Поэтому брать препятствия сразу за ним было рискованно. Я всегда его сторонился.
Журналист был среди нас самым лучшим жокеем, профессионалом во всем, кроме статуса. А дедушка — самым худшим, но, невзирая на это, у него в избытке было отчаянной безрассудной храбрости. Держась более-менее тесной группой, мы добрались до поворота и благополучно преодолели три последних препятствия первого круга. Тетушка все еще держалась впереди, за ней скакал подполковник, потом в ряд я и сын графа, сразу за нами — матушка, цирковой артист и дедушка. Журналиста я не видел: он пока держался сзади, наверняка выжидая удобного случая.
Жеребец подполковника здорово промахнулся на последнем из трех препятствий, обе ноги жокея вылетели из стремян, а зад в галифе военного покроя подскочил куда-то ближе к конской гриве. Я приземлился рядом с конем подполковника, натянул поводья и заметил, что тот безнадежно теряет равновесие, сползая на плечи мчащемуся галопом скакуну, несмотря на все попытки водворить свой зад обратно в седло.
Я протянул руку, ухватил подполковника за жокейский камзол и дернул назад и вверх, передвигая его несчастный центр тяжести в более удобное положение, и ехал рядом с ним, чуть сбавив темп и продолжая поддерживать, пока он устраивался в своем седле более-менее основательно, стараясь снова вдеть ноги в стремена, что было совсем нелегкой задачей при скорости тридцать миль в час.
У него было время собраться, пока мы неслись вверх по склону холма, как, собственно, и у всех нас. Так что, когда мы стремительно проскочили вершину и помчались вниз, к следующему трудному препятствию, лошади скакали примерно в том же порядке, как и вначале.
Однажды меня самого втащили обратно в седло таким же образом: подобные случаи не редкость на скачках с препятствиями. А в другой раз меня точно так же сбросили на землю, и я сильно подвернул лодыжку. Но это уже совсем другая история. Подполковник сказал: «Благодарю» — и еще: «Шевелись, ты загораживаешь мне дорогу!» — на одном и том же дыхании.
Когда мы во второй раз перескочили ров с водой в дальнем конце скаковой дорожки, циркач рванулся вперед, но после прыжка через очередное препятствие сильно сбавил темп, почти перешел на рысь. Он приземлялся на этот раз особенно осторожно, и тетушка, которая прыгала сразу за ним, полетела на землю с выражениями, совсем не подобающими языку тетушек.
— Бедная леди, — понимающе отозвался сын графа, когда мы миновали место катастрофы. — Как ваше самочувствие?
— Неплохо, — ответил я. — Как вы?
Мы вместе перескочили последний, седьмой барьер в дальней части дорожки и вышли в лидеры. Теперь нам оставалось только прилагать все усилия, чтобы удержаться впереди на длинном повороте и оставшихся до финиша трех препятствиях. Позади слышался топот копыт и резкий голос матушки, распекающей свою ленивую кобылу. Приближаясь ко рву с водой, я почувствовал, что лошадь графского сына начинает сдавать. Впереди замаячила финишная лента, путь к ней был свободен, и несколько мгновений я думал, что и в самом деле могу победить. Но вот снова рядом показался подполковник, по-прежнему требуя уступить ему дорогу. А между последними двумя препятствиями, как я и опасался, журналист выбрался из задних рядов, и удалось это ему на удивление легко. А Янг Хиггинс на подъеме устал и превратился в Хиггинса Средних Лет.
Мы с ним финишировали третьими, что в целом было неплохим результатом. Четвертым, с небольшим отрывом от нас, пришел сын графа.
— Чудесный был денек! — счастливо улыбнулся он, когда мы вместе медленно ехали обратно. Я взглянул на огоньки в его глазах и почувствовал, что для него это значит то же, что для меня самого. Ощущение, которое невозможно объяснить словами, такое состояние души и тела, когда сойти с лошади и вести ее в поводу значит буквально спуститься с небес на землю.
Джо была совершенно счастлива, ласково поглаживала Янг Хиггинса:
— Это была замечательная скачка, правда, старина? Ты скакал, как олень!
— Ты мог бы прийти вторым, — сказал Джордж, у которого был хороший бинокль, — если бы не помог тогда подполковнику.
— Согласен, — сказал я, расстегивая пряжки подпруги. — Но тогда он полетел бы прямо под копыта.
Джордж улыбнулся.
— Не забудь взвеситься, — он всегда об этом напоминал. — И заходи в бар для владельцев, когда переоденешься. Выпьем по стаканчику.
Я кивнул. Это было частью ритуала, частью нашего соглашения. Джо и Джордж не скрывали радости от того, что Янг Хиггинс на этой скачке вспомнил молодость и вместе со мной штурмовал барьер за барьером. Когда я переоделся и вышел из раздевалки, они все еще стояли возле загона, где расседлывают лошадей, и разговаривали с друзьями. Джо улыбнулась мне и помахала рукой, приглашая присоединиться к ним. Никого из моих родственников поблизости я не заметил, поэтому мы без происшествий прошли в бар, где с удовольствием еще раз обсудили мое сегодняшнее выступление, попивая бренди и имбирное пиво, которое так нравилось Джо.
Вернувшись на площадку возле весовой, я обнаружил, что все родственники, которых я уже сегодня повидал, не только остались на ипподроме, но и сгрудились в злобный пчелиный рой вокруг одной из маток — моей матери Джойси.
Джойси, яркая крашеная блондинка в меховом пальто и зеленой шляпе, с зелеными контактными линзами на глазах, редко упускала шанс разыграть какую-нибудь хитрую комбинацию как в картах, так и в жизни. Не подав виду, что встревожен, я запечатлел на ее гладкой щеке почтительный поцелуй, который она, впрочем, приняла не очень охотно.
— Дорогой мой, — сказала Джойси, чуть ли не шипя от негодования, — не ты ли послал этого хорька Нормана Веста, чтобы узнать, где я была в прошлую пятницу?
— Ну…
— Не ты ли отправил его к Вивьен с тем же самым поручением?
— Ну, — ответил я, чуть улыбнувшись, — я не думал, что ты воспримешь это как такую уж грубость, но… Да, это я послал его.
Взгляды, устремившиеся на меня, были ласковыми, как напалм.
— Зачем? — резко спросила Джойси.
— Разве он тебе не объяснил?
Она нетерпеливо сказала:
— Он рассказывал какие-то небылицы про то, что Малкольма кто-то пытался убить. Я сказала ему, что, если бы на Малкольма кто-то покушался, я бы знала.
Я сказал без обиняков:
— Малкольма дважды чуть не убили. И мы с ним наняли Нормана Веста, чтобы убедиться, что никто из вас в этом не замешан.
Джойси потребовала, чтобы я рассказал подробнее об этих случаях, и я рассказал. Она, да и все остальные слушали с открытыми ртами и всеми прочими признаками глубочайшего изумления. И если даже для кого-нибудь из них в моем рассказе не было ничего нового, по их одинаково испуганным глазам я все равно не смог бы этого распознать.
— Бедный папочка! — всхлипнула Сирена. — Какой ужас!
— Этим должна заняться полиция, — убежденно заявил Дональд.
— Согласен, — сказал я. — Я удивлен, что они еще не опросили вас всех, как после убийства Мойры.
Эдвин сказал, покачав головой:
— Чуть не умер, чуть не умер! — И, сообразив, что в его голосе слишком явственно звучит сожаление, добавил: — Какое счастье, что он вовремя пришел в себя!
— Когда полицейские обследовали место происшествия, — сказал я, — они не сообщили Малкольму о результатах. И он хочет удостовериться, что никто из семьи не был в Квантуме в прошлую пятницу. Если вы посодействуете Норману Весту, когда он к вам обратится, вы поможете Малкольму успокоиться.
— А что, если мы не сможем доказать, где были в это время? — спросила Дебс.
— Или вообще вспомнить? — добавила Люси.
— Малкольму придется с этим смириться, — жестко ответила Джойси.
— Тогда он не сможет избавиться от этих неприятностей, — сухо сказал я. — А этого ему хотелось бы больше всего на свете.
Они в молчании уставились на меня. Видимо, для них, как и для меня, убийство Мойры чем-то напоминало бомбу замедленного действия — на первый взгляд в общем-то без каких-либо неприятных последствий, оно со временем стало причинять все больше беспокойства. Наверное, они, как и я вначале, уцепились за версию немотивированного убийства кем-то посторонним, потому что иначе это выглядело совершенно непостижимым. Но спустя несколько недель после смерти Мойры они непременно должны были наконец начать задумываться. Бомба могла взорваться с минуты на минуту. Начнутся взаимные подозрения, из-за которых все окончательно перессорятся, и хрупкие семейные отношения будут навсегда разрушены.
Стал бы я против этого возражать? Нет, если со мной по-прежнему остался бы Малкольм… и, может быть, Фердинанд… и Джойси… и, наверное, Люси или Томас… Сирена… стоило ли беспокоиться, если мне никогда больше не попадется на глаза Жервез?
Как это ни странно — да, беспокоиться стоило. Беспокойная, склочная, наполовину распавшаяся семья оставалась источником и основой, необходимой частью моей жизни. Мойру было никому не жаль, и все же ее смерть уже перекроила отношения в семье. И если ее убийца никогда не будет найден, если и Малкольм — об этом я не хотел и думать — погибнет, больше никогда не будет никаких перемен, никакого примирения, не будет череды телефонных звонков для обмена последними сплетнями, никакого общения, — множество целых галактик полетит ко всем чертям, будет безжалостно расколото на куски.
«Но этот взрыв, — подумал я, — еще впереди». И надо было ухитриться оборвать тлеющий бикфордов шнур, пока все цело. Прекрасно, только вот где искать запал и сколько времени нам осталось?
— Возьми мне что-нибудь выпить, дорогой мой! — скомандовала Джойси. — У нас у всех большие неприятности.
И она направилась к бару. Никто, похоже, не изъявлял желания за ней последовать. Я окинул взглядом семь лиц, выражавших разную степень тревоги, и увидел, что они начинают медленно поворачиваться к выходу, не все вместе, а по очереди. Дональд и Хелен вдвоем, Люси и Эдвин сами по себе, а Фердинанд, Дебс и Сирена, молодежь, втроем.
— Я расскажу Малкольму о ваших страхах, — пообещал я. — И о ваших нуждах.
— Да, пожалуйста! — настойчиво попросила Хелен.
— И о предложении Жервеза, — добавил Фердинанд.
— Пойдем, дорогой, — безапелляционно бросила через плечо Джойси. — Где здесь бар?
— Беги за мамочкой, маленький братец, — насмешливо сказала Люси.
Сирена добавила:
— Мамочка ждет!
Дебс захихикала. Я хотел было остаться на месте и заставить Джойси вернуться, да только какое это имело значение? Я умел мириться с этими насмешками, уживался с ними многие годы и прекрасно понимал, что заставляет моих родичей так поступать. Пожал плечами, повернулся и пошел вслед за Джойси, чувствуя спиной их жалостливые улыбки.
Я провел Джойси в шумный бар для членов клуба, в котором вдоль одной стены тянулась длинная стойка с тарелочками салата и хлеба. За стойкой возвышался толстяк в куртке шеф-повара, который отрезал куски от ножек индейки, свиных и говяжьих окороков и тут же бросал на сковороду. Я проголодался и предложил Джойси перекусить, но она отмахнулась от такого пустяка. Вместо этого я взял ей большую порцию водки с тоником и обычное имбирное пиво для себя. Мы отыскали пару свободных мест за столиком в дальнем углу зала, и, как только мы сели, Джойси окинула взглядом зал, убедилась, что в общем шуме нас никто не будет слышать, наклонилась ко мне так, что край ее зеленой шляпки почти касался моего лба, и начала допрос с пристрастием.
— Где твой отец?
— Где ты последний раз виделся со своим отцом? — поправил я.
— О чем, черт возьми, ты говоришь?
— О вон той картине Орчардсона.
— Перестань играть со мной в загадки! Где Малкольм?
— Не знаю, — ответил я.
— Неправда.
— Почему ты так хочешь его разыскать?
— Почему?! — изумилась она. — Да потому что он спятил! — Она порылась в своей бездонной сумочке и выудила оттуда конверт, который протянула мне: — Прочти это.
Я раскрыл конверт и обнаружил там небольшую газетную вырезку, без заглавия и каких-нибудь пояснений о ее происхождении.
Там было напечатано:
«Второй по значению британский претендент — Блу Кланси, взявший второй приз в дерби прошлого года и победитель Королевских скачек в Аскоте имени Эдуарда VII этого года. Его владелец Рэмзи Осборн застраховал себя от возможного проигрыша в Триумфальной Арке, продав половину прав на этого четырехлетку перекупщику ценных акций Малкольму Пемброку, который заинтересовался породистыми лошадьми только на последней неделе, когда приобрел на элитном аукционе первоклассного годовалого жеребенка за два миллиона гиней.»
Ох…
— Где ты это взяла? — спросил я.
— Какая разница, где я это взяла? Это новая колонка «Топот копыт» в «Городском глашатае», если хочешь знать. Я прочитала это сегодня утром, когда пила кофе, и чуть не упала со стула. Хотелось бы знать только, можно ли им верить? То, что здесь написано, — это правда?
— Да.
— Что?!!
— Да, — повторил я, — Малкольм купил половину Блу Кланси. Почему бы и нет?
— Иногда, — с нажимом сказала моя мать, — ты бываешь таким тупицей, что мне хочется тебя ударить. — Она перевела дух. — И что означает это «перекупщик ценных акций»?
— Человек, который делает деньги, покупая дешево и продавая дорого.
— А!.. Золото.
— Да, и валюту. И акции. И, может быть, скаковых лошадей.
Это ее не успокоило.
— Ты прекрасно знаешь, что Малкольм просто всем назло выбрасывает деньги на ветер!
— Он не в восторге от того, что убили Мойру. Ему не нравится, что покушаются на его жизнь. Не думаю, что он прекратит тратить состояние, пока не узнает, есть в семье убийца или нет, и даже тогда… — Я улыбнулся. — Ему нравится тратить свои деньги.
Джойси смутилась, сказала:
— Мойру убил кто-то посторонний…
Я не ответил.
Она отхлебнула большой глоток водки с тоником и мрачно на меня посмотрела. Когда я родился, ей только-только исполнилось двадцать. А в девятнадцать Малкольм выдернул ее из антикварного магазинчика в Кенсингтоне и через какой-то месяц ввел в свой дом с новеньким обручальным кольцом на пальце, не оставив почти никаких возможностей для реализации своих задатков.
Малкольм, рассказывая мне недавно о тех днях, говорил:
— Знаешь, она здорово управлялась с цифрами. И всегда обыгрывала меня в карты. А с виду была чертовски скромной и простодушной. Такой юной. Совсем не такой своевольной, какой стала потом. Ее родные считали меня выскочкой, представляешь? Их родословная начиналась при Карле Втором, а мои предки при королеве Виктории точили ножи. Но ее семья была небогатой, ты знаешь. Безденежные аристократы. Я поддался порыву и женился на ней. Вот так все и получилось. Потом оказалось, что секс ее почти не интересует — какая жалость! Бывают же такие женщины. Холодные как рыбы. И я стал наведываться к Алисии. Ну, и наведывался, а что мне оставалось делать? У нас с Джойси все было в порядке, мы неплохо друг к другу относились, пока она не прознала про Алисию. И начались эти кошмарные скандалы, мы ругались на чем свет стоит, будто с цепи сорвались… Помнишь? Хотя вряд ли ты это запомнил, тебе было тогда только четыре или пять…
— На самом деле, лет пять-шесть.
— Правда? Знаешь, Джойси нравилось быть хозяйкой дома. Она многому училась. Взрослела, наверное.
Серьезно увлеклась бриджем и стала нарабатывать класс. Ей трудно было расстаться со всем этим, расставание со мной было менее болезненным. Джойси говорила, что Алисия лишила ее уважения к самой себе, разрушила ее положение в обществе. Она никогда ей этого не простит, правда?
Джойси вернулась в маленький городок в Суррее, где жили и вскоре умерли ее родители. Их положение в обществе поддержало ее тогда, залечило раны, нанесенные самолюбию. Джойси будоражила провинциалов, вовлекала в свои игры, устраивала продолжительные грабительские набеги на местные клубы игроков в бридж, сумела даже стать знаменитостью. Но Алисию она не простила.
В Сэндаун она приехала, одевшись, как всегда, в роскошном деловом стиле: норковое полупальто поверх серого приталенного костюма, изысканная белая шелковая блузка, длинные нити жемчуга, туфли на высоком каблуке, зеленая фетровая шляпа, лаковая опойковая сумочка. «Отлично одетая, породистая, бесстыдная крашеная стерва» — как назвала ее когда-то Алисия, в равной мере точно и несправедливо. Точно так же, как ядовитое замечание Джойси об Алисии, которое она как-то обронила: «Выгодно пристроившаяся белая курятина».
Джойси отпила несколько глотков и спросила:
— Ты в самом деле считаешь, что кто-то из семьи может быть убийцей?
— Не знаю.
— Но кто?!
— В этом-то весь вопрос.
— Это невозможно! — настаивала она.
— Ладно, — сказал я. — Переберем их одного за другим. Объясни мне, почему это так невозможно, в каждом конкретном случае, принимая во внимание их характеры? Начнем с начала, с Вивьен.
— Нет, Ян, — Джойси пошла на попятный.
— Да, — упорствовал я. — Помоги мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Журналист был среди нас самым лучшим жокеем, профессионалом во всем, кроме статуса. А дедушка — самым худшим, но, невзирая на это, у него в избытке было отчаянной безрассудной храбрости. Держась более-менее тесной группой, мы добрались до поворота и благополучно преодолели три последних препятствия первого круга. Тетушка все еще держалась впереди, за ней скакал подполковник, потом в ряд я и сын графа, сразу за нами — матушка, цирковой артист и дедушка. Журналиста я не видел: он пока держался сзади, наверняка выжидая удобного случая.
Жеребец подполковника здорово промахнулся на последнем из трех препятствий, обе ноги жокея вылетели из стремян, а зад в галифе военного покроя подскочил куда-то ближе к конской гриве. Я приземлился рядом с конем подполковника, натянул поводья и заметил, что тот безнадежно теряет равновесие, сползая на плечи мчащемуся галопом скакуну, несмотря на все попытки водворить свой зад обратно в седло.
Я протянул руку, ухватил подполковника за жокейский камзол и дернул назад и вверх, передвигая его несчастный центр тяжести в более удобное положение, и ехал рядом с ним, чуть сбавив темп и продолжая поддерживать, пока он устраивался в своем седле более-менее основательно, стараясь снова вдеть ноги в стремена, что было совсем нелегкой задачей при скорости тридцать миль в час.
У него было время собраться, пока мы неслись вверх по склону холма, как, собственно, и у всех нас. Так что, когда мы стремительно проскочили вершину и помчались вниз, к следующему трудному препятствию, лошади скакали примерно в том же порядке, как и вначале.
Однажды меня самого втащили обратно в седло таким же образом: подобные случаи не редкость на скачках с препятствиями. А в другой раз меня точно так же сбросили на землю, и я сильно подвернул лодыжку. Но это уже совсем другая история. Подполковник сказал: «Благодарю» — и еще: «Шевелись, ты загораживаешь мне дорогу!» — на одном и том же дыхании.
Когда мы во второй раз перескочили ров с водой в дальнем конце скаковой дорожки, циркач рванулся вперед, но после прыжка через очередное препятствие сильно сбавил темп, почти перешел на рысь. Он приземлялся на этот раз особенно осторожно, и тетушка, которая прыгала сразу за ним, полетела на землю с выражениями, совсем не подобающими языку тетушек.
— Бедная леди, — понимающе отозвался сын графа, когда мы миновали место катастрофы. — Как ваше самочувствие?
— Неплохо, — ответил я. — Как вы?
Мы вместе перескочили последний, седьмой барьер в дальней части дорожки и вышли в лидеры. Теперь нам оставалось только прилагать все усилия, чтобы удержаться впереди на длинном повороте и оставшихся до финиша трех препятствиях. Позади слышался топот копыт и резкий голос матушки, распекающей свою ленивую кобылу. Приближаясь ко рву с водой, я почувствовал, что лошадь графского сына начинает сдавать. Впереди замаячила финишная лента, путь к ней был свободен, и несколько мгновений я думал, что и в самом деле могу победить. Но вот снова рядом показался подполковник, по-прежнему требуя уступить ему дорогу. А между последними двумя препятствиями, как я и опасался, журналист выбрался из задних рядов, и удалось это ему на удивление легко. А Янг Хиггинс на подъеме устал и превратился в Хиггинса Средних Лет.
Мы с ним финишировали третьими, что в целом было неплохим результатом. Четвертым, с небольшим отрывом от нас, пришел сын графа.
— Чудесный был денек! — счастливо улыбнулся он, когда мы вместе медленно ехали обратно. Я взглянул на огоньки в его глазах и почувствовал, что для него это значит то же, что для меня самого. Ощущение, которое невозможно объяснить словами, такое состояние души и тела, когда сойти с лошади и вести ее в поводу значит буквально спуститься с небес на землю.
Джо была совершенно счастлива, ласково поглаживала Янг Хиггинса:
— Это была замечательная скачка, правда, старина? Ты скакал, как олень!
— Ты мог бы прийти вторым, — сказал Джордж, у которого был хороший бинокль, — если бы не помог тогда подполковнику.
— Согласен, — сказал я, расстегивая пряжки подпруги. — Но тогда он полетел бы прямо под копыта.
Джордж улыбнулся.
— Не забудь взвеситься, — он всегда об этом напоминал. — И заходи в бар для владельцев, когда переоденешься. Выпьем по стаканчику.
Я кивнул. Это было частью ритуала, частью нашего соглашения. Джо и Джордж не скрывали радости от того, что Янг Хиггинс на этой скачке вспомнил молодость и вместе со мной штурмовал барьер за барьером. Когда я переоделся и вышел из раздевалки, они все еще стояли возле загона, где расседлывают лошадей, и разговаривали с друзьями. Джо улыбнулась мне и помахала рукой, приглашая присоединиться к ним. Никого из моих родственников поблизости я не заметил, поэтому мы без происшествий прошли в бар, где с удовольствием еще раз обсудили мое сегодняшнее выступление, попивая бренди и имбирное пиво, которое так нравилось Джо.
Вернувшись на площадку возле весовой, я обнаружил, что все родственники, которых я уже сегодня повидал, не только остались на ипподроме, но и сгрудились в злобный пчелиный рой вокруг одной из маток — моей матери Джойси.
Джойси, яркая крашеная блондинка в меховом пальто и зеленой шляпе, с зелеными контактными линзами на глазах, редко упускала шанс разыграть какую-нибудь хитрую комбинацию как в картах, так и в жизни. Не подав виду, что встревожен, я запечатлел на ее гладкой щеке почтительный поцелуй, который она, впрочем, приняла не очень охотно.
— Дорогой мой, — сказала Джойси, чуть ли не шипя от негодования, — не ты ли послал этого хорька Нормана Веста, чтобы узнать, где я была в прошлую пятницу?
— Ну…
— Не ты ли отправил его к Вивьен с тем же самым поручением?
— Ну, — ответил я, чуть улыбнувшись, — я не думал, что ты воспримешь это как такую уж грубость, но… Да, это я послал его.
Взгляды, устремившиеся на меня, были ласковыми, как напалм.
— Зачем? — резко спросила Джойси.
— Разве он тебе не объяснил?
Она нетерпеливо сказала:
— Он рассказывал какие-то небылицы про то, что Малкольма кто-то пытался убить. Я сказала ему, что, если бы на Малкольма кто-то покушался, я бы знала.
Я сказал без обиняков:
— Малкольма дважды чуть не убили. И мы с ним наняли Нормана Веста, чтобы убедиться, что никто из вас в этом не замешан.
Джойси потребовала, чтобы я рассказал подробнее об этих случаях, и я рассказал. Она, да и все остальные слушали с открытыми ртами и всеми прочими признаками глубочайшего изумления. И если даже для кого-нибудь из них в моем рассказе не было ничего нового, по их одинаково испуганным глазам я все равно не смог бы этого распознать.
— Бедный папочка! — всхлипнула Сирена. — Какой ужас!
— Этим должна заняться полиция, — убежденно заявил Дональд.
— Согласен, — сказал я. — Я удивлен, что они еще не опросили вас всех, как после убийства Мойры.
Эдвин сказал, покачав головой:
— Чуть не умер, чуть не умер! — И, сообразив, что в его голосе слишком явственно звучит сожаление, добавил: — Какое счастье, что он вовремя пришел в себя!
— Когда полицейские обследовали место происшествия, — сказал я, — они не сообщили Малкольму о результатах. И он хочет удостовериться, что никто из семьи не был в Квантуме в прошлую пятницу. Если вы посодействуете Норману Весту, когда он к вам обратится, вы поможете Малкольму успокоиться.
— А что, если мы не сможем доказать, где были в это время? — спросила Дебс.
— Или вообще вспомнить? — добавила Люси.
— Малкольму придется с этим смириться, — жестко ответила Джойси.
— Тогда он не сможет избавиться от этих неприятностей, — сухо сказал я. — А этого ему хотелось бы больше всего на свете.
Они в молчании уставились на меня. Видимо, для них, как и для меня, убийство Мойры чем-то напоминало бомбу замедленного действия — на первый взгляд в общем-то без каких-либо неприятных последствий, оно со временем стало причинять все больше беспокойства. Наверное, они, как и я вначале, уцепились за версию немотивированного убийства кем-то посторонним, потому что иначе это выглядело совершенно непостижимым. Но спустя несколько недель после смерти Мойры они непременно должны были наконец начать задумываться. Бомба могла взорваться с минуты на минуту. Начнутся взаимные подозрения, из-за которых все окончательно перессорятся, и хрупкие семейные отношения будут навсегда разрушены.
Стал бы я против этого возражать? Нет, если со мной по-прежнему остался бы Малкольм… и, может быть, Фердинанд… и Джойси… и, наверное, Люси или Томас… Сирена… стоило ли беспокоиться, если мне никогда больше не попадется на глаза Жервез?
Как это ни странно — да, беспокоиться стоило. Беспокойная, склочная, наполовину распавшаяся семья оставалась источником и основой, необходимой частью моей жизни. Мойру было никому не жаль, и все же ее смерть уже перекроила отношения в семье. И если ее убийца никогда не будет найден, если и Малкольм — об этом я не хотел и думать — погибнет, больше никогда не будет никаких перемен, никакого примирения, не будет череды телефонных звонков для обмена последними сплетнями, никакого общения, — множество целых галактик полетит ко всем чертям, будет безжалостно расколото на куски.
«Но этот взрыв, — подумал я, — еще впереди». И надо было ухитриться оборвать тлеющий бикфордов шнур, пока все цело. Прекрасно, только вот где искать запал и сколько времени нам осталось?
— Возьми мне что-нибудь выпить, дорогой мой! — скомандовала Джойси. — У нас у всех большие неприятности.
И она направилась к бару. Никто, похоже, не изъявлял желания за ней последовать. Я окинул взглядом семь лиц, выражавших разную степень тревоги, и увидел, что они начинают медленно поворачиваться к выходу, не все вместе, а по очереди. Дональд и Хелен вдвоем, Люси и Эдвин сами по себе, а Фердинанд, Дебс и Сирена, молодежь, втроем.
— Я расскажу Малкольму о ваших страхах, — пообещал я. — И о ваших нуждах.
— Да, пожалуйста! — настойчиво попросила Хелен.
— И о предложении Жервеза, — добавил Фердинанд.
— Пойдем, дорогой, — безапелляционно бросила через плечо Джойси. — Где здесь бар?
— Беги за мамочкой, маленький братец, — насмешливо сказала Люси.
Сирена добавила:
— Мамочка ждет!
Дебс захихикала. Я хотел было остаться на месте и заставить Джойси вернуться, да только какое это имело значение? Я умел мириться с этими насмешками, уживался с ними многие годы и прекрасно понимал, что заставляет моих родичей так поступать. Пожал плечами, повернулся и пошел вслед за Джойси, чувствуя спиной их жалостливые улыбки.
Я провел Джойси в шумный бар для членов клуба, в котором вдоль одной стены тянулась длинная стойка с тарелочками салата и хлеба. За стойкой возвышался толстяк в куртке шеф-повара, который отрезал куски от ножек индейки, свиных и говяжьих окороков и тут же бросал на сковороду. Я проголодался и предложил Джойси перекусить, но она отмахнулась от такого пустяка. Вместо этого я взял ей большую порцию водки с тоником и обычное имбирное пиво для себя. Мы отыскали пару свободных мест за столиком в дальнем углу зала, и, как только мы сели, Джойси окинула взглядом зал, убедилась, что в общем шуме нас никто не будет слышать, наклонилась ко мне так, что край ее зеленой шляпки почти касался моего лба, и начала допрос с пристрастием.
— Где твой отец?
— Где ты последний раз виделся со своим отцом? — поправил я.
— О чем, черт возьми, ты говоришь?
— О вон той картине Орчардсона.
— Перестань играть со мной в загадки! Где Малкольм?
— Не знаю, — ответил я.
— Неправда.
— Почему ты так хочешь его разыскать?
— Почему?! — изумилась она. — Да потому что он спятил! — Она порылась в своей бездонной сумочке и выудила оттуда конверт, который протянула мне: — Прочти это.
Я раскрыл конверт и обнаружил там небольшую газетную вырезку, без заглавия и каких-нибудь пояснений о ее происхождении.
Там было напечатано:
«Второй по значению британский претендент — Блу Кланси, взявший второй приз в дерби прошлого года и победитель Королевских скачек в Аскоте имени Эдуарда VII этого года. Его владелец Рэмзи Осборн застраховал себя от возможного проигрыша в Триумфальной Арке, продав половину прав на этого четырехлетку перекупщику ценных акций Малкольму Пемброку, который заинтересовался породистыми лошадьми только на последней неделе, когда приобрел на элитном аукционе первоклассного годовалого жеребенка за два миллиона гиней.»
Ох…
— Где ты это взяла? — спросил я.
— Какая разница, где я это взяла? Это новая колонка «Топот копыт» в «Городском глашатае», если хочешь знать. Я прочитала это сегодня утром, когда пила кофе, и чуть не упала со стула. Хотелось бы знать только, можно ли им верить? То, что здесь написано, — это правда?
— Да.
— Что?!!
— Да, — повторил я, — Малкольм купил половину Блу Кланси. Почему бы и нет?
— Иногда, — с нажимом сказала моя мать, — ты бываешь таким тупицей, что мне хочется тебя ударить. — Она перевела дух. — И что означает это «перекупщик ценных акций»?
— Человек, который делает деньги, покупая дешево и продавая дорого.
— А!.. Золото.
— Да, и валюту. И акции. И, может быть, скаковых лошадей.
Это ее не успокоило.
— Ты прекрасно знаешь, что Малкольм просто всем назло выбрасывает деньги на ветер!
— Он не в восторге от того, что убили Мойру. Ему не нравится, что покушаются на его жизнь. Не думаю, что он прекратит тратить состояние, пока не узнает, есть в семье убийца или нет, и даже тогда… — Я улыбнулся. — Ему нравится тратить свои деньги.
Джойси смутилась, сказала:
— Мойру убил кто-то посторонний…
Я не ответил.
Она отхлебнула большой глоток водки с тоником и мрачно на меня посмотрела. Когда я родился, ей только-только исполнилось двадцать. А в девятнадцать Малкольм выдернул ее из антикварного магазинчика в Кенсингтоне и через какой-то месяц ввел в свой дом с новеньким обручальным кольцом на пальце, не оставив почти никаких возможностей для реализации своих задатков.
Малкольм, рассказывая мне недавно о тех днях, говорил:
— Знаешь, она здорово управлялась с цифрами. И всегда обыгрывала меня в карты. А с виду была чертовски скромной и простодушной. Такой юной. Совсем не такой своевольной, какой стала потом. Ее родные считали меня выскочкой, представляешь? Их родословная начиналась при Карле Втором, а мои предки при королеве Виктории точили ножи. Но ее семья была небогатой, ты знаешь. Безденежные аристократы. Я поддался порыву и женился на ней. Вот так все и получилось. Потом оказалось, что секс ее почти не интересует — какая жалость! Бывают же такие женщины. Холодные как рыбы. И я стал наведываться к Алисии. Ну, и наведывался, а что мне оставалось делать? У нас с Джойси все было в порядке, мы неплохо друг к другу относились, пока она не прознала про Алисию. И начались эти кошмарные скандалы, мы ругались на чем свет стоит, будто с цепи сорвались… Помнишь? Хотя вряд ли ты это запомнил, тебе было тогда только четыре или пять…
— На самом деле, лет пять-шесть.
— Правда? Знаешь, Джойси нравилось быть хозяйкой дома. Она многому училась. Взрослела, наверное.
Серьезно увлеклась бриджем и стала нарабатывать класс. Ей трудно было расстаться со всем этим, расставание со мной было менее болезненным. Джойси говорила, что Алисия лишила ее уважения к самой себе, разрушила ее положение в обществе. Она никогда ей этого не простит, правда?
Джойси вернулась в маленький городок в Суррее, где жили и вскоре умерли ее родители. Их положение в обществе поддержало ее тогда, залечило раны, нанесенные самолюбию. Джойси будоражила провинциалов, вовлекала в свои игры, устраивала продолжительные грабительские набеги на местные клубы игроков в бридж, сумела даже стать знаменитостью. Но Алисию она не простила.
В Сэндаун она приехала, одевшись, как всегда, в роскошном деловом стиле: норковое полупальто поверх серого приталенного костюма, изысканная белая шелковая блузка, длинные нити жемчуга, туфли на высоком каблуке, зеленая фетровая шляпа, лаковая опойковая сумочка. «Отлично одетая, породистая, бесстыдная крашеная стерва» — как назвала ее когда-то Алисия, в равной мере точно и несправедливо. Точно так же, как ядовитое замечание Джойси об Алисии, которое она как-то обронила: «Выгодно пристроившаяся белая курятина».
Джойси отпила несколько глотков и спросила:
— Ты в самом деле считаешь, что кто-то из семьи может быть убийцей?
— Не знаю.
— Но кто?!
— В этом-то весь вопрос.
— Это невозможно! — настаивала она.
— Ладно, — сказал я. — Переберем их одного за другим. Объясни мне, почему это так невозможно, в каждом конкретном случае, принимая во внимание их характеры? Начнем с начала, с Вивьен.
— Нет, Ян, — Джойси пошла на попятный.
— Да, — упорствовал я. — Помоги мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38