Я угадывал направленные на нее взгляды полицейских. Я видел ее прекрасную шею, большие чувственные глаза, брови вразлет, как птичьи крылья. Мне показалось, что в этих глазах промелькнула тень, воспоминание о какой-то печальной тайне. Лидия прикрыла веки, приподняла их снова, тень исчезла. Мои пальцы перехватили ручку двери, которой только что касалась Лидия. Я очутился на улице.
Никого из детей Жеральдины Летандар я не застал. Соседка сказала мне, что зять должен был наведаться в магазинчик в Шаранто-не. Нужно было оповестить клиентов, повесить объявление («Сами понимаете — торговля...»). Что касается Люсьены, то полицейский принес ей разрешение убрать покойницу. Я вздрогнул при мысли о зрелище, которое ее ожидает... К счастью, ей помогала другая соседка. Однако все равно расспрашивать, надоедать ей в такую минуту не представлялось возможным. Это соображение меня, признаюсь, обрадовало. Я спустился к рукаву Капитула, машину бросил прямо на дороге. Оставалось только вернуться домой и написать статью.
В ту минуту, когда я должен был ступить на мост Капитула, я представил себя проходящим перед «Пти-Лидо», где, без сомнения, еще сидели полицейские. Они-то не постесняются приударить за Лидией. Хватит ли у меня выдержки не заглянуть туда? А если я все же зайду,
то на что это будет похоже? Короче говоря, я сошел с моста и зашагал к Аллее Юзель, чтобы добраться домой другой дорогой. Уже ступив на Вишневую Аллею, у самого дома, я вспомнил, что забыл попросить мадам Шарло протопить мой камин. Тем хуже для меня. Я постучал и, не дождавшись ответа, открыл дверь своим ключом. Дверь кухни, справа, была открыта. Мадам Шарло лежала, распластавшись, на полу, совершенно изуродованная. У нее тоже не было лица. Серная кислота оставила на полу бурые пятна. Кот мадам Шарло прижался к стене в углу кухни, выгнув спину и ощетинившись...
— В конце концов, я свободен, или меня в чем-то обвиняют? Секретарь суда сидел за моим столом, прокурор устроился в моем лучшем кресле (в которое впрочем, я сам пригласил его сесть), а инспектор Бушрон расхаживал по двум моим комнатам, рассматривая мебель и стены и не скрывая непреодолимого желания немедленно все обыскать. Однако прокурора, казалось, мой вопрос шокировал:
— Что вы, месье... Разумеется, у вас просто уточняли некоторые сведения. Все соседи были или будут опрошены. Как же вы хотите, чтобы мы пролили свет на...
Я перебил его, сердясь на себя за то, что мой голос выдавал волнение:
— Я сказал вам, господин прокурор, что мне поручили написать репортаж о... о первом убийстве. Могу ли я поехать сейчас в редакцию?
— На машине? — спросил инспектор Бушрон.
— Естественно. Она до сих пор стоит на Дороге рукава Капитула, и в любом случае, мне нужно отвести ее в редакцию.
Прошло несколько секунд. Я слышал шаги и голоса полицейских на первом этаже.
— А вы не могли бы передать вашу статью по телефону из «Пти-Лидо»? — снова осведомился Бушрон.
...Конечно мог. Я мог позвонить по телефону. Но мне хотелось довести эксперимент до конца. Или меня действительно не подозревают и оставляют мне свободу передвижения (в том числе на машине), или...
— Вы прибыли сюда прямо из редакции? — продолжал неутомимый Бушрон.
— Да, я уже говорил вам об этом. Я ушел из редакции ровно в четверть второго. В тринадцать пятнадцать.
— Вы посмотрели на свои часы?
— Да, я посмотрел на свои часы,— сказал я, взяв всю ответственность на себя. Допустим, это привычка спортсмена. Впрочем, часы есть и в гараже, где я брал машину. Они показывали четверть второго. По меньшей мере четыре человека видели, как я уезжал...
— А сейчас вы никого не встретили у зятя Жеральдины Ле-тандар?
— Я уже говорил вам об этом. Нет ничего легче, чем пойти и проверить все самому.
— Можете ли вы объяснить, почему, оставив машину на углу моста Капитула, вы пошли домой по Аллее Юзель?
— Так мне захотелось. Я очень люблю ходить пешком.
— Но вы же должны были спешить, чтобы успеть написать статью?
Я пожал плечами и ничего не ответил. Прокурор искоса смотрел на меня, пощипывая свои маленькие усики. В его глазах промелькнула жалость; да, прокурора, казалось, глубоко опечалило то, что у него на глазах порядочный по всей видимости человек все глубже впутывался в темную историю. Почему бы мне и в самом деле не пойти по Мосту Капитула? Я и сам прекрасно понимал, что, априори, ничто не мешало мне быстренько вернуться домой после визита к зятю Жеральдины Летандар и убить свою квартирную хозяйку. И если я не пошел по мосту Капитула, то может именно потому, чтобы полицейские, которые еще сидели в «Пти-Лидо», не увидели меня и не смогли измерить время между моим появлением и той минутой, когда я вернулся сообщить об убийстве вдовы Шарло. А если я убил вдову Шарло, то почему бы мне заодно не задушить и Жеральдину Летандар? Реально подобное подозрение вряд ли могло выдержать серьезное расследование, и я был уверен, что скоро меня признают непричастным к этому делу.
Одно было ясно: вопрос о том, почему я шел домой окольным путем, представлял для полицейских маленькую тайну, препятствие, о которое спотыкалось их желание выяснить все до конца. Инспектор Бушрон не мог не отметить, что в этом месте я отказывался что-либо объяснить (да и разве удовлетворило бы его мое объяснение?). Я же сердился при мысли о том, что время идет и скоро сюда нагрянет ватага журналистов, которые увидят меня в роли подозреваемого. Так и есть. Кто-то уже поднимался по лестнице. Хотя на сей раз, кажется, пронесло. Это был всего лишь медицинский эксперт, за которым не пришлось посылать дальше комиссариата Кретея, откуда он еще звонил в Париж по поводу первого преступления.
— Я вижу, мне придется остаться тут на пансионе,— заявил он.— Если так будет продолжаться... Короче, снова та же история. Есть еще люди, последовательные в своих замыслах.
Я сам задал вопрос, интересовавший меня в данный момент больше всего:
— Когда наступила смерть, доктор?
Эксперт проверил, в порядке ли его запонки. Чтобы приступить к делу, ему пришлось засучить рукава.
— Приблизительно три часа тому назад,— промолвил он спокойно.—Это должно было случиться приблизительно в час дня. Даже немного раньше.
Едва не расцеловав медика (несмотря на его бороду и немного коробившее меня бесстрастие), я повернулся к прокурору.
— Наверное, ничто более не препятствует моему возвращению в редакцию, господин прокурор.
— Ну что вы, извольте!
Чтобы быть откровенным до конца, я должен признать, что прокурор казался не менее довольным, чем я сам. Однако попрощался я довольно сдержанно.
— До скорого свидания! — бросил мне инспектор Бушрон.
В обсыпанном сигарным пеплом жилете Комб победно вышагивал по бюро общей информации.
— Ну? Что я вам говорил, Бодэ! Это же прекрасно! Его собственная хозяйка! Его допрашивали полчаса! Как вам такой заголовок: «Я — обвиняемый»... Нет, это слишком; а может: «Меня подозревают в убийстве двух женщин»? Ну, в общем подумайте сами... И непременно покажите мне вашу статью, как только закончите, мой дорогой Норрей. А вы, Бодэ, как только получите фотографии, пришлите их мне, договорились?
— Хорошо, месье. Но вы же знаете, нам следует быть очень осторожными во всем, что касается фото. Ничего особо драматичного.
Комб пожал плечами:
— И это называется свободой! Да в конце концов... И вдруг его осенила новая идея:
— А скажите-ка, Норрей, нет ли там женщины? Нет, я имею в виду не жертвы... Ну, не знаю, ей-Богу, родственницы, соседки, которую можно было бы сфотографировать, красивой девушки, если можно? Нас не смогут обвинить в том, что мы смакуем всякие ужасы, а с вашим заголовком это бедет чудесно. Итак, Бодэ, позвоните Морелли: пусть он разведает, еще есть время до утреннего выпуска. Мой дорогой Норрей, немедленно принимайтесь за дело. Бодэ, напомните мне об этой статье в конце месяца. Норрей, конечно, получит вознаграждение...
Комб вышел, рассыпая вокруг сигарный пепел. Я был огорчен, разгневан, восхищен. Каким образом это чудовище, этот гений самого отупляющего газетного вранья интуитивно почувствовал существование Лидии? Я уже видел ее фото под заголовком: «Меня подозревают в убийстве двух женщин» или какой-нибудь другой глупости. «Ваш заголовок», сказал Комб! Меня, правда, немного успокаивала мысль о том, что фотограф Морелли, оставшийся на театре боевых действий, никог-
да не получит от Лидии согласия фотографироваться, даже если ему взбредет в голову к ней обратиться. И все же на душе было гадко.
Несмотря ни на что, я собирался поработать за своим столом в спортивном бюро. Благодаря тому, что по редакции уже пошли гулять слухи о моем вторжении в царство происшествий, мне пришлось снести несколько шуток, правда, не злых и не обидных. Коллеги быстро оставили меня в покое и взялись за свои дела. В шесть часов сорок пять минут я подал статью директору, который сразу же обратил внимание на подпись:
— Вы берете псевдоним?
— Да, месье, из-за спортивной рубрики, где я ставлю свое имя.
— Это ваше личное дело.
Я писал сдержанно, не пытаясь драматизировать изложение событий. Может, Комбу не понравится такая простота. Тем хуже.
— Прекрасно,— сказал он, прочитав статью.— Факты говорят сами за себя, это производит тревожное впечатление. Именно то, что нужно. Скажите Бодэ, чтобы сразу же отправил статью в набор. Передадите продолжение по телефону, как только сможете.
— Продолжение?..
— Конечно, продолжение. Вы же не думаете, что дело на этом и закончится?
Признаюсь, это меня поразило.
— Не хотите ли вы сказать, что отыщется еще один труп? — спросил я.
— Пока нет,— ответил Комб, насыпая немного «Кашу» просто себе в ладонь (он думал преодолеть таким образом последствия пагубной сигары).— Но, по моему мнению (он проглотил «Кашу»), за этим дело не станет. Ваш убийца, конечно, садист, а такие типы работают серийно.
— Садист, не теряющий головы,— заметил я.— Он начал с того, что прихватил у своей первой жертвы десять миллионов.
— Это ничего не значит. Во всяком случае не я один такого мнения. Только что звонил Морелли: в ваших краях все готовятся к осаде, царит ужас. Согласитесь, дорогой Норрей, что так и должно было случиться. Одно преступление, два преступления, люди ждут третьего. Приближается ночь, все забарикадировались, каждому слышится за дверью дыхание Жеводанского зверя. Это Великий Страх средневековья. У вас будет материал для серии несравненных статей... Продолжайте в том же сдержанном, объективном стиле, не меняйте манеры письма: эффект будет более впечатляющим. Итак, вы немед-
ленно туда возвращаетесь, согласны? Держите при себе Морелли, если нужно — не смыкайте глаз всю ночь, в общем, поступайте, как считаете нужным, газета рассчитывает на вас. Я уверен, что новости не заставят себя ждать.
Я машинально пожал протянутую Комбом руку и очутился на улице, совершенно сбитый с толку. А я-то радовался, что уже избавился от этой каторги...
Дорога в Кретее была темной, едва освещенной расставленными через пятьсот метров электрическими фонарями. Луна скрылась, туман не позволял ехать быстрее пятидесяти километров в час. Не выпуская из поля зрения подвижную границу света автомобильных фар, я размышлял о том, что, в конечном итоге, Комб мог и ошибаться, и это даже казалось мне наиболее вероятным. Больше не будет никакого преступления, полиция продолжит поиски убийцы, найдет его, а может, и нет, но в любом случае мой репортаж оборвется или же пройдет никем не замеченный. Как произошло, кстати, с большинством расследований, начатых за последнее время. Я еще помнил голос дядюшки Сонье в тот день, когда радио объявляло о неизбежном аресте гангстеров из Клиши:
— Болтай, болтай! Кое-кто еще верит в сказки о Деде Морозе... Полиция до этого просто не доросла! Что у них есть, чтобы гоняться за гангстерами? Велосипеды?..
Кретей погрузился во мрак: прекращена подача электричества. На углу улицы Мулен-Берсон меня остановил свисток. Два жандарма преграждали дорогу своими мотоциклами. Я сказал им, зачем приехал, и показал редакционное удостоверение.
— Где вы намерены оставить машину?
— В нижней части улицы, возле моста.
— Хорошо. Проезжайте.
Возле въезда на мост — новая застава. На этот раз жандармы были пешие. Впрочем, в маленьких джунглях Тополиного острова практически невозможно было передвигаться иначе, чем пешком.
— Мне совсем близко,— сказал я жандармам.— В «Пти-Лидо».
— Не вы первый. В любом случае вам будет лучше, чем нам здесь. Открывая дверь кабачка, я чувствовал себя так, будто захожу.
в кинотеатр. В зале не было никакого освещения, кроме керосиновой лампы на стойке бара, помещение окутывал дым. Никогда еще у дядюшки Сонье не было такого количества посетителей. Все говорили очень громко, как будто плохо слышали из-за полумрака. Кто-то поднялся из-за стола и подошел ко мне. Это был Морелли.
— Ну и работенка у нас! — вздохнул он.— Что они там сказали? Я могу возвращаться?
Я передал ему распоряжение, полученные от директора.
— Так я и знал! Нас гут собралось не меньше пятнадцати в ожида-
нии убийцы. Я еще никогда такого не видел. Представляю, как удобно будет звонить!
Бушрон тоже был здесь. Узнал я и двух других полицейских.
— Комиссар пошел к начальнику американской базы,— сообщил Морелли.— А нам прежде всего надо подумать об обеде. Вы, наверное, в хороших отношениях с хозяином?
— Вы сможете пообедать через час,— сказал дядюшка Сонье, который услышал наш разговор.— Хорошо, что я не растерялся...
Он послал Лидию за продуктами в сопровождении двух бездельников на побегушках. А сам собирался взяться за приготовление пищи.
— Я жду, когда включат свет. Кухня внизу, а у меня, кроме лампы, нет другого освещения. Вам белого вина? А может, безалкогольного «перно»?
Морелли стал рассказывать, о чем он узнал после моего приезда. О том, что задушили мою квартирную хозяйку, я знал. Никаких интересных сведений. Побудительную причину преступления полицейские нашли в буфете: горшок со свиным жиром был лишен содержимого, вернее, жир был выковырян. Считали, что так изобретательно — под видом куска мяса в смальце — вдова Шарло припрятала свои денежки.
— Оказывается, в хорошо закупоренном сосуде такое возможно. Естественно, полиция пришла к выводу, что убийца был в доме своим человеком.
Я содрогнулся при мысли о том, что у меня могло не быть безупречного алиби — моего пребывания в редакции во время преступления.
— Кажется, она перепродавала краденые американские товары,— продолжал Морелли,— консервы, одеяла... Вы ничего на замечали?
Нет, я ничего не замечал, кроме ежедневного шоколада. Я был поражен тем, что за три часа полицейским удалось собрать так много сведений об этой пятидесятилетней женщине, которую я так и не узнал за шесть недель пребывания под ее кровом. Правда, я никогда ничем и не интересовался.
— Это что, соседи выболтали? — спросил я.— Их допрашивали?
— С полудня только этим и занимаются, и еще не закончили. Прокурор как раз говорил о невозможности тщательного осмотра такого захолустья, как это, застроенного хижинами, сараями, изрезанного тропинками, низкими легко преодолимыми оградами — да вы знаете эти места лучше меня. Комиссар, со своей стороны, признался, что он не в состоянии назвать число жителей Тополиного острова с точностью более пятидесяти процентов. Если хотите знать мое мнение, сейчас убийца уже далеко. Оцепление, полицейские кордоны — со всем этим опоздали...
— А что? Действительно привезли много жандармов?
— Три больших грузовика. Они стоят за мэрией Кретея. Комиссар пытается застраховаться и успокоить население. Тут чуть было не вспыхнул бунт, в пять часов, когда людям показалось, что полиция уезжает. Все были охвачены ужасом, многие семьи поехали ночевать к родственникам в Кретей или даже в Париж. Было такое впечатление, что вернулись времена бомбардировок!
Итак, это чудовище Комб был в чем-то прав. Звонок Морелли дал ему точное представление о ситуации. На этот раз его любимое словечко — неподражаемый — пришлось кстати.
— А вы... не нашли королевы красоты для фото? — наконец решился я.
Морелли снова пожал плечами:
— Как вы считаете, легко просить людей позировать в связи с подобной историей?
— Но прямо здесь есть дочка хозяина. Вы что, ее не видели? Какой черт толкнул меня вспомнить о Лидии? Без сомнения, самый ловкий, самый злокозненный — демон познания. Мне хотелось скорее подтвердить или развеять свои опасения.
— Дочь хозяина? Думаю, никто не рискнет вызвать ее неудовольствие. У нее такой взгляд... Она и впрямь — настоящая красавица. Впрочем, стойте, старина, вы ее знаете?.. Вернее, я хотел сказать...
Но тут зажегся свет, и все обрадованно зашумели. Среди сидевших здесь коллег я узнал лишь двоих, Летайера и Траверсье, специалистов по громким расследованиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Никого из детей Жеральдины Летандар я не застал. Соседка сказала мне, что зять должен был наведаться в магазинчик в Шаранто-не. Нужно было оповестить клиентов, повесить объявление («Сами понимаете — торговля...»). Что касается Люсьены, то полицейский принес ей разрешение убрать покойницу. Я вздрогнул при мысли о зрелище, которое ее ожидает... К счастью, ей помогала другая соседка. Однако все равно расспрашивать, надоедать ей в такую минуту не представлялось возможным. Это соображение меня, признаюсь, обрадовало. Я спустился к рукаву Капитула, машину бросил прямо на дороге. Оставалось только вернуться домой и написать статью.
В ту минуту, когда я должен был ступить на мост Капитула, я представил себя проходящим перед «Пти-Лидо», где, без сомнения, еще сидели полицейские. Они-то не постесняются приударить за Лидией. Хватит ли у меня выдержки не заглянуть туда? А если я все же зайду,
то на что это будет похоже? Короче говоря, я сошел с моста и зашагал к Аллее Юзель, чтобы добраться домой другой дорогой. Уже ступив на Вишневую Аллею, у самого дома, я вспомнил, что забыл попросить мадам Шарло протопить мой камин. Тем хуже для меня. Я постучал и, не дождавшись ответа, открыл дверь своим ключом. Дверь кухни, справа, была открыта. Мадам Шарло лежала, распластавшись, на полу, совершенно изуродованная. У нее тоже не было лица. Серная кислота оставила на полу бурые пятна. Кот мадам Шарло прижался к стене в углу кухни, выгнув спину и ощетинившись...
— В конце концов, я свободен, или меня в чем-то обвиняют? Секретарь суда сидел за моим столом, прокурор устроился в моем лучшем кресле (в которое впрочем, я сам пригласил его сесть), а инспектор Бушрон расхаживал по двум моим комнатам, рассматривая мебель и стены и не скрывая непреодолимого желания немедленно все обыскать. Однако прокурора, казалось, мой вопрос шокировал:
— Что вы, месье... Разумеется, у вас просто уточняли некоторые сведения. Все соседи были или будут опрошены. Как же вы хотите, чтобы мы пролили свет на...
Я перебил его, сердясь на себя за то, что мой голос выдавал волнение:
— Я сказал вам, господин прокурор, что мне поручили написать репортаж о... о первом убийстве. Могу ли я поехать сейчас в редакцию?
— На машине? — спросил инспектор Бушрон.
— Естественно. Она до сих пор стоит на Дороге рукава Капитула, и в любом случае, мне нужно отвести ее в редакцию.
Прошло несколько секунд. Я слышал шаги и голоса полицейских на первом этаже.
— А вы не могли бы передать вашу статью по телефону из «Пти-Лидо»? — снова осведомился Бушрон.
...Конечно мог. Я мог позвонить по телефону. Но мне хотелось довести эксперимент до конца. Или меня действительно не подозревают и оставляют мне свободу передвижения (в том числе на машине), или...
— Вы прибыли сюда прямо из редакции? — продолжал неутомимый Бушрон.
— Да, я уже говорил вам об этом. Я ушел из редакции ровно в четверть второго. В тринадцать пятнадцать.
— Вы посмотрели на свои часы?
— Да, я посмотрел на свои часы,— сказал я, взяв всю ответственность на себя. Допустим, это привычка спортсмена. Впрочем, часы есть и в гараже, где я брал машину. Они показывали четверть второго. По меньшей мере четыре человека видели, как я уезжал...
— А сейчас вы никого не встретили у зятя Жеральдины Ле-тандар?
— Я уже говорил вам об этом. Нет ничего легче, чем пойти и проверить все самому.
— Можете ли вы объяснить, почему, оставив машину на углу моста Капитула, вы пошли домой по Аллее Юзель?
— Так мне захотелось. Я очень люблю ходить пешком.
— Но вы же должны были спешить, чтобы успеть написать статью?
Я пожал плечами и ничего не ответил. Прокурор искоса смотрел на меня, пощипывая свои маленькие усики. В его глазах промелькнула жалость; да, прокурора, казалось, глубоко опечалило то, что у него на глазах порядочный по всей видимости человек все глубже впутывался в темную историю. Почему бы мне и в самом деле не пойти по Мосту Капитула? Я и сам прекрасно понимал, что, априори, ничто не мешало мне быстренько вернуться домой после визита к зятю Жеральдины Летандар и убить свою квартирную хозяйку. И если я не пошел по мосту Капитула, то может именно потому, чтобы полицейские, которые еще сидели в «Пти-Лидо», не увидели меня и не смогли измерить время между моим появлением и той минутой, когда я вернулся сообщить об убийстве вдовы Шарло. А если я убил вдову Шарло, то почему бы мне заодно не задушить и Жеральдину Летандар? Реально подобное подозрение вряд ли могло выдержать серьезное расследование, и я был уверен, что скоро меня признают непричастным к этому делу.
Одно было ясно: вопрос о том, почему я шел домой окольным путем, представлял для полицейских маленькую тайну, препятствие, о которое спотыкалось их желание выяснить все до конца. Инспектор Бушрон не мог не отметить, что в этом месте я отказывался что-либо объяснить (да и разве удовлетворило бы его мое объяснение?). Я же сердился при мысли о том, что время идет и скоро сюда нагрянет ватага журналистов, которые увидят меня в роли подозреваемого. Так и есть. Кто-то уже поднимался по лестнице. Хотя на сей раз, кажется, пронесло. Это был всего лишь медицинский эксперт, за которым не пришлось посылать дальше комиссариата Кретея, откуда он еще звонил в Париж по поводу первого преступления.
— Я вижу, мне придется остаться тут на пансионе,— заявил он.— Если так будет продолжаться... Короче, снова та же история. Есть еще люди, последовательные в своих замыслах.
Я сам задал вопрос, интересовавший меня в данный момент больше всего:
— Когда наступила смерть, доктор?
Эксперт проверил, в порядке ли его запонки. Чтобы приступить к делу, ему пришлось засучить рукава.
— Приблизительно три часа тому назад,— промолвил он спокойно.—Это должно было случиться приблизительно в час дня. Даже немного раньше.
Едва не расцеловав медика (несмотря на его бороду и немного коробившее меня бесстрастие), я повернулся к прокурору.
— Наверное, ничто более не препятствует моему возвращению в редакцию, господин прокурор.
— Ну что вы, извольте!
Чтобы быть откровенным до конца, я должен признать, что прокурор казался не менее довольным, чем я сам. Однако попрощался я довольно сдержанно.
— До скорого свидания! — бросил мне инспектор Бушрон.
В обсыпанном сигарным пеплом жилете Комб победно вышагивал по бюро общей информации.
— Ну? Что я вам говорил, Бодэ! Это же прекрасно! Его собственная хозяйка! Его допрашивали полчаса! Как вам такой заголовок: «Я — обвиняемый»... Нет, это слишком; а может: «Меня подозревают в убийстве двух женщин»? Ну, в общем подумайте сами... И непременно покажите мне вашу статью, как только закончите, мой дорогой Норрей. А вы, Бодэ, как только получите фотографии, пришлите их мне, договорились?
— Хорошо, месье. Но вы же знаете, нам следует быть очень осторожными во всем, что касается фото. Ничего особо драматичного.
Комб пожал плечами:
— И это называется свободой! Да в конце концов... И вдруг его осенила новая идея:
— А скажите-ка, Норрей, нет ли там женщины? Нет, я имею в виду не жертвы... Ну, не знаю, ей-Богу, родственницы, соседки, которую можно было бы сфотографировать, красивой девушки, если можно? Нас не смогут обвинить в том, что мы смакуем всякие ужасы, а с вашим заголовком это бедет чудесно. Итак, Бодэ, позвоните Морелли: пусть он разведает, еще есть время до утреннего выпуска. Мой дорогой Норрей, немедленно принимайтесь за дело. Бодэ, напомните мне об этой статье в конце месяца. Норрей, конечно, получит вознаграждение...
Комб вышел, рассыпая вокруг сигарный пепел. Я был огорчен, разгневан, восхищен. Каким образом это чудовище, этот гений самого отупляющего газетного вранья интуитивно почувствовал существование Лидии? Я уже видел ее фото под заголовком: «Меня подозревают в убийстве двух женщин» или какой-нибудь другой глупости. «Ваш заголовок», сказал Комб! Меня, правда, немного успокаивала мысль о том, что фотограф Морелли, оставшийся на театре боевых действий, никог-
да не получит от Лидии согласия фотографироваться, даже если ему взбредет в голову к ней обратиться. И все же на душе было гадко.
Несмотря ни на что, я собирался поработать за своим столом в спортивном бюро. Благодаря тому, что по редакции уже пошли гулять слухи о моем вторжении в царство происшествий, мне пришлось снести несколько шуток, правда, не злых и не обидных. Коллеги быстро оставили меня в покое и взялись за свои дела. В шесть часов сорок пять минут я подал статью директору, который сразу же обратил внимание на подпись:
— Вы берете псевдоним?
— Да, месье, из-за спортивной рубрики, где я ставлю свое имя.
— Это ваше личное дело.
Я писал сдержанно, не пытаясь драматизировать изложение событий. Может, Комбу не понравится такая простота. Тем хуже.
— Прекрасно,— сказал он, прочитав статью.— Факты говорят сами за себя, это производит тревожное впечатление. Именно то, что нужно. Скажите Бодэ, чтобы сразу же отправил статью в набор. Передадите продолжение по телефону, как только сможете.
— Продолжение?..
— Конечно, продолжение. Вы же не думаете, что дело на этом и закончится?
Признаюсь, это меня поразило.
— Не хотите ли вы сказать, что отыщется еще один труп? — спросил я.
— Пока нет,— ответил Комб, насыпая немного «Кашу» просто себе в ладонь (он думал преодолеть таким образом последствия пагубной сигары).— Но, по моему мнению (он проглотил «Кашу»), за этим дело не станет. Ваш убийца, конечно, садист, а такие типы работают серийно.
— Садист, не теряющий головы,— заметил я.— Он начал с того, что прихватил у своей первой жертвы десять миллионов.
— Это ничего не значит. Во всяком случае не я один такого мнения. Только что звонил Морелли: в ваших краях все готовятся к осаде, царит ужас. Согласитесь, дорогой Норрей, что так и должно было случиться. Одно преступление, два преступления, люди ждут третьего. Приближается ночь, все забарикадировались, каждому слышится за дверью дыхание Жеводанского зверя. Это Великий Страх средневековья. У вас будет материал для серии несравненных статей... Продолжайте в том же сдержанном, объективном стиле, не меняйте манеры письма: эффект будет более впечатляющим. Итак, вы немед-
ленно туда возвращаетесь, согласны? Держите при себе Морелли, если нужно — не смыкайте глаз всю ночь, в общем, поступайте, как считаете нужным, газета рассчитывает на вас. Я уверен, что новости не заставят себя ждать.
Я машинально пожал протянутую Комбом руку и очутился на улице, совершенно сбитый с толку. А я-то радовался, что уже избавился от этой каторги...
Дорога в Кретее была темной, едва освещенной расставленными через пятьсот метров электрическими фонарями. Луна скрылась, туман не позволял ехать быстрее пятидесяти километров в час. Не выпуская из поля зрения подвижную границу света автомобильных фар, я размышлял о том, что, в конечном итоге, Комб мог и ошибаться, и это даже казалось мне наиболее вероятным. Больше не будет никакого преступления, полиция продолжит поиски убийцы, найдет его, а может, и нет, но в любом случае мой репортаж оборвется или же пройдет никем не замеченный. Как произошло, кстати, с большинством расследований, начатых за последнее время. Я еще помнил голос дядюшки Сонье в тот день, когда радио объявляло о неизбежном аресте гангстеров из Клиши:
— Болтай, болтай! Кое-кто еще верит в сказки о Деде Морозе... Полиция до этого просто не доросла! Что у них есть, чтобы гоняться за гангстерами? Велосипеды?..
Кретей погрузился во мрак: прекращена подача электричества. На углу улицы Мулен-Берсон меня остановил свисток. Два жандарма преграждали дорогу своими мотоциклами. Я сказал им, зачем приехал, и показал редакционное удостоверение.
— Где вы намерены оставить машину?
— В нижней части улицы, возле моста.
— Хорошо. Проезжайте.
Возле въезда на мост — новая застава. На этот раз жандармы были пешие. Впрочем, в маленьких джунглях Тополиного острова практически невозможно было передвигаться иначе, чем пешком.
— Мне совсем близко,— сказал я жандармам.— В «Пти-Лидо».
— Не вы первый. В любом случае вам будет лучше, чем нам здесь. Открывая дверь кабачка, я чувствовал себя так, будто захожу.
в кинотеатр. В зале не было никакого освещения, кроме керосиновой лампы на стойке бара, помещение окутывал дым. Никогда еще у дядюшки Сонье не было такого количества посетителей. Все говорили очень громко, как будто плохо слышали из-за полумрака. Кто-то поднялся из-за стола и подошел ко мне. Это был Морелли.
— Ну и работенка у нас! — вздохнул он.— Что они там сказали? Я могу возвращаться?
Я передал ему распоряжение, полученные от директора.
— Так я и знал! Нас гут собралось не меньше пятнадцати в ожида-
нии убийцы. Я еще никогда такого не видел. Представляю, как удобно будет звонить!
Бушрон тоже был здесь. Узнал я и двух других полицейских.
— Комиссар пошел к начальнику американской базы,— сообщил Морелли.— А нам прежде всего надо подумать об обеде. Вы, наверное, в хороших отношениях с хозяином?
— Вы сможете пообедать через час,— сказал дядюшка Сонье, который услышал наш разговор.— Хорошо, что я не растерялся...
Он послал Лидию за продуктами в сопровождении двух бездельников на побегушках. А сам собирался взяться за приготовление пищи.
— Я жду, когда включат свет. Кухня внизу, а у меня, кроме лампы, нет другого освещения. Вам белого вина? А может, безалкогольного «перно»?
Морелли стал рассказывать, о чем он узнал после моего приезда. О том, что задушили мою квартирную хозяйку, я знал. Никаких интересных сведений. Побудительную причину преступления полицейские нашли в буфете: горшок со свиным жиром был лишен содержимого, вернее, жир был выковырян. Считали, что так изобретательно — под видом куска мяса в смальце — вдова Шарло припрятала свои денежки.
— Оказывается, в хорошо закупоренном сосуде такое возможно. Естественно, полиция пришла к выводу, что убийца был в доме своим человеком.
Я содрогнулся при мысли о том, что у меня могло не быть безупречного алиби — моего пребывания в редакции во время преступления.
— Кажется, она перепродавала краденые американские товары,— продолжал Морелли,— консервы, одеяла... Вы ничего на замечали?
Нет, я ничего не замечал, кроме ежедневного шоколада. Я был поражен тем, что за три часа полицейским удалось собрать так много сведений об этой пятидесятилетней женщине, которую я так и не узнал за шесть недель пребывания под ее кровом. Правда, я никогда ничем и не интересовался.
— Это что, соседи выболтали? — спросил я.— Их допрашивали?
— С полудня только этим и занимаются, и еще не закончили. Прокурор как раз говорил о невозможности тщательного осмотра такого захолустья, как это, застроенного хижинами, сараями, изрезанного тропинками, низкими легко преодолимыми оградами — да вы знаете эти места лучше меня. Комиссар, со своей стороны, признался, что он не в состоянии назвать число жителей Тополиного острова с точностью более пятидесяти процентов. Если хотите знать мое мнение, сейчас убийца уже далеко. Оцепление, полицейские кордоны — со всем этим опоздали...
— А что? Действительно привезли много жандармов?
— Три больших грузовика. Они стоят за мэрией Кретея. Комиссар пытается застраховаться и успокоить население. Тут чуть было не вспыхнул бунт, в пять часов, когда людям показалось, что полиция уезжает. Все были охвачены ужасом, многие семьи поехали ночевать к родственникам в Кретей или даже в Париж. Было такое впечатление, что вернулись времена бомбардировок!
Итак, это чудовище Комб был в чем-то прав. Звонок Морелли дал ему точное представление о ситуации. На этот раз его любимое словечко — неподражаемый — пришлось кстати.
— А вы... не нашли королевы красоты для фото? — наконец решился я.
Морелли снова пожал плечами:
— Как вы считаете, легко просить людей позировать в связи с подобной историей?
— Но прямо здесь есть дочка хозяина. Вы что, ее не видели? Какой черт толкнул меня вспомнить о Лидии? Без сомнения, самый ловкий, самый злокозненный — демон познания. Мне хотелось скорее подтвердить или развеять свои опасения.
— Дочь хозяина? Думаю, никто не рискнет вызвать ее неудовольствие. У нее такой взгляд... Она и впрямь — настоящая красавица. Впрочем, стойте, старина, вы ее знаете?.. Вернее, я хотел сказать...
Но тут зажегся свет, и все обрадованно зашумели. Среди сидевших здесь коллег я узнал лишь двоих, Летайера и Траверсье, специалистов по громким расследованиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21