Мой новый план, родившийся через несколько секунд после того, как я заметил вторую фигуру, заключался в следующем: раз меня, если еще и не загнали, то во всяком случае преследуют по земле, я попробую добраться к цели по воде. Сама цель не изменилась, ею оставался мост Капитула, где я решил дождаться Лидии. Чтобы туда попасть, нужно было подняться по Марне вдоль берега метров на двести, обогнуть южный выступ Тополиного острова и по рукаву Капитула спуститься к дебаркадеру возле «Пти-Лидо». Для большей надежности следовало причалить чуть выше по течению. Конечно, я не собирался добираться вплавь. Кажется, я уже упоминал о потерпевшем крушение и залитом цементом буксире, который был виден из моего окна. Так вот, владелец его перебирался через Марну на лодке, которую держал недалеко от своего жилища. Я решил воспользоваться этой лодкой.
Сначала я забрался в рощицу почти под самым мостиком. Я слышал, как подбежал первый преследователь; он остановился, вероятно, услышав, как гремят его шаги по шаткому настилу. Я его не видел. Через некоторое время он двинулся дальше по направлению к Марне. Я вышел из рощицы и немного отошел от мостика, чтобы быть ближе к лодке и одновременно попробовать увидеть своего «опекуна», когда он будет возвращаться. В широкий просвет между тучами я увидел луну, но она уже клонилась к западу, и впадина, в которой я притаился, оказалась залитой тенью. Прекрасное место. Тем не менее я хотел как можно скорее отсюда выбраться и добраться к своей цели, прежде чем там появится Лидия. Однако нужно было все же переждать, пока преследователи откажутся от поисков, так как с мостика они могли бы увидеть, как я сажусь в лодку.
Я взглянул на свои светящиеся часы; без четверти десять. Время подпирает. Я придумал другой выход: немедленно, до возвращения «хвоста», подняться по крутому склону и попробовать достичь цели по суше. Возможно, я смогу проскользнуть незаметно для второго соглядатая. Действовал я очень хладнокровно. Не выходя из тени, я подкрался к подножию склона тихо, как могиканин. И вновь остановился. Второй ждал наверху, не двигаясь. Я видел его голову, грудь, которые выступали над перилами моста. Дорога по земле отрезана. Еще несколько минут, и я пропущу Лидию.
Я сам удивлялся своему спокойствию и решительности. Так или иначе я осуществлю задуманное, если понадобиться, я найду третье решение. Жребий брошен.
Без десяти десять. Я услышал шаги первого преследователя, он возвращался. Я с интересом ждал, как они встретятся, что решат. Возможно, захотят спуститься на остров Опустошителей. Только как бы хитры они ни были, а меня им найти не удастся, хотя бы и искали до утра. Я же говорил: джунгли в джунглях. Но нет: второй номер покинул свой пост и исчез. Подошел номер один. Какое-то мгновение постоял на мостике, всматриваясь в тень, в которой я прятался. Потом ушел и этот. Я бегом бросился к лодке.
Я боялся, что она на замке. К счастью, страхи были напрасны, и даже весла оказались в лодке. Пока я развязывал узел, я слышал, как на другом берегу реки, в Сен-Море, грохочут машины и играет радио в каком-то кафе на набережной. Менее чем в ста метрах продолжалась обычная жизнь, а здесь...
Я спокойно греб в тени деревьев. Миновав мостик, я теперь плыл вдоль местности, куда не доходила ни одна дорога. Сейчас чтобы меня отыскать, понадобился бы целый полк. К сожалению, прежде чем я достиг выступа, на часах было десять. Девять шансов из десяти, что Лидию я упустил. Но нужно хотя бы попытаться, больше делать нечего.
Прогулка на лодке при лунном свете. Несмотря на обстоятельства, я не мог не восхищаться ее чарующей поэтичностью. Ночь скрыла уродство и нищету берегов, ободранные строения в молочном свете казались грациозными привидениями. Рукав Капитула вновь стал очаровательной тихой речкой, запущенный пейзаж чудесным образом приобрел прежний вид мопассановской Марны, казалось, будто только что умолкли песни лодочников и гризеток. Я переживал изумительное приключение... Но тут на парижской дороге взревел мотор автомобиля, и чары рассеялись. Впрочем, я уже приплыл. Передо мной был мост, на котором я собирался караулить Лидию. Наверняка она уже дома. Я пристал к одному из дебаркадеров, чуть выше моста, вышел на берег и привязал лодку. На фоне неба выделялась странная тирольская крыша «Пти-Лидо». Я направился к кафе, уже подыскав выход номер три. Во всяком случае у меня, возможно, было время...
Возможно, еще было время: зал кафе был освещен, решетки на дверях не опущены. Я перешел через Дорогу Малого Моста и заглянул в застекленную дверь. Стекло запотело, и я ничего не увидел. Внутри слышались голоса двух или трех человек, и среди них голос дядюшки Сонье. Я обогнул дом и подобрался к окну, выходящему на дорогу: сквозь ставни пробивалась полоска света. Я прильнул глазом к щели. Ничего не видно. Я вновь прислушался. Послышался голос Сонье:
— Ты поела?
- Да.
Ответила, без сомнения, Лидия. Очевидно, она только что вошла. Нельзя терять ни минуты. Я вышел на дорогу и направился к внешней лестнице, которая спускалась к берегу, а точнее, к нижнему этажу «Пти-Лидо». Дядюшка Сонье сказал: «Она сможет пройти через нижнюю дверь». Оставалось выяснить, заперта ли она.
Я знал, что всего дверей три. Попробовал первую: закрыта на ключ. Вторая тоже. Третья дверь вела не в дом, а в сарайчик, где хранились лодки. Но, кажется, из дома можно было попасть в сарай, а значит, и из сарая можно попасть в дом. Дверь сарая была закрыта, но легонько ее подергав, я понял — она держалась изнутри только на крючке, и ее можно приоткрыть. Нужен нож, которого у меня нет. Я сломал несколько небольших веточек и вернулся к сараю. Вновь приоткрыл дверь. В щель мне удалось просунуть небольшую веточку. Я остановился. По берегу кто-то шел.
Я вжался в стену сарая, в тень, и ждал. Очевидно, я ошибся, так как шаги смолкли. Я снова попробовал подцепить крючок и сломал веточку. Просовываю новую. На этот раз крючок приподнялся, и дверь поддается. Я зашел и снова закрыл ее за собой на крючок. Темно, хоть глаз выколи. Я кружу по сараю, выставив вперед руки. Ощупываю борта каноэ, байдарок, чувствую под пальцами пыль. Дохожу до конца ряда лодок, дальше — пустота. Снова стена. О счастье, наконец я отыскал дверь. Она открывается.
Я, очевидно, попал в вестибюль нижнего этажа. Через несколько секунд я различаю свет справа. Свет просачивается из зала кафе, под дверью, ведущей на лестницу к нижнему этажу. Теперь мне понятно, где я. Наверху слышны голоса. Я иду по направлению к двери в комнату Лидии. Безошибочно ее определяю. Захожу. Закрываю ее за собой. Вот я и попал туда, куда стремился. Теперь остается ждать Лидию. Вдруг я чувствую, что совершенно разбит. На мгновенье зажигаю свет, замечаю кресло. Выключаю свет и сажусь. Наверху еще разговаривают.
Я не посмотрел на часы, когда вошел, поэтому не могу сказать, как долго там находился, прежде чем меня осенила идея. Мне казалось, что прошло много времени, но оно никогда не тянется медленнее, чем когда сидишь и ждешь сам в темноте. Ни одного ориентира, чтобы измерить его течение и течение своих мыслей. И как раз тогда, когда я задался вопросом, который может быть час, мне пришло в голову убедиться во всем самому. Быть не может, чтобы в комнате Лидии я не нашел чего-то такого, что дало бы мне ответ или хотя бы намек на ответ, который я безуспешно искал. Я снова зажег свет. Люстра, как мне показалось, светила слишком ярко, поэтому я ее выключил и включил более тусклую лампу в изголовье. Я быстро окинул комнату взглядом, подошел к шкафу и открыл его.
Я не строю никаких иллюзий относительно мнения, которое сложится у читателя о моей нескромности или, скажем, бестактности,
так легко мной совершенной. Я не ищу оправданий, я не защищаюсь, я просто рассказываю. И утверждаю, что при обычных обстоятельствах человек я очень щепетильный. Но это были не обычные обстоятельства. Сейчас мне было не до условностей и правил поведения. Ничто, даже очевидная опасность, не могла мне помешать. Удостовериться значило для меня — жить. Представьте себе это, если можете.
Стены комнаты Лидии были оклеены светло-зелеными обоями без узоров. На диване тоже зеленый, но только в цветочках кретон. Из другой мебели: что-то наподобие письменного стола, стул, кресло, комод с зеркалом на нем и еще шкаф светлого дерева, единственную зеркальную дверцу которого я открыл. С каждой стороны дивана по три полки с книгами. В шкафу, конечно же, лежало белье.
Мне бы стало совестно, если бы мое желание докопаться до правды не было так велико. Оно было просто непреодолимо, я как-будто раздвоился; будь на моем месте вор-профессионал, и тот не двигался бы так четко и быстро. В этом шкафу ничего, кроме белья. А в комоде? Снова белье, ткани, нитки, мыло, шерстяная пряжа, одеколон, журналы мод. То, что Лидия оказалась «такой, как все», не привело меня в умиление. Я двигался к цели. Лишь на минутку остановился, чтобы удостовериться, что наверху еще разговаривают. Если кто-то ступит на лестницу, я услышу и успею выключить свет. Стол. В ящиках ничего, я хочу сказать, ничего такого, что бы меня заинтересовало: несколько писем от незнакомых мне людей, от родственников, насколько я мог судить из первых строчек, которые прочел; свидетельство о смерти Леонтины Сонье, которая умерла у себя дома, приняв святое причастие в 1935 году: это мать Лидии; кулинарные рецепты, переписанные рукой Лидии. Снова почерк Лидии, на этот раз стихи: стихи Рембо; откуда она взяла Рембо? На оторванном листке названия сочинений Поля Клоделя. Несколько секунд я с удивлением смотрел на листок, который легонько дрожал у меня в руке. Я положил его на место и продолжил поиски. Больше ничего интересного. Чисто по наитию я перешел к книжным полкам.
Теперь мною руководило не столько желание убедиться, узнать, сколько уверенность, что я не просто узнаю, а найду; я волновался, как охотничий пес, который все быстрее распутывает следы, будто добыча, вместо того, чтобы бежать, притягивает его невидимыми нитями. Вместе с тем надо понять, что возбуждение это было возбуждением Норрея действующего, который пылко увлекся делом; но в то же время я чувствовал в себе присутствие другого Норрея, который с ужасом ждал развязки. Пускай Лидия читает непривычные для простой трактирщицы книги, я об этом знал. Я пытался не делать никаких выводов, так как часто женщины выбирают себе для чтения книги, которые отвечают более высокому социальному положению; они могут даже сами для себя открывать вершины литературы, про которые не
подозревают их мужья или любовники. Но в таком случае я должен был бы найти на полках в комнате Лидии самые обычные книги, самые посредственные романы, сентиментальщину, с которой начинают женщины не очень высокой культуры. Ничего подобного. Трудно было сказать, были ли книги на этих полках почищены безжалостной рукой или подобраны сразу. Однако подбор был такой, как у опытного мужчины для поездки на дачу или на безлюдный остров. Между страницами в некоторых книгах были заложены фотографии. Лидия под деревом на какой-то поляне, в местности, не похожей на Тополиный остров; Лидия с группой парней и девушек более сельского, чем у нее вида, вероятно, где-то на каникулах у родственников; Лидия с какими-то людьми возле сельского домика, ничего интересного; Лидия одна на берегу моря возле бетонного блокгауза. Последняя фотография совсем недавняя, сделана, без сомнения, при оккупации, где-то на Ла-Манше или на Северном море. Кто ее там фотографировал при таких далеко не безопасных обстоятельствах? Я решил сразу же перелистать все эти книги; немного наобум я вытряхивал из них фотографии. Сейчас мне уже было безразлично, заметит ли это Лидия.
Наконец, в «Глазах Эльзы» Луи Арагона я нашел то, что так лихорадочно искал с самого начала и что так боялся найти. Книги стояли в алфавитном порядке, но я начал с конца. Я развернул тоненькую книжицу, и фотография выпала сама. Если бы обыск делал полицейский, он лишь взглянул бы на нее мельком и отложил. Нужно было так непосредственно быть заинтересованным в это дело, как я, чтобы сразу почувствовать интерес к этому небольшому прямоугольнику бумаги, вроде ревнивой жены, которая сразу чувствует, что перед ней свидетельство измены.
На фотографии были изображены несколько военных, очевидно, во время «странной войны» 1939—1940 годов. Улыбающиеся, сытые, с еще мирным выражением лица. Лица были довольно мелкие, так как офицеров и унтер-офицеров на фотографии было около двадцати: они жались перед кирпичной стеной домика, типичного для севера Франции. Но я сразу, ни минуты не колеблясь, узнал среди тех двадцати улыбающихся лиц черные фанатичные глаза Пьера Маргла. Я хотел узнать, и я узнал.
Между опасениями, подозрениями и догадками с одной стороны, и тем, что видишь собственными глазами, с другой, лежит целый мир. Да, действительно, мир изменился. Я еще не привык к тому миру, в который только что заглянул, я чувствовал какую-то подавленность, вялость, у меня кружилась голова. Я стоял в углу комнаты, держась за ручку двери, прежде чем осознал, что поставил на место «Глаза Эльзы». Автоматически я нащупал в кармане фотографию. Значит, я действительно ее туда положил. Дверь, у которой я оказался, вела в ванную, точнее, в туалетную комнату, соединенную с душем. Пол выстлан
красным кафелем, очень чисто. Справа, по всей ширине комнаты, огромный стенной шкаф, такой большой, что в нем спокойно мог бы спрятаться человек. Я раскрыл створки. Платья Лидии качались на плечиках, как жены Синей Бороды. Слева, в низу шкафа, стоял плетенный из лозы сундук. Когда я поднимал крышку, лоза стонала, как животное. Я прислушался. Наверху еще говорили. Я начал рыться в сундуке, где нашел мужское белье и два почти новых костюма. Действовал я почти что в темноте, ведь светила только настольная лампа в комнате Лидии. Я зажег свет в туалетной комнате. Костюмы явно не могли принадлежать дядюшке Сонье, его живот в них не поместился бы. Они были сшиты на мужчину приблизительно моего роста и моей комплекции. Я начал перебирать белье, не разворачивая, и наконец нашел две рубашки с метками: «П.М». Те же инициалы были вышиты и на носовых платках.
Я закрыл стенной шкаф и застыл посреди туалетной комнаты, как громом пораженный. Я повернул голову и заглянул в зеркало над умывальником, в котором отражалось незнакомое лицо с остекленевшим взглядом и впавшими щеками. Это был я. А передо мной дверь, противоположная той, через которую я вошел. Совершенно автоматически я собрался ее распахнуть, будто был уверен, что сразу же за ней увижу Пьера Маргла собственной персоной. Но в ту секунду, когда я уже был готов взяться за ручку, кто-то с противоположной стороны повернул в замке ключ. Беззвучно. То есть я услышал скрип в замке, и все. Я толкнул дверь. Заперто. Мне не показалось.
Не думаю, чтобы кто-нибудь испытывал более неприятное ощущение. Ни слова, ни звука. Только рука, которая повернула ключ. А наверху все еще говорили. Кто же там говорил? И где я? Я выпустил дверную ручку и вернулся на середину туалетной комнаты. Машинально включил свет. Задержал дыхание, прислушиваясь. Голоса наверху смолкли.
Мне показалось, что на меня падает бомба: по лестнице кто-то сбегал. Я прикипел к месту, делая над собой неимоверные усилия, тщетно пытаясь вспомнить, что я собирался делать при чьем-то приближении. Выключить лампу. Когда эта мысль наконец всплыла в моем смятенном мозгу, было уже слишком поздно. Лидия входила в комнату. Я стоял на пороге ее туалетной комнаты, к ней лицом, немного наклонившись вперед, и, возможно, производил впечатление не вполне нормального.
Она быстро открыла дверь, закрыла ее за собой и увидела меня. Левой рукой она еще держалась за дверную ручку. Вид у нее был испуганный. Нас разделяли четыре метра. Я сделал движение вперед. Она втиснулась в стенку так, будто я уже прикоснулся к ней. Никогда бы не подумал, что у нее в глазах может быть такой ужас. Я шагнул еще ближе к ней и позвал:
— Лидия...
— Что вы наделали? Вы с ума сошли! — прошептала она в отча-яньи.
Плащ, перекинутый через ее руку, соскользнул на землю. Правой рукой она схватилась за стену. Что я наделал? Потрясение Лидии передалось и мне. Я почти забыл, что в сундуке... А что может быть за той дверью туалетной комнаты?
— Послушайте, Лидия...
— Слишком поздно!
Да, слишком поздно. По лестнице кто-то шел. На светло-зеленом фоне стены лицо Лидии выделялось маленькой бледной маской. Я видел, как вздымались ее грудь и плечи. Губы ее прошептали какое-то слово, которого я не понял. Я попросил, чтобы она повторила. И услышал что-то вроде:
— Прячьтесь... Стенной шкаф...
Тоже слишком поздно. Я услышал голос дядюшки Сонье:
— Ты здесь?
Дверь открылась. На пороге он остановился и вопросительно посмотрел на меня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21