О каждом он ежедневно выслушивает сплетни, намеки, выдумки. Кроме того, он знает, что для некоторых дельцов черного рынка поражение немцев значило лишь изменение клиентуры либо источников снабжения. Так было и с самим Сонье, так было и с Сюрло, его клиентом, пьянчугой и лентяем, живущим исключительно за счет различных афер. Они поговорили между собой начистоту либо намеками. Не знаю, сколько времени вынашивали они мысль перейти от спекуляции к грабежам, идею экспроприировать деньги черного рынка, «не отходя от кассы». Можно определенно сказать лишь одно: с тех пор, как тот или другой произнес
вслух эту мысль, Сонье взял на себя руководство операциями. Двух первых жертв вычислили без труда: две одинокие женщины — Же-ральдина Летандар, о которой все говорят, будто у нее припрятаны миллионы, и вдова Шарло, которой Сюрло уже поставлял товар и знал, где она прячет деньги. Ограбить одиноких женщин, задушить их, прежде чем они начнут кричать,— нет ничего проще. Однако Сонье хочет спокойно пользоваться плодами своих преступлений и не попасть в руки правосудия. А лучший способ, чтобы тебя не заподозрили, самый классический способ — это немедленно подставить под удар того, кто своим поведением непременно вызовет подозрения. Пока с точки зрения криминалистики все достаточно банально — искушение крупной суммы денег, планы и расчеты. Но здесь в дело вмешался совсем не банальный, можно даже сказать, исключительный момент, который дал возможность Сонье действовать наверняка. В основе этого момента — красота его дочери, которая живет с ним на острове.
Сердце мое забилось чаще. Сонье, все еще опираясь о стол скованными руками, с видимым усилием слушал рассказ детектива. Очевидно, его удивляло не то, как быстро Бертрикс раскрыл выношенные им планы, а то, как верно он их угадал. Пьер Бертрикс незаметно обернулся ко мне.
— Вы знаете, каким был Пьер Маргла. Не только марочным маклером, но и высокообразованным человеком, писателем, увлеченным работой над философским сочинением, от которой его не могли заставить отказаться никакие жизненные перипетии. Вы знаете также о его работе в Сопротивлении и то, что после войны Пьер Маргла поселился в Боннейе. Однажды он встретил Лидию Сонье и полюбил ее. Случается. Вскоре Лидия сама вам об этом расскажет, расскажет о том, к чему привела эта страсть и какие у них с Пьером Маргла были отношения. Я же могу только пересказать вам то, о чем она мне сообщила. Именно для того, чтобы встречаться с этой девушкой, чтобы быть возле нее и попробовать убедить ее выйти за него замуж, когда брак его будет расторгнут, Пьер Маргла под вымышленным именем нанял здесь дом. Зачем вымышленное имя и такие предосторожности? Парадоксально, но так было проще всего. Пьер Маргла полагал, что, если он под своей фамилией будет жить одновременно в Боннейе и здесь, возникнут сплетни. Интригу с Лидией могут раскрыть, а это запятнает фамилию, которую еще носит его жена, возможно, это даже будет препятствовать разводу. Все эти намеки отпадали, как только Пьер Маргла становился Стефаном Борелем на Тополином острове. Опыт, приобретенный в подполье, позволял ему время от времени легко осуществлять такие превращения. Почти каждую неделю он выезжал из Боннейя по делам и из этих настоящих деловых поездок урывал несколько дней, чтобы пожить на Тополином острове в роли Стефана Бореля. Кажется, здесь мало интересовались этим случайным жителем...
Комиссар сокрушенно воздел руки:
— Я уже говорил, что жители Тополиного острова практически не подлежат контролю со стороны закона. И этот случай не единственный. Пьер Маргла еще и с некоторым уважением отнесся к администрации, так как зарегистрировал в комиссариате полиции Кретейя удостоверение личности на выдуманную фамилию Стефана Бореля.
— Впрочем, когда я говорил, что никто Стефаном Борелем не интересовался,— снова вступил Пьер Бертрикс,— это было не совсем точно. Он мог бы долго так жить, если бы не придумал все это специально, чтобы сблизиться с Лидией Сонье. И несмотря на все меры предосторожности, Сонье догадался, что его дочь встречается со Стефаном Борелем. Именно эти меры предосторожности заставили его заподозрить тайну, которую, не знаю уж как, он раскрыл. К несчастью, Сонье узнал, что Борель и Маргла — один человек, причем случилось это тогда, когда он доискивался ответа на вопрос: «Как, совершив преступление, обратить подозрение против кого-нибудь другого?» В один прекрасный день ему пришла в голову мысль: «А что если после убийства тех двух женщин я убью еще и Бореля? Тем самым исчезнет и Маргла. А на кого как не на Маргла падут подозрения, когда он исчезнет после нескольких убийств?» Оставалось лишь выполнить задуманное. И вы знаете, как он это сделал.
Пьер Бертрикс встал, сделал несколько шагов, повернулся и показал пальцем на Сонье.
— Полюбуйтесь, если можно так сказать, преступной гениальностью этой твари. Серную кислоту он употреблял только для того, чтобы нельзя было идентифицировать Стефана Бореля, так как полиция могла серьезно заинтересоваться лицом убитого, расследовать, сопоставить и, возможно, понять, что на самом деле речь идет о Пьере Маргла. Таким образом, стереть необходимо было только лицо третьей жертвы. Но если бы он облил кислотой только третьего убитого, он тем самым мог обратить на него особое внимание, а как раз этого делать и не стоило. Между тем, если он обезобразит сперва двух других, этот риск исчезал; три преступления будут выглядеть однотипными, возможно, их припишут садисту, тогда как третье убийство станет до некоторой степени алиби...
Пьер Бертрикс замолчал. Он сел на стул немного поодаль. Лицо его приняло вдруг отсутствующее выражение. Возможно, он просто устал. Ни на кого не глядя, он произнес еще несколько слов, будто размышляя над давно закрытым делом:
— Сонье проявил действительно незаурядные преступные способности, изобретательность, решимость, находчивость. Думаю, что его сильной стороной была также способность сразу принимать решение и действовать...
Он снова повернулся к Сонье:
— Когда вы задумали убить вдову Шарло? Когда полиция вела расследование в доме вашей первой жертвы или заранее назначили время?
— Я отдыхал после обеда,— ответил Сонье.
Пьер Бертрикс пожал плечами. Сжавшись на стуле, Сонье смотрел на него «снизу вверх» с упрямым видом. Только Бог знает, что делалось в этой лохматой голове, и собирался ли Сонье защищаться как-то иначе, чем тупо все отрицать. Пьер Бертрикс взглянул на комиссара.
— Забирайте его,— приказал комиссар.
Два инспектора, оставшиеся стоять, подошли к преступнику.
Сонье покорно встал. Не говоря ни слова и не глядя на нас, он навсегда переступил порог «Пти-Лидо».
Секретарь дописывал протокол. Комиссар сразу снял очки, чтобы их протереть.
— Поздравляю,— сказал он Пьеру Бертриксу.— Можно ли у вас спросить исключительно из профессионального интереса, что вас натолкнуло на открытие, что Стефан Борель и Пьер Маргла один человек, и как вы убедились, что убийца Сонье?
— О! Говорить можно лишь об одном следе. Пьер Бертрикс махнул рукой в мою сторону:
— У меня есть помощник, который менее часа назад принес ценные сведения. Это сведения о поведении дочери Сонье, начиная с 18 ноября, которые до некоторой степени стали катализатором, ускорившим кристаллизацию элементов, которые я собрал на протяжении дня. Объясню свою мысль. Как только я попал на этот остров, как только увидел дочь Сонье, я интуитивно — чисто интуитивно, и я говорил об этом месье Норрею,— почувствовал, что она, осознанно или бессознательно, находится в центре событий. Я начал приглядываться к людям, которые ее окружают, и, конечно, в первую очередь к ее отцу. Я вспомнил деталь, на которую только что сослался, волнение Сонье, когда упал будильник, деталь, о которой мне рассказал месье Норрей, не придавая ей особого значения, поскольку он приписал это волнение страху. Я встретился с вами и рассказал о Сонье. Мы пришли к заключению, что его можно подозревать как человека, близкого к Сюрло, которого мы уже заподозрили из-за обмана. Я попросил вас позвонить в службу прослушивания и занести мне стенограммы разговоров с «Пти-Лидо», телефон которого мы контролировали. Я наугад просмотрел стенограммы и заметил вот что: все, кто звонил сегодня Сонье с десяти до двенадцати, не могли его застать. Сонье не было дома. А мы сегодня утром ломали себе голову, отчего Сюрло приехал на площадь Бастилии на полчаса раньше, чем ему предписывалось в повестке, и почему, выйдя из комиссариата, он еще полчаса ждал, вместо того, чтобы сесть в автобус в одиннадцать тридцать. Очень просто: Сонье и Сюрло оба ехали в Париж, но в разных автобусах. Сонье приехал позже Сюр-
ло; с какой-то точки площади Бастилии или улицы Рокетт он, как и мы, видел, как Сюрло входил в комиссариат полиции и как он оттуда выходил. После этого, успокоившись, он вернулся домой автобусом, который отходит из Парижа в одиннадцать тридцать. Сюрло приехал следующим рейсом. Придя к такому выводу, я сразу же позвонил вам и сообщил, что посылаю еще трех своих сотрудников для наблюдения на острове, особенно за «Пти-Лидо», и что этой ночью собираюсь арестовать двоих преступников. Тогда я еще не был уверен, что Сонье убийца, но я был уверен, что он замешан в этом деле. Окончательно обо всем я догадался после того, что мне рассказал месье Норрей. Пьер Бертрикс снова махнул рукой в мою сторону:
— Месье Норрей со своей стороны вел расследование, без колебаний идя на риск. В этот вечер ему удалось обмануть Сюрло, который вышел на его след, но также и моего сотрудника, который должен был заботиться о его безопасности и уже совсем запутался. Месье Норрей вернулся сюда и сумел пробраться в дом, но его заметили: Сюрло вернулся раньше и поджидал его возле трактира. Милый мой месье Норрей, это Сюрло, пока Сонье разговаривал наверху с припозднившимися клиентами, повернул перед вашим носом ключ в двери туалетной комнаты, замкнув вас в мышеловке, в которую вы неосторожно угодили. Освободившись, Сонье поспешил заняться вами. Счастье, что ваша искренность его убедила, во всяком случае, он решил подождать. Если бы он мог допустить мысль, что вы меньше интересуетесь его дочерью, чем обнаружением преступника, я бы и гроша ломаного не дал за вашу жизнь.
Я почувствовал, что краснею. Но во взгляде Бертрикса не было и намека на иронию, осуждение или недоброжелательность.
— Что же касается Маргла, то здесь мне помогли две подробности. Помните, как мы вместе с вами ходили в бунгало Стефана Бореля?
— Да.
— Я включил радио, и мы услышали каталонскую певицу. Так вот, я ходил туда снова сегодня вечером. Снова включал приемник. Это — американский приемник. Стрелка была на той же отметке, но на этот раз говорили на русском языке. В первый раз мы слышали передачу московского радио на испанском языке. Я насторожился. Вспомнил, где учился Маргла. Сопоставил с другим обстоятельством, которое открыл сегодня после обеда. Речь идет о том, что до того, как встретиться с вами, я побывал на кретейском кладбище. На могиле Бореля. Там были свежие цветы. Кто мог их положить? Ведь не его же племянник-летчик, который не спешил дать о себе знать. Кстати, комиссар, хочу вам сказать, что о племяннике вы больше не услышите. Племянником была Лидия Сонье. Письмо послала она. Она же оплатила похороны Маргла. Только что она сама мне об этом сказала.
Пьер Бертрикс на минуту умолк.
— Судьба очень капризна. Преступления Сонье поставили его дочь в неудобное положение. Первые преступления ее напугали. Она боялась, что полиция, проводя расследование на острове, может среди других жителей прийти с расспросами и к тому, кто назвал себя Стефаном Борелем. Борель-Маргла должен был бы назвать свою настоящую фамилию, давать объяснения. Лидия Сонье боялась еще и поэтому, что фальшивая фамилия, конечно же, вызвала бы подозрения у тех, кто разыскивал убийцу. Короче говоря, она боялась, что план, придуманный Маргла для сближения с ней, мог в конце концов привести к тому, что его заподозрили бы в убийстве. Вот почему (здесь Пьер Бертрикс посмотрел на меня) она решилась на отчаянный шаг, попытавшись укрыть Маргла от любознательной полиции. Конечно, она не могла знать, что ее собственный отец уже наметил несчастного не только как жертву, но и как алиби. Только узнав о том, что убийца — ее отец, Лидия оказалась в двусмысленном положении, о котором я только что говорил: чтобы защитить память того, кто ее любил, она должна была бы донести на отца. Какое-то время она, правда, думала, что освободилась от этой трагической дилеммы: когда мы имитировали нападение на месье Норрея, она поверила выдумке, поверила, что убийцей может быть и не ее отец. Но заблуждение было недолгим.
— Вы думаете, она хочет сделать заявление? — спросил комиссар.
— Да. Именно для того, чтобы обелить память Пьера Маргла, которого долгое время подозревали в ужасных преступлениях. Понятно, что разоблачение настоящего преступника снимает обвинение с Пьера Маргла, и я знаю, что вы постараетесь как можно скорее и надлежащим образом донести этот факт до сведения общественности. Но я полагаю, что девушка так же хочет немедленно объяснить при нас, непосредственных свидетелях, свое... любовное приключение с Пьером Маргла. Вы увидите — во всяком случае, я так понял из ее рассказа — что все не так просто и не так непристойно, как можно было бы себе представить, зная, что речь идет о дочери трактирщика, к тому же преступника. Сейчас я ее приведу.
Чего я только не передумал за эти несколько минут! Как мне освободиться от этих мыслей и не потерять надежду? Какой появится сейчас Лидия в этом нищем зале, в котором я слышал от нее такие ласковые слова и где я видел, сколь неприступным стало ее лицо и как она избегает моего взгляда. Судьба поставила и меня в двусмысленное положение: теперь у меня была невиновная невеста и будущий тесть — убийца! Внизу хлопнула дверь, и на лестнице послышались шаги.
Появилась бледная, трогательно простая, почти униженная Лидия. Пьер Бертрикс и комиссар почти одновременно предложили ей сесть. Она начала рассказывать. Голос ее был скорее грустный, чем униженный. Пьер Бертрикс махнул секретарю, чтобы он не записывал.
— С Пьером Маргла я познакомилась в Кретейе. В автобусе. Он
смотрел на меня и не заговаривал. Так мы встречались много раз, прежде чем он завел со мной разговор. Я не ребенок и знаю, как мужчины смотрят на женщин, которые им понравились. Во взгляде Маргла было что-то другое. Я никогда его не поощряла, но и не могла без слов дать ему понять, что его внимание меня раздражает. Лучше было бы, если бы я ему это продемонстрировала или сказала прямо, резко оттолкнула бы его...
Лидия сидела перед комиссаром. Комиссар опустил глаза, и она смотрела куда-то в пустоту, над нашими головами, будто обращалась к незримому образу.
— Он молча обожал меня,— продолжала она,— я не привыкла к такому. В тот день, когда он отважился со мной заговорить, я не сумела поставить его на место или отнестись к нему как к человеку незнакомому. Он говорил мне вещи, к которым я не привыкла. Но и тогда я его не поощряла. Хотя я не могла не слушать его. Мне кажется, это было невозможно.
Лидия опустила голову и смотрела на свои сплетенные пальцы.
— Вот так все и началось. Когда я поняла... какое значение имею для Пьера Маргла, я испугалась. Если бы он рассказал мне о своем плане поселиться на острове, я обязательно запретила бы ему это делать, думаю, в этом случае я могла бы с ним порвать. Но он мне ничего не сказал. Однажды я встретила его на острове, когда он уже здесь поселился. Я рассердилась, несколько дней отказывалась с ним встречаться, но он так просил... Тогда я испугалась еще больше — я поняла, что не люблю его. Я его не любила.
Лидия подняла глаза и посмотрела на меня. В ее глазах не было нежности, одна лишь необычайная убежденность, поразительное желание сказать правду.
— Я честно сказала ему об этом. Я сказала ему, что нам не стоит встречаться, сказала, чтобы он уехал. А нужно было, теперь я это понимаю, уехать отсюда мне. Я не прощу себе, что не сделала этого. Не уехала вовремя, не сумела убедить Пьера Маргла, что надежды его тщетны. Да и человек этот так легко не отступал. Он говорил со мной так, как до того не говорил ни один мужчина в мире. Он открыл мне культуру, дал понять, что у меня есть душа. Я знала, что нравлюсь ему, но вместе с тем понимала, что я для него не только женщина, с которой хотят переспать. Такое со мной происходило впервые. Он сказал мне, что одинок. Я тоже была одинока, одинока среди всех этих мужчин, которые разглядывали меня в кафе с одной-единственной мыслью. Дружба с Пьером Маргла была для меня чудом, и я трусливо не сумела от нее отказаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
вслух эту мысль, Сонье взял на себя руководство операциями. Двух первых жертв вычислили без труда: две одинокие женщины — Же-ральдина Летандар, о которой все говорят, будто у нее припрятаны миллионы, и вдова Шарло, которой Сюрло уже поставлял товар и знал, где она прячет деньги. Ограбить одиноких женщин, задушить их, прежде чем они начнут кричать,— нет ничего проще. Однако Сонье хочет спокойно пользоваться плодами своих преступлений и не попасть в руки правосудия. А лучший способ, чтобы тебя не заподозрили, самый классический способ — это немедленно подставить под удар того, кто своим поведением непременно вызовет подозрения. Пока с точки зрения криминалистики все достаточно банально — искушение крупной суммы денег, планы и расчеты. Но здесь в дело вмешался совсем не банальный, можно даже сказать, исключительный момент, который дал возможность Сонье действовать наверняка. В основе этого момента — красота его дочери, которая живет с ним на острове.
Сердце мое забилось чаще. Сонье, все еще опираясь о стол скованными руками, с видимым усилием слушал рассказ детектива. Очевидно, его удивляло не то, как быстро Бертрикс раскрыл выношенные им планы, а то, как верно он их угадал. Пьер Бертрикс незаметно обернулся ко мне.
— Вы знаете, каким был Пьер Маргла. Не только марочным маклером, но и высокообразованным человеком, писателем, увлеченным работой над философским сочинением, от которой его не могли заставить отказаться никакие жизненные перипетии. Вы знаете также о его работе в Сопротивлении и то, что после войны Пьер Маргла поселился в Боннейе. Однажды он встретил Лидию Сонье и полюбил ее. Случается. Вскоре Лидия сама вам об этом расскажет, расскажет о том, к чему привела эта страсть и какие у них с Пьером Маргла были отношения. Я же могу только пересказать вам то, о чем она мне сообщила. Именно для того, чтобы встречаться с этой девушкой, чтобы быть возле нее и попробовать убедить ее выйти за него замуж, когда брак его будет расторгнут, Пьер Маргла под вымышленным именем нанял здесь дом. Зачем вымышленное имя и такие предосторожности? Парадоксально, но так было проще всего. Пьер Маргла полагал, что, если он под своей фамилией будет жить одновременно в Боннейе и здесь, возникнут сплетни. Интригу с Лидией могут раскрыть, а это запятнает фамилию, которую еще носит его жена, возможно, это даже будет препятствовать разводу. Все эти намеки отпадали, как только Пьер Маргла становился Стефаном Борелем на Тополином острове. Опыт, приобретенный в подполье, позволял ему время от времени легко осуществлять такие превращения. Почти каждую неделю он выезжал из Боннейя по делам и из этих настоящих деловых поездок урывал несколько дней, чтобы пожить на Тополином острове в роли Стефана Бореля. Кажется, здесь мало интересовались этим случайным жителем...
Комиссар сокрушенно воздел руки:
— Я уже говорил, что жители Тополиного острова практически не подлежат контролю со стороны закона. И этот случай не единственный. Пьер Маргла еще и с некоторым уважением отнесся к администрации, так как зарегистрировал в комиссариате полиции Кретейя удостоверение личности на выдуманную фамилию Стефана Бореля.
— Впрочем, когда я говорил, что никто Стефаном Борелем не интересовался,— снова вступил Пьер Бертрикс,— это было не совсем точно. Он мог бы долго так жить, если бы не придумал все это специально, чтобы сблизиться с Лидией Сонье. И несмотря на все меры предосторожности, Сонье догадался, что его дочь встречается со Стефаном Борелем. Именно эти меры предосторожности заставили его заподозрить тайну, которую, не знаю уж как, он раскрыл. К несчастью, Сонье узнал, что Борель и Маргла — один человек, причем случилось это тогда, когда он доискивался ответа на вопрос: «Как, совершив преступление, обратить подозрение против кого-нибудь другого?» В один прекрасный день ему пришла в голову мысль: «А что если после убийства тех двух женщин я убью еще и Бореля? Тем самым исчезнет и Маргла. А на кого как не на Маргла падут подозрения, когда он исчезнет после нескольких убийств?» Оставалось лишь выполнить задуманное. И вы знаете, как он это сделал.
Пьер Бертрикс встал, сделал несколько шагов, повернулся и показал пальцем на Сонье.
— Полюбуйтесь, если можно так сказать, преступной гениальностью этой твари. Серную кислоту он употреблял только для того, чтобы нельзя было идентифицировать Стефана Бореля, так как полиция могла серьезно заинтересоваться лицом убитого, расследовать, сопоставить и, возможно, понять, что на самом деле речь идет о Пьере Маргла. Таким образом, стереть необходимо было только лицо третьей жертвы. Но если бы он облил кислотой только третьего убитого, он тем самым мог обратить на него особое внимание, а как раз этого делать и не стоило. Между тем, если он обезобразит сперва двух других, этот риск исчезал; три преступления будут выглядеть однотипными, возможно, их припишут садисту, тогда как третье убийство станет до некоторой степени алиби...
Пьер Бертрикс замолчал. Он сел на стул немного поодаль. Лицо его приняло вдруг отсутствующее выражение. Возможно, он просто устал. Ни на кого не глядя, он произнес еще несколько слов, будто размышляя над давно закрытым делом:
— Сонье проявил действительно незаурядные преступные способности, изобретательность, решимость, находчивость. Думаю, что его сильной стороной была также способность сразу принимать решение и действовать...
Он снова повернулся к Сонье:
— Когда вы задумали убить вдову Шарло? Когда полиция вела расследование в доме вашей первой жертвы или заранее назначили время?
— Я отдыхал после обеда,— ответил Сонье.
Пьер Бертрикс пожал плечами. Сжавшись на стуле, Сонье смотрел на него «снизу вверх» с упрямым видом. Только Бог знает, что делалось в этой лохматой голове, и собирался ли Сонье защищаться как-то иначе, чем тупо все отрицать. Пьер Бертрикс взглянул на комиссара.
— Забирайте его,— приказал комиссар.
Два инспектора, оставшиеся стоять, подошли к преступнику.
Сонье покорно встал. Не говоря ни слова и не глядя на нас, он навсегда переступил порог «Пти-Лидо».
Секретарь дописывал протокол. Комиссар сразу снял очки, чтобы их протереть.
— Поздравляю,— сказал он Пьеру Бертриксу.— Можно ли у вас спросить исключительно из профессионального интереса, что вас натолкнуло на открытие, что Стефан Борель и Пьер Маргла один человек, и как вы убедились, что убийца Сонье?
— О! Говорить можно лишь об одном следе. Пьер Бертрикс махнул рукой в мою сторону:
— У меня есть помощник, который менее часа назад принес ценные сведения. Это сведения о поведении дочери Сонье, начиная с 18 ноября, которые до некоторой степени стали катализатором, ускорившим кристаллизацию элементов, которые я собрал на протяжении дня. Объясню свою мысль. Как только я попал на этот остров, как только увидел дочь Сонье, я интуитивно — чисто интуитивно, и я говорил об этом месье Норрею,— почувствовал, что она, осознанно или бессознательно, находится в центре событий. Я начал приглядываться к людям, которые ее окружают, и, конечно, в первую очередь к ее отцу. Я вспомнил деталь, на которую только что сослался, волнение Сонье, когда упал будильник, деталь, о которой мне рассказал месье Норрей, не придавая ей особого значения, поскольку он приписал это волнение страху. Я встретился с вами и рассказал о Сонье. Мы пришли к заключению, что его можно подозревать как человека, близкого к Сюрло, которого мы уже заподозрили из-за обмана. Я попросил вас позвонить в службу прослушивания и занести мне стенограммы разговоров с «Пти-Лидо», телефон которого мы контролировали. Я наугад просмотрел стенограммы и заметил вот что: все, кто звонил сегодня Сонье с десяти до двенадцати, не могли его застать. Сонье не было дома. А мы сегодня утром ломали себе голову, отчего Сюрло приехал на площадь Бастилии на полчаса раньше, чем ему предписывалось в повестке, и почему, выйдя из комиссариата, он еще полчаса ждал, вместо того, чтобы сесть в автобус в одиннадцать тридцать. Очень просто: Сонье и Сюрло оба ехали в Париж, но в разных автобусах. Сонье приехал позже Сюр-
ло; с какой-то точки площади Бастилии или улицы Рокетт он, как и мы, видел, как Сюрло входил в комиссариат полиции и как он оттуда выходил. После этого, успокоившись, он вернулся домой автобусом, который отходит из Парижа в одиннадцать тридцать. Сюрло приехал следующим рейсом. Придя к такому выводу, я сразу же позвонил вам и сообщил, что посылаю еще трех своих сотрудников для наблюдения на острове, особенно за «Пти-Лидо», и что этой ночью собираюсь арестовать двоих преступников. Тогда я еще не был уверен, что Сонье убийца, но я был уверен, что он замешан в этом деле. Окончательно обо всем я догадался после того, что мне рассказал месье Норрей. Пьер Бертрикс снова махнул рукой в мою сторону:
— Месье Норрей со своей стороны вел расследование, без колебаний идя на риск. В этот вечер ему удалось обмануть Сюрло, который вышел на его след, но также и моего сотрудника, который должен был заботиться о его безопасности и уже совсем запутался. Месье Норрей вернулся сюда и сумел пробраться в дом, но его заметили: Сюрло вернулся раньше и поджидал его возле трактира. Милый мой месье Норрей, это Сюрло, пока Сонье разговаривал наверху с припозднившимися клиентами, повернул перед вашим носом ключ в двери туалетной комнаты, замкнув вас в мышеловке, в которую вы неосторожно угодили. Освободившись, Сонье поспешил заняться вами. Счастье, что ваша искренность его убедила, во всяком случае, он решил подождать. Если бы он мог допустить мысль, что вы меньше интересуетесь его дочерью, чем обнаружением преступника, я бы и гроша ломаного не дал за вашу жизнь.
Я почувствовал, что краснею. Но во взгляде Бертрикса не было и намека на иронию, осуждение или недоброжелательность.
— Что же касается Маргла, то здесь мне помогли две подробности. Помните, как мы вместе с вами ходили в бунгало Стефана Бореля?
— Да.
— Я включил радио, и мы услышали каталонскую певицу. Так вот, я ходил туда снова сегодня вечером. Снова включал приемник. Это — американский приемник. Стрелка была на той же отметке, но на этот раз говорили на русском языке. В первый раз мы слышали передачу московского радио на испанском языке. Я насторожился. Вспомнил, где учился Маргла. Сопоставил с другим обстоятельством, которое открыл сегодня после обеда. Речь идет о том, что до того, как встретиться с вами, я побывал на кретейском кладбище. На могиле Бореля. Там были свежие цветы. Кто мог их положить? Ведь не его же племянник-летчик, который не спешил дать о себе знать. Кстати, комиссар, хочу вам сказать, что о племяннике вы больше не услышите. Племянником была Лидия Сонье. Письмо послала она. Она же оплатила похороны Маргла. Только что она сама мне об этом сказала.
Пьер Бертрикс на минуту умолк.
— Судьба очень капризна. Преступления Сонье поставили его дочь в неудобное положение. Первые преступления ее напугали. Она боялась, что полиция, проводя расследование на острове, может среди других жителей прийти с расспросами и к тому, кто назвал себя Стефаном Борелем. Борель-Маргла должен был бы назвать свою настоящую фамилию, давать объяснения. Лидия Сонье боялась еще и поэтому, что фальшивая фамилия, конечно же, вызвала бы подозрения у тех, кто разыскивал убийцу. Короче говоря, она боялась, что план, придуманный Маргла для сближения с ней, мог в конце концов привести к тому, что его заподозрили бы в убийстве. Вот почему (здесь Пьер Бертрикс посмотрел на меня) она решилась на отчаянный шаг, попытавшись укрыть Маргла от любознательной полиции. Конечно, она не могла знать, что ее собственный отец уже наметил несчастного не только как жертву, но и как алиби. Только узнав о том, что убийца — ее отец, Лидия оказалась в двусмысленном положении, о котором я только что говорил: чтобы защитить память того, кто ее любил, она должна была бы донести на отца. Какое-то время она, правда, думала, что освободилась от этой трагической дилеммы: когда мы имитировали нападение на месье Норрея, она поверила выдумке, поверила, что убийцей может быть и не ее отец. Но заблуждение было недолгим.
— Вы думаете, она хочет сделать заявление? — спросил комиссар.
— Да. Именно для того, чтобы обелить память Пьера Маргла, которого долгое время подозревали в ужасных преступлениях. Понятно, что разоблачение настоящего преступника снимает обвинение с Пьера Маргла, и я знаю, что вы постараетесь как можно скорее и надлежащим образом донести этот факт до сведения общественности. Но я полагаю, что девушка так же хочет немедленно объяснить при нас, непосредственных свидетелях, свое... любовное приключение с Пьером Маргла. Вы увидите — во всяком случае, я так понял из ее рассказа — что все не так просто и не так непристойно, как можно было бы себе представить, зная, что речь идет о дочери трактирщика, к тому же преступника. Сейчас я ее приведу.
Чего я только не передумал за эти несколько минут! Как мне освободиться от этих мыслей и не потерять надежду? Какой появится сейчас Лидия в этом нищем зале, в котором я слышал от нее такие ласковые слова и где я видел, сколь неприступным стало ее лицо и как она избегает моего взгляда. Судьба поставила и меня в двусмысленное положение: теперь у меня была невиновная невеста и будущий тесть — убийца! Внизу хлопнула дверь, и на лестнице послышались шаги.
Появилась бледная, трогательно простая, почти униженная Лидия. Пьер Бертрикс и комиссар почти одновременно предложили ей сесть. Она начала рассказывать. Голос ее был скорее грустный, чем униженный. Пьер Бертрикс махнул секретарю, чтобы он не записывал.
— С Пьером Маргла я познакомилась в Кретейе. В автобусе. Он
смотрел на меня и не заговаривал. Так мы встречались много раз, прежде чем он завел со мной разговор. Я не ребенок и знаю, как мужчины смотрят на женщин, которые им понравились. Во взгляде Маргла было что-то другое. Я никогда его не поощряла, но и не могла без слов дать ему понять, что его внимание меня раздражает. Лучше было бы, если бы я ему это продемонстрировала или сказала прямо, резко оттолкнула бы его...
Лидия сидела перед комиссаром. Комиссар опустил глаза, и она смотрела куда-то в пустоту, над нашими головами, будто обращалась к незримому образу.
— Он молча обожал меня,— продолжала она,— я не привыкла к такому. В тот день, когда он отважился со мной заговорить, я не сумела поставить его на место или отнестись к нему как к человеку незнакомому. Он говорил мне вещи, к которым я не привыкла. Но и тогда я его не поощряла. Хотя я не могла не слушать его. Мне кажется, это было невозможно.
Лидия опустила голову и смотрела на свои сплетенные пальцы.
— Вот так все и началось. Когда я поняла... какое значение имею для Пьера Маргла, я испугалась. Если бы он рассказал мне о своем плане поселиться на острове, я обязательно запретила бы ему это делать, думаю, в этом случае я могла бы с ним порвать. Но он мне ничего не сказал. Однажды я встретила его на острове, когда он уже здесь поселился. Я рассердилась, несколько дней отказывалась с ним встречаться, но он так просил... Тогда я испугалась еще больше — я поняла, что не люблю его. Я его не любила.
Лидия подняла глаза и посмотрела на меня. В ее глазах не было нежности, одна лишь необычайная убежденность, поразительное желание сказать правду.
— Я честно сказала ему об этом. Я сказала ему, что нам не стоит встречаться, сказала, чтобы он уехал. А нужно было, теперь я это понимаю, уехать отсюда мне. Я не прощу себе, что не сделала этого. Не уехала вовремя, не сумела убедить Пьера Маргла, что надежды его тщетны. Да и человек этот так легко не отступал. Он говорил со мной так, как до того не говорил ни один мужчина в мире. Он открыл мне культуру, дал понять, что у меня есть душа. Я знала, что нравлюсь ему, но вместе с тем понимала, что я для него не только женщина, с которой хотят переспать. Такое со мной происходило впервые. Он сказал мне, что одинок. Я тоже была одинока, одинока среди всех этих мужчин, которые разглядывали меня в кафе с одной-единственной мыслью. Дружба с Пьером Маргла была для меня чудом, и я трусливо не сумела от нее отказаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21