Тягостное воспоминание о его бесславном покушении оставило в душе Леопольда невольную досаду на Аннету, и, хотя с тех пор прошло несколько месяцев, досада эта не только не улеглась, а напротив, стала острее, так как теперь он уже мог лгать самому себе, будто забыл, чем она вызвана. Сильвию, которая и без того была настороже, поразило странное поведение мужа. Она стала за ним наблюдать – и теперь больше не сомневалась: он ревновал Аннету! По какой-то удивительной логике сердца Сильвия злилась за это не на него, а на Аннету и была близка к тому, чтобы возненавидеть сестру. Такие крайности отчасти объяснялись тяжелым физическим состоянием Сильвии. Но беда была в том, что, даже когда состояние это прошло, чувства, вызванные им, остались.
В октябре Сильвия родила девочку. Все радовались. Аннета чувствовала к ребенку такую страстную нежность, как будто это был ее собственный. Но Сильвии очень было неприятно видеть свою дочку на руках у Аннеты. Она больше не пыталась скрыть враждебность, которую до тех пор в себе подавляла. Последние несколько недель Аннета, выслушивая оскорбительные замечания сестры, объясняла их нездоровьем, но теперь она уже не могла сомневаться в том, что Сильвия ее разлюбила. Она молчала, стараясь ни в чем не перечить сестре. Она все еще надеялась, что их былая нежная дружба вернется.
Сильвия встала с постели. Отношения между сестрами внешне оставались прежними, и посторонние не замечали никакой перемены. Но Аннета чувствовала в Сильвии холодную враждебность, и ей было больно. Хотелось взять Сильвию за руки и спросить:
«Что с тобой? За что ты сердишься? Дорогая, скажи!»
Но она не решалась: взгляд Сильвии леденил ее. Она инстинктивно чувствовала, что если Сильвия заговорит, то будет сказано непоправимое.
Уж лучше молчать. Аннета чуяла в обращении сестры сознательное желание оскорбить, уязвить ее. С этим невозможно было бороться.
Однажды Сильвия объявила Аннете, что ей нужно поговорить с ней. У Аннеты сильно забилось сердце, она мысленно спрашивала себя:
«Что-то она мне скажет?»
Сильвия не сказала ей ничего обидного, ни словом не заикнулась о причинах своего раздражения. Она завела речь о том, что Аннете надо выйти замуж.
Аннета попробовала осторожно уклониться от этой темы. Но Сильвия настойчиво сватала ей одного приятеля Леопольда. Он был немножко маклер, немножко журналист, человек, не лишенный некоторого «блеска», со светскими манерами и разнообразными (слишком разнообразными!) доходами: он перепродавал автомобили, сочинял рекламы, занимался посредничеством, вербуя для разных предприятий клиентуру в светских салонах и клубах и получая комиссионные от обеих сторон. Насколько же изменилось отношение Сильвии к сестре, если она могла сватать ей такого человека! Аннету задело это сознательное неуважение к ней, свидетельствовавшее о полном отсутствии любви. Она жестом остановила Сильвию, расписывавшую достоинства кандидата. Сильвия рассердилась и ворчливо спросила, какого же еще мужа ей нужно. Аннета ответила, что никакого, что она хочет жить одна и быть самостоятельной. На это Сильвия возразила, что сказать легко, но надо еще уметь быть самостоятельной.
– Разве я не умею?
– Ты? Сильно сомневаюсь!
– Ты ко мне несправедлива. Я могу сама прокормить себя.
– Да, с помощью других! В тоне, каким это было сказано, еще больше, чем в словах, чувствовалось желание оскорбить. Аннета вспыхнула, но промолчала – она не хотела доводить дело до ссоры.
С этого дня дурное настроение Сильвии проявлялось уже открыто. Все давало повод к вспышкам: малейшее возражение во время разговора, какая-нибудь деталь туалета, опоздание Аннеты к обеду, шумная беготня маленького Марка по лестнице. Совместные прогулки прекратились. Если они уговаривались поехать куда-нибудь в воскресенье всей семьей, Сильвия уезжала вдвоем с Леопольдом, не предупредив сестру, а потом ее же винила в том, что она якобы не пришла вовремя. Или в последнюю минуту задуманная прогулка отменялась.
Аннета видела, что ее присутствие тяготит Сильвию. Она робко намекнула, что думает поискать квартиру в другом квартале поближе к своим ученикам. Она надеялась, что против этого громко запротестуют, что ее будут уговаривать остаться. Но ее как будто и не слышали.
Аннета проявила малодушие – осталась. Она цеплялась за этого близкого ей человека, чувствуя, что теряет его. Ей тяжело было расстаться не только с Сильвией: она привязалась к маленькой Одетте. Не одну тяжкую обиду стерпела она молча, делая вид, что ничего не замечает. Но стала приходить реже.
Однако Сильвия считала, что и это слишком часто. Она все еще не пришла в нормальное состояние, ее мучила болезненная ревность. Раз, когда Аннета весело играла с Одеттой, не обратив внимания на сухое требование Сильвии оставить ребенка в покое, Сильвия, выйдя из себя, вскочила, вырвала у нее девочку и крикнула:
– Убирайся! В ее взгляде было столько враждебности, что потрясенная Аннета спросила:
– Да что я тебе сделала, скажи, пожалуйста? Не смотри на меня так, это ужасно! Ты хочешь, чтобы я ушла? Чтобы совсем ушла и никогда больше не приходила?
– Наконец-то догадалась! – сказала Сильвия злобно.
Аннета побледнела:
– Сильвия! Но та с холодной яростью продолжала:
– Ты живешь на мои деньги. Ну ладно, пускай. Но довольно и этого! А мой муж и моя дочь – только мои. От них руки прочь, понятно?
Аннета побелевшими губами тоскливо твердила:
– Сильвия! Сильвия!..
Но вдруг и она вышла из себя и крикнула:
– Жалкая женщина!.. Больше ты меня никогда не увидишь!
Она бросилась к двери и убежала.
А Сильвия, хотя в душе ей было стыдно за свою грубость, засмеялась фальшивым смехом:
– Да, как же! Сегодня прибежит!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Аннета выбежала от Сильвии с твердым намерением никогда больше сюда не возвращаться. Она плакала. Она сгорала от стыда и задыхалась от гнева. Женщины с таким бурным характером, как она и Сильвия, разлюбив друг друга, неминуемо должны были дойти до ненависти.
Аннете казалось немыслимым оставаться с Сильвией под одной крышей.
Если бы можно было, она переехала бы на другой же день. К счастью для нее, пришлось подчиниться необходимости: надо было предупредить домовладельца об отказе от квартиры, найти новую. В первом порыве гнева Аннета готова была отвезти всю мебель на какой-нибудь склад и пока поселиться в гостинице. Но сейчас было не время сорить деньгами. Сбережения у нее были очень скудные – она тратила почти все, что зарабатывала. До сих пор она никогда не обращалась за помощью к сестре, но сознание, что в случае нужды есть к кому прибегнуть, придавало ей уверенности, избавляло от неотвязной заботы о завтрашнем дне. Теперь же, когда она вздумала подсчитать, сколько ей нужно на жизнь, она с огорчением убедилась, что одного ее заработка не хватит. До сих пор расходы были меньше, потому что они с Сильвией, живя в близком соседстве, вели общее хозяйство. Весь гардероб мальчика состоял из подарков Сильвии, да и для Аннеты она шила платья в своей мастерской, беря с нее только деньги за материю. Прибавьте к этому, что Аннета пользовалась вещами Сильвии, всем тем, что могло служить им обеим. Потом – мелкие подарки, совместные воскресные прогулки, те скромные удовольствия, что окрашивают однообразие будней. Кроме того, Сильвия пользовалась кредитом у торговцев их квартала, а это давало возможность и Аннете оттягивать платежи. Теперь надо было сообразоваться с тем, что за все придется платить наличными. Начало предстояло трудное: переезд, уплата вперед за новую квартиру, расходы на устройство. И надо было решить самый главный вопрос: кто будет смотреть за ребенком? Сложный вопрос! Чтобы прокормить себя и его, ей нужно работать, а значит, уходить из дому – но на кого же тогда оставлять малыша? Аннета понимала, что никогда не справилась бы с этими затруднениями, если бы они встали перед ней раньше, когда Марк был еще совсем мал. Но как же справляются с ними другие женщины? Аннета жалела этих несчастных и презирала себя.
Отдать мальчика в закрытую школу, с пансионом?
Он был уже в таком возрасте, что мог поступить в лицей. Но Аннета ни за что не хотела запирать его в какой-либо из этих зверинцев. После всего, что она слышала о закрытых учебных заведениях (в наше время порядки там немного улучшились), да и чутьем угадывала в физической и моральной атмосфере этой общей свалки, она считала преступлением бросить туда ребенка. Она уверила себя, что Марку будет там тяжело. А между тем – как знать? – быть может, он был бы рад попасть туда и избавиться от нее. Но какая мать может себе представить, что она в тягость собственному ребенку? Аннета не соглашалась отдать его даже на полупансион. Она твердила себе, что у мальчика слабое здоровье, что он нуждается в особой диете, что за его питанием надо следить самой. Но прибегать домой в те часы, когда Марку полагалось есть, было очень утомительно, иногда ей требовалось как раз в эти часы идти на другой конец Парижа. Приходить, уходить, постоянно быть в движении! Того, что она зарабатывала уроками, на жизнь не хватало. Постоянно бывали какие-нибудь экстренные расходы, которых она не предвидела. Мальчик рос быстро, а Аннете хотелось бы, чтобы он не вырастал из своих костюмчиков, как боб не вырастает из своего стручка: ведь так трудно было его одевать! Не могла она не обновлять и своего гардероба – этого требовала если не ее гордость, так ее профессия. Следовательно, приходилось искать добавочных заработков: переписку на дому, переводы, редактирование переводов (труд неблагодарный, плохо оплачиваемый), секретарскую работу в учреждениях один-два дня в неделю. За это платили мало, но все вместе могло давать порядочный приработок. Приходилось хвататься за любую работу. Аннета так и делала. Ее ненавидели за это изголодавшиеся конкурентки, с которыми она теперь снова сталкивалась в погоне за куском хлеба. «Но с сентиментальностями кончено! – говорила себе Аннета. – Надо идти своей дорогой. В нашей жизни никто не оборачивается, чтобы поднять упавших». Порой она мельком замечала искаженное злобой лицо, враждебный взгляд оттесненной соперницы, которой она в другое время охотно помогла бы. Но сейчас нельзя, надо поспеть первой! Теперь Аннета знала, где искать работу, и умела избирать самый короткий путь к ней. Ее диплом и ученая степень давали ей преимущество перед другими. И она знала, что преимущество ей дает еще и уверенность в себе, глаза, голос, костюм, умение пленять нанимателей. Когда нужно было выбрать между ней и другими кандидатками, наниматели редко колебались. А оставшиеся за бортом не прощали ей этого.
Аннета распределяла свой день разумно и строго. Ни минуты на праздные размышления! Жить изо дня в день! Каждый день был заполнен до краев.
Первые недели она прожила в постоянном трепете, не зная, сможет ли прокормить себя и сына. Затем она приспособилась к новой жизни, успокоилась и даже начала находить удовольствие в преодолении трудностей. Конечно, в те редкие минуты, когда необходимость действовать не держала ее в напряжении, по вечерам, когда она опускала голову на подушку, в мозгу ее теснились мысли о том, как свести концы с концами, и всякие заботы: «А что, если я свалюсь?.. Заболею?.. Нет, не хочу об этом думать! Спать, спать!..» К счастью, она за день очень уставала, и сон не заставлял себя долго ждать. А там наступал новый день, в котором не было места подобным страхам и всяким «если», не было места всему тому, что отнимает у человека силы, расстраивает нервы, иссушает душу. Труд и нужда ставили все на свое место, указывали, что необходимость, а что роскошь.
Необходимостью был хлеб насущный. Роскошью – потребности сердца…
Ну, могла ли Аннета раньше представить себе, что когда-нибудь они будут казаться ей чем-то второстепенным!.. А сейчас было именно так. Пусть прислушиваются к ним те, у кого много свободного времени! А у нее времени в обрез, едва хватает на все. На каждое действие одна мысль – не больше!
Она ощущала полноту сил, она была в безопасности, как прочно сидящая в воде лодка, пущенная по волнам.
Аннете шел тридцать третий год, ее энергия еще не иссякла. Она убеждалась, что не только не нуждается в опеке, но без чужой поддержки стала еще сильнее. Суровая жизнь ее закалила. И первым благодеянием, которое эта жизнь ей оказала, было освобождение от навязчивых мыслей о Жюльене, от любовной тоски, то глухой, то неистовой, отравившей ей предыдущие годы. Она вдруг увидела всю приторность своих сентиментальных мечтаний, этой нежности, мягкости, лицемерно скрываемой чувствительности: ей теперь и вспоминать о них было противно. Нет, воевать с беспощадной жизнью, выдерживать ее ранящие прикосновения, поневоле и самой быть жесткой – это хорошо, это живит и укрепляет! Возрождалась к жизни значительная часть ее души, лучшая, быть может, и, конечно, более здоровая.
Аннета больше не уходила в мечты и не мучила себя… Она не тревожилась даже о здоровье сына. Когда он заболевал, она делала все нужное, но не беспокоилась заранее и не вспоминала об этом потом. Она была ко всему готова, смела и верила в себя. И это оказалось лучшим средством от всех бед. За первые годы упорного труда она ни одного дня не болела. Да и мальчик не давал ей больше никогда повода к серьезному беспокойству.
Ее умственная жизнь была теперь так же строго ограничена, как и жизнь сердца. Почти не оставалось времени для чтения. Казалось, это должно было бы ее огорчать… Нисколько! Ум ее заполнял пустоту из собственного запаса. У него хватало работы: надо было разобраться во всех сделанных открытиях. А за первые месяцы новой жизни Аннета сделала множество открытий. Можно сказать, все было для нее открытием. Однако что же, собственно, изменилось в ее жизни? Что было ново? Труд? Но она уже знала его и раньше (так ей казалось). И город и люди были сегодня те же, что и вчера…
А между тем все в один день переменилось. С того часа, как Аннета начала погоню за куском хлеба, началось для нее и подлинное открытие мира.
Любовь и даже материнские чувства не были открытием. Они были заложены в ней, а жизнь только выявила какую-то малую долю того и другого. Но едва Аннета перешла в лагерь бедняков, ей открылся мир.
Мир представляется нам разным, в зависимости от того, откуда мы на него смотрим – сверху или снизу. Аннета как бы шла сейчас по улице, между длинными рядами домов: на улице видишь только асфальт, грязь, угрожающие твоей жизни автомобили, поток пешеходов. Видишь небо над головой (изредка ясное), если у тебя есть время поглядеть вверх. А все остальное исчезает из поля зрения: все содержание прежней жизни, общество, беседы, театры, книги, все, что тешило сердце и ум. Знаешь хорошо, что оно есть, и, быть может, еще любишь все это, но приходится думать о другом: смотреть под ноги и вперед, осторожно лавировать, шагать быстро. Как спешат все люди!.. Но, глядя сверху, видишь только ленивое колыхание этой реки; она кажется спокойной, потому что мы не замечаем ее быстрого течения.
Погоня, погоня за хлебом!..
Аннета и раньше тысячу раз думала о мире труда и нужды, о той жизни, какую теперь вела и она. Но ее тогдашние мысли не имели решительно ничего общего с тем, что она думала сейчас, когда стала частицей этого мира…
Прежде она верила в демократическую истину о правах человека и считала несправедливым, что массы обманным образом лишены этих прав. Теперь ей казалось несправедливым (если еще можно было говорить о справедливости и несправедливости) то, что правами пользуются привилегированные. Не существует никаких прав человека! Человек ни на что не имеет права. Ничто ему не принадлежит. Приходится все решительно отвоевывать сызнова каждый день. Так заповедал господь: «В поте лица твоего будешь есть хлеб твой». А права – это хитрая выдумка изнемогшего борца, который хочет закрепить за собой трофеи былой победы. Права Человека – это накопленная сила вчерашнего дня. Но единственное реально существующее право – это право на труд. Завоевания каждого дня… Как неожиданно предстало пред Аннетой это зрелище – поле битвы за существование! Но оно ничуть не устрашило ее. Мужественная женщина принимала бой, как необходимость, находила это в порядке вещей. Она была к нему готова, она была молода и полна сил. Победит – тем лучше! Будет побеждена – тем хуже для нее! (Но такая не будет побеждена!..) Аннета не отвергала жалости, она отвергала лишь слабость. Первейший долг человека – не быть малодушным!
Этот закон труда по-новому все объяснял. Аннета проверяла свои прежние верования, и на обломках старой морали воздвигалась новая мораль – искренности и силы, а не фарисейства и слабости… Рассматривая в свете этой новой морали мучившие ее сомнения, в особенности то, которое она таила на самом дне души:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
В октябре Сильвия родила девочку. Все радовались. Аннета чувствовала к ребенку такую страстную нежность, как будто это был ее собственный. Но Сильвии очень было неприятно видеть свою дочку на руках у Аннеты. Она больше не пыталась скрыть враждебность, которую до тех пор в себе подавляла. Последние несколько недель Аннета, выслушивая оскорбительные замечания сестры, объясняла их нездоровьем, но теперь она уже не могла сомневаться в том, что Сильвия ее разлюбила. Она молчала, стараясь ни в чем не перечить сестре. Она все еще надеялась, что их былая нежная дружба вернется.
Сильвия встала с постели. Отношения между сестрами внешне оставались прежними, и посторонние не замечали никакой перемены. Но Аннета чувствовала в Сильвии холодную враждебность, и ей было больно. Хотелось взять Сильвию за руки и спросить:
«Что с тобой? За что ты сердишься? Дорогая, скажи!»
Но она не решалась: взгляд Сильвии леденил ее. Она инстинктивно чувствовала, что если Сильвия заговорит, то будет сказано непоправимое.
Уж лучше молчать. Аннета чуяла в обращении сестры сознательное желание оскорбить, уязвить ее. С этим невозможно было бороться.
Однажды Сильвия объявила Аннете, что ей нужно поговорить с ней. У Аннеты сильно забилось сердце, она мысленно спрашивала себя:
«Что-то она мне скажет?»
Сильвия не сказала ей ничего обидного, ни словом не заикнулась о причинах своего раздражения. Она завела речь о том, что Аннете надо выйти замуж.
Аннета попробовала осторожно уклониться от этой темы. Но Сильвия настойчиво сватала ей одного приятеля Леопольда. Он был немножко маклер, немножко журналист, человек, не лишенный некоторого «блеска», со светскими манерами и разнообразными (слишком разнообразными!) доходами: он перепродавал автомобили, сочинял рекламы, занимался посредничеством, вербуя для разных предприятий клиентуру в светских салонах и клубах и получая комиссионные от обеих сторон. Насколько же изменилось отношение Сильвии к сестре, если она могла сватать ей такого человека! Аннету задело это сознательное неуважение к ней, свидетельствовавшее о полном отсутствии любви. Она жестом остановила Сильвию, расписывавшую достоинства кандидата. Сильвия рассердилась и ворчливо спросила, какого же еще мужа ей нужно. Аннета ответила, что никакого, что она хочет жить одна и быть самостоятельной. На это Сильвия возразила, что сказать легко, но надо еще уметь быть самостоятельной.
– Разве я не умею?
– Ты? Сильно сомневаюсь!
– Ты ко мне несправедлива. Я могу сама прокормить себя.
– Да, с помощью других! В тоне, каким это было сказано, еще больше, чем в словах, чувствовалось желание оскорбить. Аннета вспыхнула, но промолчала – она не хотела доводить дело до ссоры.
С этого дня дурное настроение Сильвии проявлялось уже открыто. Все давало повод к вспышкам: малейшее возражение во время разговора, какая-нибудь деталь туалета, опоздание Аннеты к обеду, шумная беготня маленького Марка по лестнице. Совместные прогулки прекратились. Если они уговаривались поехать куда-нибудь в воскресенье всей семьей, Сильвия уезжала вдвоем с Леопольдом, не предупредив сестру, а потом ее же винила в том, что она якобы не пришла вовремя. Или в последнюю минуту задуманная прогулка отменялась.
Аннета видела, что ее присутствие тяготит Сильвию. Она робко намекнула, что думает поискать квартиру в другом квартале поближе к своим ученикам. Она надеялась, что против этого громко запротестуют, что ее будут уговаривать остаться. Но ее как будто и не слышали.
Аннета проявила малодушие – осталась. Она цеплялась за этого близкого ей человека, чувствуя, что теряет его. Ей тяжело было расстаться не только с Сильвией: она привязалась к маленькой Одетте. Не одну тяжкую обиду стерпела она молча, делая вид, что ничего не замечает. Но стала приходить реже.
Однако Сильвия считала, что и это слишком часто. Она все еще не пришла в нормальное состояние, ее мучила болезненная ревность. Раз, когда Аннета весело играла с Одеттой, не обратив внимания на сухое требование Сильвии оставить ребенка в покое, Сильвия, выйдя из себя, вскочила, вырвала у нее девочку и крикнула:
– Убирайся! В ее взгляде было столько враждебности, что потрясенная Аннета спросила:
– Да что я тебе сделала, скажи, пожалуйста? Не смотри на меня так, это ужасно! Ты хочешь, чтобы я ушла? Чтобы совсем ушла и никогда больше не приходила?
– Наконец-то догадалась! – сказала Сильвия злобно.
Аннета побледнела:
– Сильвия! Но та с холодной яростью продолжала:
– Ты живешь на мои деньги. Ну ладно, пускай. Но довольно и этого! А мой муж и моя дочь – только мои. От них руки прочь, понятно?
Аннета побелевшими губами тоскливо твердила:
– Сильвия! Сильвия!..
Но вдруг и она вышла из себя и крикнула:
– Жалкая женщина!.. Больше ты меня никогда не увидишь!
Она бросилась к двери и убежала.
А Сильвия, хотя в душе ей было стыдно за свою грубость, засмеялась фальшивым смехом:
– Да, как же! Сегодня прибежит!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Аннета выбежала от Сильвии с твердым намерением никогда больше сюда не возвращаться. Она плакала. Она сгорала от стыда и задыхалась от гнева. Женщины с таким бурным характером, как она и Сильвия, разлюбив друг друга, неминуемо должны были дойти до ненависти.
Аннете казалось немыслимым оставаться с Сильвией под одной крышей.
Если бы можно было, она переехала бы на другой же день. К счастью для нее, пришлось подчиниться необходимости: надо было предупредить домовладельца об отказе от квартиры, найти новую. В первом порыве гнева Аннета готова была отвезти всю мебель на какой-нибудь склад и пока поселиться в гостинице. Но сейчас было не время сорить деньгами. Сбережения у нее были очень скудные – она тратила почти все, что зарабатывала. До сих пор она никогда не обращалась за помощью к сестре, но сознание, что в случае нужды есть к кому прибегнуть, придавало ей уверенности, избавляло от неотвязной заботы о завтрашнем дне. Теперь же, когда она вздумала подсчитать, сколько ей нужно на жизнь, она с огорчением убедилась, что одного ее заработка не хватит. До сих пор расходы были меньше, потому что они с Сильвией, живя в близком соседстве, вели общее хозяйство. Весь гардероб мальчика состоял из подарков Сильвии, да и для Аннеты она шила платья в своей мастерской, беря с нее только деньги за материю. Прибавьте к этому, что Аннета пользовалась вещами Сильвии, всем тем, что могло служить им обеим. Потом – мелкие подарки, совместные воскресные прогулки, те скромные удовольствия, что окрашивают однообразие будней. Кроме того, Сильвия пользовалась кредитом у торговцев их квартала, а это давало возможность и Аннете оттягивать платежи. Теперь надо было сообразоваться с тем, что за все придется платить наличными. Начало предстояло трудное: переезд, уплата вперед за новую квартиру, расходы на устройство. И надо было решить самый главный вопрос: кто будет смотреть за ребенком? Сложный вопрос! Чтобы прокормить себя и его, ей нужно работать, а значит, уходить из дому – но на кого же тогда оставлять малыша? Аннета понимала, что никогда не справилась бы с этими затруднениями, если бы они встали перед ней раньше, когда Марк был еще совсем мал. Но как же справляются с ними другие женщины? Аннета жалела этих несчастных и презирала себя.
Отдать мальчика в закрытую школу, с пансионом?
Он был уже в таком возрасте, что мог поступить в лицей. Но Аннета ни за что не хотела запирать его в какой-либо из этих зверинцев. После всего, что она слышала о закрытых учебных заведениях (в наше время порядки там немного улучшились), да и чутьем угадывала в физической и моральной атмосфере этой общей свалки, она считала преступлением бросить туда ребенка. Она уверила себя, что Марку будет там тяжело. А между тем – как знать? – быть может, он был бы рад попасть туда и избавиться от нее. Но какая мать может себе представить, что она в тягость собственному ребенку? Аннета не соглашалась отдать его даже на полупансион. Она твердила себе, что у мальчика слабое здоровье, что он нуждается в особой диете, что за его питанием надо следить самой. Но прибегать домой в те часы, когда Марку полагалось есть, было очень утомительно, иногда ей требовалось как раз в эти часы идти на другой конец Парижа. Приходить, уходить, постоянно быть в движении! Того, что она зарабатывала уроками, на жизнь не хватало. Постоянно бывали какие-нибудь экстренные расходы, которых она не предвидела. Мальчик рос быстро, а Аннете хотелось бы, чтобы он не вырастал из своих костюмчиков, как боб не вырастает из своего стручка: ведь так трудно было его одевать! Не могла она не обновлять и своего гардероба – этого требовала если не ее гордость, так ее профессия. Следовательно, приходилось искать добавочных заработков: переписку на дому, переводы, редактирование переводов (труд неблагодарный, плохо оплачиваемый), секретарскую работу в учреждениях один-два дня в неделю. За это платили мало, но все вместе могло давать порядочный приработок. Приходилось хвататься за любую работу. Аннета так и делала. Ее ненавидели за это изголодавшиеся конкурентки, с которыми она теперь снова сталкивалась в погоне за куском хлеба. «Но с сентиментальностями кончено! – говорила себе Аннета. – Надо идти своей дорогой. В нашей жизни никто не оборачивается, чтобы поднять упавших». Порой она мельком замечала искаженное злобой лицо, враждебный взгляд оттесненной соперницы, которой она в другое время охотно помогла бы. Но сейчас нельзя, надо поспеть первой! Теперь Аннета знала, где искать работу, и умела избирать самый короткий путь к ней. Ее диплом и ученая степень давали ей преимущество перед другими. И она знала, что преимущество ей дает еще и уверенность в себе, глаза, голос, костюм, умение пленять нанимателей. Когда нужно было выбрать между ней и другими кандидатками, наниматели редко колебались. А оставшиеся за бортом не прощали ей этого.
Аннета распределяла свой день разумно и строго. Ни минуты на праздные размышления! Жить изо дня в день! Каждый день был заполнен до краев.
Первые недели она прожила в постоянном трепете, не зная, сможет ли прокормить себя и сына. Затем она приспособилась к новой жизни, успокоилась и даже начала находить удовольствие в преодолении трудностей. Конечно, в те редкие минуты, когда необходимость действовать не держала ее в напряжении, по вечерам, когда она опускала голову на подушку, в мозгу ее теснились мысли о том, как свести концы с концами, и всякие заботы: «А что, если я свалюсь?.. Заболею?.. Нет, не хочу об этом думать! Спать, спать!..» К счастью, она за день очень уставала, и сон не заставлял себя долго ждать. А там наступал новый день, в котором не было места подобным страхам и всяким «если», не было места всему тому, что отнимает у человека силы, расстраивает нервы, иссушает душу. Труд и нужда ставили все на свое место, указывали, что необходимость, а что роскошь.
Необходимостью был хлеб насущный. Роскошью – потребности сердца…
Ну, могла ли Аннета раньше представить себе, что когда-нибудь они будут казаться ей чем-то второстепенным!.. А сейчас было именно так. Пусть прислушиваются к ним те, у кого много свободного времени! А у нее времени в обрез, едва хватает на все. На каждое действие одна мысль – не больше!
Она ощущала полноту сил, она была в безопасности, как прочно сидящая в воде лодка, пущенная по волнам.
Аннете шел тридцать третий год, ее энергия еще не иссякла. Она убеждалась, что не только не нуждается в опеке, но без чужой поддержки стала еще сильнее. Суровая жизнь ее закалила. И первым благодеянием, которое эта жизнь ей оказала, было освобождение от навязчивых мыслей о Жюльене, от любовной тоски, то глухой, то неистовой, отравившей ей предыдущие годы. Она вдруг увидела всю приторность своих сентиментальных мечтаний, этой нежности, мягкости, лицемерно скрываемой чувствительности: ей теперь и вспоминать о них было противно. Нет, воевать с беспощадной жизнью, выдерживать ее ранящие прикосновения, поневоле и самой быть жесткой – это хорошо, это живит и укрепляет! Возрождалась к жизни значительная часть ее души, лучшая, быть может, и, конечно, более здоровая.
Аннета больше не уходила в мечты и не мучила себя… Она не тревожилась даже о здоровье сына. Когда он заболевал, она делала все нужное, но не беспокоилась заранее и не вспоминала об этом потом. Она была ко всему готова, смела и верила в себя. И это оказалось лучшим средством от всех бед. За первые годы упорного труда она ни одного дня не болела. Да и мальчик не давал ей больше никогда повода к серьезному беспокойству.
Ее умственная жизнь была теперь так же строго ограничена, как и жизнь сердца. Почти не оставалось времени для чтения. Казалось, это должно было бы ее огорчать… Нисколько! Ум ее заполнял пустоту из собственного запаса. У него хватало работы: надо было разобраться во всех сделанных открытиях. А за первые месяцы новой жизни Аннета сделала множество открытий. Можно сказать, все было для нее открытием. Однако что же, собственно, изменилось в ее жизни? Что было ново? Труд? Но она уже знала его и раньше (так ей казалось). И город и люди были сегодня те же, что и вчера…
А между тем все в один день переменилось. С того часа, как Аннета начала погоню за куском хлеба, началось для нее и подлинное открытие мира.
Любовь и даже материнские чувства не были открытием. Они были заложены в ней, а жизнь только выявила какую-то малую долю того и другого. Но едва Аннета перешла в лагерь бедняков, ей открылся мир.
Мир представляется нам разным, в зависимости от того, откуда мы на него смотрим – сверху или снизу. Аннета как бы шла сейчас по улице, между длинными рядами домов: на улице видишь только асфальт, грязь, угрожающие твоей жизни автомобили, поток пешеходов. Видишь небо над головой (изредка ясное), если у тебя есть время поглядеть вверх. А все остальное исчезает из поля зрения: все содержание прежней жизни, общество, беседы, театры, книги, все, что тешило сердце и ум. Знаешь хорошо, что оно есть, и, быть может, еще любишь все это, но приходится думать о другом: смотреть под ноги и вперед, осторожно лавировать, шагать быстро. Как спешат все люди!.. Но, глядя сверху, видишь только ленивое колыхание этой реки; она кажется спокойной, потому что мы не замечаем ее быстрого течения.
Погоня, погоня за хлебом!..
Аннета и раньше тысячу раз думала о мире труда и нужды, о той жизни, какую теперь вела и она. Но ее тогдашние мысли не имели решительно ничего общего с тем, что она думала сейчас, когда стала частицей этого мира…
Прежде она верила в демократическую истину о правах человека и считала несправедливым, что массы обманным образом лишены этих прав. Теперь ей казалось несправедливым (если еще можно было говорить о справедливости и несправедливости) то, что правами пользуются привилегированные. Не существует никаких прав человека! Человек ни на что не имеет права. Ничто ему не принадлежит. Приходится все решительно отвоевывать сызнова каждый день. Так заповедал господь: «В поте лица твоего будешь есть хлеб твой». А права – это хитрая выдумка изнемогшего борца, который хочет закрепить за собой трофеи былой победы. Права Человека – это накопленная сила вчерашнего дня. Но единственное реально существующее право – это право на труд. Завоевания каждого дня… Как неожиданно предстало пред Аннетой это зрелище – поле битвы за существование! Но оно ничуть не устрашило ее. Мужественная женщина принимала бой, как необходимость, находила это в порядке вещей. Она была к нему готова, она была молода и полна сил. Победит – тем лучше! Будет побеждена – тем хуже для нее! (Но такая не будет побеждена!..) Аннета не отвергала жалости, она отвергала лишь слабость. Первейший долг человека – не быть малодушным!
Этот закон труда по-новому все объяснял. Аннета проверяла свои прежние верования, и на обломках старой морали воздвигалась новая мораль – искренности и силы, а не фарисейства и слабости… Рассматривая в свете этой новой морали мучившие ее сомнения, в особенности то, которое она таила на самом дне души:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125