Жокей казался совершенно спокойным.
Малкольм чуть ли не светился от переполнявших его чувств. Вот он встретился со мной взглядом, мгновенно догадался, о чем я думаю, и рассмеялся.
— Я считал, что ты поступил глупо, занявшись скачками. Не мог понять, что ты в этом находишь, — сказал он.
— Это гораздо сильнее ощущается, когда скачешь сам.
— Да… я понял это в Сэндауне. Что ж, пожалуй, самое время.
Рэмзи и тренер увлеченно обсуждали с жокеем тактику, а мне вспомнилось детство, летние каникулы, когда мы с Жервезом и Фердинандом обучались верховой езде. Мы учились ездить на пони, по дорожке вокруг конюшен в школе верховой езды. Учились ухаживать за лошадьми, кормили их, выгребали из денников навоз. Мы участвовали в местных состязаниях, нещадно гоняли бедных животных на скачках с мячом. Мы ездили спиной вперед, без седла, опираясь на седло коленями, а Фердинанд, демонстрируя свою лихость, даже умудрялся вставать в седле на голову и поднимать вверх ноги. Пони были послушными и, несомненно, уставали до смерти, но за два или три года мы научились ездить так, что вполне могли сравниться с цирковыми виртуозами. Малкольм безропотно оплачивал наши занятия, но ни разу не пришел на нас посмотреть. Потом Алисия забрала Жервеза и Фердинанда, и я, чтобы заполнить внезапно образовавшуюся пустоту одиночества, еще усерднее занялся верховой ездой. Я проводил на конюшнях почти каждое утро, совершенствовал свое мастерство, не воспринимая это как что-то серьезное, не догадываясь тогда, в суматохе выпускных школьных экзаменов, что это летнее увлечение останется со мной на всю жизнь.
«Блу Кланси выглядит ничуть не хуже остальных», — думал я, разглядывая лошадей, медленно вышагивавших по паддоку. И тренер, казалось, был вполне уверен в успехе. Он поблагодарил меня за то, что я устроил сделку (тренер получил с нее свои комиссионные), и заверил, что жеребенок за два миллиона гиней сейчас уютно устроен в его лучшей конюшне. Раньше этот тренер немного знал меня как помощника его коллеги и неудачника. Но в качестве сына и сопровождающего нового владельца, который, по-видимому, мог серьезно увлечься спортом, я теперь определенно заслуживал его внимания.
Мне было хорошо здесь и сейчас, и я не забивал себе голову ненужными мыслями. Это была настоящая жизнь. Что ж, пока я при Малкольме, надо вовсю этим пользоваться. Я спросил, можно ли будет посмотреть конюшни, когда я в следующий раз буду в Ньюмаркете? Тренер ответил, что он, конечно же, будет рад принять меня, и, похоже, вполне искренне.
— Я иногда бываю там с Джорджем и Джо. Тренирую кое-кого из их лошадей. Я выступаю для них в любительских скачках, — сказал я.
В Ньюмаркете Джорджа и Джо знали все: они считались там чем-то вроде королевского семейства.
— О, так это вы? — Тренер сопоставил некоторые известные ему факты. — Я не знал, что вы работаете с Джорджем и Джо.
— М-м-м…
— Так заходите в любое время! С удовольствием приму вас, — его голос звучал теперь гораздо приветливее и теплее.
«Мой путь наверх в мире скачек оказывается извилистым и запутанным», — подумал я с известной долей иронии. Сдержанно поблагодарил тренера и сказал, что охотно принимаю его приглашение.
Блу Кланси вывели в паддок, а мы пошли к трибунам для тренеров и владельцев, которые находились возле самой арены. Там уже собралось немало таких же компаний, как наша, охваченных теми же самыми переживаниями.
— Какие у него шансы? Честно! — выспрашивал меня Малкольм. Он сверлил меня взглядом, пытаясь прочесть на моем лице правдивый ответ, хотя не думаю, чтобы ему сейчас хотелось услышать именно правду.
— После четверга, когда второй фаворит выбыл из списка участников, его шансы несколько улучшились. Он вполне может рассчитывать на призовое место. Всякое может случиться. Он может даже победить. — Малкольм жаждал услышать как можно больше, не важно, насколько это соответствовало действительности.
Он кивнул, не зная, верить мне или нет, но ему очень хотелось поверить. «Скачки действительно сильно увлекли его», — подумал я и понял, что люблю его по-новому.
В глубине души я считал, что наша лошадь придет к финишу шестой или седьмой — результат не позорный, но денег на этом не заработаешь. Я поставил на Блу Кланси в тотализаторе, но только из солидарности: в основном я ставил на французскую лошадь Мейер Be, не сомневаясь, что первой придет она.
Блу Кланси спокойным шагом направился к линии старта. Наступали прекраснейшие минуты для владельцев — когда сердца, полные надежд, бьются так часто, что готовы выпрыгнуть из груди, когда все оправдания, объяснения, разочарования откладываются на целых десять минут. Малкольм трясущимися руками поднес к глазам мой бинокль.
Тренер был как натянутая струна, как он ни старался это скрыть. Естественно, ведь Арка бывает только раз в году, а жизнь так коротка!
Казалось, лошади целую вечность распределялись по стартовым кабинкам, но вот, ко всеобщему удовлетворению, они заняли наконец свои места на линии старта. Дверцы с треском распахнулись, и разноцветная, громыхающая подковами радуга вырвалась на волю. Двадцать шесть лучших европейских чистокровок летели вперед по кругу скаковой дорожки. Каждый изо всех сил старался доказать на полутора милях зеленой травяной дорожки, что именно он — самый быстрый, самый сильный и выносливый.
— Тебе бинокль не нужен? — спросил Малкольм с надеждой в голосе.
— Оставь себе, я вижу и так.
Я хорошо различал цвета Рэмзи Осборна примерно посредине группы. Лошадь шла легко, как, впрочем, и все остальные участники этой скачки. В Арке нужно было держаться простого правила: в первой десятке обогнуть последний длинный правый поворот, не перенапрячься на прямой и прибавить в самом конце, насколько позволит выносливость лошади. Иногда, если Арка стартует медленно, один из жокеев может проскользнуть вперед на повороте и сильно оторваться от остальных; иной раз все лошади идут ровно, и тогда скачка превращается в настоящую битву за победу. Арка, в которой участвовал Блу Кланси, похоже, неслась с беспощадной скоростью, и на финишную прямую он вышел, насколько я понял, восьмым или десятым в плотной группе летящих, как ветер, лошадей.
Малкольм возбужденно орал: «Давай! Вперед!» — так, будто это было его последнее дыхание. Дамы вокруг нас, в шелковых платьях и шляпках, и мужчины в светлых утренних костюмах, охваченные теми же чувствами, кричали, подгоняя лошадей своими воплями, ругались и молились на всех возможных языках. Малкольм опустил бинокль и пронзительно завизжал, полностью увлеченный тем, что происходило на скаковой дорожке, забыв обо всем на свете, будто в мире не осталось ничего, кроме несущихся быстрее ветра лошадей.
Я понял, что для Блу Кланси настало время сделать свой ход. Он все еще шел очень ровно и пока оставался пятым. Вот он пошел быстрее. Четвертый…
Тренер, более сдержанный, чем владельцы, тоже начал приговаривать, полушепотом, почти не дыша: «Давай, давай же…» Но две лошади, которые держались почти вровень с Блу Кланси, неожиданно рванули вперед и обошли его, и надежда, загоревшаяся было в сердце тренера, угасла. Он тяжело вздохнул, плечи его опустились.
Финишную черту лошади пересекли такой тесной кучей, что только фотофиниш мог установить истинную очередность. Блу Кланси и его жокей боролись до конца, старались перед финишем отыграть каждый метр и отставали от победителя всего на два корпуса, насколько мы — Малкольм, Рэмзи Осборн, тренер и я — смогли рассмотреть с трибуны. Они пришли к финишу вровень со своим ближайшим соперником, и только по морде лошади потом можно будет определить, кто был впереди.
— На кивке, — сказал тренер, отозвавшись на мои мысли.
Глаза Малкольма сверкали от возбуждения, лицо разрумянилось. Он потребовал разъяснений:
— Что это означает? Мы пришли третьими? Скажите, что мы пришли третьими!
Тренер ответил:
— Думаю, это в самом деле так. Все решит фотофиниш.
Мы поспешили вниз, в загон, где расседлывают лошадей. Малкольм был слегка ошеломлен и все еще никак не мог перевести дух. Он снова спрашивал:
— Что это значит — на кивке?
— Лошадь в галопе опускает голову вперед при каждом скачке, в определенном ритме: вперед-назад, вперед-назад. Если две лошади финишируют вместе, как сейчас, и морда одной из них оказывается впереди, когда они пересекают финишную черту, а морда другой лошади — чуть сзади… вот, это и означает на кивке.
— То есть как повезет?
— Как повезет.
— Господи! Никогда не думал, что способен ощутить что-либо подобное! Никогда не думал, что буду так волноваться. Я считал, что это будет просто легкое развлечение.
Он смотрел на меня с таким изумлением, будто я раньше него побывал в неведомой стране, а теперь он сам открыл для себя это чудо.
Рэмзи Осборн просиял от удовольствия и заорал во всю глотку, когда объявили, что Блу Кланси пришел третьим. Он сказал, что совершенно счастлив — продажа половины Блу Кланси обернулась для него успехом. Все вокруг поздравляли Малкольма и Осборна, их представили владельцу победителя, который был из Италии и не понимал эмоциональной речи Осборна. Вспышки фоторепортеров сверкали, как искусственные солнца. Вокруг было полно телекамер, газетчики с микрофонами задавали какие-то вопросы, звучали выступления комментаторов. Малкольм явно завидовал итальянцу: третье место — совсем не плохо, но лучший все-таки — победитель.
Мы вчетвером отправились выпить по случаю победы — естественно, шампанского.
— Решено! Кубок коннозаводчиков — чего бы это ни стоило! — сказал Рэмзи Осборн.
— Посмотрим, в каком состоянии он будет завтра. Это была тяжелая скачка, — заметил тренер.
— С ним все будет в порядке. Вы видели, как он скакал? Всего на два корпуса позади победителя. Это мировой класс, кроме шуток! — доверительно поделился своим мнением Осборн.
Тренер задумался, но возражать не стал. Фаворит, первоклассный скакун, пришел вторым, и победа ускользнула от него, несомненно, только из-за предыдущих изнурительных скачек. А после этой изматывающей Арки он, наверное, еще не скоро придет в форму. Французский фаворит (и мой), Мейер Be, пришел пятым. Блу Кланси оказался даже лучше, чем я предполагал. Может быть, ему повезет в Кубке коннозаводчиков, если мы туда отправимся. Я надеялся, что он победит, но я обычно очень осторожен с надеждами.
День близился к вечеру. Мы выпили свое шампанское, и Малкольм, уставший почти так же, как его лошадь, все еще в радостном возбуждении, сел в лимузин, который отвез нас в аэропорт, и сомкнул веки, как только опустился в кресло самолета. Прежде чем заснуть, он сонно пробормотал:
— Моя первая в жизни лошадь… Третья в Арке. Неплохо, а?
— Неплохо.
— Я собираюсь назвать жеребенка Крезом.
— Почему Крезом? — спросил я.
Малкольм улыбнулся, не открывая глаз:
— Так звали одного очень богатого грека.
Малкольм чувствовал себя в «Савое» как в клетке.
Ночью в воскресенье, когда мы вернулись из Парижа, у него едва хватило сил раздеться. Но в понедельник утром он ожил и раздраженно заявил, расхаживая туда-сюда по ковру, что еще одна неделя в гостинице сведет его с ума.
— Я возвращаюсь в Квантум. Я соскучился по собакам, — сказал он.
Полный дурных предчувствий, я предупредил:
— Ручаюсь чем угодно, что не пройдет и дня, как все семейство уже будет знать, что ты туда вернулся.
— Ничего не поделаешь. Не могу же я скрываться всю жизнь! И ты можешь поехать со мной и быть все время рядом.
— Не уезжай. Здесь ты в безопасности, — уговаривал я.
— Постарайся, чтобы я был в безопасности в Квантуме.
Он был непреклонен и начал уже собирать вещи. Остановить его можно было, только привязав к кровати.
Перед отъездом я позвонил Норману Весту. Он оказался дома, что не сулило приятных известий о его расследовании. Вест счастлив был сообщить мне, что госпожа Дебора Пемброк, жена Фердинанда, наверняка не могла быть на аукционе в Ньюмаркете, потому что как раз в тот день участвовала в параде фотомоделей. Он проверил это в редакции журнала мод, как она посоветовала, и они подтвердили ее алиби.
— Хорошо. А как насчет самого Фердинанда?
— Господин Фердинанд не появлялся в своем офисе ни в один из этих дней. В пятницу работал дома. На следующей неделе он слушал лекцию по статистическим закономерностям банкротства страховых компаний. Он сказал, что, после того как зарегистрировался в понедельник, больше нигде на лекциях не отмечался. Это я тоже проверил — никто не может наверняка подтвердить, что видел его там. Слушатели лекций плохо знают друг друга.
Я вздохнул.
— Ну, что ж… мы с отцом возвращаемся в Квантум.
— Это глупо, сэр, уверяю вас.
— Он устал от этого добровольного заключения. Так что звоните нам туда, договорились?
Он сказал, что так и сделает, когда появятся какие-нибудь новости.
Дебору можно вычеркнуть. Браво, Дебс!
Я отвез отца в Беркшир, заехав по пути в поселок, где жил Артур Белбрук, чтобы забрать собак. Двое взрослых доберманов обрадовались Малкольму, как щенки, прыгали вокруг него, вертелись у ног, а он ласково трепал их и гладил. Искренняя обоюдная любовь, не запятнанная жадностью, завистью и злобой.
Малкольм поднял голову и увидел, что я за ним наблюдаю.
— Тебе нужно завести собаку. Каждому человеку нужен кто-то, чтобы любить его вот так, — сказал он.
«Может, он и прав», — подумал я.
Он снова вернулся к своим друзьям, трепал их морды, позволял хватать себя за пальцы, зная, что они никогда его не укусят. Они совсем не были сторожевыми собаками: Малкольм любил доберманов из-за их стройного мускулистого тела, из-за неудержимо веселого характера. Я с детства привык к отцовским доберманам. Но мне мало было собачьей привязанности, и собаку мне заводить не хотелось.
Я вспомнил тот день, когда Малкольм выпустил своих собак из кухни и тут же получил по голове. Собаки должны были увидеть или учуять кого-то постороннего. Хоть они и не сторожевые псы, все равно они обязательно предупредили бы хозяина.
— Твои собаки лают, когда видят незнакомых людей? — спросил я.
— Конечно! К чему это ты? — Малкольм выпрямился, все еще улыбаясь. Стройные собачьи тела прижимались к его коленям.
— А в ту пятницу, на прошлой неделе, они лаяли, когда ты выпустил их на прогулку?
Его улыбка мгновенно погасла. Почти с отчаянием в голосе он ответил:
— Нет. Не думаю. Я не помню… Нет, они вели себя как обычно. Радовались, что мы идем на прогулку…
— Кого из семьи они хорошо знают? — продолжал расспрашивать я.
— После смерти Мойры все они не раз бывали в Квантуме. Все, кроме тебя. Я сперва думал, они хотят поддержать меня, но… каждый просто хотел убедиться, что остальные не подольстились ко мне и не заняли их место… — Малкольм разочарованно пожал плечами.
Каждое новое обстоятельство возвращало нас к жестокой реальности, в которую ни один из нас не хотел верить.
Малкольма передернуло при этой мысли, и он сказал, что хотел бы пройтись с собаками по поселку. Но по дороге он мог встретить знакомых, которые были близкими приятелями Вивьен, Алисии и Джойси и до сих пор поддерживали с ними отношения. Они незамедлительно порадовали бы наших ведьм свеженькой полуправдой о том, чем Малкольм сейчас занимается.
— Ты же знаешь, сельские сплетни расходятся быстрее, чем телеграммы. Посади лучше собак в машину, — сказал я.
Он меня совсем не слушал. Всего шесть дней назад кто-то во второй раз пытался его убить, но Малкольм уже почти убедил себя, что больше не будет никаких нападений. Что ж, наверное, сегодня утром действительно ничего такого не случится. Он с собаками прошел полторы мили до дома, а я медленно ехал впереди него, все время оглядываясь назад, и ожидал на каждом повороте, пока он не показывался в поле зрения. Когда мы благополучно добрались до дома, Малкольм недовольно пробурчал, что я слишком осторожен.
— Но ведь это как раз то, чего ты хотел, — возразил я.
— И да и нет.
Как ни странно, я его понимал. Он боялся и стыдился своего страха, поэтому упорно бравировал своей беззаботностью. С непосредственной опасностью разобраться намного легче. Тем не менее я заставил его подождать снаружи с собаками, пока я обследую дом. Внутри не оказалось никаких ловушек, никто не прятался за дверью с занесенным для удара молотком, бомбы в почтовом ящике тоже не было.
Я впустил Малкольма, и мы стали разбирать наши вещи. Мы оба не сговариваясь решили, что я буду спать в своей прежней комнате, и я застелил там постель. В Лондоне я закупил продукты — хлеб, молоко, лимоны, копченое мясо и осетрину. Такая пища в последнее время стала привычной и для меня, и для Малкольма. В баре было шампанское, а в холодильнике еще от Мойры остался целый склад полуфабрикатов в картонных коробках. «С голоду мы не умрем», — решил я, исследовав наши запасы. Разве что заработаем расстройство желудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Малкольм чуть ли не светился от переполнявших его чувств. Вот он встретился со мной взглядом, мгновенно догадался, о чем я думаю, и рассмеялся.
— Я считал, что ты поступил глупо, занявшись скачками. Не мог понять, что ты в этом находишь, — сказал он.
— Это гораздо сильнее ощущается, когда скачешь сам.
— Да… я понял это в Сэндауне. Что ж, пожалуй, самое время.
Рэмзи и тренер увлеченно обсуждали с жокеем тактику, а мне вспомнилось детство, летние каникулы, когда мы с Жервезом и Фердинандом обучались верховой езде. Мы учились ездить на пони, по дорожке вокруг конюшен в школе верховой езды. Учились ухаживать за лошадьми, кормили их, выгребали из денников навоз. Мы участвовали в местных состязаниях, нещадно гоняли бедных животных на скачках с мячом. Мы ездили спиной вперед, без седла, опираясь на седло коленями, а Фердинанд, демонстрируя свою лихость, даже умудрялся вставать в седле на голову и поднимать вверх ноги. Пони были послушными и, несомненно, уставали до смерти, но за два или три года мы научились ездить так, что вполне могли сравниться с цирковыми виртуозами. Малкольм безропотно оплачивал наши занятия, но ни разу не пришел на нас посмотреть. Потом Алисия забрала Жервеза и Фердинанда, и я, чтобы заполнить внезапно образовавшуюся пустоту одиночества, еще усерднее занялся верховой ездой. Я проводил на конюшнях почти каждое утро, совершенствовал свое мастерство, не воспринимая это как что-то серьезное, не догадываясь тогда, в суматохе выпускных школьных экзаменов, что это летнее увлечение останется со мной на всю жизнь.
«Блу Кланси выглядит ничуть не хуже остальных», — думал я, разглядывая лошадей, медленно вышагивавших по паддоку. И тренер, казалось, был вполне уверен в успехе. Он поблагодарил меня за то, что я устроил сделку (тренер получил с нее свои комиссионные), и заверил, что жеребенок за два миллиона гиней сейчас уютно устроен в его лучшей конюшне. Раньше этот тренер немного знал меня как помощника его коллеги и неудачника. Но в качестве сына и сопровождающего нового владельца, который, по-видимому, мог серьезно увлечься спортом, я теперь определенно заслуживал его внимания.
Мне было хорошо здесь и сейчас, и я не забивал себе голову ненужными мыслями. Это была настоящая жизнь. Что ж, пока я при Малкольме, надо вовсю этим пользоваться. Я спросил, можно ли будет посмотреть конюшни, когда я в следующий раз буду в Ньюмаркете? Тренер ответил, что он, конечно же, будет рад принять меня, и, похоже, вполне искренне.
— Я иногда бываю там с Джорджем и Джо. Тренирую кое-кого из их лошадей. Я выступаю для них в любительских скачках, — сказал я.
В Ньюмаркете Джорджа и Джо знали все: они считались там чем-то вроде королевского семейства.
— О, так это вы? — Тренер сопоставил некоторые известные ему факты. — Я не знал, что вы работаете с Джорджем и Джо.
— М-м-м…
— Так заходите в любое время! С удовольствием приму вас, — его голос звучал теперь гораздо приветливее и теплее.
«Мой путь наверх в мире скачек оказывается извилистым и запутанным», — подумал я с известной долей иронии. Сдержанно поблагодарил тренера и сказал, что охотно принимаю его приглашение.
Блу Кланси вывели в паддок, а мы пошли к трибунам для тренеров и владельцев, которые находились возле самой арены. Там уже собралось немало таких же компаний, как наша, охваченных теми же самыми переживаниями.
— Какие у него шансы? Честно! — выспрашивал меня Малкольм. Он сверлил меня взглядом, пытаясь прочесть на моем лице правдивый ответ, хотя не думаю, чтобы ему сейчас хотелось услышать именно правду.
— После четверга, когда второй фаворит выбыл из списка участников, его шансы несколько улучшились. Он вполне может рассчитывать на призовое место. Всякое может случиться. Он может даже победить. — Малкольм жаждал услышать как можно больше, не важно, насколько это соответствовало действительности.
Он кивнул, не зная, верить мне или нет, но ему очень хотелось поверить. «Скачки действительно сильно увлекли его», — подумал я и понял, что люблю его по-новому.
В глубине души я считал, что наша лошадь придет к финишу шестой или седьмой — результат не позорный, но денег на этом не заработаешь. Я поставил на Блу Кланси в тотализаторе, но только из солидарности: в основном я ставил на французскую лошадь Мейер Be, не сомневаясь, что первой придет она.
Блу Кланси спокойным шагом направился к линии старта. Наступали прекраснейшие минуты для владельцев — когда сердца, полные надежд, бьются так часто, что готовы выпрыгнуть из груди, когда все оправдания, объяснения, разочарования откладываются на целых десять минут. Малкольм трясущимися руками поднес к глазам мой бинокль.
Тренер был как натянутая струна, как он ни старался это скрыть. Естественно, ведь Арка бывает только раз в году, а жизнь так коротка!
Казалось, лошади целую вечность распределялись по стартовым кабинкам, но вот, ко всеобщему удовлетворению, они заняли наконец свои места на линии старта. Дверцы с треском распахнулись, и разноцветная, громыхающая подковами радуга вырвалась на волю. Двадцать шесть лучших европейских чистокровок летели вперед по кругу скаковой дорожки. Каждый изо всех сил старался доказать на полутора милях зеленой травяной дорожки, что именно он — самый быстрый, самый сильный и выносливый.
— Тебе бинокль не нужен? — спросил Малкольм с надеждой в голосе.
— Оставь себе, я вижу и так.
Я хорошо различал цвета Рэмзи Осборна примерно посредине группы. Лошадь шла легко, как, впрочем, и все остальные участники этой скачки. В Арке нужно было держаться простого правила: в первой десятке обогнуть последний длинный правый поворот, не перенапрячься на прямой и прибавить в самом конце, насколько позволит выносливость лошади. Иногда, если Арка стартует медленно, один из жокеев может проскользнуть вперед на повороте и сильно оторваться от остальных; иной раз все лошади идут ровно, и тогда скачка превращается в настоящую битву за победу. Арка, в которой участвовал Блу Кланси, похоже, неслась с беспощадной скоростью, и на финишную прямую он вышел, насколько я понял, восьмым или десятым в плотной группе летящих, как ветер, лошадей.
Малкольм возбужденно орал: «Давай! Вперед!» — так, будто это было его последнее дыхание. Дамы вокруг нас, в шелковых платьях и шляпках, и мужчины в светлых утренних костюмах, охваченные теми же чувствами, кричали, подгоняя лошадей своими воплями, ругались и молились на всех возможных языках. Малкольм опустил бинокль и пронзительно завизжал, полностью увлеченный тем, что происходило на скаковой дорожке, забыв обо всем на свете, будто в мире не осталось ничего, кроме несущихся быстрее ветра лошадей.
Я понял, что для Блу Кланси настало время сделать свой ход. Он все еще шел очень ровно и пока оставался пятым. Вот он пошел быстрее. Четвертый…
Тренер, более сдержанный, чем владельцы, тоже начал приговаривать, полушепотом, почти не дыша: «Давай, давай же…» Но две лошади, которые держались почти вровень с Блу Кланси, неожиданно рванули вперед и обошли его, и надежда, загоревшаяся было в сердце тренера, угасла. Он тяжело вздохнул, плечи его опустились.
Финишную черту лошади пересекли такой тесной кучей, что только фотофиниш мог установить истинную очередность. Блу Кланси и его жокей боролись до конца, старались перед финишем отыграть каждый метр и отставали от победителя всего на два корпуса, насколько мы — Малкольм, Рэмзи Осборн, тренер и я — смогли рассмотреть с трибуны. Они пришли к финишу вровень со своим ближайшим соперником, и только по морде лошади потом можно будет определить, кто был впереди.
— На кивке, — сказал тренер, отозвавшись на мои мысли.
Глаза Малкольма сверкали от возбуждения, лицо разрумянилось. Он потребовал разъяснений:
— Что это означает? Мы пришли третьими? Скажите, что мы пришли третьими!
Тренер ответил:
— Думаю, это в самом деле так. Все решит фотофиниш.
Мы поспешили вниз, в загон, где расседлывают лошадей. Малкольм был слегка ошеломлен и все еще никак не мог перевести дух. Он снова спрашивал:
— Что это значит — на кивке?
— Лошадь в галопе опускает голову вперед при каждом скачке, в определенном ритме: вперед-назад, вперед-назад. Если две лошади финишируют вместе, как сейчас, и морда одной из них оказывается впереди, когда они пересекают финишную черту, а морда другой лошади — чуть сзади… вот, это и означает на кивке.
— То есть как повезет?
— Как повезет.
— Господи! Никогда не думал, что способен ощутить что-либо подобное! Никогда не думал, что буду так волноваться. Я считал, что это будет просто легкое развлечение.
Он смотрел на меня с таким изумлением, будто я раньше него побывал в неведомой стране, а теперь он сам открыл для себя это чудо.
Рэмзи Осборн просиял от удовольствия и заорал во всю глотку, когда объявили, что Блу Кланси пришел третьим. Он сказал, что совершенно счастлив — продажа половины Блу Кланси обернулась для него успехом. Все вокруг поздравляли Малкольма и Осборна, их представили владельцу победителя, который был из Италии и не понимал эмоциональной речи Осборна. Вспышки фоторепортеров сверкали, как искусственные солнца. Вокруг было полно телекамер, газетчики с микрофонами задавали какие-то вопросы, звучали выступления комментаторов. Малкольм явно завидовал итальянцу: третье место — совсем не плохо, но лучший все-таки — победитель.
Мы вчетвером отправились выпить по случаю победы — естественно, шампанского.
— Решено! Кубок коннозаводчиков — чего бы это ни стоило! — сказал Рэмзи Осборн.
— Посмотрим, в каком состоянии он будет завтра. Это была тяжелая скачка, — заметил тренер.
— С ним все будет в порядке. Вы видели, как он скакал? Всего на два корпуса позади победителя. Это мировой класс, кроме шуток! — доверительно поделился своим мнением Осборн.
Тренер задумался, но возражать не стал. Фаворит, первоклассный скакун, пришел вторым, и победа ускользнула от него, несомненно, только из-за предыдущих изнурительных скачек. А после этой изматывающей Арки он, наверное, еще не скоро придет в форму. Французский фаворит (и мой), Мейер Be, пришел пятым. Блу Кланси оказался даже лучше, чем я предполагал. Может быть, ему повезет в Кубке коннозаводчиков, если мы туда отправимся. Я надеялся, что он победит, но я обычно очень осторожен с надеждами.
День близился к вечеру. Мы выпили свое шампанское, и Малкольм, уставший почти так же, как его лошадь, все еще в радостном возбуждении, сел в лимузин, который отвез нас в аэропорт, и сомкнул веки, как только опустился в кресло самолета. Прежде чем заснуть, он сонно пробормотал:
— Моя первая в жизни лошадь… Третья в Арке. Неплохо, а?
— Неплохо.
— Я собираюсь назвать жеребенка Крезом.
— Почему Крезом? — спросил я.
Малкольм улыбнулся, не открывая глаз:
— Так звали одного очень богатого грека.
Малкольм чувствовал себя в «Савое» как в клетке.
Ночью в воскресенье, когда мы вернулись из Парижа, у него едва хватило сил раздеться. Но в понедельник утром он ожил и раздраженно заявил, расхаживая туда-сюда по ковру, что еще одна неделя в гостинице сведет его с ума.
— Я возвращаюсь в Квантум. Я соскучился по собакам, — сказал он.
Полный дурных предчувствий, я предупредил:
— Ручаюсь чем угодно, что не пройдет и дня, как все семейство уже будет знать, что ты туда вернулся.
— Ничего не поделаешь. Не могу же я скрываться всю жизнь! И ты можешь поехать со мной и быть все время рядом.
— Не уезжай. Здесь ты в безопасности, — уговаривал я.
— Постарайся, чтобы я был в безопасности в Квантуме.
Он был непреклонен и начал уже собирать вещи. Остановить его можно было, только привязав к кровати.
Перед отъездом я позвонил Норману Весту. Он оказался дома, что не сулило приятных известий о его расследовании. Вест счастлив был сообщить мне, что госпожа Дебора Пемброк, жена Фердинанда, наверняка не могла быть на аукционе в Ньюмаркете, потому что как раз в тот день участвовала в параде фотомоделей. Он проверил это в редакции журнала мод, как она посоветовала, и они подтвердили ее алиби.
— Хорошо. А как насчет самого Фердинанда?
— Господин Фердинанд не появлялся в своем офисе ни в один из этих дней. В пятницу работал дома. На следующей неделе он слушал лекцию по статистическим закономерностям банкротства страховых компаний. Он сказал, что, после того как зарегистрировался в понедельник, больше нигде на лекциях не отмечался. Это я тоже проверил — никто не может наверняка подтвердить, что видел его там. Слушатели лекций плохо знают друг друга.
Я вздохнул.
— Ну, что ж… мы с отцом возвращаемся в Квантум.
— Это глупо, сэр, уверяю вас.
— Он устал от этого добровольного заключения. Так что звоните нам туда, договорились?
Он сказал, что так и сделает, когда появятся какие-нибудь новости.
Дебору можно вычеркнуть. Браво, Дебс!
Я отвез отца в Беркшир, заехав по пути в поселок, где жил Артур Белбрук, чтобы забрать собак. Двое взрослых доберманов обрадовались Малкольму, как щенки, прыгали вокруг него, вертелись у ног, а он ласково трепал их и гладил. Искренняя обоюдная любовь, не запятнанная жадностью, завистью и злобой.
Малкольм поднял голову и увидел, что я за ним наблюдаю.
— Тебе нужно завести собаку. Каждому человеку нужен кто-то, чтобы любить его вот так, — сказал он.
«Может, он и прав», — подумал я.
Он снова вернулся к своим друзьям, трепал их морды, позволял хватать себя за пальцы, зная, что они никогда его не укусят. Они совсем не были сторожевыми собаками: Малкольм любил доберманов из-за их стройного мускулистого тела, из-за неудержимо веселого характера. Я с детства привык к отцовским доберманам. Но мне мало было собачьей привязанности, и собаку мне заводить не хотелось.
Я вспомнил тот день, когда Малкольм выпустил своих собак из кухни и тут же получил по голове. Собаки должны были увидеть или учуять кого-то постороннего. Хоть они и не сторожевые псы, все равно они обязательно предупредили бы хозяина.
— Твои собаки лают, когда видят незнакомых людей? — спросил я.
— Конечно! К чему это ты? — Малкольм выпрямился, все еще улыбаясь. Стройные собачьи тела прижимались к его коленям.
— А в ту пятницу, на прошлой неделе, они лаяли, когда ты выпустил их на прогулку?
Его улыбка мгновенно погасла. Почти с отчаянием в голосе он ответил:
— Нет. Не думаю. Я не помню… Нет, они вели себя как обычно. Радовались, что мы идем на прогулку…
— Кого из семьи они хорошо знают? — продолжал расспрашивать я.
— После смерти Мойры все они не раз бывали в Квантуме. Все, кроме тебя. Я сперва думал, они хотят поддержать меня, но… каждый просто хотел убедиться, что остальные не подольстились ко мне и не заняли их место… — Малкольм разочарованно пожал плечами.
Каждое новое обстоятельство возвращало нас к жестокой реальности, в которую ни один из нас не хотел верить.
Малкольма передернуло при этой мысли, и он сказал, что хотел бы пройтись с собаками по поселку. Но по дороге он мог встретить знакомых, которые были близкими приятелями Вивьен, Алисии и Джойси и до сих пор поддерживали с ними отношения. Они незамедлительно порадовали бы наших ведьм свеженькой полуправдой о том, чем Малкольм сейчас занимается.
— Ты же знаешь, сельские сплетни расходятся быстрее, чем телеграммы. Посади лучше собак в машину, — сказал я.
Он меня совсем не слушал. Всего шесть дней назад кто-то во второй раз пытался его убить, но Малкольм уже почти убедил себя, что больше не будет никаких нападений. Что ж, наверное, сегодня утром действительно ничего такого не случится. Он с собаками прошел полторы мили до дома, а я медленно ехал впереди него, все время оглядываясь назад, и ожидал на каждом повороте, пока он не показывался в поле зрения. Когда мы благополучно добрались до дома, Малкольм недовольно пробурчал, что я слишком осторожен.
— Но ведь это как раз то, чего ты хотел, — возразил я.
— И да и нет.
Как ни странно, я его понимал. Он боялся и стыдился своего страха, поэтому упорно бравировал своей беззаботностью. С непосредственной опасностью разобраться намного легче. Тем не менее я заставил его подождать снаружи с собаками, пока я обследую дом. Внутри не оказалось никаких ловушек, никто не прятался за дверью с занесенным для удара молотком, бомбы в почтовом ящике тоже не было.
Я впустил Малкольма, и мы стали разбирать наши вещи. Мы оба не сговариваясь решили, что я буду спать в своей прежней комнате, и я застелил там постель. В Лондоне я закупил продукты — хлеб, молоко, лимоны, копченое мясо и осетрину. Такая пища в последнее время стала привычной и для меня, и для Малкольма. В баре было шампанское, а в холодильнике еще от Мойры остался целый склад полуфабрикатов в картонных коробках. «С голоду мы не умрем», — решил я, исследовав наши запасы. Разве что заработаем расстройство желудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38