Пьер Маргла имел возможность проявить такие настроения в тот период своей жизни, когда, будучи уже совершеннолетним, остался одиноким и абсолютно свободным. Он этого не сделал. Лучшее тому доказательство — его переписка с бывшим преподавателем. А когда между ним и его женой возникает какой-то непреодолимый разлад, он чувствует серьезные угрызения совести и в конце концов отдает это дело на рассмотрение римского суда, как и положено покорному сыну Церкви. Подтверждается наш вывод и сведениями, полученными из Боннея, согласно которым Пьер Маргла был ревностным католиком. Лейтенант запаса, танкист, он воюет в Бельгии в составе армии Жиро, потом его эвакуируют из Дюнкерка в Англию, после чего он возвращается во Францию. Маргла снова вступает в армию возле Эвре, попадает в плен, но сразу же бежит из концлагеря вместе с одним майором, также бывшим воспитанником Сент-Игнас, именно тем, адрес которого дал нам отец Этьен. Пьер Маргла пробирается в Лион и там, в скромном гостиничном номере, начинает писать. Над чем же он работает? Над большим философским трудом: «Проблема зла в современном мире». Послушайте-ка названия глав: «Бог и зло», «Гордыня — источник зла», «От самовлюбленности до идеи убийства», «Роль преступления в истории»...
— Каким образом, черт побери, вы обо всем этом узнали? С позавчерашнего-то дня!
— Вчера я лично виделся с боевым товарищем Пьера Маргла. Работая в Лионе, Маргла просил его разыскать некоторые книги по криминологии у парижских издателей. Кроме того, он доверил ему первую часть своего фундаментального труда, попросив ее прочитать и высказать свое мнение. Вряд ли стоит вам говорить, что мне нелегко было вызвать майора на откровенный разговор. Для него Маргла невиновен. Что касается рукописи, то он не хочет с ней расставаться. Он согласился лишь на то, чтобы я кое-что законспектировал для себя. Дальше. Эта кропотливая работа, конечно, не обогащала Пьера Маргла. Самый дорогой капитал, который он спас от военного лихолетья, состоял в коллекции марок, начатой еще в детстве, ценность которой со
временем неуклонно возрастала. Чтобы иметь средства к существованию, Маргла продал некоторые марки. Ему случилось осуществить выгодный обмен, удачно выступить в роли посредника, и тогда он понял, что комиссионный процент с этого отнюдь не громоздкого товара, в котором он, к тому же, прекрасно разбирался, может обеспечить его материально. В конце 1942 года, когда его побег из лагеря для военнопленных был уже забыт, он возвращается в Париж и поселяется в Боннее. Немного погодя он становится участником Сопротивления. К сожалению, майор оказался более сдержанным, чем я желал бы, рассказывая о деятельности Маргла в этот период, как-будто секреты его подпольной сети еще не подлежат огласке. Однако он без устали восхвалял смелость и изобретательность Пьера Маргла, который, как я понял, в 1943 и в начале 1944 года несколько раз побывал в Англии, а может, даже и в России. Маргла посчастливилось ни разу не возбудить подозрений гестапо. Должно быть, он был связан с выдающимися деятелями Сопротивления как в Англии, так и во Франции, но нет смысла разыскивать сейчас этих людей: расследование слишком затянется, да и вряд ли мы получим какие-то интересные для нас сведения. По крайней мере, сейчас у нас уже есть, хотя бы в общих чертах, портрет вероятного убийцы с Тополиного острова. Так сказать, образ Пьера Маргла извне.
— Этот образ не кажется мне... убедительным,— сказал я.— Слишком поражает несоответствие моральных черт Пьера Маргла — я имею в виду его преданность религиозным принципам, очевидно безупречную жизнь — и отвратительного характера преступлений, в которых его обвиняют. Совсем не обязательно самому становиться преступником, если изучаешь криминологию. И, если хотите мое мнение, во всем том, что вы узнали о Пьере Маргла, я не вижу никаких доказательств его вины.
— Ну во-первых, он все-таки скрылся,— спокойно заметил Пьер Бертрикс.
Вот так конфуз! И как, в самом деле, я мог забыть об этом вопиющем факте? И почему мне так не хотелось, чтобы Пьер Маргла оказался убийцей?
— Итак, Пьер Маргла покинул свой дом в спешке, заботливо заперев маленький сейф, который, как вы знаете, полиция вынуждена была взломать. Этот сейф, вероятно, содержал наиболее редкие марки. Те марки, которые были найдены в других местах, не представляют значительной ценности. А еще он оставил после себя бутыль с серной кислотой...
— Кстати, не кажется ли вам эта бутыль слишком большой? Я хочу сказать, не слишком ли она бросается в глаза? Как будто ее специально поставил там тот, кто, может, и не был Пьером Маргла?
— Пожалуй, что так. Мне она тоже слишком резанула глаза.
И поверьте, что эта бутыль убеждает меня в виновности Маргла не больше, чем то анонимное письмо, с которого все и началось. На человека доносят, подбрасывают ему какое-то веское доказательство вины — эта хитрость стара как мир. Но кроме... особенностей морального облика Маргла, которые начинают понемногу вырисовываться перед нами, мы нашли еще кое-что...
Бертрикс протянул мне через стол листок бумаги.
— Что вы об этом скажете?
На бумаге были начерчены карандашом прямые и волнистые линии. Я смотрел на них, ничего не понимая. Пьер Бертрикс рассмеялся.
— Полицейский, на глаза которому попался этот лист, наверное, смотрел на него так же, как и вы. Поверните его. Нет, не обратной стороной. Сориентируйте его на север-юг.
Я так и сделал, и еще до того, как почувствовал, что понял, у меня учащенно забилось сердце. Я держал в руках план Тополиного острова. План немой, без единого названия, однако на удивление точный. Я узнал Марну, рукав Капитула, Сорочий мостик, аллеи — все до мельчайших тропинок.
— Обратите внимание, какая твердая рука. Пьер Маргла воспользовался тем самым фиолетовым карандашом, каким обычно писал — мы уже сравнили с другими записями. К сожалению, мой сотрудник, весь вчерашний день проработавший дом у Маргла, не смог установить, где с самого начала находилась эта бумага. Поскольку после полицейского обыска там все перевернуто вверх дном. В любом случае она кажется мне весьма интересной сама по себе. Я вижу, вас это немного взволновало?
— Признаюсь, я не ожидал такой находки,— ответил я, положив план на письменный стол.
«Взволновало». Конечно же взволновало! И на то были причины! Я убеждал себя в том, что достаточно добавить к тем фактам, которыми он располагал, то, что знал я, чтобы с молниеносной скоростью следствие пошло в нужном направлении... Но нет, произнести это имя невозможно. Лидия не могла быть замешана в этом ужасе. Пьер Бертрикс отвернулся в сторону.
— Обратите внимание,— продолжал он,— что все это никуда нас не приводит. (Я перевел дух). Собственно говоря, мы не узнали ничего нового по сравнению с тем, что уже было известно. Обвинения против Пьера Маргла приобретают некоторую материальность, вот и все. Скверно другое — практически невозможно восстановить распорядок дня Пьера Маргла. Нет ничего более сложного, чем определить во времени и пространстве местонахождение господина, «разъезжающего по своим делам». Пьер Маргла отсутствовал по полдня, два дня, три дня кряду. Установлено, что он встречался с торговцами марок, другими
маклерами. Нам, наверное, не хватило бы недель, чтобы ответить на вопрос: «Где находился Пьер Маргла в те минуты, когда были совершены преступления?» Короче говоря, наша задача была бы неразрешимой, если бы не полная уверенность в том, что у Маргла, как вероятного убийцы, на Тополином острове были сообщники...
— Откуда такая уверенность?
— Да что вы — это же ясно как день! Кто еще мог послать анонимное письмо, разоблачающее Маргла, кроме того человека, который знал о его преступлениях? Во-вторых: кто-то должен был сообщить ему о существовании припрятанных денег и об образе жизни его будущих жертв — точнее, о времени, когда их наверняка можно было застать дома. Именно поэтому я попросил бы вас кое-что вспомнить: часто ли принимала у себя соседей ваша хозяйка? Поддерживала ли она с кем-нибудь особенно близкие отношения?
Я молчал. Нет, об отношениях вдовы Шарло с соседями я не мог вспомнить ничего определенного просто потому, что никогда этим не интересовался. Показывая всем своим видом, что углубился в воспоминания, я лихорадочно пытался хоть как-то привести в порядок ужасную путаницу моих мыслей, преодолеть тревогу, которая уже наверняка отпечаталась у меня на лице. Лидия — сообщница, возможно ли это? И, если так, то почему тогда она послала анонимное письмо? А если автор письма кто-то другой, то в какой же адский переплет она оказалась втянутой? Нет, я не могу произнести ее имя. Пускай все идет своим чередом...
— Честное слово, нет,— ответил я наконец,— моя память мне ничего не подсказывает, я никогда ничего не замечал. Я возвращался домой и уходил из дому, не задерживаясь... Боюсь, что пользы от меня вам будет мало...
— Я сейчас постараюсь убедить вас в обратном. Ничего удивительного в том, что вы не тратили времени на наблюдение за связями вашей хозяйки. Вот если бы она была хорошенькой девушкой... Но ближе к делу. Картина, открывшаяся нам, безрадостна — спящие джунгли. Когда успокоится волнение, всколыхнувшее Тополиный остров в связи с преступлениями, там еще долго ничто не изменится. Сообщник или сообщники Маргла не настолько глупы, чтобы сразу же выдать себя. Через несколько месяцев, а может, и лет, тот или те, кто разбогател на этом деле, тихонько уладят все таким образом, чтобы наконец воспользоваться награбленным. Но даже это движение трудно будет уловить именно из-за «внезаконного» характера существования части жителей...
Я внутренне содрогнулся, представив себе, какие выводы сделал бы Пьер Бертрикс из посещения Лидией дипломатической миссии Канады. Бертрикс говорил так, как будто предчувствовал тайну по имени «Лидия».
— Но ждать мы не можем,— продолжал он.— В этих спящих джунглях мы взорвем одну или, если будет нужно, несколько громких хлопушек. Именно вам выпадает бросить первую.
— Мне?
— Да. Вот письмо, которое вы получите завтра утром.
Я взял письмо. Это была половинка белого листа, очень похожего на то анонимное письмо, которое показывал мне комиссар, с текстом, написанным такими же большими буквами:
«Берегись, серия еще не закончена. Скоро твой черед. Убирайся отсюда, пока не поздно, и позаботься о своей смазливой мордашке!»
— Прошу простить, что обращаюсь к вам в таких выражениях,— улыбнулся Бертрикс,— но все должно быть правдоподобным, не так ли? Впрочем, это мелочи. Для нас важно, чтобы вы получили это любовное послание по почте и сразу же отправились с ним к комиссару Кретея. Не волнуйтесь, он предупрежден. Но вы все же пойдете к нему, попросите приема и заявите, что получили письмо с угрозами, как будто не знаете, откуда оно.
Я вернул письмо Бертриксу.
— Не понимаю, к чему это приведет.
Детектив высыпал пепел из трубки в большую стеклянную пепельницу:
— Это совсем просто, дорогой месье Норрей. Речь о том, чтобы снова начать следствие. А чтобы его начать, требуется основание...
— Но почему сейчас следствие должно завершиться успешнее, чем в первый раз? Почему люди должны быть более разговорчивыми?.. Ох, простите, я не подумал, что теперь этим будете заниматься...
— Нет,— сказал Бертрикс, улыбаясь,— совсем не потому, что я надеюсь работать лучше, чем полицейские, в тех же условиях. Говоря о хлопушке, которую нужно бросить в спящие джунгли, я говорю именно то, что хочу сказать. Поставьте себя на место одного или нескольких сообщников Маргла. Они слышат разговоры об анонимном письме, о возможности нового преступления: «Что это значит? Что происходит?» Если их несколько, они начнут подозревать друг друга, не в состоянии что-либо понять; так или иначе, они будут сбиты с толку, а значит и встревожены.
— Они могут догадаться, что все это — полицейские штучки.
— И такое может быть. Тогда они поймут, что полиция не такая уж бездеятельная, как они думали; они могут испугаться, что-то натворить. У нас с вами одна задача: нужно, чтобы что-то произошло. Если первая хлопушка не подействует, мы бросим вторую.
— Но...
— Что такое?
— Эту выдумку представят как правду? И комиссар полиции начнет настоящее расследование?
— Да, с моей помощью.
— Информацию сообщат прессе?
— А почему бы и нет?
— А как же... истина? Уважение к публике?
Пьер Бертрикс снова рассмеялся, на этот раз от всего сердца. Он поднялся из своего кресла и, подойдя ко мне, положил руку мне на плечо.
— Дорогой Норрей, вы очаровательны! Не кажется ли вам, что уважение к публике требует прежде всего разоблачить преступников, лаже если для этого понадобится прибегнуть к небольшим хитростям? Впрочем, успокойтесь, сообщения для прессы будут сведены к минимуму...
— Вы не знаете моего директора,— застонал я.— Если он поверит, что это дело приобрело новый размах и моя жизнь действительно в опасности, он снова навяжет мне уголовную хронику. О, я уже представляю себе свою фотографию с его заголовком: «Убьют ли меня сегодня ночью?»...
— Воспользуйтесь этим, чтобы добиться повышения зарплаты, получить какую-то выгоду! И не забывайте, дорогой мой, что не я пришел к вам первым.
Бертрикс был прав. Я сам, по доброй воле, снова нырнул в этот омут, преследуя вполне определенные, личные цели. И кому-кому, а мне совсем не приличествовало взывать к торжеству истины, коль скоро мое молчание могло серьезно помешать раскрытию этой самой истины.
— Я сделаю все, что вы захотите,— согласился я.— Прочитаю письмо. Потом пойду к комиссару Кретея.
Пьер Бертрикс пожал мне руку.
— Я был уверен, что вы согласитесь. Но помните, что мы разыгрываем не невинную салонную комедию. Три жертвы Тополиного острова были по-зверски убиты преисполненным решимости субъектом. Нет никакого сомнения, что именно вы, доброволец, а не профессионал, рискуете больше всех, занимаясь этим делом. Так бывает всегда. Итак, до скорого свидания.
Спускаясь по лестнице, направляясь в редакцию, я все время спрашивал себя, до чего уже докопался проницательный Бертрикс. «Если бы она была красивой девушкой... Именно вы рискуете больше всех...» Но хватит! Жребий брошен. И правду говоря, он был брошен еще тем далеким теперь уже вечером, когда на Дороге Моста я впервые увидел Лидию.
Я и вправду чувствовал себя немного неловко, протягивая свою бумагу комиссару полиции Кретея.
— Господин комиссар, вот что я получил сегодня по почте.
Он принялся читать анонимное письмо так внимательно, как будто никогда о нем не слышал.
— Ого! Новости не заставили себя ждать,— сказал он.— Вам действительно угрожают убийством, и к тому же намекают на серную кислоту. Может у вас есть какие-то соображения о происхождении этой анонимной записки?
Должен ли был я и дальше продолжать комедию? И как только комиссару удавалось сохранять серьезность? Предупредил ли его Пьер Бертрикс, или хитрый замысел включал еще одну, неизвестную мне часть плана? Все это казалось мне по-детски легкомысленным.
— Я подумал, что это глупая шутка,— сказал я.
— На шутку это, поверьте, совсем не похоже.
Я заметил, что дверь в комнату секретаря была приоткрыта. Комиссар говорил громко и четко. Я начинал понимать. Итак, нужно вступать в игру.
— Господин комиссар, вы, как специалист, лучше меня знаете, как следует к этому относиться. Именно поэтому я решил немедленно предупредить вас. Я буду действовать согласно вашим указаниям.
Комиссар помолчал минуту будто в раздумье, не отводя глаз от листа бумаги на столе.
— Я подумаю. Вы заняты по работе во второй половине дня? Я не хотел бы, чтобы активное возобновление этого дела причинило вам какие-то неудобства.
— Утро я проведу в редакции,— ответил я,— а после обеда могу освободиться.
— Хорошо, если сможете будьте тут около трех.
— Договорились, господин комиссар.
Я считал, что лучше немедленно предупредить Комба. Я знал: если «активное возобновление» наберет обороты, он не простит мне того, что я вовремя не ввел его в курс дела. Комб слушал историю с анонимным письмом, уставившись на меня своими маленькими крокодильими глазками.
— Что вы собираетесь делать, мой дорогой Норрей? Вы переедете?
Я сказал, что об этом не может быть и речи. Я жду указаний полиции.
— Браво! Вы не знаете, подняли уже по тревоге уголовную полицию? Что-то сообщали в прессу?
— Не думаю. Я понял, что полиция намерена пока давать в газеты как можно меньше информации...
Комб поднялся, величественно раздавив у себя на лацкане кучку сигарного пепла.
— Мой дорогой Норрей, вы не дурак. Вы знаете, чем обязаны газете, и вы знаете также, как высоко я вас ценю. У вас в руках уникальная возможность...
Описав полукруг, он приблизился к моему креслу и склонился надо мной, слегка обсыпав пеплом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Каким образом, черт побери, вы обо всем этом узнали? С позавчерашнего-то дня!
— Вчера я лично виделся с боевым товарищем Пьера Маргла. Работая в Лионе, Маргла просил его разыскать некоторые книги по криминологии у парижских издателей. Кроме того, он доверил ему первую часть своего фундаментального труда, попросив ее прочитать и высказать свое мнение. Вряд ли стоит вам говорить, что мне нелегко было вызвать майора на откровенный разговор. Для него Маргла невиновен. Что касается рукописи, то он не хочет с ней расставаться. Он согласился лишь на то, чтобы я кое-что законспектировал для себя. Дальше. Эта кропотливая работа, конечно, не обогащала Пьера Маргла. Самый дорогой капитал, который он спас от военного лихолетья, состоял в коллекции марок, начатой еще в детстве, ценность которой со
временем неуклонно возрастала. Чтобы иметь средства к существованию, Маргла продал некоторые марки. Ему случилось осуществить выгодный обмен, удачно выступить в роли посредника, и тогда он понял, что комиссионный процент с этого отнюдь не громоздкого товара, в котором он, к тому же, прекрасно разбирался, может обеспечить его материально. В конце 1942 года, когда его побег из лагеря для военнопленных был уже забыт, он возвращается в Париж и поселяется в Боннее. Немного погодя он становится участником Сопротивления. К сожалению, майор оказался более сдержанным, чем я желал бы, рассказывая о деятельности Маргла в этот период, как-будто секреты его подпольной сети еще не подлежат огласке. Однако он без устали восхвалял смелость и изобретательность Пьера Маргла, который, как я понял, в 1943 и в начале 1944 года несколько раз побывал в Англии, а может, даже и в России. Маргла посчастливилось ни разу не возбудить подозрений гестапо. Должно быть, он был связан с выдающимися деятелями Сопротивления как в Англии, так и во Франции, но нет смысла разыскивать сейчас этих людей: расследование слишком затянется, да и вряд ли мы получим какие-то интересные для нас сведения. По крайней мере, сейчас у нас уже есть, хотя бы в общих чертах, портрет вероятного убийцы с Тополиного острова. Так сказать, образ Пьера Маргла извне.
— Этот образ не кажется мне... убедительным,— сказал я.— Слишком поражает несоответствие моральных черт Пьера Маргла — я имею в виду его преданность религиозным принципам, очевидно безупречную жизнь — и отвратительного характера преступлений, в которых его обвиняют. Совсем не обязательно самому становиться преступником, если изучаешь криминологию. И, если хотите мое мнение, во всем том, что вы узнали о Пьере Маргла, я не вижу никаких доказательств его вины.
— Ну во-первых, он все-таки скрылся,— спокойно заметил Пьер Бертрикс.
Вот так конфуз! И как, в самом деле, я мог забыть об этом вопиющем факте? И почему мне так не хотелось, чтобы Пьер Маргла оказался убийцей?
— Итак, Пьер Маргла покинул свой дом в спешке, заботливо заперев маленький сейф, который, как вы знаете, полиция вынуждена была взломать. Этот сейф, вероятно, содержал наиболее редкие марки. Те марки, которые были найдены в других местах, не представляют значительной ценности. А еще он оставил после себя бутыль с серной кислотой...
— Кстати, не кажется ли вам эта бутыль слишком большой? Я хочу сказать, не слишком ли она бросается в глаза? Как будто ее специально поставил там тот, кто, может, и не был Пьером Маргла?
— Пожалуй, что так. Мне она тоже слишком резанула глаза.
И поверьте, что эта бутыль убеждает меня в виновности Маргла не больше, чем то анонимное письмо, с которого все и началось. На человека доносят, подбрасывают ему какое-то веское доказательство вины — эта хитрость стара как мир. Но кроме... особенностей морального облика Маргла, которые начинают понемногу вырисовываться перед нами, мы нашли еще кое-что...
Бертрикс протянул мне через стол листок бумаги.
— Что вы об этом скажете?
На бумаге были начерчены карандашом прямые и волнистые линии. Я смотрел на них, ничего не понимая. Пьер Бертрикс рассмеялся.
— Полицейский, на глаза которому попался этот лист, наверное, смотрел на него так же, как и вы. Поверните его. Нет, не обратной стороной. Сориентируйте его на север-юг.
Я так и сделал, и еще до того, как почувствовал, что понял, у меня учащенно забилось сердце. Я держал в руках план Тополиного острова. План немой, без единого названия, однако на удивление точный. Я узнал Марну, рукав Капитула, Сорочий мостик, аллеи — все до мельчайших тропинок.
— Обратите внимание, какая твердая рука. Пьер Маргла воспользовался тем самым фиолетовым карандашом, каким обычно писал — мы уже сравнили с другими записями. К сожалению, мой сотрудник, весь вчерашний день проработавший дом у Маргла, не смог установить, где с самого начала находилась эта бумага. Поскольку после полицейского обыска там все перевернуто вверх дном. В любом случае она кажется мне весьма интересной сама по себе. Я вижу, вас это немного взволновало?
— Признаюсь, я не ожидал такой находки,— ответил я, положив план на письменный стол.
«Взволновало». Конечно же взволновало! И на то были причины! Я убеждал себя в том, что достаточно добавить к тем фактам, которыми он располагал, то, что знал я, чтобы с молниеносной скоростью следствие пошло в нужном направлении... Но нет, произнести это имя невозможно. Лидия не могла быть замешана в этом ужасе. Пьер Бертрикс отвернулся в сторону.
— Обратите внимание,— продолжал он,— что все это никуда нас не приводит. (Я перевел дух). Собственно говоря, мы не узнали ничего нового по сравнению с тем, что уже было известно. Обвинения против Пьера Маргла приобретают некоторую материальность, вот и все. Скверно другое — практически невозможно восстановить распорядок дня Пьера Маргла. Нет ничего более сложного, чем определить во времени и пространстве местонахождение господина, «разъезжающего по своим делам». Пьер Маргла отсутствовал по полдня, два дня, три дня кряду. Установлено, что он встречался с торговцами марок, другими
маклерами. Нам, наверное, не хватило бы недель, чтобы ответить на вопрос: «Где находился Пьер Маргла в те минуты, когда были совершены преступления?» Короче говоря, наша задача была бы неразрешимой, если бы не полная уверенность в том, что у Маргла, как вероятного убийцы, на Тополином острове были сообщники...
— Откуда такая уверенность?
— Да что вы — это же ясно как день! Кто еще мог послать анонимное письмо, разоблачающее Маргла, кроме того человека, который знал о его преступлениях? Во-вторых: кто-то должен был сообщить ему о существовании припрятанных денег и об образе жизни его будущих жертв — точнее, о времени, когда их наверняка можно было застать дома. Именно поэтому я попросил бы вас кое-что вспомнить: часто ли принимала у себя соседей ваша хозяйка? Поддерживала ли она с кем-нибудь особенно близкие отношения?
Я молчал. Нет, об отношениях вдовы Шарло с соседями я не мог вспомнить ничего определенного просто потому, что никогда этим не интересовался. Показывая всем своим видом, что углубился в воспоминания, я лихорадочно пытался хоть как-то привести в порядок ужасную путаницу моих мыслей, преодолеть тревогу, которая уже наверняка отпечаталась у меня на лице. Лидия — сообщница, возможно ли это? И, если так, то почему тогда она послала анонимное письмо? А если автор письма кто-то другой, то в какой же адский переплет она оказалась втянутой? Нет, я не могу произнести ее имя. Пускай все идет своим чередом...
— Честное слово, нет,— ответил я наконец,— моя память мне ничего не подсказывает, я никогда ничего не замечал. Я возвращался домой и уходил из дому, не задерживаясь... Боюсь, что пользы от меня вам будет мало...
— Я сейчас постараюсь убедить вас в обратном. Ничего удивительного в том, что вы не тратили времени на наблюдение за связями вашей хозяйки. Вот если бы она была хорошенькой девушкой... Но ближе к делу. Картина, открывшаяся нам, безрадостна — спящие джунгли. Когда успокоится волнение, всколыхнувшее Тополиный остров в связи с преступлениями, там еще долго ничто не изменится. Сообщник или сообщники Маргла не настолько глупы, чтобы сразу же выдать себя. Через несколько месяцев, а может, и лет, тот или те, кто разбогател на этом деле, тихонько уладят все таким образом, чтобы наконец воспользоваться награбленным. Но даже это движение трудно будет уловить именно из-за «внезаконного» характера существования части жителей...
Я внутренне содрогнулся, представив себе, какие выводы сделал бы Пьер Бертрикс из посещения Лидией дипломатической миссии Канады. Бертрикс говорил так, как будто предчувствовал тайну по имени «Лидия».
— Но ждать мы не можем,— продолжал он.— В этих спящих джунглях мы взорвем одну или, если будет нужно, несколько громких хлопушек. Именно вам выпадает бросить первую.
— Мне?
— Да. Вот письмо, которое вы получите завтра утром.
Я взял письмо. Это была половинка белого листа, очень похожего на то анонимное письмо, которое показывал мне комиссар, с текстом, написанным такими же большими буквами:
«Берегись, серия еще не закончена. Скоро твой черед. Убирайся отсюда, пока не поздно, и позаботься о своей смазливой мордашке!»
— Прошу простить, что обращаюсь к вам в таких выражениях,— улыбнулся Бертрикс,— но все должно быть правдоподобным, не так ли? Впрочем, это мелочи. Для нас важно, чтобы вы получили это любовное послание по почте и сразу же отправились с ним к комиссару Кретея. Не волнуйтесь, он предупрежден. Но вы все же пойдете к нему, попросите приема и заявите, что получили письмо с угрозами, как будто не знаете, откуда оно.
Я вернул письмо Бертриксу.
— Не понимаю, к чему это приведет.
Детектив высыпал пепел из трубки в большую стеклянную пепельницу:
— Это совсем просто, дорогой месье Норрей. Речь о том, чтобы снова начать следствие. А чтобы его начать, требуется основание...
— Но почему сейчас следствие должно завершиться успешнее, чем в первый раз? Почему люди должны быть более разговорчивыми?.. Ох, простите, я не подумал, что теперь этим будете заниматься...
— Нет,— сказал Бертрикс, улыбаясь,— совсем не потому, что я надеюсь работать лучше, чем полицейские, в тех же условиях. Говоря о хлопушке, которую нужно бросить в спящие джунгли, я говорю именно то, что хочу сказать. Поставьте себя на место одного или нескольких сообщников Маргла. Они слышат разговоры об анонимном письме, о возможности нового преступления: «Что это значит? Что происходит?» Если их несколько, они начнут подозревать друг друга, не в состоянии что-либо понять; так или иначе, они будут сбиты с толку, а значит и встревожены.
— Они могут догадаться, что все это — полицейские штучки.
— И такое может быть. Тогда они поймут, что полиция не такая уж бездеятельная, как они думали; они могут испугаться, что-то натворить. У нас с вами одна задача: нужно, чтобы что-то произошло. Если первая хлопушка не подействует, мы бросим вторую.
— Но...
— Что такое?
— Эту выдумку представят как правду? И комиссар полиции начнет настоящее расследование?
— Да, с моей помощью.
— Информацию сообщат прессе?
— А почему бы и нет?
— А как же... истина? Уважение к публике?
Пьер Бертрикс снова рассмеялся, на этот раз от всего сердца. Он поднялся из своего кресла и, подойдя ко мне, положил руку мне на плечо.
— Дорогой Норрей, вы очаровательны! Не кажется ли вам, что уважение к публике требует прежде всего разоблачить преступников, лаже если для этого понадобится прибегнуть к небольшим хитростям? Впрочем, успокойтесь, сообщения для прессы будут сведены к минимуму...
— Вы не знаете моего директора,— застонал я.— Если он поверит, что это дело приобрело новый размах и моя жизнь действительно в опасности, он снова навяжет мне уголовную хронику. О, я уже представляю себе свою фотографию с его заголовком: «Убьют ли меня сегодня ночью?»...
— Воспользуйтесь этим, чтобы добиться повышения зарплаты, получить какую-то выгоду! И не забывайте, дорогой мой, что не я пришел к вам первым.
Бертрикс был прав. Я сам, по доброй воле, снова нырнул в этот омут, преследуя вполне определенные, личные цели. И кому-кому, а мне совсем не приличествовало взывать к торжеству истины, коль скоро мое молчание могло серьезно помешать раскрытию этой самой истины.
— Я сделаю все, что вы захотите,— согласился я.— Прочитаю письмо. Потом пойду к комиссару Кретея.
Пьер Бертрикс пожал мне руку.
— Я был уверен, что вы согласитесь. Но помните, что мы разыгрываем не невинную салонную комедию. Три жертвы Тополиного острова были по-зверски убиты преисполненным решимости субъектом. Нет никакого сомнения, что именно вы, доброволец, а не профессионал, рискуете больше всех, занимаясь этим делом. Так бывает всегда. Итак, до скорого свидания.
Спускаясь по лестнице, направляясь в редакцию, я все время спрашивал себя, до чего уже докопался проницательный Бертрикс. «Если бы она была красивой девушкой... Именно вы рискуете больше всех...» Но хватит! Жребий брошен. И правду говоря, он был брошен еще тем далеким теперь уже вечером, когда на Дороге Моста я впервые увидел Лидию.
Я и вправду чувствовал себя немного неловко, протягивая свою бумагу комиссару полиции Кретея.
— Господин комиссар, вот что я получил сегодня по почте.
Он принялся читать анонимное письмо так внимательно, как будто никогда о нем не слышал.
— Ого! Новости не заставили себя ждать,— сказал он.— Вам действительно угрожают убийством, и к тому же намекают на серную кислоту. Может у вас есть какие-то соображения о происхождении этой анонимной записки?
Должен ли был я и дальше продолжать комедию? И как только комиссару удавалось сохранять серьезность? Предупредил ли его Пьер Бертрикс, или хитрый замысел включал еще одну, неизвестную мне часть плана? Все это казалось мне по-детски легкомысленным.
— Я подумал, что это глупая шутка,— сказал я.
— На шутку это, поверьте, совсем не похоже.
Я заметил, что дверь в комнату секретаря была приоткрыта. Комиссар говорил громко и четко. Я начинал понимать. Итак, нужно вступать в игру.
— Господин комиссар, вы, как специалист, лучше меня знаете, как следует к этому относиться. Именно поэтому я решил немедленно предупредить вас. Я буду действовать согласно вашим указаниям.
Комиссар помолчал минуту будто в раздумье, не отводя глаз от листа бумаги на столе.
— Я подумаю. Вы заняты по работе во второй половине дня? Я не хотел бы, чтобы активное возобновление этого дела причинило вам какие-то неудобства.
— Утро я проведу в редакции,— ответил я,— а после обеда могу освободиться.
— Хорошо, если сможете будьте тут около трех.
— Договорились, господин комиссар.
Я считал, что лучше немедленно предупредить Комба. Я знал: если «активное возобновление» наберет обороты, он не простит мне того, что я вовремя не ввел его в курс дела. Комб слушал историю с анонимным письмом, уставившись на меня своими маленькими крокодильими глазками.
— Что вы собираетесь делать, мой дорогой Норрей? Вы переедете?
Я сказал, что об этом не может быть и речи. Я жду указаний полиции.
— Браво! Вы не знаете, подняли уже по тревоге уголовную полицию? Что-то сообщали в прессу?
— Не думаю. Я понял, что полиция намерена пока давать в газеты как можно меньше информации...
Комб поднялся, величественно раздавив у себя на лацкане кучку сигарного пепла.
— Мой дорогой Норрей, вы не дурак. Вы знаете, чем обязаны газете, и вы знаете также, как высоко я вас ценю. У вас в руках уникальная возможность...
Описав полукруг, он приблизился к моему креслу и склонился надо мной, слегка обсыпав пеплом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21