— спросил я.
— Нет, ничего подобного.
— Что я вам говорил? — сказал Малкольм. — Полицейские не поверили, что меня хотели убить. Они решили, что я сам все подстроил!
— Даже так…
— Они проверили всех и каждого, когда убили Мойру, что ты, не сомневаюсь, хорошо запомнил, и получили только кипу безупречных алиби. А теперь эти полицейские даже не побеспокоились хотя бы снова всех опросить!
— У тебя случайно нет при себе номера полицейского участка?
— Есть, конечно, — буркнул он, вынул из внутреннего кармана записную книжку и вырвал оттуда листок. — Но они все равно тебе ничего не скажут. Это то же самое, что разговаривать с железной дверью.
Я отметил, что номер у них не изменился, и попросил пригласить старшего инспектора.
— По какому вопросу, сэр?
— По поводу покушения на убийство господина Малкольма Пемброка неделю назад.
— Минуточку, сэр.
Через некоторое время в трубке раздался другой голос, равнодушный и монотонный:
— Чем могу быть вам полезен, сэр?
— Я по поводу покушения на убийство господина Малкольма Пемброка…
— А кто вы, сэр?
— Его сын.
— Э-э-э… который из?
— Ян.
Послышалось шуршание бумаги.
— Назовите, пожалуйста, дату вашего рождения — чтобы удостоверить свою личность.
Я удивился, но назвал. Тогда голос в трубке спросил:
— Вы хотите что-нибудь сообщить?
— Мне бы хотелось знать, как продвигается расследование.
— Мы не вправе обсуждать это.
— Но…
— Но я могу сказать вам, сэр, что расследование по делу о якобы имевшем место покушении вскоре будет закрыто.
— Что значит «якобы имевшем место»?!
— Это действительно так, сэр. Не было обнаружено ни единого доказательства того, что на месте происшествия был кто-то посторонний.
— Не могу в это поверить.
С легким оттенком раздражения, но еще и с первым проблеском какой-то симпатии он сказал:
— Должен вам сказать, что там не было никаких следов того, что господина Малкольма Пемброка тащили со двора в гараж, что, по его словам, должно было произойти. Никаких следов — ни на газоне, ни на дорожке. Никаких царапин на каблуках господина Малкольма. Никаких отпечатков пальцев, кроме его собственных, ни на ручках машины, ни на ключе зажигания, вообще везде только его отпечатки. У него не было обнаружено никаких признаков отравления угарным газом. Это он объяснил тем, что не сразу позвонил в полицию. Мы еще раз тщательно обследовали место происшествия на следующее утро, когда господина Пемброка уже не было дома, и не нашли совершенно никаких признаков пребывания там преступника. Могу вас заверить, что дело мы все же не закроем, но пока у нас нет никаких оснований подозревать какое-нибудь другое лицо.
— Его чуть не убили, — ровно произнес я.
— Конечно, сэр, но, прошу прощения, я рассказал вам, как обстоят дела. Мне понятно ваше недоверие, сэр. Вам наверняка сейчас нелегко, — голос звучал теперь почти по-человечески, он пытался меня успокоить.
— Спасибо большое, что рассказали мне все это, — сказал наконец я.
— Рад был помочь. До свидания, сэр.
— До свидания, — медленно произнес я, но он уже бросил трубку.
— Что там еще такое?! — потребовал Малкольм, глядя мне в лицо.
Я повторил все, что услышал от старшего инспектора.
— Невероятно!!! — взорвался Малкольм.
— Нет.
— То есть?
— Хорошо продумано.
ГЛАВА 8
— Через какую дверь ты выпускал собак? — спросил я.
— Через кухонную, как всегда.
— Кухонная дверь в пяти шагах от задней двери гаража, если идти вдоль крытого перехода.
— Конечно, — раздраженно подтвердил Малкольм.
— Ты рассказывал мне, что вышел с собаками на лужайку. Надеюсь, полиции ты сказал то же самое?
— Да, конечно, я им так и сказал.
— Но ты на самом деле не помнишь, как шел к лужайке. Ты помнишь, что собирался это сделать, разве не так ты мне говорил?
Он нахмурился.
— Должно быть, так и есть.
— А что, если ты вовсе и не дошел до лужайки, если тебя стукнули по голове сразу на выходе из кухни? И что, если тебя вовсе и не волокли в гараж по земле, а несли?
Он открыл рот.
— Но я…
— Весишь ты не слишком много, — сказал я. — Я запросто могу подняться с тобой по пожарной лестнице.
При росте пять футов семь дюймов он весил около шестидесяти четырех килограммов. Малкольм был плотным, но не толстым.
— А отпечатки пальцев? — спросил Норман Вест.
— На пожарной лестнице можно переложить человека, которого несешь, на левое плечо, чтобы голова его свешивалась тебе на спину. Потом левой рукой обхватить его под коленями, в правую руку взять его правую руку, чтобы тело не соскальзывало, так будет довольно удобно, правда?
Они оба кивнули.
— А когда у тебя в руке зажата чья-то ладонь, запросто можно приложить ее к любой поверхности, например, к ручкам машины… — продолжал рассуждать я. — Если вначале открывать двери в перчатках, то таким образом можно было потом оставить везде отпечатки своей жертвы.
— Ты мог бы стать наемным убийцей, — сказал Малкольм. — Здорово у тебя получается.
— Таким образом, Малкольм теперь у нас полулежит на заднем сиденье автомобиля. Дальше остается только завести мотор и оставить дверцы открытыми, чтобы «чудесный аромат» легче проникал в салон.
— Дверцы?
— Дверцу водителя и, может быть, одну из задних дверей.
— Да, точно!
— И что мы получили? Самоубийство.
— А когда я пришел в себя, — мрачно сказал Малкольм, — я и сам оставил везде вокруг свои отпечатки. На ключе зажигания… везде.
— Ну, на это убийца, конечно, не рассчитывал.
— А для полиции это только подтвердило их версию. Несколько минут мы обдумывали мои предположения.
— Если все так и произошло, — сказал Вест, — а, по всей видимости, это действительно так, то убийца должен был знать, что вы будете выходить через кухонную дверь примерно в это время.
Малкольм уныло ответил:
— Когда я дома, я всегда в это время выхожу гулять с собаками. Выпускаю их на улицу, завожу обратно, кормлю их, наливаю себе стаканчик. Это давно установившийся распорядок.
— А… э-э… кто-нибудь из вашей семьи знал, когда вы выходите с собаками?
— Я делал это всю жизнь, и всегда в это время, — ответил Малкольм.
После небольшой паузы я сказал:
— Хотел бы я знать все это до того, как нас чуть не сбила та машина в Ньюмаркете. Мы тогда обязательно оповестили бы полицию.
— Я по горло сыт полицией! — снова разбушевался Малкольм. — С тех пор как убили Мойру, я провел десятки часов в обществе этих подозрительных ублюдков! Они мне до смерти надоели. Как только я их вижу, сразу выхожу из себя.
— Они не виноваты, сэр. В большинстве случаев именно мужья убивают своих жен, — сказал Норман Вест. — А у вас, честно говоря, налицо очень основательные мотивы для убийства.
— Кошмар! — сказал Малкольм. — До меня не доходит, как люди могут убивать тех, кого они любили!
— К несчастью, это довольно распространенное явление. — Вест немного помолчал. — Хотите ли вы, сэр, чтобы я продолжал расследование относительно вашей семьи, учитывая, как мало я смог сделать?
— Да, продолжайте, — тяжело сказал Малкольм. — Я попрошу Джойси, чтобы она наказала им всем отвечать на ваши вопросы. Она, похоже, способна убедить их делать все, чего она хочет.
«Скорее, убедить их делать то, чего они все хотят», — подумал я.
Норман Вест убрал записную книжку в карман и подвинулся на краешек кресла, собираясь встать.
— Прежде чем вы уйдете, — сказал я, — думаю, вам интересно будет узнать, что я спрашивал у телефонистки в кембриджской гостинице, звонил ли кто-нибудь, кроме вас, господину Малкольму Пемброку, который жил у них на прошлой неделе. Она сказала, что его спрашивали по крайней мере три раза, двое мужчин и одна женщина. Телефонистка так хорошо запомнила это, потому что ей показалось странным, что никто из абонентов не захотел поговорить с господином Пемброком или что-нибудь передать. Они только хотели знать, живет ли он в гостинице.
— Трое!!! — воскликнул Малкольм.
— Один из них, как мы знаем, господин Вест, — напомнил я. И сказал, обращаясь к Весту: — Учитывая это, не скажете ли вы, кто именно просил вас разыскать моего отца?
Он задумался.
— Я не знаю наверняка, которая госпожа Пемброк меня нанимала. Но… э-э-э… даже если узнаю в ходе расследования, боюсь, сэр, что все равно не смогу вам сообщить.
— Профессиональная этика, — сказал Малкольм, кивнув.
— Я предупреждал вас, сэр, — сказал мне сыщик, — о конфликте интересов.
— Да, конечно. Она уже заплатила вам? И на чеке не было никакого имени?
— Нет, сэр, еще не заплатила.
Он поднялся, и хотя даже отдаленно не напоминал Атланта, казалось, на плечи ему давила не меньшая тяжесть. Он с унылым видом пожал руку мне, потом Малкольму, и сказал, что будет сообщать нам о ходе расследования. Когда он ушел, Малкольм тяжело вздохнул и попросил налить ему еще виски.
— Ты не выпьешь со мной? — спросил он, когда я протянул ему стакан.
— Не хочется.
— Что ты думаешь об этом Весте?
— Староват он для такой работы.
— Ты сам слишком молод. А у него богатый опыт.
— В этом он не сравнится с женщинами семейства Пемброк.
Малкольм иронически улыбнулся.
— А кто сравнится?
Утром мы со всеми мыслимыми удобствами прилетели в Париж. В аэропорту нас встретил шикарный лимузин с водителем. Мы сели в машину и сразу же попали в автомобильную пробку, которая как единый организм с царственной медлительностью двигалась к Лонгшаму.
Французский ипподром, украшенный трепещущими флагами, казалось, с ненасытным аппетитом готов был проглотить tout le monde. Пройти напрямик через зрительские трибуны, где над толпой витали гортанные звуки и тяжелый запах чеснока, было невозможно.
Как выяснилось, к черному лимузину у Малкольма прилагалось приглашение во французский Жокейский клуб, пропуск во все закоулки ипподрома и роскошный обед вместе с совладельцем Блу Кланси, господином Рэмзи Осборном.
Рэмзи Осборн, сияющий joie de vivre, сразу привлекавший к себе внимание, оказался необъятных размеров шестидесятилетним американцем, который возвышался над Малкольмом, как башня. Они сразу друг другу понравились и уже через каких-нибудь две минуты стали приятелями.
— Мой сын, Ян, — представил меня Малкольм.
— Приятно познакомиться. Это вы устроили нашу сделку? — Осборн энергично потряс мне руку. Глаза у него были светло-серые, взгляд ясный и открытый. — Сказать по правде, я собираюсь приобрести молоденького жеребчика и кобылку к следующей Классике, и выручка за половину Блу Кланси как раз пойдет на это.
— А если Блу Кланси выиграет Арку? — спросил я.
— Было бы отчего печалиться! — Он повернулся к Малкольму: — Какой у вас осмотрительный сын!
— Да уж. Осторожен, как астронавт, — отозвался Малкольм.
Осборн снова развернулся ко мне:
— В самом деле? А вы играете на скачках?
— Осмотрительно, сэр.
Он рассмеялся, но веселье его было не слишком искренним. Малкольм решительно нравился ему гораздо больше, чем я. Я оставил их сидеть вдвоем за столиком, удостоверился, что никакой убийца не проскользнет мимо дотошных охранников в элитную твердыню французского Жокейского клуба, а сам спустился на нижний этаж. Мне больше нравилось находиться поближе к месту действия.
Я уже бывал на скачках во Франции, когда работал помощником тренера, возившего своих лошадей через пролив так же беззаботно, как в Йорк. «Париж и Довилль ничуть не дальше», — говаривал он, отправляя меня из Эпсома в ближайший аэропорт, в Гэтвике, когда у него не было желания ехать самому. Поэтому я немного знал французские ипподромы и знал, где искать то, что мне нужно, — его неотъемлемую и самую важную часть, огромные трибуны, заполненные суетливыми и горластыми французскими любителями скачек.
Мне нравились звуки ипподромов, запах лошадей, движение, вспыльчивость французских зрителей, их живая жестикуляция, придававшие своеобразный шарм нижнему ярусу трибун. Британским жокеям французские болельщики казались безумно агрессивными. И в самом деле, однажды мне пришлось кулаками отбивать у болельщиков своего жокея, проигравшего на фаворите, которого я представлял. Тот случай оскорбил жокеев до такой степени, что они отказались ходить из весовой к лошадям через толпу зрителей. И теперь в Лонгшаме соорудили специальный проход из весовой в конюшни — по эскалатору, заключенному в пластиковый тоннель, на мостик, который заканчивался другим эскалатором в таком же пластиковом тоннеле у конюшен.
Я побродил немного вокруг трибун, поздоровался с несколькими знакомыми, посмотрел первую скачку с тренерской трибуны, разорвал свой проигравший билет тотализатора, еще чуть-чуть погулял и наконец почувствовал себя не в своей тарелке. Не было никакой неотложной работы, не нужно было седлать лошадь, готовиться к скачке… Непривычное ощущение. Я не мог вспомнить скачек, в которых мне не пришлось бы принимать деятельное участие. Скачки для меня были не развлечением — это была моя жизнь. И без дела я сейчас ощущал какую-то странную пустоту.
Немного расстроенный, я вернулся на верхний этаж, к Малкольму. Он наслаждался новой для себя ролью владельца породистой лошади. Малкольм говорил о Призе Триумфальной Арки, называя ее просто «Аркой», как будто это понятие появилось в его жизни давным-давно, а не каких-нибудь два-три дня назад. Он обсуждал с Рэмзи Осборном будущее Блу Кланси с таким видом, словно понимал, о чем идет речь и вообще прекрасно разбирался в лошадях.
— Мы подумываем насчет Кубка коннозаводчиков, — сообщил он мне. Блеск в глазах Малкольма я воспринял как отчаянный вопрос и в то же время мгновенное решение.
— Если Блу Кланси сегодня хорошо пройдет, — уточнил Рэмзи Осборн.
— До Калифорнии путь неблизкий. В смысле до состязаний мирового уровня, — согласно кивнул я.
Малкольм выслушал мои рассуждения с благодарностью, не выказывая ни малейшего уныния по этому поводу. Скорее даже наоборот, как мне показалось. И по пути в Австралию мы, наверное, заедем не в Сингапур, а в эту самую Калифорнию.
Обед здесь, похоже, продолжался весь день, как это принято у французов. Аккуратные круглые салфетки в стиле шатобриан, тарелки, которые протирались перед тем, как на них положат маленькую горку морковки и зеленых стручков, вместе с небольшими кусочками посыпанного тертыми орешками сыра, и тоненькие ванильные пирожные с клубничным джемом. Судя по меню, я за время прогулки пропустил улиток, консоме, жаркое из дичи, зеленый салат и фруктовое мороженое. «Ну и пусть», — подумал я, заметив печенье, которое подавали вместе с кофе. Жокею, даже любителю, все же следует ограничивать себя в пище.
Малкольм и Рэмзи Осборн перешли уже к коньяку и сигарам. Они наблюдали за скачкой по телевизору. Ни один из них не торопился: Арка была назначена на пять часов, так что можно было по крайней мере до четырех тридцати оставаться в ресторане.
Рэмзи Осборн рассказал, что сам он из Стамфорда, штат Коннектикут, а состояние свое заработал на продаже спортивной одежды.
— Миллионы бейсболок! — вдохновенно говорил он. — Я их заказал, я их продал в розницу и оптом. Кроссовки, спортивные майки, тренировочные костюмы — все, что угодно. Здоровье — это большое дело, сейчас без спорта никуда!
Непохоже было, чтобы сам Осборн сильно занимался спортом, судя по складкам жира у него на шее, тройному подбородку и объемистому животу. Тем не менее он лучился довольством и с добродушной снисходительностью слушал, как Малкольм сдержанно рассказывал в ответ, что занимается в основном валютой и металлом.
По-моему, Рэмзи не догадывался, насколько Малкольм на самом деле богат. Но сам Малкольм, несмотря на то что любил быть в центре внимания, никогда не выставлял напоказ свое богатство. Его Квантум был уютным большим викторианским домом, но никак не дворцом. И когда финансовое положение Малкольма достигло уровня, при котором он мог позволить себе дворец, Малкольм не выказал желания куда-либо переехать. Я задумался ненадолго, изменится ли это в будущем, не войдет ли отец во вкус, раз попробовав быть расточительным.
Когда подошло время, мы с Малкольмом и Рэмзи Осборном спустились вниз, в конюшню, где встретились с Блу Кланси и его тренером. Вид у Блу Кланси был вполне аристократический, тренер выглядел под стать коню. Он явно произвел на Малкольма хорошее впечатление, и вполне заслуженно. Этот тренер был восходящей звездой в своей области, в сорок лет он уже подготовил шестерых победителей классических скачек, и это далось ему на удивление легко.
Блу Кланси беспокойно переступал с ноги на ногу, его ноздри трепетали от возбуждения. Мы посмотрели, как его седлают, проверяют еще раз напоследок, смазывают маслом копыта — для блеска, обтирают влажной губкой ноздри и рот, поддергивают челку и так закрепляют, чтобы достичь совершенства во всем облике. Мы проводили Блу Кланси в паддок, где к нам присоединился английский жокей, одетый в белое, зеленое и малиновое — цвета Рэмзи Осборна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Нет, ничего подобного.
— Что я вам говорил? — сказал Малкольм. — Полицейские не поверили, что меня хотели убить. Они решили, что я сам все подстроил!
— Даже так…
— Они проверили всех и каждого, когда убили Мойру, что ты, не сомневаюсь, хорошо запомнил, и получили только кипу безупречных алиби. А теперь эти полицейские даже не побеспокоились хотя бы снова всех опросить!
— У тебя случайно нет при себе номера полицейского участка?
— Есть, конечно, — буркнул он, вынул из внутреннего кармана записную книжку и вырвал оттуда листок. — Но они все равно тебе ничего не скажут. Это то же самое, что разговаривать с железной дверью.
Я отметил, что номер у них не изменился, и попросил пригласить старшего инспектора.
— По какому вопросу, сэр?
— По поводу покушения на убийство господина Малкольма Пемброка неделю назад.
— Минуточку, сэр.
Через некоторое время в трубке раздался другой голос, равнодушный и монотонный:
— Чем могу быть вам полезен, сэр?
— Я по поводу покушения на убийство господина Малкольма Пемброка…
— А кто вы, сэр?
— Его сын.
— Э-э-э… который из?
— Ян.
Послышалось шуршание бумаги.
— Назовите, пожалуйста, дату вашего рождения — чтобы удостоверить свою личность.
Я удивился, но назвал. Тогда голос в трубке спросил:
— Вы хотите что-нибудь сообщить?
— Мне бы хотелось знать, как продвигается расследование.
— Мы не вправе обсуждать это.
— Но…
— Но я могу сказать вам, сэр, что расследование по делу о якобы имевшем место покушении вскоре будет закрыто.
— Что значит «якобы имевшем место»?!
— Это действительно так, сэр. Не было обнаружено ни единого доказательства того, что на месте происшествия был кто-то посторонний.
— Не могу в это поверить.
С легким оттенком раздражения, но еще и с первым проблеском какой-то симпатии он сказал:
— Должен вам сказать, что там не было никаких следов того, что господина Малкольма Пемброка тащили со двора в гараж, что, по его словам, должно было произойти. Никаких следов — ни на газоне, ни на дорожке. Никаких царапин на каблуках господина Малкольма. Никаких отпечатков пальцев, кроме его собственных, ни на ручках машины, ни на ключе зажигания, вообще везде только его отпечатки. У него не было обнаружено никаких признаков отравления угарным газом. Это он объяснил тем, что не сразу позвонил в полицию. Мы еще раз тщательно обследовали место происшествия на следующее утро, когда господина Пемброка уже не было дома, и не нашли совершенно никаких признаков пребывания там преступника. Могу вас заверить, что дело мы все же не закроем, но пока у нас нет никаких оснований подозревать какое-нибудь другое лицо.
— Его чуть не убили, — ровно произнес я.
— Конечно, сэр, но, прошу прощения, я рассказал вам, как обстоят дела. Мне понятно ваше недоверие, сэр. Вам наверняка сейчас нелегко, — голос звучал теперь почти по-человечески, он пытался меня успокоить.
— Спасибо большое, что рассказали мне все это, — сказал наконец я.
— Рад был помочь. До свидания, сэр.
— До свидания, — медленно произнес я, но он уже бросил трубку.
— Что там еще такое?! — потребовал Малкольм, глядя мне в лицо.
Я повторил все, что услышал от старшего инспектора.
— Невероятно!!! — взорвался Малкольм.
— Нет.
— То есть?
— Хорошо продумано.
ГЛАВА 8
— Через какую дверь ты выпускал собак? — спросил я.
— Через кухонную, как всегда.
— Кухонная дверь в пяти шагах от задней двери гаража, если идти вдоль крытого перехода.
— Конечно, — раздраженно подтвердил Малкольм.
— Ты рассказывал мне, что вышел с собаками на лужайку. Надеюсь, полиции ты сказал то же самое?
— Да, конечно, я им так и сказал.
— Но ты на самом деле не помнишь, как шел к лужайке. Ты помнишь, что собирался это сделать, разве не так ты мне говорил?
Он нахмурился.
— Должно быть, так и есть.
— А что, если ты вовсе и не дошел до лужайки, если тебя стукнули по голове сразу на выходе из кухни? И что, если тебя вовсе и не волокли в гараж по земле, а несли?
Он открыл рот.
— Но я…
— Весишь ты не слишком много, — сказал я. — Я запросто могу подняться с тобой по пожарной лестнице.
При росте пять футов семь дюймов он весил около шестидесяти четырех килограммов. Малкольм был плотным, но не толстым.
— А отпечатки пальцев? — спросил Норман Вест.
— На пожарной лестнице можно переложить человека, которого несешь, на левое плечо, чтобы голова его свешивалась тебе на спину. Потом левой рукой обхватить его под коленями, в правую руку взять его правую руку, чтобы тело не соскальзывало, так будет довольно удобно, правда?
Они оба кивнули.
— А когда у тебя в руке зажата чья-то ладонь, запросто можно приложить ее к любой поверхности, например, к ручкам машины… — продолжал рассуждать я. — Если вначале открывать двери в перчатках, то таким образом можно было потом оставить везде отпечатки своей жертвы.
— Ты мог бы стать наемным убийцей, — сказал Малкольм. — Здорово у тебя получается.
— Таким образом, Малкольм теперь у нас полулежит на заднем сиденье автомобиля. Дальше остается только завести мотор и оставить дверцы открытыми, чтобы «чудесный аромат» легче проникал в салон.
— Дверцы?
— Дверцу водителя и, может быть, одну из задних дверей.
— Да, точно!
— И что мы получили? Самоубийство.
— А когда я пришел в себя, — мрачно сказал Малкольм, — я и сам оставил везде вокруг свои отпечатки. На ключе зажигания… везде.
— Ну, на это убийца, конечно, не рассчитывал.
— А для полиции это только подтвердило их версию. Несколько минут мы обдумывали мои предположения.
— Если все так и произошло, — сказал Вест, — а, по всей видимости, это действительно так, то убийца должен был знать, что вы будете выходить через кухонную дверь примерно в это время.
Малкольм уныло ответил:
— Когда я дома, я всегда в это время выхожу гулять с собаками. Выпускаю их на улицу, завожу обратно, кормлю их, наливаю себе стаканчик. Это давно установившийся распорядок.
— А… э-э… кто-нибудь из вашей семьи знал, когда вы выходите с собаками?
— Я делал это всю жизнь, и всегда в это время, — ответил Малкольм.
После небольшой паузы я сказал:
— Хотел бы я знать все это до того, как нас чуть не сбила та машина в Ньюмаркете. Мы тогда обязательно оповестили бы полицию.
— Я по горло сыт полицией! — снова разбушевался Малкольм. — С тех пор как убили Мойру, я провел десятки часов в обществе этих подозрительных ублюдков! Они мне до смерти надоели. Как только я их вижу, сразу выхожу из себя.
— Они не виноваты, сэр. В большинстве случаев именно мужья убивают своих жен, — сказал Норман Вест. — А у вас, честно говоря, налицо очень основательные мотивы для убийства.
— Кошмар! — сказал Малкольм. — До меня не доходит, как люди могут убивать тех, кого они любили!
— К несчастью, это довольно распространенное явление. — Вест немного помолчал. — Хотите ли вы, сэр, чтобы я продолжал расследование относительно вашей семьи, учитывая, как мало я смог сделать?
— Да, продолжайте, — тяжело сказал Малкольм. — Я попрошу Джойси, чтобы она наказала им всем отвечать на ваши вопросы. Она, похоже, способна убедить их делать все, чего она хочет.
«Скорее, убедить их делать то, чего они все хотят», — подумал я.
Норман Вест убрал записную книжку в карман и подвинулся на краешек кресла, собираясь встать.
— Прежде чем вы уйдете, — сказал я, — думаю, вам интересно будет узнать, что я спрашивал у телефонистки в кембриджской гостинице, звонил ли кто-нибудь, кроме вас, господину Малкольму Пемброку, который жил у них на прошлой неделе. Она сказала, что его спрашивали по крайней мере три раза, двое мужчин и одна женщина. Телефонистка так хорошо запомнила это, потому что ей показалось странным, что никто из абонентов не захотел поговорить с господином Пемброком или что-нибудь передать. Они только хотели знать, живет ли он в гостинице.
— Трое!!! — воскликнул Малкольм.
— Один из них, как мы знаем, господин Вест, — напомнил я. И сказал, обращаясь к Весту: — Учитывая это, не скажете ли вы, кто именно просил вас разыскать моего отца?
Он задумался.
— Я не знаю наверняка, которая госпожа Пемброк меня нанимала. Но… э-э-э… даже если узнаю в ходе расследования, боюсь, сэр, что все равно не смогу вам сообщить.
— Профессиональная этика, — сказал Малкольм, кивнув.
— Я предупреждал вас, сэр, — сказал мне сыщик, — о конфликте интересов.
— Да, конечно. Она уже заплатила вам? И на чеке не было никакого имени?
— Нет, сэр, еще не заплатила.
Он поднялся, и хотя даже отдаленно не напоминал Атланта, казалось, на плечи ему давила не меньшая тяжесть. Он с унылым видом пожал руку мне, потом Малкольму, и сказал, что будет сообщать нам о ходе расследования. Когда он ушел, Малкольм тяжело вздохнул и попросил налить ему еще виски.
— Ты не выпьешь со мной? — спросил он, когда я протянул ему стакан.
— Не хочется.
— Что ты думаешь об этом Весте?
— Староват он для такой работы.
— Ты сам слишком молод. А у него богатый опыт.
— В этом он не сравнится с женщинами семейства Пемброк.
Малкольм иронически улыбнулся.
— А кто сравнится?
Утром мы со всеми мыслимыми удобствами прилетели в Париж. В аэропорту нас встретил шикарный лимузин с водителем. Мы сели в машину и сразу же попали в автомобильную пробку, которая как единый организм с царственной медлительностью двигалась к Лонгшаму.
Французский ипподром, украшенный трепещущими флагами, казалось, с ненасытным аппетитом готов был проглотить tout le monde. Пройти напрямик через зрительские трибуны, где над толпой витали гортанные звуки и тяжелый запах чеснока, было невозможно.
Как выяснилось, к черному лимузину у Малкольма прилагалось приглашение во французский Жокейский клуб, пропуск во все закоулки ипподрома и роскошный обед вместе с совладельцем Блу Кланси, господином Рэмзи Осборном.
Рэмзи Осборн, сияющий joie de vivre, сразу привлекавший к себе внимание, оказался необъятных размеров шестидесятилетним американцем, который возвышался над Малкольмом, как башня. Они сразу друг другу понравились и уже через каких-нибудь две минуты стали приятелями.
— Мой сын, Ян, — представил меня Малкольм.
— Приятно познакомиться. Это вы устроили нашу сделку? — Осборн энергично потряс мне руку. Глаза у него были светло-серые, взгляд ясный и открытый. — Сказать по правде, я собираюсь приобрести молоденького жеребчика и кобылку к следующей Классике, и выручка за половину Блу Кланси как раз пойдет на это.
— А если Блу Кланси выиграет Арку? — спросил я.
— Было бы отчего печалиться! — Он повернулся к Малкольму: — Какой у вас осмотрительный сын!
— Да уж. Осторожен, как астронавт, — отозвался Малкольм.
Осборн снова развернулся ко мне:
— В самом деле? А вы играете на скачках?
— Осмотрительно, сэр.
Он рассмеялся, но веселье его было не слишком искренним. Малкольм решительно нравился ему гораздо больше, чем я. Я оставил их сидеть вдвоем за столиком, удостоверился, что никакой убийца не проскользнет мимо дотошных охранников в элитную твердыню французского Жокейского клуба, а сам спустился на нижний этаж. Мне больше нравилось находиться поближе к месту действия.
Я уже бывал на скачках во Франции, когда работал помощником тренера, возившего своих лошадей через пролив так же беззаботно, как в Йорк. «Париж и Довилль ничуть не дальше», — говаривал он, отправляя меня из Эпсома в ближайший аэропорт, в Гэтвике, когда у него не было желания ехать самому. Поэтому я немного знал французские ипподромы и знал, где искать то, что мне нужно, — его неотъемлемую и самую важную часть, огромные трибуны, заполненные суетливыми и горластыми французскими любителями скачек.
Мне нравились звуки ипподромов, запах лошадей, движение, вспыльчивость французских зрителей, их живая жестикуляция, придававшие своеобразный шарм нижнему ярусу трибун. Британским жокеям французские болельщики казались безумно агрессивными. И в самом деле, однажды мне пришлось кулаками отбивать у болельщиков своего жокея, проигравшего на фаворите, которого я представлял. Тот случай оскорбил жокеев до такой степени, что они отказались ходить из весовой к лошадям через толпу зрителей. И теперь в Лонгшаме соорудили специальный проход из весовой в конюшни — по эскалатору, заключенному в пластиковый тоннель, на мостик, который заканчивался другим эскалатором в таком же пластиковом тоннеле у конюшен.
Я побродил немного вокруг трибун, поздоровался с несколькими знакомыми, посмотрел первую скачку с тренерской трибуны, разорвал свой проигравший билет тотализатора, еще чуть-чуть погулял и наконец почувствовал себя не в своей тарелке. Не было никакой неотложной работы, не нужно было седлать лошадь, готовиться к скачке… Непривычное ощущение. Я не мог вспомнить скачек, в которых мне не пришлось бы принимать деятельное участие. Скачки для меня были не развлечением — это была моя жизнь. И без дела я сейчас ощущал какую-то странную пустоту.
Немного расстроенный, я вернулся на верхний этаж, к Малкольму. Он наслаждался новой для себя ролью владельца породистой лошади. Малкольм говорил о Призе Триумфальной Арки, называя ее просто «Аркой», как будто это понятие появилось в его жизни давным-давно, а не каких-нибудь два-три дня назад. Он обсуждал с Рэмзи Осборном будущее Блу Кланси с таким видом, словно понимал, о чем идет речь и вообще прекрасно разбирался в лошадях.
— Мы подумываем насчет Кубка коннозаводчиков, — сообщил он мне. Блеск в глазах Малкольма я воспринял как отчаянный вопрос и в то же время мгновенное решение.
— Если Блу Кланси сегодня хорошо пройдет, — уточнил Рэмзи Осборн.
— До Калифорнии путь неблизкий. В смысле до состязаний мирового уровня, — согласно кивнул я.
Малкольм выслушал мои рассуждения с благодарностью, не выказывая ни малейшего уныния по этому поводу. Скорее даже наоборот, как мне показалось. И по пути в Австралию мы, наверное, заедем не в Сингапур, а в эту самую Калифорнию.
Обед здесь, похоже, продолжался весь день, как это принято у французов. Аккуратные круглые салфетки в стиле шатобриан, тарелки, которые протирались перед тем, как на них положат маленькую горку морковки и зеленых стручков, вместе с небольшими кусочками посыпанного тертыми орешками сыра, и тоненькие ванильные пирожные с клубничным джемом. Судя по меню, я за время прогулки пропустил улиток, консоме, жаркое из дичи, зеленый салат и фруктовое мороженое. «Ну и пусть», — подумал я, заметив печенье, которое подавали вместе с кофе. Жокею, даже любителю, все же следует ограничивать себя в пище.
Малкольм и Рэмзи Осборн перешли уже к коньяку и сигарам. Они наблюдали за скачкой по телевизору. Ни один из них не торопился: Арка была назначена на пять часов, так что можно было по крайней мере до четырех тридцати оставаться в ресторане.
Рэмзи Осборн рассказал, что сам он из Стамфорда, штат Коннектикут, а состояние свое заработал на продаже спортивной одежды.
— Миллионы бейсболок! — вдохновенно говорил он. — Я их заказал, я их продал в розницу и оптом. Кроссовки, спортивные майки, тренировочные костюмы — все, что угодно. Здоровье — это большое дело, сейчас без спорта никуда!
Непохоже было, чтобы сам Осборн сильно занимался спортом, судя по складкам жира у него на шее, тройному подбородку и объемистому животу. Тем не менее он лучился довольством и с добродушной снисходительностью слушал, как Малкольм сдержанно рассказывал в ответ, что занимается в основном валютой и металлом.
По-моему, Рэмзи не догадывался, насколько Малкольм на самом деле богат. Но сам Малкольм, несмотря на то что любил быть в центре внимания, никогда не выставлял напоказ свое богатство. Его Квантум был уютным большим викторианским домом, но никак не дворцом. И когда финансовое положение Малкольма достигло уровня, при котором он мог позволить себе дворец, Малкольм не выказал желания куда-либо переехать. Я задумался ненадолго, изменится ли это в будущем, не войдет ли отец во вкус, раз попробовав быть расточительным.
Когда подошло время, мы с Малкольмом и Рэмзи Осборном спустились вниз, в конюшню, где встретились с Блу Кланси и его тренером. Вид у Блу Кланси был вполне аристократический, тренер выглядел под стать коню. Он явно произвел на Малкольма хорошее впечатление, и вполне заслуженно. Этот тренер был восходящей звездой в своей области, в сорок лет он уже подготовил шестерых победителей классических скачек, и это далось ему на удивление легко.
Блу Кланси беспокойно переступал с ноги на ногу, его ноздри трепетали от возбуждения. Мы посмотрели, как его седлают, проверяют еще раз напоследок, смазывают маслом копыта — для блеска, обтирают влажной губкой ноздри и рот, поддергивают челку и так закрепляют, чтобы достичь совершенства во всем облике. Мы проводили Блу Кланси в паддок, где к нам присоединился английский жокей, одетый в белое, зеленое и малиновое — цвета Рэмзи Осборна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38