- До нынешнего года моей любимицей была "Принцесса Монако" - Грейс ведь
сама выбрала этот цвет, вы знаете, нежнейший серебристо-розовый, - но
теперь у меня новая гордость - эти малютки "Жемчужины Монсеррата" и,
конечно, неподражаемая "Диана Радзивилл". Верно, это чистые сантименты:
она посадила вот этот куст своими руками, в те счастливые дни, когда Джон
еще был жив. Правда, многим кажется, что цвет чересчур яркий. Мой братец
Марк не преминет назвать ее "кирпично-красной", но вы же знаете, как ему
трудно угодить. Неужто все наши адмиралы такие? Наверно, все одинаковы.
Мне всегда казалось, что генералы куда более тактичны. Я помню, что мой
дядюшка Нэд всегда умел сказать каждому как раз то, что нужно. Но зато
_ему_ бы и в голову не пришло выращивать розы без лошадиного навоза. Вам
приходилось бывать в конюшнях Кэтерли-Корт? Там в добрые старые времена
стояло не меньше двадцати лошадей, так что розы просто _процветали_!
Ученые уверяют, что химические удобрения нисколько не хуже, но милый
Гарольд (нет-нет, я не про нынешнего премьер-министра!) - он бы ни за что
им не поверил! Он ведь учился вместе с Диреком в школе, а потом они вместе
служили в полку. Но первая мировая война теперь уже - древняя история!
Кстати, они ни в чем не сходились, кроме садоводства. Не наскучила ли я
вам своей болтовней о розах? Честное слово? На прошлой неделе я водила по
саду двух гостей и попала в пресмешное положение: разглагольствовала
часами, пока не поняла, что у епископа цветовая слепота, а судья не
чувствует запахов! Но они были удивительно милы, так милы, что Ивлин Во и
то с ними не сравнится. Я вообще трепещу перед писателями, а вы? Мне
всегда кажется, что они возьмут да и опишут тебя в следующем романе. Вы,
конечно, подумаете, что это нелепые страхи - я ведь совсем-совсем никто, -
но один писатель именно меня-то и описал! Книгу никто не читал, но это как
раз к лучшему. Если бы это оказался бестселлер, мои внуки не знали бы,
куда деваться от смущения, и все бы ее читали и в Тринити-колледже, и в
колледже Христовой Церкви... Живая изгородь прекрасно разрослась, не
правда ли? Она заслоняет коттедж, который выстроили какие-то неприятные
люди; мне сказали, что они приехали из Хэддерсвильда или из какого-то
другого захолустья... А вот в этом углу у нас разыгралась трагедия. Я
посадила здесь секвойю - гигантскую сосну из Калифорнии. Они растут до
восьмисот лет, но эта не прожила и восьми секунд. Ее вырвала колли Дирека,
Весталка Третья. Потом она стала чемпионкой на выставке, но это все же
меня не утешило. Ну вот, мы и вернулись на террасу, и вы заслужили
стаканчик вина. Что вы предпочитаете - Черный Бархат или Белый Атлас?
Эта леди в своем монологе не переводя дыхания нагромоздила один на
другой все или почти все символы, которые характеризуют ее общественное
положение. Даже если она немножко приврала, это все же перечисление
ценностей, в которые она верит. Ее безыскусная болтовня была рассчитана на
то, чтобы, во-первых, подчеркнуть, что она выросла в поместье, а не в
городе. Она с детства разбирается в почвах и деревьях, в цветах и
кустарниках. Она намекает, что в числе ее знакомых есть люди из высшего
общества, но она сама слишком уважаема в своем кругу, чтобы этим
хвастаться. Она интересуется лошадьми и собаками больше, чем политикой. Ее
родственники и друзья занимают высокое положение в Армии и во Флоте, в
Церкви и в Суде. Ее муж учился в Итоне и некоторое время служил в
Королевской гвардии. Но сама она человек интеллигентный, немного знает и
театр, и литературу. Цель ее монолога - показать, какое положение она
занимает в обществе, хотя именно эти ее попытки говорят о том, что она
отнюдь не в центре, а скорее на периферии этого круга. И хотя ее
неуверенность в себе ни от кого не скроется, все же ее претензии на
положение в обществе имеют какие-то основания. Но совершенно очевидно по
крайней мере то, что эта особа неподдельно глупа.
Но хотя ее глупость и бросается в глаза, ее систему ценностей нельзя
назвать абсолютно фальшивой. Она не говорит, что все ее друзья неимоверно
богаты. И даже не пытается сделать вид, что она - влиятельное лицо. Она
просто хочет утвердить свое "положение в графстве", свои родственные и
дружеские связи с представителями хороших семей и уважаемых профессий. Ей
приятно сообщить, что некоторые члены ее семьи доказали свою воинскую
доблесть и кое-кто из них дослужился до высоких чинов. Во всем этом
достаточно оснований для вполне законной гордости. Может быть, с ее
стороны было и глупо говорить об этом, но нам, конечно, не подобает
отнимать у нее удовольствие. Пусть себе купается в лучах чужой славы.
Все-таки она превозносит достойных людей - и за дела, вполне достойные
одобрения. Ее герои достигли известных степеней на избранном ими поприще.
А ведь бывает, что люди превозносят куда менее почтенных друзей и за менее
похвальные действия.
Итак, общественное положение - цель, которой мы можем добиваться, и
усилия, которые мы для этого прилагаем, составляют часть общей социальной
динамики. Но вряд ли можно сказать то же самое о стремлении к счастью (в
противоположность удовольствиям), и, собственно говоря, еще не известно,
достигают ли счастья те, для кого оно стало целью жизни. Однако в той
мере, в какой оно вообще достижимо, оно легче всего достигается теми, кто
требует малого. Символ счастья - рай в шалаше, простая пища и жизнь на
лоне природы. Убегая от цивилизации, мы можем расстаться с автомобилем и
радио, свести свое имущество к минимуму и таким образом наслаждаться
единением с природой и всей ее прелестью. Может быть, это и неплохая
мысль, если речь идет о людях пожилых. А в более ранние годы этот план
провалится - надо воспитывать детей. Удалиться на лоно природы, успев
обогатить свой ум, унося в памяти множество прочитанных книг, - это одно,
а растить детей, которые никогда не видели библиотеки, концертного зала
или театра, - это совсем другое дело. Вряд ли они будут счастливы, и
весьма возможно, что они деградируют до такой степени дикости, которая
может оказаться на редкость неприятной. Расставшись с цивилизацией, нам не
вернуться к первобытной простоте. Хороший урок можно извлечь из
"Повелителя мух" Уильяма Голдинга: этот урок заключается в том, что даже
на необитаемый остров мы берем с собой свои пороки.
Так чего же мы, в конце концов, пытаемся добиться? Мы не хотим просто
плодиться и размножаться. Человечеству и обществу мы отдаем себя в очень
малой мере. Богатство для большинства из нас недосягаемо, и,
следовательно, нам кажется, что его не стоит и добиваться. Положение в
обществе, может быть, и стоит усилий, но сами эти усилия легко
превращаются в нелепицу. Как и счастье, общественное положение обычно
приходит к нам как побочный продукт какой-то другой деятельности.
Удовольствия, которые мы в состоянии купить, ограничены физическими
законами, а простая уверенность в завтрашнем дне едва ли может служить
целью всей жизни. Но что же тогда должно стать нашей цепью? Наиболее
здравомыслящие люди ответят, что надо отыскать равновесие между всеми
этими возможными побуждениями, но по временам какое-то из них становится
главным: может быть, открываются новые возможности, или, как это чаще
бывает, обстоятельства меняются. Сосредоточить все свои мысли на деньгах -
значит стать скупцом, а это немногим лучше, чем стать скопцом. Мечтать
только о высоком положении - это значит ставить себя в глупое положение.
Жить ради детей почти так же бессмысленно, как детям жить ради своих
родителей. Погоня за счастьем может кончиться несчастьем, а жажда
удовольствий может довести нас до горького похмелья. Больше всего нам
нужно одно: чувство меры. Эта истина - основа унаследованной нами
цивилизации, и весь наш опыт подтверждает ее. Стоит нам лишиться чувства
меры, и мы пропали.
Сравнивая всевозможные цели, которые мы ставим перед собой, мы пока что
обошли молчанием ту цель, которая, может статься, значит больше всего в
нашей жизни. Это - стремление создать что-то прекрасное, нужное и всем
интересное. Художник, писатель или музыкант ставит перед собой цель,
которая не ведет (непосредственно) ни к положению в обществе, ни к
богатству, счастью или спокойной жизни. Скульптор, высекающий шедевр из
глыбы мрамора, создает прекрасное произведение искусства. Для него в этом
и труд, и забава, ему жаль каждой минуты, потерянной на еду или на сон.
Статуя, которую он изваял, может принести ему и некоторую сумму денег, и
славу в мире искусства. Он счастлив, когда работает, и испытывает
удовлетворение, завершив эту работу. Он верит, что слава переживет его
самого и его лучшие произведения останутся в наследство грядущим
поколениям... Значит, он может получить и удовольствие, и плату за это
удовольствие - эту привилегию он делит с композитором или драматургом, с
живописцем и поэтом. Только такой род занятий может соединить в
гармоническом единстве все - или почти все - мыслимые цели. Какая радость
сравнится с радостью композитора, написавшего музыку к оперетте, имеющей
бешеный успех? Заставить петь весь мир - это само по себе счастье, но,
если получаешь удовольствие во время работы, а по окончании ее на тебя еще
сваливается слава и богатство, по-моему, это значит, что ты добился почти
всего, чего можно добиться в жизни. Это - привилегия великих художников, и
мало кто из нас окажется достойным такого жребия. Однако мы все время
забываем, что и нам это доступно, только в меньших масштабах. Не имея
особых талантов, не отличаясь ничем, кроме способностей и здравого смысла,
мы можем участвовать в творческой работе и радоваться ее результатам. Мы
способны сыграть некую роль в создании чего-то полезного и прекрасного и
имеем право поставить внизу свою размашистую подпись. Великие произведения
искусства редко создаются без помощников. Чаще всего работой руководил
мастер, который точно знал, что ему нужно и вообще что к чему. В этом
смысле каждый из нас имеет возможность оставить какой-нибудь памятник,
чтобы увековечить свое имя; можно хотя бы обогатить местность новой
постройкой - пусть это будут ворота, фонтан или колодец. Конечно же, это
прекрасно, когда после тебя остается что-то существенное.

НАДЦАТИЛОГИЯ
Надцатилогия - это наука, изучающая систему ценностей, обычаи, одежду,
моды, музыку, танцы, искусство, напитки и наркотики, характеризующие мир
тех, кому минуло -надцать лет. Моды меняются так молниеносно, что не стоит
и пытаться определить, что именно нравится -надцатилетним, все равно любое
определение устареет прежде, чем книга выйдет из печати. Тем не менее если
и существует преемственность идей, то она выражается в пренебрежении ко
всем европейским традициям и в явном предпочтении чувств и ритмов,
пришедших к нам из Африки. Подоплека такого предпочтения представляет
собой чисто исторический интерес, но, несомненно, преимущество заключается
в том, что благодаря этому можно ускользнуть из-под опеки старших. Если
захочешь станцевать менуэт или джигу, придется приставать с расспросами к
взрослым. Чтобы играть Моцарта, надо сначала научиться исполнять
классические произведения. Но поклоннику африканских ритмов такие
консультации ни к чему, да родители и не в состоянии помочь ему советом.
Это помогает -надцатилетним создать свою среду существования, ограничить
мир, в который взрослые не допускаются. Подразумевается, что есть многое
на свете, чего взрослым нипочем не втолкуешь, и не надейся. Поэтому
подростки так часто начинают жить в своем собственном мире.
Такое положение дел можно объяснить многообразными причинами, но самая
первостепенная из них, несомненно, отсутствие в доме родительского
авторитета. Лет сто назад все строилось на том, что муж по общепринятым
обычаям был хозяином в собственном доме. Жена точно следовала заповедям
повиновения и покорности, прекрасно понимая, что на это в свою очередь
опирается ее власть над детьми. Ей приходилось проводить с ними гораздо
больше времени, но ее усилиям поддержать дисциплину часто мешала слишком
большая близость. Поэтому наилучший выход для нее был в том, чтобы
опираться на авторитет отсутствующего мужа. Она заявляла: "Ваш отец это
строго запретил" - и делала при этом вид, что сама она была бы гораздо
сговорчивей. Только призывая непререкаемую власть мужа, ей удавалось
добиться повиновения младших. Порой приказание исходило от нее, а
недовольство доставалось на его долю; впрочем, он это переносил вполне
безболезненно, так как по большей части при сем не присутствовал. Она
добавляла к правилам субординации и мощное воздействие личного примера.
Именно так и детей и прислугу учили знать свое место.
То, что родительский авторитет в викторианскую эпоху, по-видимому,
достиг своего апогея, было прямым следствием многочисленности потомства.
Когда детская смертность внезапно и резко снизилась, семьи насчитывали по
двенадцать, четырнадцать и даже двадцать детей. Это превратило дом в
настоящую частную школу, где дисциплина была необходима, как никогда.
Правило, чтобы дети никогда не открывали рот, пока к ним не обратятся,
может пригодиться в любом случае, но, когда этих детей дюжина, если не
больше, это правило превращается в жизненную необходимость. Без главы и
повелителя жить было бы просто невозможно. Так что Мама изо всех сил
старалась поддержать авторитет Отца, используя его в свою очередь и для
самозащиты. "Придется рассказать все вашему отцу, когда он вернется из
конторы" - с помощью этих устрашающих слов она сохраняла порядок, и
нависшая над домом угроза превращалась в страх, когда она восклицала: "Я
слышу шаги вашего отца на лестнице!" Сама она не так уж трепетала перед
ним, это было притворство, но тут притворство могло оказать добрую услугу.
Дети готовы были сквозь землю провалиться еще до того, как их постигало
возмездие, а в результате создавалась относительно мирная и спокойная
домашняя обстановка. Весьма возможно, что иного способа держать в руках
домашние бразды правления и не существовало.
В двадцатом веке детей стало меньше, и женщины тут же взбунтовались.
Дисциплина больше не стояла во главе угла, и строй семейной жизни
переменился. Предполагалось, что если детей мало и интервалы между их
появлением на свет тщательно продуманы, то времени на объяснения с ними,
видимо, будет предостаточно. Может быть, хватит времени даже на чтение
трудов по детской психологии. Приказания отца перестали быть
непререкаемыми, как заповеди Священного писания, да и сама Библия
оказалась в изгнании, где-то на верхней полке, как совершенно неподходящее
чтение для малолетних. А с какой стати женщина должна покорно подчиняться?
И правда, с какой стати? После некоторых колебаний претензия женщин на
равенство была удовлетворена. Слова "да убоится" были вычеркнуты из обряда
бракосочетания или - по взаимному соглашению - потеряли свой прямой смысл:
это привело к более естественным отношениям между людьми разумными, к
более непосредственной дружбе и взаимопониманию, и любовь встала на место
страха. Отныне замужние женщины сохраняли право на свою собственность, а
некоторые даже делали независимую карьеру; и большинство мужчин
обрадовались наступившим переменам, с облегчением сбросив с плеч
обязанности непогрешимого домашнего тирана. Атмосфера в доме стала менее
чопорной и более непринужденной, и отныне все вопросы выносились на
обсуждение, а о трудностях толковали без страха и сомнения. Мы имеем все
основания полагать, что муж, живший в одно время с А.А.Милном, был более
приятным и добродушным человеком, чем современник Чарльза Диккенса.
Семейные анекдоты пришли на смену семейным молитвам. Ветхий завет уступил
место "Винни-Пуху".
Но до людей почему-то очень нескоро дошло, что эмансипация жены
подорвала власть родителей над детьми. Мать больше не подавала пример
покорности, хотя сама по-прежнему требовала послушания. Теперь между
родителями чаще стали возникать споры, а ребенок получил возможность
жаловаться на одного из них другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66