом, говоря, что преступления не интересуют меня. Но сейчас почти против воли я задал первый вопрос. И уже сам себе поставил другой, который не осмелился задать
полицейскому: «Облили серной кислотой, но зачем?..» Полицейского же я спросил о другом:
— У нее были деньги?
— Конечно, и много. Ее зять говорил, три миллиона, значит, считайте, все десять. Черный рынок. Сейчас быстро перешли на счет миллионами. Они торгуют фруктами и ранними овощами, а на самом деле — всем съестным. Деньги, конечно же, хранились в шкафу. Миллионы с черного рынка не знают дороги в банк: налоговая служба быстро бы их там отыскала...
Прокурор и комиссар уже спускались по лестнице вместе с одним полицейским. А мой собеседник, который, наверное, как и я, скромно зарабатывал себе на жизнь, говорил об этих миллионах с черного рынка спокойно, без малейшего возмущения, как о вещи столь же естественной, как сила тяготения. Может он был и прав, этот молодой блондин, худощавый, чисто выбритый, совсем не похожий на тип детектива в гражданском, массивного и усатого. Я еще довольно наивно спросил у него:
— Вы уже напали на какой-нибудь след? Никаких предположений насчет убийцы?
— Еще нет. Мы сделали все необходимое.
Полицейские расспросили родню, соседей, осмотрели замок. Опрашивали постоянных покупателей магазина в Париже, возле Шарантон-ских ворот. Инспекторы установили распорядок дня и тех и других, проверили алиби. Я начинал понимать, что мое первое впечатление было ошибочным и мощная полицейская машина набирала обороты, используя все свои огромные возможности.
Можно ли было найти в этой комнате еще что-нибудь? В прочитанных мной детективных романах следователь будто бы обращался к своей интуиции, пытался «влезть в шкуру» преступника или жертвы, я точно не помнил. Лично для меня жертва была почти такой же неизвестной, как и преступник.
Тело обнаружил зять, в восемь часов утра. Каждый вечер он привозил тещу на своем грузовике и забирал ее каждое утро. Казалось, он вне подозрений. Горе молодых супругов было совершенно искренним. Конечно, и мне не мешало бы побывать в этой семье — первая неприятная обязанность. А пока я рассматривал обои в цветочек, удобную кровать с медными шарами, комод под ампир. На стене висела увеличенная фотография зятя и дочери в свадебном наряде; два голеньких младенца, которые на следующей фотографии становились девочками шести или семи лет,— без сомнения, внучки Жеральдины Летандар. Олеография из «Иллюстрасьон»: Жоффр, Фош и Петэн вместе в маршальских мундирах. Почтовая открытка с изображением генерала де Голля с трехцветной лентой...
С первого этажа кто-то позвал:
— Вы идете, Бушрон? Похоже, нам удастся хлебнуть грогу!
На лестнице Бушрон пропустил меня вперед. Прокурор и комиссар уже были на улице и выходили за ворота.
— Немного погреемся в «Пти-Лидо»,— предложил один из коллег Бушрона.— Если хотите... Постойте-ка, а я вас узнал! Как ваши дела?
Я тоже узнал инспектора, который допрашивал меня сегодня утром.
— Ну что же,— сказал он весело,— вам посчастливилось! Это же просто работа на дому, не так ли?..
— Вот как? Вы тут живете? — спросил меня Бушрон.
— В ста пятидесяти метрах.
— И вы были дома сегодня ночью?
— Конечно.
Бушрон, возможно, спросил не думая, по привычке. Но все же у меня по спине пробежал холодок. Итак, из репортера я могу превратиться в обвиняемого! Ведь было ясно, что его коллега допрашивал меня не очень тщательно (а я то думал, что профессия журналиста ставила меня вне подозрений!). А что, если убийцу не найдут! Каким образом я докажу, что не вставал ночью, чтобы задушить старую Жеральдину?
— Ну, ладно,— вмешался коллега Бушрона,— пойдемте пить грог. Черт знает как сыро в ваших краях...
«В ваших краях...» Он также связывал меня с жителями Тополиного острова, этой странной фауной, за которой я всегда наблюдал со стороны, как случайный прохожий. Я точно влип в дурацкую историю, согласившись на этот репортаж; вдали от глаз полицейских я был бы вне их подозрений. Здесь я поймал себя на мысли, что рассуждаю как человек, боящийся скомпрометировать себя. Однако, кроме неудовольствия, я чувствовал, что меня охватывает и приятное ощущение, настоящее наслаждение от того, что двое полицейских и я направляемся в «Пти-Лидо».
«Пти-Лидо» заслуживает описания, на которое я не способен. Он расположен на берегу рукава Капитула, на стыке одноименного моста и ведущей к нему Дороги Моста. Его расположение соответствует названию * в том смысле, что рядом с ним находится широкая береговая терраса, причал, привязанные к сваям лодки, а в сарае — каноэ, которые можно взять напрокат. С архитектурной точки зрения «Пти-Лидо» представляет собой швейцарский домик — шале. У него два этажа: один — на уровне берега, второй — немного выше, на уровне моста, с деревянным фасадом, который сейчас выглядит довольно запущенным. Когда вы заходите в шале с улицы, вас сразу же веселит благодатное тепло. Во всяком случае, хозяину «Пти-Лидо» удавалось
ции, со своей холостяцкой квартирки я давно съехал, поэтому нужно было подыскивать себе какое-нибудь жилье. Кто не знает, как это трудно! Невозможно было найти даже приличный номер с отоплением в гостинице, разве что за такую цену, которая в мгновенье опустошила бы мой кошелек. Я осматривал неплохие двухкомнатные квартиры, обставленные лишь кухонным шкафом и парой кожаных кресел. За них с меня запрашивали триста тысяч франков. Я поднял на ноги всех друзей, напечатал в своей газете объявления со скидкой. С таким же успехом можно было просто выбросить деньги. Друзья, приютившие меня «до тех пор, пока...», следили за моими отчаянными попытками с возрастающим интересом. Я уже было совсем пал духом, когда где-то в середине октября их молочница сообщила, что одна особа в Кретее хотела бы сдать жилье неженатому мужчине. Таким образом я узнал, что мои хозяева также не сидели сложа руки, и хорошо помнил о проявленной ими заботе в тот день, когда ступил на Тополиный остров в поисках дома вдовы Шарло. Наступила пора хмурых сумерек. Уже по-морозному холодный осенний туман нависал над долиной Марны, а сам Тополиный остров походил на довольно запущенное кладбище. Вдова Шарло оставила приготовление шоколада, чтобы показать мне жилье, которое состояло из довольно большой спальни и маленькой комнатки, которая могла служить кабинетом, и умывальной.
— Тут чудесный вид,— сказала хозяйка, открывая окно. Холодный туман ворвался в комнату, как к себе домой. Был виден другой берег Марны, со стороны Сен-Мора, а немного ближе — залитый цементом буксир, который сел на мель и был переоборудован в жилой дом. Я замечтался, представив себе, что мог бы там поселиться. Вдова Шарло закрыла окно.
— Но... тут не топится,— Заметил я.
— Ничего. Мы все уладим. Если днем вас не будет дома, я буду топить ваш камин утром и вечером. Не сочтите за нескромность, месье, кем вы работаете?
...Журналист — эта профессия не показалась ей постыдной. Конечно, предполагалось, что я не буду приводить женщин, и такая забота о приличиях развеселила меня впервые за весь день. Островитяне, которых мне довелось увидеть,— женщина в американских штанах, два типа в теплых куртках, с топорами, старый хромой чудак в меховой феске, опиравшийся на трость английского адмирала,— казалось, были далеки от светских условностей. А может, я ошибался, и это маленькое общество набожно почитало культ добропорядочности? Почему бы и нет. Я распрощался с мадам Шарло, сказав, что подумаю. А думал я о том, что на Тополином острове меня скорее всего ожидает выбор между воспалением легких и наводнением. Каждые полчаса автобус до Шарантона, никакого сообщения после одиннадцати вечера — приятная перспектива, ничего не скажешь. Я бы не медля дал тягу отсюда,
если бы не угнетавшая меня мысль о друзьях, которым нужно будет как-то объяснить, что квартира мне не подходит. Возвращаясь к мосту дю-Шапитр, я как раз размышлял, к каким еще товарищам можно напроситься пожить «до тех пор, пока...» Только бы получить отсрочку — другой цели у меня не было.
Я дошел до Дороги Моста и повернул налево к реке. Сумерки, слишком быстро сгущаясь в тумане, отнюдь не делали пейзаж веселее. И тут я услышал, как захлопнулась дверь, и на дороге появилась какая-то фигура. Женская фигура. Мне показалось, что восходит солнце.
Я специально выставляю себя на посмешище, рассказывая о своем первом впечатлении от Лидии. Прежде всего, нужно быть точным. «Мне показалось, что восходит солнце» — это единственные подходящие слова. Я даже не могу сейчас вспомнить, как она была одета; несомненно, в простое пальтишко. Я видел ее лицо, ее руки, ее ноги, ее глаза. С самого утра меня угнетала тяжесть серого дня, а сам Тополиный остров был образом современной действительности, будто миниатюра изможденной, но непокоренной Франции. И вдруг куда-то исчез холодный туман, отвратительная усталость, запущенный пейзаж. Передо мной появилась жизнь, сила и красота. Казалось, это молодое, прекрасное тело излучало не только свет, но и тепло. Осень была бессильной против блестящих волос, против кожи, которая даже не краснела на холодном воздухе; осень сложила оружие перед непобедимой весной, перед жизнеутверждающей силой совершенной формы.
Я всегда немного насмехался над конкурсами красоты. Ведь на окраинах городов, в самых обыденных местах есть женщины, увидев которых, задаешь себе вопрос: разве им тут место? Соседи часто признают их красивыми, вот и все. Им и в голову не приходит сравнивать этих женщин с красавицами на обложках журналов. Я не знаю, что сделал бы импресарио или киновербовщик, увидев Лидию. Тем более я не мог знать, какова была бы судьба ее красоты на экране. Я знаю лишь то, что сделал сам после того, как мой взгляд встретился с взглядом Лидии. Я прошел еще метров пятьдесят необычайно взволнованный и обернулся. Ее силуэт некоторое время был виден, а затем исчез на какой-то боковой аллее. Я тут же повернул назад и направился прямиком к домику вдовы Шарло. Не испытывая больше колебаний, я заявил мадам Шарло, что окончательно решил поселиться у нее.
Мне трудно сказать, на что я надеялся и надеялся ли я на что-нибудь вообще. Я не повеса и не один из тех несчастных мотыльков, которые бросаются в отчаянии на первый проблеск света. Если бы властный долг звал меня в другую сторону, я без колебаний пошел бы Своей дорогой. Но ведь я в общем-то был свободен. Так почему же, увидев Лидию один раз, я должен был лишать себя надежды увидеть ее снова? Позже, ожидая в «Пти-Лидо» телефонного звонка или сидя там
просто так, я часто спрашивал себя, надеялись ли другие завсегдатаи, чьи глаза внимательно следили за каждым движением Лидии, на что-то большее, чем это созерцание. По крайней мере внешне все они убивали в кабачке время и изредка что-нибудь заказывали под насмешливым взглядом дядюшки Сонье ради единственного удовольствия — любоваться красотой его дочери. Была ли Лидия порядочной девушкой или нет — об этом никогда не говорилось. Во всяком случае, никто из этой разношерстной компании, где преобладали свитеры, спецовки, куртки, не обращался с ней развязно. Подобная сдержанность поражала меня. Тем более, что Лидия всегда смотрела мужчинам прямо в глаза. Но что это был за взгляд! Сразу становилось ясно, что с ней ничто не может быть мелочью, быстротечным развлечением. Могло случиться лишь так, что в один прекрасный день Лидия исчезнет с кем-нибудь из своих ухажеров. Но почему до сих пор никто не отважился на подобное приключение? А я сам... Такое уж жалкое создание — человек, всегда привязанный к мелочным заботам, испуганный бесповоротностью бытия.
Итак, в тот роковой день, когда я согласился заняться преступлением в Кретее, случилось так, что Лидия вошла в тот самый момент, когда я как раз собирался выходить. И никакой возможности задержаться: причина была бы слишком очевидной. Лидия стояла передо мной с непокрытой головой, в своем голубом пальтишке, слегка приоткрыв рот и, кажется, немного запыхавшись. Тишина, встретившая ее появление, очень мне не понравилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Прошло шестьдесят лет. «В Ковчеге Любви», «У Сержанта Бо-бийо», и «У Веселого Пескаря» — кабачки остались на месте, но запущенные, жестоко побитые временем. Сейчас зима, деревья стоят обнаженные в холодном тумане. Что с вами случилось, веселые берега? На земле Тополиного острова, на земле острова Хлебной Горбушки, одни названия которых навевают воспоминания о пирушках на свежем воздухе, со сногсшибательной неуклюжестью, нахально, беспорядочно, хаотично выросли десятки и сотни маленьких домиков. «Иметь сад над Марной» — такую мечту вынашивали лавочники в ясный воскресный день. Но легкие строительные материалы не выдержали страшных военных зим, многих лет без отопления. Цемент растрескался, бутовый камень раскололся. Полуразрушенные хижины отчаянно цепляются за гнилые пристани. Поселок лодочников превратился в странное, заброшенное селение, где каждый спасается как может. Жизненно важная цель — поддержать хоть немного тепла в убогих печах, для. чего можно жечь забор или, как поступил один пенсионер, рубить по одному платаны в своем саду. А еще можно вытягивать из воды разбитые лодки, надеясь на то, что они превратятся в сухие дрова...
Я оставил свою машину на дороге, носящей то же название, что и речной рукав. Оба жандарма, охранявшие въезд на Дубовую Аллею, узнали редакционную машину и пропустили меня, ни о чем не спрашивая. Ворота дома, где было совершено преступление, были открыты, по саду разгуливали полицейские в пальто. Меня узнал фотограф из «Эклерер».
— Судебно-медицинский эксперт только что уехал,— сообщил он.—Прокурор еще здесь, вместе с комиссаром. А вы что, заменяете Делангренье?
Я вошел в дом. Это было крепкое старинное здание, чистое, удобно обставленное. Со второго этажа доносились голоса. Я поднялся по лестнице и увидел в комнате четырех мужчин. На всякий случай я представился и сообщил, из какой я газеты.
— Ваши коллеги уже ушли,— сказал мне один из мужчин.— А нам вот приходится тут торчать...
— Я совсем окоченел,— отозвался второй.
Он казался достаточно элегантным, хотя, как и все остальные, оставался в шляпе.
— А как у вас с отоплением? — обратился он к первому.
— Я бы сказал, неважно, месье прокурор. В нашем комиссариате топят хорошо, но дома... мне удалось достать немного дров...
— А у меня газовое отопление,— заявил прокурор.
— Газовое?
— Вот именно. У меня четыре больших обогревателя. Их установила Газовая Компания. А когда меня хотели посадить на паек, я пошел к ним и устроил настоящий разнос. «Что же это такое,— возмутился я,— вы предлагали свои услуги, отговорили меня от угольной или дровяной печи, а сейчас хотите совсем отказать мне в отоплении? Я включу свои обогреватели, и можете штрафовать меня сколько вам заблагорассудится!» Поверьте, друг мой, больше об этом не было и речи.
— По-моему, если немного подмазать контролеров...
— Ну, полноте!.. Хотя нельзя же, право, сложа руки, гибнуть от холода!
Это был мой первый уголовный репортаж. Я представлял себе полицейских, склонившихся над следами ног, изучающих через увеличительное стекло отпечатки пальцев, сопоставляющих показания свидетелей. Конечно, приехал я поздновато. Ну так что же, теперь писать репортаж об отоплении прокурора? Моя растерянность, наверное, отразилась у меня на лице, так как один из полицейских обратился ко мне довольно любезно:
— Антропометрическая служба уже закончила работу,— сказал он мне.— Хотите посмотреть на жертву?
Жеральдина Летандар, шестидесяти шести лет. Честное слово, я о ней почти забыл. И вдруг я понял, что ею должна быть эта вытянутая, распростертая на кровати фигура — холодный труп в двух шагах от этих совершенно спокойных людей. Посмотреть на жертву, наверное, входило в мои обязанности. Полицейский поднял простыню:
— Вот она.
Я не очень впечатлительный человек. Занятия некоторыми силовыми видами спорта воспитали во мне хладнокровие. Как и все французы моего поколения, я воевал; в Эльзасе рядом со мной взорвался немецкий «Тигр», и я видел разорванные, размазанные по стене тела. Но все же, когда полицейский снял простыню с тела Жеральдины Летандар, ощущение было такое, как будто мне хорошенько врезали в солнечное сплетение. «Облитая серной кислотой» — это определение ничего мне не говорило. Так вот, у покойницы больше не было лица. Между волосами и костью подбородка — ничего, или скорее... Даже сейчас меня охватывает отвращение при воспоминании о той страшной, бесформенной массе. Я заметил также красноватые пятна кислоты на полу. Полицейский прикрыл тело.
— Ее убили, когда она стояла там, перед дверью,— объяснил он.— Задушили.
— Задушили, а потом облили кислотой?
— Да.
Я ни капельки не лукавил перед Комбом, говоря, что преступления не интересуют меня. Но сейчас почти против воли я задал первый вопрос. И уже сам себе поставил другой, который не осмелился задать
полицейскому: «Облили серной кислотой, но зачем?..» Полицейского же я спросил о другом:
— У нее были деньги?
— Конечно, и много. Ее зять говорил, три миллиона, значит, считайте, все десять. Черный рынок. Сейчас быстро перешли на счет миллионами. Они торгуют фруктами и ранними овощами, а на самом деле — всем съестным. Деньги, конечно же, хранились в шкафу. Миллионы с черного рынка не знают дороги в банк: налоговая служба быстро бы их там отыскала...
Прокурор и комиссар уже спускались по лестнице вместе с одним полицейским. А мой собеседник, который, наверное, как и я, скромно зарабатывал себе на жизнь, говорил об этих миллионах с черного рынка спокойно, без малейшего возмущения, как о вещи столь же естественной, как сила тяготения. Может он был и прав, этот молодой блондин, худощавый, чисто выбритый, совсем не похожий на тип детектива в гражданском, массивного и усатого. Я еще довольно наивно спросил у него:
— Вы уже напали на какой-нибудь след? Никаких предположений насчет убийцы?
— Еще нет. Мы сделали все необходимое.
Полицейские расспросили родню, соседей, осмотрели замок. Опрашивали постоянных покупателей магазина в Париже, возле Шарантон-ских ворот. Инспекторы установили распорядок дня и тех и других, проверили алиби. Я начинал понимать, что мое первое впечатление было ошибочным и мощная полицейская машина набирала обороты, используя все свои огромные возможности.
Можно ли было найти в этой комнате еще что-нибудь? В прочитанных мной детективных романах следователь будто бы обращался к своей интуиции, пытался «влезть в шкуру» преступника или жертвы, я точно не помнил. Лично для меня жертва была почти такой же неизвестной, как и преступник.
Тело обнаружил зять, в восемь часов утра. Каждый вечер он привозил тещу на своем грузовике и забирал ее каждое утро. Казалось, он вне подозрений. Горе молодых супругов было совершенно искренним. Конечно, и мне не мешало бы побывать в этой семье — первая неприятная обязанность. А пока я рассматривал обои в цветочек, удобную кровать с медными шарами, комод под ампир. На стене висела увеличенная фотография зятя и дочери в свадебном наряде; два голеньких младенца, которые на следующей фотографии становились девочками шести или семи лет,— без сомнения, внучки Жеральдины Летандар. Олеография из «Иллюстрасьон»: Жоффр, Фош и Петэн вместе в маршальских мундирах. Почтовая открытка с изображением генерала де Голля с трехцветной лентой...
С первого этажа кто-то позвал:
— Вы идете, Бушрон? Похоже, нам удастся хлебнуть грогу!
На лестнице Бушрон пропустил меня вперед. Прокурор и комиссар уже были на улице и выходили за ворота.
— Немного погреемся в «Пти-Лидо»,— предложил один из коллег Бушрона.— Если хотите... Постойте-ка, а я вас узнал! Как ваши дела?
Я тоже узнал инспектора, который допрашивал меня сегодня утром.
— Ну что же,— сказал он весело,— вам посчастливилось! Это же просто работа на дому, не так ли?..
— Вот как? Вы тут живете? — спросил меня Бушрон.
— В ста пятидесяти метрах.
— И вы были дома сегодня ночью?
— Конечно.
Бушрон, возможно, спросил не думая, по привычке. Но все же у меня по спине пробежал холодок. Итак, из репортера я могу превратиться в обвиняемого! Ведь было ясно, что его коллега допрашивал меня не очень тщательно (а я то думал, что профессия журналиста ставила меня вне подозрений!). А что, если убийцу не найдут! Каким образом я докажу, что не вставал ночью, чтобы задушить старую Жеральдину?
— Ну, ладно,— вмешался коллега Бушрона,— пойдемте пить грог. Черт знает как сыро в ваших краях...
«В ваших краях...» Он также связывал меня с жителями Тополиного острова, этой странной фауной, за которой я всегда наблюдал со стороны, как случайный прохожий. Я точно влип в дурацкую историю, согласившись на этот репортаж; вдали от глаз полицейских я был бы вне их подозрений. Здесь я поймал себя на мысли, что рассуждаю как человек, боящийся скомпрометировать себя. Однако, кроме неудовольствия, я чувствовал, что меня охватывает и приятное ощущение, настоящее наслаждение от того, что двое полицейских и я направляемся в «Пти-Лидо».
«Пти-Лидо» заслуживает описания, на которое я не способен. Он расположен на берегу рукава Капитула, на стыке одноименного моста и ведущей к нему Дороги Моста. Его расположение соответствует названию * в том смысле, что рядом с ним находится широкая береговая терраса, причал, привязанные к сваям лодки, а в сарае — каноэ, которые можно взять напрокат. С архитектурной точки зрения «Пти-Лидо» представляет собой швейцарский домик — шале. У него два этажа: один — на уровне берега, второй — немного выше, на уровне моста, с деревянным фасадом, который сейчас выглядит довольно запущенным. Когда вы заходите в шале с улицы, вас сразу же веселит благодатное тепло. Во всяком случае, хозяину «Пти-Лидо» удавалось
ции, со своей холостяцкой квартирки я давно съехал, поэтому нужно было подыскивать себе какое-нибудь жилье. Кто не знает, как это трудно! Невозможно было найти даже приличный номер с отоплением в гостинице, разве что за такую цену, которая в мгновенье опустошила бы мой кошелек. Я осматривал неплохие двухкомнатные квартиры, обставленные лишь кухонным шкафом и парой кожаных кресел. За них с меня запрашивали триста тысяч франков. Я поднял на ноги всех друзей, напечатал в своей газете объявления со скидкой. С таким же успехом можно было просто выбросить деньги. Друзья, приютившие меня «до тех пор, пока...», следили за моими отчаянными попытками с возрастающим интересом. Я уже было совсем пал духом, когда где-то в середине октября их молочница сообщила, что одна особа в Кретее хотела бы сдать жилье неженатому мужчине. Таким образом я узнал, что мои хозяева также не сидели сложа руки, и хорошо помнил о проявленной ими заботе в тот день, когда ступил на Тополиный остров в поисках дома вдовы Шарло. Наступила пора хмурых сумерек. Уже по-морозному холодный осенний туман нависал над долиной Марны, а сам Тополиный остров походил на довольно запущенное кладбище. Вдова Шарло оставила приготовление шоколада, чтобы показать мне жилье, которое состояло из довольно большой спальни и маленькой комнатки, которая могла служить кабинетом, и умывальной.
— Тут чудесный вид,— сказала хозяйка, открывая окно. Холодный туман ворвался в комнату, как к себе домой. Был виден другой берег Марны, со стороны Сен-Мора, а немного ближе — залитый цементом буксир, который сел на мель и был переоборудован в жилой дом. Я замечтался, представив себе, что мог бы там поселиться. Вдова Шарло закрыла окно.
— Но... тут не топится,— Заметил я.
— Ничего. Мы все уладим. Если днем вас не будет дома, я буду топить ваш камин утром и вечером. Не сочтите за нескромность, месье, кем вы работаете?
...Журналист — эта профессия не показалась ей постыдной. Конечно, предполагалось, что я не буду приводить женщин, и такая забота о приличиях развеселила меня впервые за весь день. Островитяне, которых мне довелось увидеть,— женщина в американских штанах, два типа в теплых куртках, с топорами, старый хромой чудак в меховой феске, опиравшийся на трость английского адмирала,— казалось, были далеки от светских условностей. А может, я ошибался, и это маленькое общество набожно почитало культ добропорядочности? Почему бы и нет. Я распрощался с мадам Шарло, сказав, что подумаю. А думал я о том, что на Тополином острове меня скорее всего ожидает выбор между воспалением легких и наводнением. Каждые полчаса автобус до Шарантона, никакого сообщения после одиннадцати вечера — приятная перспектива, ничего не скажешь. Я бы не медля дал тягу отсюда,
если бы не угнетавшая меня мысль о друзьях, которым нужно будет как-то объяснить, что квартира мне не подходит. Возвращаясь к мосту дю-Шапитр, я как раз размышлял, к каким еще товарищам можно напроситься пожить «до тех пор, пока...» Только бы получить отсрочку — другой цели у меня не было.
Я дошел до Дороги Моста и повернул налево к реке. Сумерки, слишком быстро сгущаясь в тумане, отнюдь не делали пейзаж веселее. И тут я услышал, как захлопнулась дверь, и на дороге появилась какая-то фигура. Женская фигура. Мне показалось, что восходит солнце.
Я специально выставляю себя на посмешище, рассказывая о своем первом впечатлении от Лидии. Прежде всего, нужно быть точным. «Мне показалось, что восходит солнце» — это единственные подходящие слова. Я даже не могу сейчас вспомнить, как она была одета; несомненно, в простое пальтишко. Я видел ее лицо, ее руки, ее ноги, ее глаза. С самого утра меня угнетала тяжесть серого дня, а сам Тополиный остров был образом современной действительности, будто миниатюра изможденной, но непокоренной Франции. И вдруг куда-то исчез холодный туман, отвратительная усталость, запущенный пейзаж. Передо мной появилась жизнь, сила и красота. Казалось, это молодое, прекрасное тело излучало не только свет, но и тепло. Осень была бессильной против блестящих волос, против кожи, которая даже не краснела на холодном воздухе; осень сложила оружие перед непобедимой весной, перед жизнеутверждающей силой совершенной формы.
Я всегда немного насмехался над конкурсами красоты. Ведь на окраинах городов, в самых обыденных местах есть женщины, увидев которых, задаешь себе вопрос: разве им тут место? Соседи часто признают их красивыми, вот и все. Им и в голову не приходит сравнивать этих женщин с красавицами на обложках журналов. Я не знаю, что сделал бы импресарио или киновербовщик, увидев Лидию. Тем более я не мог знать, какова была бы судьба ее красоты на экране. Я знаю лишь то, что сделал сам после того, как мой взгляд встретился с взглядом Лидии. Я прошел еще метров пятьдесят необычайно взволнованный и обернулся. Ее силуэт некоторое время был виден, а затем исчез на какой-то боковой аллее. Я тут же повернул назад и направился прямиком к домику вдовы Шарло. Не испытывая больше колебаний, я заявил мадам Шарло, что окончательно решил поселиться у нее.
Мне трудно сказать, на что я надеялся и надеялся ли я на что-нибудь вообще. Я не повеса и не один из тех несчастных мотыльков, которые бросаются в отчаянии на первый проблеск света. Если бы властный долг звал меня в другую сторону, я без колебаний пошел бы Своей дорогой. Но ведь я в общем-то был свободен. Так почему же, увидев Лидию один раз, я должен был лишать себя надежды увидеть ее снова? Позже, ожидая в «Пти-Лидо» телефонного звонка или сидя там
просто так, я часто спрашивал себя, надеялись ли другие завсегдатаи, чьи глаза внимательно следили за каждым движением Лидии, на что-то большее, чем это созерцание. По крайней мере внешне все они убивали в кабачке время и изредка что-нибудь заказывали под насмешливым взглядом дядюшки Сонье ради единственного удовольствия — любоваться красотой его дочери. Была ли Лидия порядочной девушкой или нет — об этом никогда не говорилось. Во всяком случае, никто из этой разношерстной компании, где преобладали свитеры, спецовки, куртки, не обращался с ней развязно. Подобная сдержанность поражала меня. Тем более, что Лидия всегда смотрела мужчинам прямо в глаза. Но что это был за взгляд! Сразу становилось ясно, что с ней ничто не может быть мелочью, быстротечным развлечением. Могло случиться лишь так, что в один прекрасный день Лидия исчезнет с кем-нибудь из своих ухажеров. Но почему до сих пор никто не отважился на подобное приключение? А я сам... Такое уж жалкое создание — человек, всегда привязанный к мелочным заботам, испуганный бесповоротностью бытия.
Итак, в тот роковой день, когда я согласился заняться преступлением в Кретее, случилось так, что Лидия вошла в тот самый момент, когда я как раз собирался выходить. И никакой возможности задержаться: причина была бы слишком очевидной. Лидия стояла передо мной с непокрытой головой, в своем голубом пальтишке, слегка приоткрыв рот и, кажется, немного запыхавшись. Тишина, встретившая ее появление, очень мне не понравилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21