Все, что я привез с собой из квартиры, тоже пропало под развалинами, кроме снаряжения для верховой езды — седло, шлем и сумка с костюмом остались на заднем сиденье машины вместе с портфелем Малкольма. Все погибло безвозвратно, и я с удовольствием подумал, что фотография Куши с мальчиками в серебряной рамке осталась в моей квартире.
Перед домом все было усеяно осколками разбитых оконных стекол. Мы вместе с полицейским прохрустели по стеклам, пройдя вдоль дома к кабинету, мимо развалин гардеробной, полуразрушенная стена которой обвалилась на водопроводную трубу.
Стены кабинета и кухни почти не пострадали, но дверь кабинета, которую я так тщательно устанавливал под определенным углом, раскрылась нараспашку. Кабинет был завален обломками кирпича и штукатурки. Взрывная волна прокатилась через комнату к окнам, сорвав с места все невесомые листки бумаги и разметав по полу. Большая часть фотографий и небольших безделушек-сувениров тоже лежала в пыли на полу, в том числе и кожаный стаканчик для карандашей с кусочком проволоки. Не считая великолепного книжного шкафа у одной из стен, в котором теперь недоставало большого старинного зеркала, все в комнате выглядело вполне сохранным, хотя уборка пыли и мусора сама по себе еще доставит хлопот.
Я еще долго заглядывал в окна кабинета, но в конце концов вынужден был признать поражение. Слишком много вещей сорвало при взрыве со своих мест, чтобы я смог найти что-то недостающее или лишнее. Я не нашел ничего особенного, как и вчера вечером, когда заходил за отцовским портфелем. Правда, тогда я был слишком напряжен и встревожен, чтобы замечать какие-то мелочи.
Покачав головой, я обошел вокруг дома, мимо все еще надежно запертой двери в сад, которая была в конце коридора первого этажа. Она устояла при взрыве, который обрушился на более близкие цели. За ней была длинная увитая плющом стена бывшей детской. Я прошел вдоль нее и оказался в саду позади дома.
На лужайке полицейские вбили в землю стойки и привязали к ним ленту, чтобы никто не подходил к дому. За лентой до сих пор толпились любопытные, разглядывали руины, оживленно переговаривались, показывали пальцем, подходили посмотреть и возвращались обратно на дорогу прямо по газонам. Среди них я заметил Артура Белбрука с двумя собаками, что-то увлеченно пояснявшего окружающим. Вокруг него собралась изрядная толпа слушателей. Фоторепортеры из газет, похоже, уже угомонились, но любительские камеры продолжали щелкать.
Во всем этом был какой-то странный порядок, который больно задел меня своей неуместностью.
Повернувшись к зевакам спиной, я заглянул в окна детской, стараясь посмотреть на комнату с другой точки зрения, чем в прошлую ночь. Не считая гардероба и моей спальни, это была единственная комната, которую не затронуло переустройство, затеянное Мойрой. Детская по-прежнему выглядела такой, какой была на протяжении почти сорока лет — настоящим детским царством.
Там все еще стояли старые кресла и большой стол, который в нашем воображении часто становился крепостью или лодкой, космическим кораблем или осадной башней. Длинные полки вдоль северной стены по-прежнему были заставлены игрушечными паровозиками, строительными конструкторами, настольными играми и мягкими игрушками. Там все еще стояли новенькие сверкающие никелем велосипеды Робина и Питера, которые им купили всего за неделю до катастрофы. На стенах висели плакаты с портретами музыкантов, книжный шкаф был до отказа забит детскими книжками.
Взрыв произошел довольно далеко от детской, кроме того, ее защитила одна из массивных опорных стен дома. Поэтому детская пострадала гораздо меньше всех остальных комнат, в которые я заглядывал раньше. Только выбитые окна и слой пыли, занесенной через распахнутую дверь, говорили о случившейся катастрофе. Полдюжины плюшевых мишек свалились с полки, но велосипеды по-прежнему стояли.
«Что-нибудь, что стояло бы не на своем месте или пропало», — говорил инспектор Эйл. Ничего такого я не заметил ни в прошлую ночь, ни теперь.
Разочарованно пожав плечами, я обошел вывороченные наружу обломки домашней обстановки и заглянул в окна столовой в дальнем конце дома. Как и детская, столовая не очень пострадала при взрыве, не считая уже знакомого нагромождения обломков, занесенных через дверь, и толстого слоя серой пыли.
Длинный стол, окруженный стульями с высокими спинками, стоял на своем месте. Несколько декоративных тарелок, висевших на стенах, упали и разбились. Буфет был перевернут, но оставался там же, где стоял всегда. Малкольм говорил, что этой комнатой редко пользовались с тех пор, как у них с Мойрой начались скандалы.
Я добрался до кухни и вошел внутрь. Полицейский встревожился. Я сказал, что уже заходил сюда раньше за отцовским креслом, которое кто-то поставил на место. Это его немного успокоило.
Я сказал, указывая на дверь в дальнем углу:
— Эта дверь ведет в подвалы. Вы не знаете, туда никто еще не заглядывал?
Полицейский ответил, что вряд ли. Он почти уверен, что нет. Он не слышал, чтобы кто-нибудь говорил о подвалах.
Две подвальные комнаты располагались под кухней и столовой. Но без электрического света мне не очень-то хотелось туда спускаться. Хотя… почему бы и нет?
Малкольм хранил там на стеллажах полсотни бутылок отличного кларета. Он очень расстроится, если бутылки разбились. Куши иногда устраивала в подвальной комнате романтические обеды при свечах, с красными салфетками на столе и цыганской музыкой. Складные стол и стулья, должно быть, до сих пор там, и куча разного старого хлама, которым больше не пользовались, а выбросить почему-то было жалко.
Я спросил полицейского, нет ли у него карманного фонарика. Фонарика у него не было. И я пошел к машине. У меня в багажнике был переносной фонарь, на всякий случай. Фонарь был в порядке, и я спустился в подвал. Полицейский, исполняя свой долг, следовал за мной.
Вопреки ожиданиям, в подвале было сухо. Я боялся, что его затопит водой из пробитого резервуара на чердаке и разорванных взрывом водопроводных труб.
Все драгоценные отцовские бутылки были целы. Стена с дымоходом, которая начиналась у самого фундамента, хорошо защитила все, что за ней находилось, от последствий взрыва — как наверху, так и в подвале.
Нагромождение старых поломанных стульев, допотопных светильников, обитый железом сундук, спинки от кровати, старый столик на колесиках, весь этот хлам оживал ненадолго в желтом свете фонарика и тут же снова исчезал во мраке. Обычный старый мусор, который не трогали годами.
И снова мне осталось сказать только, что в подвале ничего не было такого, чему там находиться не должно, и ничего оттуда не исчезало. Еще раз пожав плечами, я поднялся по ступенькам наверх и закрыл дверь.
Я заглянул еще в гараж, где тоже все было по-прежнему, и прошел вокруг гаража в палисадник. Окна в старой теплице разбились, и я подумал, что, наверно, с маленьким капризом Мойры в дальнем конце сада произошла такая же неприятность.
Мне ужасно хотелось пройти в самый угол ограды палисадника и убедиться, что с золотом в потайной комнате ничего не случилось. Но за мной следило слишком много назойливых любопытных глаз, чтобы я на это отважился. Особенно меня смущал Артур Белбрук.
Сама стена на вид казалась совершенно целой. Вокруг нее не сновали толпы любопытных, потому что палисадник был довольно далеко по левую сторону дома, а основная масса посетителей шла справа, через поля и сад.
Полицейский стоял рядом, готовый сопровождать меня повсюду, куда бы я ни пошел.
Я пожал плечами и решил не подходить к своему тайнику. «Надеюсь, там все в порядке», — подумал я и уехал в Лондон.
ГЛАВА 12
Малкольм снял в «Ритце» двойной люкс с видом на Грин-парк. Судя по объедкам на застеленном белоснежной скатертью столике, он заказывал на обед страсбургский паштет и дуврскую камбалу. Там же стояла полупустая бутылка красного вина.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, положив в кресло его портфель.
— За тобой никто не увязался?
— За мной — нет.
Отец изо всех сил старался делать вид, что уже полностью пришел в себя после потрясения, несмотря на то что поездка по железной дороге в одиночестве была весьма суровым испытанием. Я даже представить себе не мог душевное напряжение, постепенно нарастающее в Малкольме. Каково это — знать, что тебя преследует неумолимый жестокий убийца, и в конце концов все же остаться в живых? Я должен сделать для Малкольма что-то большее, а не просто прятать его за семью замками. Сделать так, чтобы он был в безопасности, и при этом вернуть отцу его прежнюю беспечность и свободу.
— Надеюсь, твой паспорт все еще в портфеле? — спросил я.
— Да. Он был в портфеле, когда мы летали в Париж.
— Хорошо.
— А твой? — пришла ему в голову неприятная мысль.
— Под развалинами. Не важно, я сделаю дубликат. У тебя есть американская виза?
— Есть. У меня была и австралийская. Правда, только на один год. Когда мы поедем в Австралию, нужно будет сделать новую в их посольстве.
— А как ты смотришь на то, чтобы отправиться в Америку прямо завтра? — спросил я.
— Завтра?! Но как?
— Я отвезу тебя в аэропорт и посажу в самолет.
— Черт побери, я совсем не об этом!
— Не важно. Короче, скачки на Кубок коннозаводчиков будут через три недели в Санта-Аните. Почему бы нам не позвонить Рэмзи Осборну и тренеру Блу Кланси? И почему бы тебе не полететь завтра в Лос-Анджелес и не провести эти три недели в приятной компании на скачках? На ипподроме в Санта-Аните скачки проходят каждый день. Насколько я тебя знаю, ты мгновенно станешь среди этих коневодов душой компании. Рэмзи Осборн тебя со всеми познакомит. Ты остановишься там же, где организаторы Кубка, в гостинице «Беверли-Уилшир». Я слышал, она совсем рядом с Родео-драйв, где полно отличных магазинов мужской одежды, так что ты сможешь прямо там обзавестись приличным гардеробом. Купи там десяток рубашек, это сильно облегчит твой карман. Забудь о Квантуме. Забудь об этой чертовой семейке. Они ни за что не догадаются, где тебя искать, и ты сможешь спать спокойно.
Я прервался только для того, чтобы перевести дыхание, не давая отцу высказать свои возражения.
— А в четверг после Кубка коннозаводчиков в Австралии будут скачки на Кубок Мельбурна. Это самые грандиозные австралийские скачки. На них собирается вся страна. Многие поедут в Мельбурн прямо с Кубка коннозаводчиков. Ты можешь перезнакомиться там со множеством народу. Я слышал, это просто изумительное зрелище. Я никогда там не был и очень хочу хоть раз на них попасть. А как только мой паспорт восстановят, я приеду к тебе, если ты, конечно, все еще хочешь, чтобы я был рядом.
Вначале он слушал безо всякого воодушевления, но потом разулыбался. Я предлагал совершить нечто неожиданное, резко переменить обстановку — Малкольму это всегда очень нравилось и, с радостью заметил я, нравится по сей день.
— Черт возьми, это куда лучше, чем торчать безвылазно в этом «Ритце»! — заявил он.
— Чудесно. Доставай свою записную книжку с телефонами.
Мы быстро обо всем договорились. Блу Кланси отправят в Америку, как только он придет в форму после скачек во Франции. Рэмзи Осборн, который был сейчас по уши завален работой в Стэмфорде, штат Коннектикут, тут же предложил Малкольму погостить чуть ли не у дюжины его старинных друзей в западных штатах. Почему бы Малкольму не съездить в Лексингтон, своими глазами посмотреть, где выращивают чудесных породистых лошадей? У Рэмзи в Лексингтоне были хорошие друзья, которые с радостью примут у себя его компаньона. Рэмзи может прямо сейчас позвонить им и обо всем договориться. «Оставайтесь на связи, парни», — сказал Рэмзи Осборн. Он договорится с друзьями и сразу же перезвонит. В Коннектикуте сейчас как раз завтрак, сказал он. В Лексингтоне — на час раньше. Он проверит, не валяются ли эти лежебоки до сих пор в постели.
Так или иначе, Рэмзи перезвонил нам через каких-то двадцать минут. Как и раньше, Малкольм говорил по телефону из гостиной, а я поднял трубку в своей спальне.
— Все улажено, Малкольм. Они будут встречать тебя завтра, а я подъеду в воскресенье. Это в самом деле чудесные люди, они тебе обязательно понравятся. Дэйв и Салли Кендер. Ферма Догвуд-Дрифт, под Лексингтоном, — Рэмзи продиктовал номер телефона. — Записал?
Малкольм записал.
Рэмзи спросил, где Малкольм собирается остановиться на Кубке коннозаводчиков.
— «Беверли-Уилшир»? Прекрасно! В самом центре событий. Я прямо сейчас забронирую нам два номера.
Малкольм объяснил, что ему нужен двойной люкс, он приедет со мной.
— Ясное дело, — согласился Рэмзи. — Никаких проблем! Увидимся! Мы о вас позаботимся и получим массу удовольствия.
Гостиная показалась какой-то маленькой и тихой после того, как Рэмзи положил трубку, зато Малкольм заметно оживился. Мы тут же поехали на такси в австралийское посольство и продлили ему визу. На обратном пути остановились сначала в банке, где отец выписал побольше дорожных чеков, потом на Пиккадилли, недалеко от «Ритца», где зашли в магазин Симпсона и заново оделись с головы до ног, не забыв и о чемоданах, чтобы все это уложить. Малкольм заплатил за все мои покупки. Я не стал спрашивать о билете до Калифорнии для меня, но оказалось, что отец уже сам продумал все мои расходы и вечером выдал мне толстую чековую книжку, вместе с некоторыми дополнительными указаниями.
— Это на билет и всякое такое. Заплатишь Артуру Белбруку и Норману Весту. Заплатишь подрядчикам за дом, заплатишь за прокат машины. Заплатишь по своим счетам. Кажется, все?
— А билеты в Австралию?
— Мы закажем их отсюда, утром. Я заплачу сразу и за них, и за свой билет до Лексингтона. Если получится взять тебе билет в Лос-Анджелес без указания даты вылета, я заплачу сразу и за него.
Мы договорились о телефонных звонках. Он мне звонить не будет, а я буду звонить ему почти каждый день.
Ужинали мы в приподнятом настроении, утренний кошмар наконец остался позади. Малкольм поднял бокал:
— За Блу Кланси! И за скачки! И за жизнь!
— За жизнь! — откликнулся я.
Я, как и обещал, отвез Малкольма утром в аэропорт и посадил в самолет до Лексингтона, с посадками в Нью-Йорке и Цинциннати. Он немного волновался и перед посадкой посмотрел на меня долгим печальным взглядом.
— Не думай, что я не понимаю, чем я тебе обязан, — сказал отец.
— Ты ничем мне не обязан.
— Чертова Мойра! — внезапно вырвалось у него. Малкольм помахал мне на прощание и скрылся в салоне.
Не волнуясь больше за него, я позвонил из аэропорта старшему инспектору Эйлу, но застал в участке только его заместителя. Инспектор уехал в Квантум и просил передать, когда я позвоню, что он приглашает меня к нему присоединиться. «Да, конечно, — ответил я, — я уже выезжаю и буду в поселке через каких-нибудь сорок минут».
Дорога к дому была уже не так запружена, как вчера, но новые толпы любопытствующих продолжали прибывать. Я подъехал к воротам, и после недолгих переговоров по рации дежурный пропустил меня во двор. Как только я вышел из машины, рядом со мной очутился полицейский. Это был уже другой парень, не тот, что дежурил вчера.
Старший инспектор Эйл, предупрежденный по радио постовым у ворот, появился со стороны кухни и направился ко мне.
— Как там господин Пемброк? — спросил он, пожимая мне руку. Спросил с искренним беспокойством, а не просто из вежливости.
— Потрясен.
Инспектор понимающе кивнул. На нем был легкий плащ, и он заметно дрожал от холода — наверное, уже довольно долго пробыл на улице. Вчерашний порывистый ветер усилился, небо совсем заволокло тучами, как перед дождем. Эйл озабоченно глянул на них и предложил пройти вместе с ним в сад позади дома.
Спереди Квантум казался печальным и ослепшим, с яркими пятнами фанерных щитов на месте окон и тяжелым черным брезентом, нависавшим сверху. Брезент закрывал огромную дыру посреди крыши. Сзади окна тоже были заколочены, дыра в крыше затянута брезентом, но пролом в стене все еще был открыт. Там суетились несколько человек в строительных касках и толстых спецовках, они понемногу разгребали завал на нижнем этаже, выносили обломки наружу и складывали в кузов машины, которая стояла поблизости, на лужайке.
— Они собираются все это вынести руками? — спросил я.
— Насколько это необходимо, — ответил инспектор. — У меня есть для вас сюрприз.
Он кивнул человеку в бежевом комбинезоне и голубой каске, который сразу же подошел и спросил, как меня зовут.
— Ян Пемброк, — вежливо ответил я.
Он расстегнул комбинезон, сунул руку во внутренний карман и достал помятую синюю книжечку, которую с довольной улыбкой протянул мне:
— Он вам еще пригодится.
Быть не может! Мой паспорт!
— Где, во имя всего святого, вы его нашли?! — просияв, воскликнул я.
Он пожал плечами и кивнул в сторону дома.
— Мы уже вытащили из-под развалин кое-что целое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Перед домом все было усеяно осколками разбитых оконных стекол. Мы вместе с полицейским прохрустели по стеклам, пройдя вдоль дома к кабинету, мимо развалин гардеробной, полуразрушенная стена которой обвалилась на водопроводную трубу.
Стены кабинета и кухни почти не пострадали, но дверь кабинета, которую я так тщательно устанавливал под определенным углом, раскрылась нараспашку. Кабинет был завален обломками кирпича и штукатурки. Взрывная волна прокатилась через комнату к окнам, сорвав с места все невесомые листки бумаги и разметав по полу. Большая часть фотографий и небольших безделушек-сувениров тоже лежала в пыли на полу, в том числе и кожаный стаканчик для карандашей с кусочком проволоки. Не считая великолепного книжного шкафа у одной из стен, в котором теперь недоставало большого старинного зеркала, все в комнате выглядело вполне сохранным, хотя уборка пыли и мусора сама по себе еще доставит хлопот.
Я еще долго заглядывал в окна кабинета, но в конце концов вынужден был признать поражение. Слишком много вещей сорвало при взрыве со своих мест, чтобы я смог найти что-то недостающее или лишнее. Я не нашел ничего особенного, как и вчера вечером, когда заходил за отцовским портфелем. Правда, тогда я был слишком напряжен и встревожен, чтобы замечать какие-то мелочи.
Покачав головой, я обошел вокруг дома, мимо все еще надежно запертой двери в сад, которая была в конце коридора первого этажа. Она устояла при взрыве, который обрушился на более близкие цели. За ней была длинная увитая плющом стена бывшей детской. Я прошел вдоль нее и оказался в саду позади дома.
На лужайке полицейские вбили в землю стойки и привязали к ним ленту, чтобы никто не подходил к дому. За лентой до сих пор толпились любопытные, разглядывали руины, оживленно переговаривались, показывали пальцем, подходили посмотреть и возвращались обратно на дорогу прямо по газонам. Среди них я заметил Артура Белбрука с двумя собаками, что-то увлеченно пояснявшего окружающим. Вокруг него собралась изрядная толпа слушателей. Фоторепортеры из газет, похоже, уже угомонились, но любительские камеры продолжали щелкать.
Во всем этом был какой-то странный порядок, который больно задел меня своей неуместностью.
Повернувшись к зевакам спиной, я заглянул в окна детской, стараясь посмотреть на комнату с другой точки зрения, чем в прошлую ночь. Не считая гардероба и моей спальни, это была единственная комната, которую не затронуло переустройство, затеянное Мойрой. Детская по-прежнему выглядела такой, какой была на протяжении почти сорока лет — настоящим детским царством.
Там все еще стояли старые кресла и большой стол, который в нашем воображении часто становился крепостью или лодкой, космическим кораблем или осадной башней. Длинные полки вдоль северной стены по-прежнему были заставлены игрушечными паровозиками, строительными конструкторами, настольными играми и мягкими игрушками. Там все еще стояли новенькие сверкающие никелем велосипеды Робина и Питера, которые им купили всего за неделю до катастрофы. На стенах висели плакаты с портретами музыкантов, книжный шкаф был до отказа забит детскими книжками.
Взрыв произошел довольно далеко от детской, кроме того, ее защитила одна из массивных опорных стен дома. Поэтому детская пострадала гораздо меньше всех остальных комнат, в которые я заглядывал раньше. Только выбитые окна и слой пыли, занесенной через распахнутую дверь, говорили о случившейся катастрофе. Полдюжины плюшевых мишек свалились с полки, но велосипеды по-прежнему стояли.
«Что-нибудь, что стояло бы не на своем месте или пропало», — говорил инспектор Эйл. Ничего такого я не заметил ни в прошлую ночь, ни теперь.
Разочарованно пожав плечами, я обошел вывороченные наружу обломки домашней обстановки и заглянул в окна столовой в дальнем конце дома. Как и детская, столовая не очень пострадала при взрыве, не считая уже знакомого нагромождения обломков, занесенных через дверь, и толстого слоя серой пыли.
Длинный стол, окруженный стульями с высокими спинками, стоял на своем месте. Несколько декоративных тарелок, висевших на стенах, упали и разбились. Буфет был перевернут, но оставался там же, где стоял всегда. Малкольм говорил, что этой комнатой редко пользовались с тех пор, как у них с Мойрой начались скандалы.
Я добрался до кухни и вошел внутрь. Полицейский встревожился. Я сказал, что уже заходил сюда раньше за отцовским креслом, которое кто-то поставил на место. Это его немного успокоило.
Я сказал, указывая на дверь в дальнем углу:
— Эта дверь ведет в подвалы. Вы не знаете, туда никто еще не заглядывал?
Полицейский ответил, что вряд ли. Он почти уверен, что нет. Он не слышал, чтобы кто-нибудь говорил о подвалах.
Две подвальные комнаты располагались под кухней и столовой. Но без электрического света мне не очень-то хотелось туда спускаться. Хотя… почему бы и нет?
Малкольм хранил там на стеллажах полсотни бутылок отличного кларета. Он очень расстроится, если бутылки разбились. Куши иногда устраивала в подвальной комнате романтические обеды при свечах, с красными салфетками на столе и цыганской музыкой. Складные стол и стулья, должно быть, до сих пор там, и куча разного старого хлама, которым больше не пользовались, а выбросить почему-то было жалко.
Я спросил полицейского, нет ли у него карманного фонарика. Фонарика у него не было. И я пошел к машине. У меня в багажнике был переносной фонарь, на всякий случай. Фонарь был в порядке, и я спустился в подвал. Полицейский, исполняя свой долг, следовал за мной.
Вопреки ожиданиям, в подвале было сухо. Я боялся, что его затопит водой из пробитого резервуара на чердаке и разорванных взрывом водопроводных труб.
Все драгоценные отцовские бутылки были целы. Стена с дымоходом, которая начиналась у самого фундамента, хорошо защитила все, что за ней находилось, от последствий взрыва — как наверху, так и в подвале.
Нагромождение старых поломанных стульев, допотопных светильников, обитый железом сундук, спинки от кровати, старый столик на колесиках, весь этот хлам оживал ненадолго в желтом свете фонарика и тут же снова исчезал во мраке. Обычный старый мусор, который не трогали годами.
И снова мне осталось сказать только, что в подвале ничего не было такого, чему там находиться не должно, и ничего оттуда не исчезало. Еще раз пожав плечами, я поднялся по ступенькам наверх и закрыл дверь.
Я заглянул еще в гараж, где тоже все было по-прежнему, и прошел вокруг гаража в палисадник. Окна в старой теплице разбились, и я подумал, что, наверно, с маленьким капризом Мойры в дальнем конце сада произошла такая же неприятность.
Мне ужасно хотелось пройти в самый угол ограды палисадника и убедиться, что с золотом в потайной комнате ничего не случилось. Но за мной следило слишком много назойливых любопытных глаз, чтобы я на это отважился. Особенно меня смущал Артур Белбрук.
Сама стена на вид казалась совершенно целой. Вокруг нее не сновали толпы любопытных, потому что палисадник был довольно далеко по левую сторону дома, а основная масса посетителей шла справа, через поля и сад.
Полицейский стоял рядом, готовый сопровождать меня повсюду, куда бы я ни пошел.
Я пожал плечами и решил не подходить к своему тайнику. «Надеюсь, там все в порядке», — подумал я и уехал в Лондон.
ГЛАВА 12
Малкольм снял в «Ритце» двойной люкс с видом на Грин-парк. Судя по объедкам на застеленном белоснежной скатертью столике, он заказывал на обед страсбургский паштет и дуврскую камбалу. Там же стояла полупустая бутылка красного вина.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, положив в кресло его портфель.
— За тобой никто не увязался?
— За мной — нет.
Отец изо всех сил старался делать вид, что уже полностью пришел в себя после потрясения, несмотря на то что поездка по железной дороге в одиночестве была весьма суровым испытанием. Я даже представить себе не мог душевное напряжение, постепенно нарастающее в Малкольме. Каково это — знать, что тебя преследует неумолимый жестокий убийца, и в конце концов все же остаться в живых? Я должен сделать для Малкольма что-то большее, а не просто прятать его за семью замками. Сделать так, чтобы он был в безопасности, и при этом вернуть отцу его прежнюю беспечность и свободу.
— Надеюсь, твой паспорт все еще в портфеле? — спросил я.
— Да. Он был в портфеле, когда мы летали в Париж.
— Хорошо.
— А твой? — пришла ему в голову неприятная мысль.
— Под развалинами. Не важно, я сделаю дубликат. У тебя есть американская виза?
— Есть. У меня была и австралийская. Правда, только на один год. Когда мы поедем в Австралию, нужно будет сделать новую в их посольстве.
— А как ты смотришь на то, чтобы отправиться в Америку прямо завтра? — спросил я.
— Завтра?! Но как?
— Я отвезу тебя в аэропорт и посажу в самолет.
— Черт побери, я совсем не об этом!
— Не важно. Короче, скачки на Кубок коннозаводчиков будут через три недели в Санта-Аните. Почему бы нам не позвонить Рэмзи Осборну и тренеру Блу Кланси? И почему бы тебе не полететь завтра в Лос-Анджелес и не провести эти три недели в приятной компании на скачках? На ипподроме в Санта-Аните скачки проходят каждый день. Насколько я тебя знаю, ты мгновенно станешь среди этих коневодов душой компании. Рэмзи Осборн тебя со всеми познакомит. Ты остановишься там же, где организаторы Кубка, в гостинице «Беверли-Уилшир». Я слышал, она совсем рядом с Родео-драйв, где полно отличных магазинов мужской одежды, так что ты сможешь прямо там обзавестись приличным гардеробом. Купи там десяток рубашек, это сильно облегчит твой карман. Забудь о Квантуме. Забудь об этой чертовой семейке. Они ни за что не догадаются, где тебя искать, и ты сможешь спать спокойно.
Я прервался только для того, чтобы перевести дыхание, не давая отцу высказать свои возражения.
— А в четверг после Кубка коннозаводчиков в Австралии будут скачки на Кубок Мельбурна. Это самые грандиозные австралийские скачки. На них собирается вся страна. Многие поедут в Мельбурн прямо с Кубка коннозаводчиков. Ты можешь перезнакомиться там со множеством народу. Я слышал, это просто изумительное зрелище. Я никогда там не был и очень хочу хоть раз на них попасть. А как только мой паспорт восстановят, я приеду к тебе, если ты, конечно, все еще хочешь, чтобы я был рядом.
Вначале он слушал безо всякого воодушевления, но потом разулыбался. Я предлагал совершить нечто неожиданное, резко переменить обстановку — Малкольму это всегда очень нравилось и, с радостью заметил я, нравится по сей день.
— Черт возьми, это куда лучше, чем торчать безвылазно в этом «Ритце»! — заявил он.
— Чудесно. Доставай свою записную книжку с телефонами.
Мы быстро обо всем договорились. Блу Кланси отправят в Америку, как только он придет в форму после скачек во Франции. Рэмзи Осборн, который был сейчас по уши завален работой в Стэмфорде, штат Коннектикут, тут же предложил Малкольму погостить чуть ли не у дюжины его старинных друзей в западных штатах. Почему бы Малкольму не съездить в Лексингтон, своими глазами посмотреть, где выращивают чудесных породистых лошадей? У Рэмзи в Лексингтоне были хорошие друзья, которые с радостью примут у себя его компаньона. Рэмзи может прямо сейчас позвонить им и обо всем договориться. «Оставайтесь на связи, парни», — сказал Рэмзи Осборн. Он договорится с друзьями и сразу же перезвонит. В Коннектикуте сейчас как раз завтрак, сказал он. В Лексингтоне — на час раньше. Он проверит, не валяются ли эти лежебоки до сих пор в постели.
Так или иначе, Рэмзи перезвонил нам через каких-то двадцать минут. Как и раньше, Малкольм говорил по телефону из гостиной, а я поднял трубку в своей спальне.
— Все улажено, Малкольм. Они будут встречать тебя завтра, а я подъеду в воскресенье. Это в самом деле чудесные люди, они тебе обязательно понравятся. Дэйв и Салли Кендер. Ферма Догвуд-Дрифт, под Лексингтоном, — Рэмзи продиктовал номер телефона. — Записал?
Малкольм записал.
Рэмзи спросил, где Малкольм собирается остановиться на Кубке коннозаводчиков.
— «Беверли-Уилшир»? Прекрасно! В самом центре событий. Я прямо сейчас забронирую нам два номера.
Малкольм объяснил, что ему нужен двойной люкс, он приедет со мной.
— Ясное дело, — согласился Рэмзи. — Никаких проблем! Увидимся! Мы о вас позаботимся и получим массу удовольствия.
Гостиная показалась какой-то маленькой и тихой после того, как Рэмзи положил трубку, зато Малкольм заметно оживился. Мы тут же поехали на такси в австралийское посольство и продлили ему визу. На обратном пути остановились сначала в банке, где отец выписал побольше дорожных чеков, потом на Пиккадилли, недалеко от «Ритца», где зашли в магазин Симпсона и заново оделись с головы до ног, не забыв и о чемоданах, чтобы все это уложить. Малкольм заплатил за все мои покупки. Я не стал спрашивать о билете до Калифорнии для меня, но оказалось, что отец уже сам продумал все мои расходы и вечером выдал мне толстую чековую книжку, вместе с некоторыми дополнительными указаниями.
— Это на билет и всякое такое. Заплатишь Артуру Белбруку и Норману Весту. Заплатишь подрядчикам за дом, заплатишь за прокат машины. Заплатишь по своим счетам. Кажется, все?
— А билеты в Австралию?
— Мы закажем их отсюда, утром. Я заплачу сразу и за них, и за свой билет до Лексингтона. Если получится взять тебе билет в Лос-Анджелес без указания даты вылета, я заплачу сразу и за него.
Мы договорились о телефонных звонках. Он мне звонить не будет, а я буду звонить ему почти каждый день.
Ужинали мы в приподнятом настроении, утренний кошмар наконец остался позади. Малкольм поднял бокал:
— За Блу Кланси! И за скачки! И за жизнь!
— За жизнь! — откликнулся я.
Я, как и обещал, отвез Малкольма утром в аэропорт и посадил в самолет до Лексингтона, с посадками в Нью-Йорке и Цинциннати. Он немного волновался и перед посадкой посмотрел на меня долгим печальным взглядом.
— Не думай, что я не понимаю, чем я тебе обязан, — сказал отец.
— Ты ничем мне не обязан.
— Чертова Мойра! — внезапно вырвалось у него. Малкольм помахал мне на прощание и скрылся в салоне.
Не волнуясь больше за него, я позвонил из аэропорта старшему инспектору Эйлу, но застал в участке только его заместителя. Инспектор уехал в Квантум и просил передать, когда я позвоню, что он приглашает меня к нему присоединиться. «Да, конечно, — ответил я, — я уже выезжаю и буду в поселке через каких-нибудь сорок минут».
Дорога к дому была уже не так запружена, как вчера, но новые толпы любопытствующих продолжали прибывать. Я подъехал к воротам, и после недолгих переговоров по рации дежурный пропустил меня во двор. Как только я вышел из машины, рядом со мной очутился полицейский. Это был уже другой парень, не тот, что дежурил вчера.
Старший инспектор Эйл, предупрежденный по радио постовым у ворот, появился со стороны кухни и направился ко мне.
— Как там господин Пемброк? — спросил он, пожимая мне руку. Спросил с искренним беспокойством, а не просто из вежливости.
— Потрясен.
Инспектор понимающе кивнул. На нем был легкий плащ, и он заметно дрожал от холода — наверное, уже довольно долго пробыл на улице. Вчерашний порывистый ветер усилился, небо совсем заволокло тучами, как перед дождем. Эйл озабоченно глянул на них и предложил пройти вместе с ним в сад позади дома.
Спереди Квантум казался печальным и ослепшим, с яркими пятнами фанерных щитов на месте окон и тяжелым черным брезентом, нависавшим сверху. Брезент закрывал огромную дыру посреди крыши. Сзади окна тоже были заколочены, дыра в крыше затянута брезентом, но пролом в стене все еще был открыт. Там суетились несколько человек в строительных касках и толстых спецовках, они понемногу разгребали завал на нижнем этаже, выносили обломки наружу и складывали в кузов машины, которая стояла поблизости, на лужайке.
— Они собираются все это вынести руками? — спросил я.
— Насколько это необходимо, — ответил инспектор. — У меня есть для вас сюрприз.
Он кивнул человеку в бежевом комбинезоне и голубой каске, который сразу же подошел и спросил, как меня зовут.
— Ян Пемброк, — вежливо ответил я.
Он расстегнул комбинезон, сунул руку во внутренний карман и достал помятую синюю книжечку, которую с довольной улыбкой протянул мне:
— Он вам еще пригодится.
Быть не может! Мой паспорт!
— Где, во имя всего святого, вы его нашли?! — просияв, воскликнул я.
Он пожал плечами и кивнул в сторону дома.
— Мы уже вытащили из-под развалин кое-что целое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38