.. А может быть, хочет? Или не хочет? Решайся, Аннета! Он увлечен. Добивай его! Глупышка! Не знает, как… Хорошо, мы ей поможем…»
Похвалы, которые Сильвия расточала Аннете, сблизили ее с Туллио. Они вдвоем восхищались ею. Итальянец был бесспорно влюблен в Аннету. Сильвия сияла и, сверкая глазами, все больше входила в роль. Она искусно расхваливала Аннету и не менее искусно пускала в ход свои чары и уже не могла остановиться. Напрасно она уговаривала себя:
«Теперь угомонимся. Довольно. Слишком далеко зашли…»
Все было тщетно; оставалось одно: предоставить им свободу действия…
Это было презабавно! И, конечно, этот болван тотчас воспламенился. До чего же глупы мужчины! Он воображал, что с ним любезны из-за его прекрасных глаз… Правда, глаза у него были прекрасные… Как же он теперь поступит? Рыбешка мечется между двумя крючками. Уж не хочет ли он проглотить обеих сразу? На что он решится? «А ну, приятель, выбирай!»
Она ничего не делала, чтобы облегчить ему выбор, она стушевывалась перед Аннетой. Аннета-перед ней. Но Аннета инстинктивно удвоила усилия, чтобы затмить Сильвию. Сестры нежно любили друг друга. Сильвия гордилась, что Аннету расхваливают, Аннета гордилась тем, какое впечатление производит Сильвия. Они советовались друг с другом. Следили, чтобы у каждой был туалет к лицу. Умело, по контрасту, выделяли лучшее во внешности друг друга. На вечерах в гостинице привлекали всеобщие взоры. Но эти взоры невольно разжигали соперничество между ними. И хоть они запрещали себе это, но во время танцев одна сестра невольно оценивала успех, которым пользовалась другая. Особенно у того, кто, право, занимал их мысли теперь гораздо больше, чем им хотелось… Он стал занимать их мысли гораздо больше с тех пор, как сам перестал понимать, которая же больше занимает его мысли. У Аннеты портилось настроение, когда она видела, как Туллио увивается вокруг сестры. Обе прекрасно танцевали, каждая в своем стиле. Аннета старалась утвердить свое превосходство. И, конечно, танцевала лучше – на взгляд знатоков. Но Сильвия держалась непринужденней, танцевала с большим увлечением, а когда она поняла намерение Аннеты, то стала просто неотразимой. И Туллио не устоял. Аннета увидела, что покинута, и ей было больно. В одну прекрасную летнюю ночь Туллио протанцевал несколько раз подряд с Сильвией, а потом оба вышли, болтая и смеясь. Аннета не владела собой. Она тоже вышла из зала. Она не решилась пойти следом за ними и попыталась разглядеть их из окна галереи, выходившей в сад; и она увидела их; увидела, что они идут по аллее, прижавшись друг к другу, что они целуются.
Но это не так огорчило ее, как то, что случилось потом. Аннета поднялась в свою комнату и села, не зажигая света; внезапно к ней вбежала радостная Сильвия, разахалась, увидев, что сестра сидит одна в потемках, принялась гладить ей руки, чмокать в щеки; как всегда, наговорила уйму всяких милых пустячков; когда же Аннета, сказав, что ей пришлось уйти, потому что у нее вдруг началась мигрень, спросила сестру, как прошел вечер и гуляла ли она с Туллио, Сильвия с невинным видом ответила, что не гуляла, что понятия не имеет, куда делся Туллио, что вообще Туллио ей надоел, к тому же она не любит слишком красивых мужчин, а он еще и фатоват, да и смугловат… И она стала укладываться спать, напевая вальс.
Аннета не сомкнула глаз. Сильвия спала отлично. Она и не подозревала о буре, которую сама же вызвала. Аннета очутилась во власти демонов, сорвавшихся с цепи. Все, что произошло, было катастрофой. Катастрофой вдвойне. Сильвия стала ее соперницей. И Сильвия ей лгала. Любимая ее Сильвия! Сильвия-радость ее, надежда!.. Все рухнуло. Она больше не может ее любить… Не может любить? Но разве может, разве может она не любить ее? О, как внедрилась в нее эта любовь, сильнее, чем она думала! Но разве можно любить то, что презираешь? Ах да, предательство Сильвии еще не все! Что-то еще случилось… «Что-то еще… еще… Но что же это такое?»
А! Тут замешан человек, которого Аннета не уважала, которого Аннета не любила и которого теперь любит. Любит? Нет! Которого хочет покорить.
Гордость и ревность терзали ее, требовали, чтобы она пленила его, чтобы вырвала из рук другой, а главное, чтобы не позволила той, другой, вырвать его из ее рук… (Другая – вот чем стала Сильвия для Аннеты!).
И часа не спала Аннета в ту ночь. Простыни жгли кожу. А с соседней кровати доносилось легкое посапывание – там спали сном невинности.
Когда утром они очутились лицом к лицу, Сильвия сразу увидела, что все изменилось, но она не поняла, что же произошло. Аннета, с кругами под глазами, бледная, суровая, надменная, но до странности похорошевшая (и похорошевшая и подурневшая – будто на призыв вдруг поднялись все затаенные ее силы). Аннета, в броне гордости, холодная, враждебная, замкнутая, посмотрела на Сильвию, послушала, как та болтает, по обыкновению, о всяких пустяках, невнятно поздоровалась и вышла из комнаты… Сильвия запнулась на полуслове и тоже вышла, не сводя глаз с Аннеты, спускавшейся по лестнице.
Она все поняла. Аннета увидела Туллио, сидевшего в холле, и направилась прямо к нему. Он тоже понял, что положение изменилось. Она села рядом с ним. Заговорила о вещах, самых незначительных.
Высоко держа голову, полная презрения, Аннета смотрела в одну точку и старалась не встречаться с ним взглядом. Но у него не было сомнения: ее взгляд стремился к нему. Словно избегая слишком яркого света, ее глаза, полузакрытые голубоватыми веками, спрашивали:
«Хочешь, чтобы я была твоей?»
А он рассматривал свои ногти, с самодовольным видом говорил какие-то глупости и, поглядывая, как кот, на ее тело, на упругие груди, допытывался:
«Ты ведь тоже этого хочешь?»
«Я хочу, чтобы хотел ты», – был ответ.
Сильвия не колебалась. Покружила по холлу, подошла и села между Аннетой и Туллио. Аннета была возмущена, взгляд выдал ее – один взгляд: его было достаточно. Она посмотрела на сестру в упор, и Сильвия прочла в ее взгляде презрение. Она прищурила глаза и прикинулась, будто ничего не заметила, но ощетинилась, как кошка, через которую пропустили электрический ток: она улыбалась, а готова была кусаться. Начался поединок – поединок втроем, притворно любезный. Сильвия, казалось, перестала существовать для сестры: Аннета не обращала внимания на ее слова, разговаривала через голову с Туллио, который чувствовал себя неловко; а если старшей сестре все-таки приходилось выслушивать младшую, потому что та трещала без умолку, Аннета улыбкой или ироническим замечанием подчеркивала погрешности языка, которыми еще пестрила речь Сильвии (лисичке пока не удалось выполоть их из своего лексикона).
Сильвия была смертельно оскорблена и видела в Аннете уже не сестру, а соперницу; она думала:
«Подожди, ты у меня попляшешь».
Приподняв губу, она оскалила клычки:
«Око за око, зуб за зуб… Нет, два ока за око…»
И ринулась в бой.
Как неосторожна была Аннета! Чувство собственного достоинства не обременяло Сильвию: всякое оружие было для нее приемлемо – лишь бы выиграть. Аннета, закованная в латы гордости, сочла бы себя униженной, если б Туллио заметил даже намек на ее чувство. Сильвию же не стесняли такие мелочи; пусть кавалер увидит, как они состязаются: это ему польстит.
«Что же ты предпочитаешь? Нравится ли тебе великолепное презрение, или нравится, чтобы тобой восхищались?..»
Она знала: мужчина – животное тщеславное. Туллио был падок на лесть.
Сильвия на нее не скупилась. С простодушным, спокойным бесстыдством плутовка расхваливала совершенства молодого курортного Гаттамелаты: его фигуру, ум и одежду. Одежду главным образом – она угадала, что ею он дорожит больше всего. А он обожал похвалу. Разумеется, он сам знал, что красив, ну, а громкое имя отчасти заменяло ум. Но вот костюм был его собственным творением, и он не мог равнодушно отнестись к одобрению всеведущей парижанки. Сильвия, глядя на него взглядом знатока, посмеивалась про себя над его простоватым вкусом и любовью к ярким сочетаниям, а восхищалась всем – с головы до пят. Аннета сгорала от стыда и гнева – сестра хитрила так явно, что она спрашивала себя:
«Как он переносит все это?»
А он переносил отлично. Туллио упивался лестью. Сильвия, осматривая его сверху донизу, перешла от оранжевого галстука к лиловому поясу, к зеленым в золотистую полоску носкам и тут сделала передышку: у нее были свои соображения! Восторгаясь изяществом ног Туллио (он ими очень гордился), она выставила свои прехорошенькие ножки. Шаловливо и кокетливо приблизила она их к ногам Туллио, стала сравнивать, приоткрывая свои до колен. Потом повернулась к Аннете, откинувшейся на качалке с презрительным видом, и произнесла с чарующей улыбкой:
– Душечка, а ну-ка покажи свои ножки! И рывком подняла подол ее платья – показались топорные лодыжки бочонком, сильные, но не изящные ноги. Только на две секунды. Аннета вырвалась из коварных коготков, и они, вполне довольные собой, спрягались. Туллио все видел…
На этом Сильвия не успокоилась. Все утро она изощрялась в сравнениях, делала их как бы нечаянно, но они были не в пользу Аннеты. Будто взывая к утонченному вкусу Туллио, она то и дело просила его взглянуть на воротничок, блузку или шарфик, привлекала его снимание к тому, что у нее было всего красивее, а у Аннеты – всего хуже. Аннета дрожала и с непроницаемым видом еле сдерживалась, чтобы не задушить ее. Сильвия, как всегда обворожительная, между двумя предательскими выходками прижимала пальчики к губам и посылала Аннете воздушный поцелуй. Но временами молнии их взглядов скрещивались.
(Аннета). «Презираю тебя!»
(Сильвия). «Возможно. Но любит он меня!»
«Нет! Нет!» – возмущалась Аннета.
«Да! Да!» – твердила Сильвия.
Они переглядывались с недобрым задором.
Аннета не в силах была долго скрывать неприязнь под улыбкой, как змею под цветами. Еще немного – и она закричала бы. Внезапно она покинула поле битвы. Ушла с высоко поднятой головой, напоследок бросив на Сильвию взгляд-вызов. Насмешливые глаза Сильвии ответили:
«Поживем – увидим».
Битва продолжалась на другой день и во все последующие дни под взглядами забавлявшейся публики: вся гостиница заметила, что сестры ведут борьбу, и досужие язвительные глаза подстерегали их; заключались пари.
Соперницы были так поглощены своей игрой, что не обращали внимания на игру других.
Дело в том, что для них это уже не было игрой. Сильвия тоже увлеклась серьезно. Какая-то злая сила смущала сестер, возбуждала их чувственность. Туллио, гордый своей победой, не прилагал никаких усилий, чтобы разжечь огонь. Он действительно был красив, неглуп, и он сам горел страстью, которую разжег; стоило быть завоеванным. Он-то хорошо это знал.
По вечерам сестры-соперницы встречались у себя в комнате. Они ненавидели друг друга. Однако притворялись, будто не знают об этом. Их кровати стояли рядышком, бок о бок, и быть рядом по ночам стало бы невыносимо, если бы они все сказали друг другу; не избежали бы они и публичной огласки, которой боялись. Они устраивались так: выходили и входили в разное время, больше не разговаривали, притворяясь, будто не видят друг друга, ну, а если это было просто невозможно, холодно произносили: «доброе утро», «добрый вечер», словно ничего и не произошло. Всего честней, всего разумней было бы объясниться. Но они не хотели. Не могли. Если страсть овладела женщиной, не может быть и речи о честности; о рассудке – тем более.
Страсть стала для Аннеты отравой. Поцелуй, который однажды вечером на повороте аллеи Туллио, пользуясь своей властью, насильно запечатлел на губах гордой девушки, не защитившейся вовремя, прорвал плотину страсти.
Она была оскорблена этим, ожесточена, она боролась с собой. Но она не знала, как сопротивляться, – ведь поток страсти захватил ее впервые. Горе обороняющимся сердцам! Когда в них вторгается страсть, самое целомудренное становится самым доступным…
В одну из тех бессонных ночей, которые так ее терзали, Аннета задремала, хоть и думала, что бодрствует. Ей приснилось, будто она лежит в постели с открытыми глазами, но не в силах двинуться, точно связана по рукам и ногам. Она знает, что Сильвия рядом притворяется спящей и что должен прийти Туллио. Вот она услышала, как в коридоре скрипнул пол, крадущиеся шаги все ближе, ближе. Аннета увидела: Сильвия приподнимается с подушки, из-под простыни показались ее ноги; она встает, скользит к двери, которую кто-то приоткрыл. Аннета тоже хочет встать, но не может.
Сильвия, будто услышав, оборачивается, возвращается, подходит к постели, смотрит на Аннету, наклоняется, вглядывается в ее лицо. Да ведь это совсем, совсем и не Сильвия; даже не похожа на нее; и все же это Сильвия; у нее злой смех, острые зубы; длинные черные волосы, без завитков, прямые, жесткие упали Аннете на лоб, когда Сильвия наклонялась, попали в рот, в глаза. У Аннеты на языке привкус конского волоса, его терпкий запах. Лицо соперницы все ближе, ближе. Сильвия откинула одеяло. Аннета чувствует, что острое колено вдавливается ей в бедро. Она задыхается. В руке у Сильвии нож; холодное лезвие щекочет горло Аннете, она отбивается, кричит… Она очнулась – сидит на постели в тихой своей комнате, простыни сбиты. Сильвия безмятежно спит. Аннета, унимая сердцебиение, прислушивается к мерному дыханию сестры и все еще содрогается от ненависти и ужаса…
Она ненавидела… Кого же? И кого же любила? Она осуждала Туллио, не уважала его, боялась и совсем, совсем не доверяла ему. И вот из-за этого человека, которого она не знала еще две недели назад, из-за этого ничтожества, она готова возненавидеть сестру, ту, которую любила больше всего на свете, которую и сейчас любит… (Нет! Да! Которую любила всегда…).
Ради этого человека она готова была, не задумываясь, пожертвовать своей жизнью. Да как же… как же все это случилось?
Она ужаснулась, но могла сделать лишь одно: установить, как всесильно наваждение. Минутами проблеск здравого смысла, пробужденная ирония, возврат былой нежности к Сильвии приподнимали ее голову над течением. Но достаточно было одного ревнивого взгляда, достаточно было увидеть Туллио, перешептывающегося с Сильвией, – и Аннета снова тонула…
Она сдавала позиции, и это было ясно. Поэтому-то страсть ее и бушевала. Она была неловка. Не могла скрывать, что ее достоинство уязвлено.
Туллио, этот добрый принц, согласен был не делать выбора между ними, он соизволил бросить платок обеим. Сильвия проворно подняла его; Сильвия не церемонилась; она выжидала, она знала, что потом Туллио затанцует под ее дудку. Ее нисколько не встревожило бы, если бы этот донжуан украдкой сорвал несколько поцелуев у Аннеты. Пусть неприятно, но и вида показывать не надо. Ведь это можно скрыть. Аннета не умела так вести себя. Она не допускала половинчатости, и явно было, как противна ей двойственная игра Туллио.
Туллио охладел к ней. Серьезная страсть его стесняла, она «осточертела» ему (в этом слове, как и многие иностранцы, он видел особый, столичный шик). Немного серьезности в любви – хорошо. Но не слишком, не то получается какая-то повинность, а не удовольствие. Он представлял себе страсть в виде примадонны: с чувством исполнив каватину, она возвращается на сцену и, простирая руки, кланяется публике. Но страсть Аннеты, по-видимому, не считалась с тем, что публика существует. Играла она лишь для себя. Играла плохо…
Аннета была так искренна, так искренне было ее увлечение, что она неспособна была думать о том, как навести на себя лоск, как скрыть печать терзаний и тревог на лице и все следы дневных забот, которые женщина, следящая за своей внешностью, смягчает или стирает не один раз в день. Она просто подурнела, увидев, что побеждена.
Торжествующая Сильвия, уверенная, что партия выиграна, смотрела на Аннету, выбитую из колеи, с удовлетворением и насмешкой, приправленной издевкой, а в глубине души жалела сестру.
«Что, получила? Добилась своего? Хорош у тебя вид!.. Бедная, побитая собачонка…»
И Сильвии хотелось ее поцеловать. Но стоило ей приблизиться, и выражение лица у Аннеты делалось таким враждебным, что задетая Сильвия повертывалась к ней спиной, бормоча:
«Как хочешь, моя милая!.. Дело твое! Устраивайся сама! Я-то добрая!..
Но каждый за себя, и к черту всех!.. Ну, а если эта дуреха страдает, то сама и виновата! Она всегда до смешного серьезна, к чему это?»
(Так о ней думали все.).
Аннета в конце концов отстранилась от борьбы. Сильвия вместе с Туллио устроили вечер живых картин, где Сильвия должна была показать все свои прелести и кое-что в придачу… (Она изображала парижанку-чародейку; лоскуток материи – и она превращается в своих двойников, вереницу двойников, причем каждый красивее оригинала, но, прибавляя к нему новое, они делают его очаровательнее всех предыдущих, ибо в нем заключаются все они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Похвалы, которые Сильвия расточала Аннете, сблизили ее с Туллио. Они вдвоем восхищались ею. Итальянец был бесспорно влюблен в Аннету. Сильвия сияла и, сверкая глазами, все больше входила в роль. Она искусно расхваливала Аннету и не менее искусно пускала в ход свои чары и уже не могла остановиться. Напрасно она уговаривала себя:
«Теперь угомонимся. Довольно. Слишком далеко зашли…»
Все было тщетно; оставалось одно: предоставить им свободу действия…
Это было презабавно! И, конечно, этот болван тотчас воспламенился. До чего же глупы мужчины! Он воображал, что с ним любезны из-за его прекрасных глаз… Правда, глаза у него были прекрасные… Как же он теперь поступит? Рыбешка мечется между двумя крючками. Уж не хочет ли он проглотить обеих сразу? На что он решится? «А ну, приятель, выбирай!»
Она ничего не делала, чтобы облегчить ему выбор, она стушевывалась перед Аннетой. Аннета-перед ней. Но Аннета инстинктивно удвоила усилия, чтобы затмить Сильвию. Сестры нежно любили друг друга. Сильвия гордилась, что Аннету расхваливают, Аннета гордилась тем, какое впечатление производит Сильвия. Они советовались друг с другом. Следили, чтобы у каждой был туалет к лицу. Умело, по контрасту, выделяли лучшее во внешности друг друга. На вечерах в гостинице привлекали всеобщие взоры. Но эти взоры невольно разжигали соперничество между ними. И хоть они запрещали себе это, но во время танцев одна сестра невольно оценивала успех, которым пользовалась другая. Особенно у того, кто, право, занимал их мысли теперь гораздо больше, чем им хотелось… Он стал занимать их мысли гораздо больше с тех пор, как сам перестал понимать, которая же больше занимает его мысли. У Аннеты портилось настроение, когда она видела, как Туллио увивается вокруг сестры. Обе прекрасно танцевали, каждая в своем стиле. Аннета старалась утвердить свое превосходство. И, конечно, танцевала лучше – на взгляд знатоков. Но Сильвия держалась непринужденней, танцевала с большим увлечением, а когда она поняла намерение Аннеты, то стала просто неотразимой. И Туллио не устоял. Аннета увидела, что покинута, и ей было больно. В одну прекрасную летнюю ночь Туллио протанцевал несколько раз подряд с Сильвией, а потом оба вышли, болтая и смеясь. Аннета не владела собой. Она тоже вышла из зала. Она не решилась пойти следом за ними и попыталась разглядеть их из окна галереи, выходившей в сад; и она увидела их; увидела, что они идут по аллее, прижавшись друг к другу, что они целуются.
Но это не так огорчило ее, как то, что случилось потом. Аннета поднялась в свою комнату и села, не зажигая света; внезапно к ней вбежала радостная Сильвия, разахалась, увидев, что сестра сидит одна в потемках, принялась гладить ей руки, чмокать в щеки; как всегда, наговорила уйму всяких милых пустячков; когда же Аннета, сказав, что ей пришлось уйти, потому что у нее вдруг началась мигрень, спросила сестру, как прошел вечер и гуляла ли она с Туллио, Сильвия с невинным видом ответила, что не гуляла, что понятия не имеет, куда делся Туллио, что вообще Туллио ей надоел, к тому же она не любит слишком красивых мужчин, а он еще и фатоват, да и смугловат… И она стала укладываться спать, напевая вальс.
Аннета не сомкнула глаз. Сильвия спала отлично. Она и не подозревала о буре, которую сама же вызвала. Аннета очутилась во власти демонов, сорвавшихся с цепи. Все, что произошло, было катастрофой. Катастрофой вдвойне. Сильвия стала ее соперницей. И Сильвия ей лгала. Любимая ее Сильвия! Сильвия-радость ее, надежда!.. Все рухнуло. Она больше не может ее любить… Не может любить? Но разве может, разве может она не любить ее? О, как внедрилась в нее эта любовь, сильнее, чем она думала! Но разве можно любить то, что презираешь? Ах да, предательство Сильвии еще не все! Что-то еще случилось… «Что-то еще… еще… Но что же это такое?»
А! Тут замешан человек, которого Аннета не уважала, которого Аннета не любила и которого теперь любит. Любит? Нет! Которого хочет покорить.
Гордость и ревность терзали ее, требовали, чтобы она пленила его, чтобы вырвала из рук другой, а главное, чтобы не позволила той, другой, вырвать его из ее рук… (Другая – вот чем стала Сильвия для Аннеты!).
И часа не спала Аннета в ту ночь. Простыни жгли кожу. А с соседней кровати доносилось легкое посапывание – там спали сном невинности.
Когда утром они очутились лицом к лицу, Сильвия сразу увидела, что все изменилось, но она не поняла, что же произошло. Аннета, с кругами под глазами, бледная, суровая, надменная, но до странности похорошевшая (и похорошевшая и подурневшая – будто на призыв вдруг поднялись все затаенные ее силы). Аннета, в броне гордости, холодная, враждебная, замкнутая, посмотрела на Сильвию, послушала, как та болтает, по обыкновению, о всяких пустяках, невнятно поздоровалась и вышла из комнаты… Сильвия запнулась на полуслове и тоже вышла, не сводя глаз с Аннеты, спускавшейся по лестнице.
Она все поняла. Аннета увидела Туллио, сидевшего в холле, и направилась прямо к нему. Он тоже понял, что положение изменилось. Она села рядом с ним. Заговорила о вещах, самых незначительных.
Высоко держа голову, полная презрения, Аннета смотрела в одну точку и старалась не встречаться с ним взглядом. Но у него не было сомнения: ее взгляд стремился к нему. Словно избегая слишком яркого света, ее глаза, полузакрытые голубоватыми веками, спрашивали:
«Хочешь, чтобы я была твоей?»
А он рассматривал свои ногти, с самодовольным видом говорил какие-то глупости и, поглядывая, как кот, на ее тело, на упругие груди, допытывался:
«Ты ведь тоже этого хочешь?»
«Я хочу, чтобы хотел ты», – был ответ.
Сильвия не колебалась. Покружила по холлу, подошла и села между Аннетой и Туллио. Аннета была возмущена, взгляд выдал ее – один взгляд: его было достаточно. Она посмотрела на сестру в упор, и Сильвия прочла в ее взгляде презрение. Она прищурила глаза и прикинулась, будто ничего не заметила, но ощетинилась, как кошка, через которую пропустили электрический ток: она улыбалась, а готова была кусаться. Начался поединок – поединок втроем, притворно любезный. Сильвия, казалось, перестала существовать для сестры: Аннета не обращала внимания на ее слова, разговаривала через голову с Туллио, который чувствовал себя неловко; а если старшей сестре все-таки приходилось выслушивать младшую, потому что та трещала без умолку, Аннета улыбкой или ироническим замечанием подчеркивала погрешности языка, которыми еще пестрила речь Сильвии (лисичке пока не удалось выполоть их из своего лексикона).
Сильвия была смертельно оскорблена и видела в Аннете уже не сестру, а соперницу; она думала:
«Подожди, ты у меня попляшешь».
Приподняв губу, она оскалила клычки:
«Око за око, зуб за зуб… Нет, два ока за око…»
И ринулась в бой.
Как неосторожна была Аннета! Чувство собственного достоинства не обременяло Сильвию: всякое оружие было для нее приемлемо – лишь бы выиграть. Аннета, закованная в латы гордости, сочла бы себя униженной, если б Туллио заметил даже намек на ее чувство. Сильвию же не стесняли такие мелочи; пусть кавалер увидит, как они состязаются: это ему польстит.
«Что же ты предпочитаешь? Нравится ли тебе великолепное презрение, или нравится, чтобы тобой восхищались?..»
Она знала: мужчина – животное тщеславное. Туллио был падок на лесть.
Сильвия на нее не скупилась. С простодушным, спокойным бесстыдством плутовка расхваливала совершенства молодого курортного Гаттамелаты: его фигуру, ум и одежду. Одежду главным образом – она угадала, что ею он дорожит больше всего. А он обожал похвалу. Разумеется, он сам знал, что красив, ну, а громкое имя отчасти заменяло ум. Но вот костюм был его собственным творением, и он не мог равнодушно отнестись к одобрению всеведущей парижанки. Сильвия, глядя на него взглядом знатока, посмеивалась про себя над его простоватым вкусом и любовью к ярким сочетаниям, а восхищалась всем – с головы до пят. Аннета сгорала от стыда и гнева – сестра хитрила так явно, что она спрашивала себя:
«Как он переносит все это?»
А он переносил отлично. Туллио упивался лестью. Сильвия, осматривая его сверху донизу, перешла от оранжевого галстука к лиловому поясу, к зеленым в золотистую полоску носкам и тут сделала передышку: у нее были свои соображения! Восторгаясь изяществом ног Туллио (он ими очень гордился), она выставила свои прехорошенькие ножки. Шаловливо и кокетливо приблизила она их к ногам Туллио, стала сравнивать, приоткрывая свои до колен. Потом повернулась к Аннете, откинувшейся на качалке с презрительным видом, и произнесла с чарующей улыбкой:
– Душечка, а ну-ка покажи свои ножки! И рывком подняла подол ее платья – показались топорные лодыжки бочонком, сильные, но не изящные ноги. Только на две секунды. Аннета вырвалась из коварных коготков, и они, вполне довольные собой, спрягались. Туллио все видел…
На этом Сильвия не успокоилась. Все утро она изощрялась в сравнениях, делала их как бы нечаянно, но они были не в пользу Аннеты. Будто взывая к утонченному вкусу Туллио, она то и дело просила его взглянуть на воротничок, блузку или шарфик, привлекала его снимание к тому, что у нее было всего красивее, а у Аннеты – всего хуже. Аннета дрожала и с непроницаемым видом еле сдерживалась, чтобы не задушить ее. Сильвия, как всегда обворожительная, между двумя предательскими выходками прижимала пальчики к губам и посылала Аннете воздушный поцелуй. Но временами молнии их взглядов скрещивались.
(Аннета). «Презираю тебя!»
(Сильвия). «Возможно. Но любит он меня!»
«Нет! Нет!» – возмущалась Аннета.
«Да! Да!» – твердила Сильвия.
Они переглядывались с недобрым задором.
Аннета не в силах была долго скрывать неприязнь под улыбкой, как змею под цветами. Еще немного – и она закричала бы. Внезапно она покинула поле битвы. Ушла с высоко поднятой головой, напоследок бросив на Сильвию взгляд-вызов. Насмешливые глаза Сильвии ответили:
«Поживем – увидим».
Битва продолжалась на другой день и во все последующие дни под взглядами забавлявшейся публики: вся гостиница заметила, что сестры ведут борьбу, и досужие язвительные глаза подстерегали их; заключались пари.
Соперницы были так поглощены своей игрой, что не обращали внимания на игру других.
Дело в том, что для них это уже не было игрой. Сильвия тоже увлеклась серьезно. Какая-то злая сила смущала сестер, возбуждала их чувственность. Туллио, гордый своей победой, не прилагал никаких усилий, чтобы разжечь огонь. Он действительно был красив, неглуп, и он сам горел страстью, которую разжег; стоило быть завоеванным. Он-то хорошо это знал.
По вечерам сестры-соперницы встречались у себя в комнате. Они ненавидели друг друга. Однако притворялись, будто не знают об этом. Их кровати стояли рядышком, бок о бок, и быть рядом по ночам стало бы невыносимо, если бы они все сказали друг другу; не избежали бы они и публичной огласки, которой боялись. Они устраивались так: выходили и входили в разное время, больше не разговаривали, притворяясь, будто не видят друг друга, ну, а если это было просто невозможно, холодно произносили: «доброе утро», «добрый вечер», словно ничего и не произошло. Всего честней, всего разумней было бы объясниться. Но они не хотели. Не могли. Если страсть овладела женщиной, не может быть и речи о честности; о рассудке – тем более.
Страсть стала для Аннеты отравой. Поцелуй, который однажды вечером на повороте аллеи Туллио, пользуясь своей властью, насильно запечатлел на губах гордой девушки, не защитившейся вовремя, прорвал плотину страсти.
Она была оскорблена этим, ожесточена, она боролась с собой. Но она не знала, как сопротивляться, – ведь поток страсти захватил ее впервые. Горе обороняющимся сердцам! Когда в них вторгается страсть, самое целомудренное становится самым доступным…
В одну из тех бессонных ночей, которые так ее терзали, Аннета задремала, хоть и думала, что бодрствует. Ей приснилось, будто она лежит в постели с открытыми глазами, но не в силах двинуться, точно связана по рукам и ногам. Она знает, что Сильвия рядом притворяется спящей и что должен прийти Туллио. Вот она услышала, как в коридоре скрипнул пол, крадущиеся шаги все ближе, ближе. Аннета увидела: Сильвия приподнимается с подушки, из-под простыни показались ее ноги; она встает, скользит к двери, которую кто-то приоткрыл. Аннета тоже хочет встать, но не может.
Сильвия, будто услышав, оборачивается, возвращается, подходит к постели, смотрит на Аннету, наклоняется, вглядывается в ее лицо. Да ведь это совсем, совсем и не Сильвия; даже не похожа на нее; и все же это Сильвия; у нее злой смех, острые зубы; длинные черные волосы, без завитков, прямые, жесткие упали Аннете на лоб, когда Сильвия наклонялась, попали в рот, в глаза. У Аннеты на языке привкус конского волоса, его терпкий запах. Лицо соперницы все ближе, ближе. Сильвия откинула одеяло. Аннета чувствует, что острое колено вдавливается ей в бедро. Она задыхается. В руке у Сильвии нож; холодное лезвие щекочет горло Аннете, она отбивается, кричит… Она очнулась – сидит на постели в тихой своей комнате, простыни сбиты. Сильвия безмятежно спит. Аннета, унимая сердцебиение, прислушивается к мерному дыханию сестры и все еще содрогается от ненависти и ужаса…
Она ненавидела… Кого же? И кого же любила? Она осуждала Туллио, не уважала его, боялась и совсем, совсем не доверяла ему. И вот из-за этого человека, которого она не знала еще две недели назад, из-за этого ничтожества, она готова возненавидеть сестру, ту, которую любила больше всего на свете, которую и сейчас любит… (Нет! Да! Которую любила всегда…).
Ради этого человека она готова была, не задумываясь, пожертвовать своей жизнью. Да как же… как же все это случилось?
Она ужаснулась, но могла сделать лишь одно: установить, как всесильно наваждение. Минутами проблеск здравого смысла, пробужденная ирония, возврат былой нежности к Сильвии приподнимали ее голову над течением. Но достаточно было одного ревнивого взгляда, достаточно было увидеть Туллио, перешептывающегося с Сильвией, – и Аннета снова тонула…
Она сдавала позиции, и это было ясно. Поэтому-то страсть ее и бушевала. Она была неловка. Не могла скрывать, что ее достоинство уязвлено.
Туллио, этот добрый принц, согласен был не делать выбора между ними, он соизволил бросить платок обеим. Сильвия проворно подняла его; Сильвия не церемонилась; она выжидала, она знала, что потом Туллио затанцует под ее дудку. Ее нисколько не встревожило бы, если бы этот донжуан украдкой сорвал несколько поцелуев у Аннеты. Пусть неприятно, но и вида показывать не надо. Ведь это можно скрыть. Аннета не умела так вести себя. Она не допускала половинчатости, и явно было, как противна ей двойственная игра Туллио.
Туллио охладел к ней. Серьезная страсть его стесняла, она «осточертела» ему (в этом слове, как и многие иностранцы, он видел особый, столичный шик). Немного серьезности в любви – хорошо. Но не слишком, не то получается какая-то повинность, а не удовольствие. Он представлял себе страсть в виде примадонны: с чувством исполнив каватину, она возвращается на сцену и, простирая руки, кланяется публике. Но страсть Аннеты, по-видимому, не считалась с тем, что публика существует. Играла она лишь для себя. Играла плохо…
Аннета была так искренна, так искренне было ее увлечение, что она неспособна была думать о том, как навести на себя лоск, как скрыть печать терзаний и тревог на лице и все следы дневных забот, которые женщина, следящая за своей внешностью, смягчает или стирает не один раз в день. Она просто подурнела, увидев, что побеждена.
Торжествующая Сильвия, уверенная, что партия выиграна, смотрела на Аннету, выбитую из колеи, с удовлетворением и насмешкой, приправленной издевкой, а в глубине души жалела сестру.
«Что, получила? Добилась своего? Хорош у тебя вид!.. Бедная, побитая собачонка…»
И Сильвии хотелось ее поцеловать. Но стоило ей приблизиться, и выражение лица у Аннеты делалось таким враждебным, что задетая Сильвия повертывалась к ней спиной, бормоча:
«Как хочешь, моя милая!.. Дело твое! Устраивайся сама! Я-то добрая!..
Но каждый за себя, и к черту всех!.. Ну, а если эта дуреха страдает, то сама и виновата! Она всегда до смешного серьезна, к чему это?»
(Так о ней думали все.).
Аннета в конце концов отстранилась от борьбы. Сильвия вместе с Туллио устроили вечер живых картин, где Сильвия должна была показать все свои прелести и кое-что в придачу… (Она изображала парижанку-чародейку; лоскуток материи – и она превращается в своих двойников, вереницу двойников, причем каждый красивее оригинала, но, прибавляя к нему новое, они делают его очаровательнее всех предыдущих, ибо в нем заключаются все они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125