Но сегодня, увидев моего клиента, она тихонько обронила: «
Тебе досталась дичь с душком», и это замечание меня задело.
Пациент, ни словом не выразив согласия или протеста, дал отвести се
бя в палату. Час спустя, когда его уже осмотрели, помыли и переодели, я бесе
довала с ним в боксе, заперев дверь. Он сидел, ко всему безучастный, уткнув
шись подбородком в грудь. Несколько раз я спросила его, почему он прячет л
ицо, может быть, скрывает ожог или увечье? Но мне так и не удалось ничего от
него добиться.
Ц Что ж, месье, возможно, у вас есть свои причины хранить молчание. Е
сли захотите со мной поговорить, скажите медсестре, она меня позовет. Я де
журю всю ночь, до восьми утра.
Он неопределенно мотнул, головой, и я разозлилась на себя за свою лю
безность. Было что-то жалкое в этом маскараде, личина потому раздражает, ч
то застывает одним-единственным выражением на непрестанно меняющемся
лице. Я уже сама не понимала, с какой стати меня вдруг заинтересовал этот ш
ут гороховый. В карте, которую надо было заполнить для дневной смены, я соч
инила ему длинную историю болезни, от души надеясь, что какой-нибудь дото
шный интерн не потребует от меня объяснений.
Силы мои были на исходе, а неудача вновь напомнила, что быть врачом
Ц не мое призвание, и я решила передохнуть в саду у фонтана за чашкой горя
чего кофе. Какой-то бессонный воробей пил, тычась клювом в струйку воды. З
десь было единственное спокойное место в этом филиале чистилища. Ночь ст
ояла жаркая, казалось, будто мы паримся в теплице; слабые дуновения ветер
ка с трудом пробивались сквозь духоту. Больница раскинула свои широкие ч
ерные крылья между милосердием небесным и карой земной. За ее стенами жи
л Париж, там была свобода. Пятница, вечер. Я слышала, как вздыхают в машинах
басы. Музыка рокотала, для юных самцов наступило время гона, для юных само
к тоже. Чего бы я только не дала, чтобы быть там с ними. Я снова чувствовала,
как страх парализует меня, и знала, что все эти трое суток мне от него не из
бавиться. Мне говорили: психи становятся тихими, после того как их напичк
ают химией. Но я помнила свою первую практику в больнице М., парк, где мужчи
ны и женщины спаривались в кустах, на скамейках, помнила, как меня жуть взя
ла от этой гремучей смеси: Эрос в обнимку с безумием. Как сейчас видела аут
ичного беднягу из С., который грыз свои пальцы, видела, как зомби, одурмане
нные нейролептиками, бьются головой об пол, чтобы разом положить всему к
онец. И мне вспоминалась фраза Честертона Ц ее процитировал когда-то мо
й преподаватель философии: «Сумасшедший Ц это тот, кто потерял все, кром
е рассудка».
Чуть позже, воспользовавшись затишьем, я поднялась в свою комнатку
и ненадолго задремала, даже не раздевшись. Мне приснился странный сон: я в
идела, как на надувном матрасе у края бассейна Фердинанд занимается любо
вью с незнакомой мне девушкой; у нее была очень белая кожа, на ногах Ц чер
ные чулки с резинками и туфли на шпильках. Он шептал ей на ушко те же сальн
ости, что я слышу от него вот уже который месяц. Незнакомка вскрикивала ег
о имя, корчилась под ним, а мне все никак не удавалось разглядеть ее лицо. Т
еплая волна разлилась у меня между ног. Я испытала такое наслаждение, гля
дя, как мой любовник трахает эту шлюшку, что проснулась от оргазма, но это
был оргазм ненависти, спазм от желания изничтожить Фердинанда. Я села на
постели, вся мокрая, липкая от жары, с бешено колотящимся сердцем. Я облива
лась потом, мой живот был чашей, до краев полной солоноватой влаги, и почем
у Фердинанда нет рядом, кто же пригубит ее? Мало того что он отравил мои мы
сли, ему еще надо влезть в мои сны, чтобы я окончательно себе опротивела.

Я встала, выпила стакан воды, сняла халат и юбку. Было три часа ночи, л
уна в последней четверти оплела собор тенями. В мою каморку свет не загля
дывал. Я пошире распахнула оконце в надежде, что повеет прохладой. Мне был
о не по себе, больница давила, не вырваться из ее каменного панциря. Даже з
десь, далеко от отделения «Скорой помощи», чудилось, будто жалобы и бредн
и оседают на стенах, застывают потеками соплей, загаживают все вокруг. Ул
ицы были почти пусты; со своего насеста я слышала, как проходили группки м
олодежи, пели, смеялись. Меня отделяли от них всего-навсего несколько лет
учебы, но я за эти годы перекочевала в другой мир, полный забот и тревог, Па
риж спал под сенью собора Парижской Богоматери, застывшего в холодной на
дменности официозного памятника. Город казался мне гигантским мозгом, м
иллионы его клеток день и ночь испускали сигналы, то сильнее, то слабее, у
них были свои фазы покоя и возбуждения. Но я перестала быть частые этого ж
ивого разума, я всего лишь ревнивая женщина, дважды дура, потому что ревно
сть Ц самый мучительный и самый распространенный из всех недугов. Я зли
лась на себя за эту банальность, которая низводила меня до общего уровня,

Я чистила зубы, неоновая трубке тихонько гудела, и вдруг я почувствовала,
что за дверью кто-то есть. Кто-то стоял в коридоре, темной кишке с грязно-ж
елтыми стенами. Я вздрогнула, инстинктивно потянулась за халатом и хотел
а было накинуть его, но тут дверь приоткрылась. Я забыла ее запереть. Какая
-то фигура выступила из коридорного полумрака. Испугаться я не успела: я у
знала его сразу. Дверь открывалась так медленно, что я, глядя, как подрагив
ает створка на петлях, решила, будто вижу сон. Он стоял в проеме, опустив ру
ки, Ц какое там привидение, смех один, в ку-клукс-клановском капюшоне над
белой пижамой, выданной ему благотворительной службой. Я запахнула хала
т и пошла на него.
Ц Как вы посмели прийти сюда?
Ц …
Ц Что вам от меня нужно?
Ц …
Его молчание тяготило меня.
Ц Отвечайте или я зажгу свет и позову на помощь!
Ц Нет!
Он выпалил это «нет» почти угрожающе. Правой рукой я пыталась наша
рить на кровати бипер, не спуская глаз с незваного гостя.
Ц Я закричу, придет санитар и отобьет у вас охоту шастать ночью по
больнице.
Умоляющим жестом он протянул ко мне руку.
Ц Я вам сейчас все объясню…
Ц Откуда вы узнали, где моя комната, и как смогли незаметно уйти?

Ц Просто, снял маску и шапочку. Моего лица никто не знает, стоит мне
открыть его, и я становлюсь невидимым. Дежурная сестра вышла на террасу п
окурить. Я проскользнул за ее спиной.
У него вырвался негромкий смешок с придыханием. Голос был резкий, н
еприятный.
Ц Я вас искал по всей больнице. Увидел вас в саду и узнал. Потом поше
л за вами сюда, слонялся по коридору, даже поскребся в вашу дверь. Вы не отз
ывались, и я открыл ее.
Только теперь меня прошиб ледяной пот. Я не находила слов: чтобы бол
ьной ушел из-под надзора и вот так запросто разгуливал повсюду!
Ц Почему же вы не позвонили как полагается?
Ц Никто не должен знать, что я говорил с вами.
Я силилась овладеть собой, унять биение сердца, которое чувствовал
а где-то в горле, как тяжелый камень.
Ц Я хочу… Я хочу поделиться с вами одной тайной…
Ц И эта сверхважная тайна, конечно, не может подождать до завтра?

Я тут же пожалела о своем агрессивном тоне: он выдавал мой испуг.

Ц А если я откажусь?
Ц Вы ведь на дежурстве, не так ли? Он повысил голос.
Ц Вам ведь платят за то, чтобы вы слушали людей?
Я улыбнулась: каков законник! Тут же, словно убоявшись собственной
напористости, мой гость сбавил тон.
Ц Вы же сами забрали меня из приемного покоя. Неужели я вас больше
не интересую?
Его голос резал уши, а позерство утомляло.
Ц Вы приняли во мне участие, ничего обо мне не зная. А теперь моя оче
редь: я выбрал вас. Именно вас, потому что чувствую в вас раненую женщину.

Такая речь мне совсем не понравилась: в конце концов, кто из нас боль
ной, а кто врач?
Ц Вы красивая, но держитесь слишком вызывающе. Мужчины теряются в
вашем присутствии. А ведь за вашей заносчивостью кроется слабость.

Вконец обескураженная, я присела на кровать. Я заранее чувствовала
себя вымотанной от предстоящего разговора, зная, что буду потом не один ч
ас приходить в себя. «Не выкладывайся, Ц повторяла я себе, Ц слушай, но не
принимай ничего к сердцу, все равно через три дня тебя здесь не будет».

Ц Я прав, не так ли?
Теперь этот краснобай склонился ко мне так, что мы почти соприкаса
лись. Вот сейчас, подумалось мне, он скажет:
Ц Вы здесь не на своем месте. В прозорливости ему было не отказать,
это дар слабых людей Ц безошибочно угадать вашу слабину.
Ц Не понимаю, что вы имеете в виду, Ц пробормотала я, Ц И вообще, не
обо мне речь.
От волнения у меня сел голос.
Ц Может быть, пойдем в кабинет?
Ц Ни в коем случае, нас могут увидеть. Прошу вас, останемся здесь!

Психиатр обязан быть осторожным и соблюдать дистанцию: нельзя под
пускать пациентов слишком близко и уж тем более воспринимать сказанное
ими буквально. Я же поступала в точности наоборот, нарушая все правила. В с
лучае чего никто не придет мне на помощь, а ведь неизвестно, что может взбр
ести в голову этому паяцу. Мысленно я прикидывала, насколько он силен: тощ
ий, не выше меня ростом, если что, я его щелчком опрокину. И потом, что скрыва
ть! Это ночное вторжение заинтриговало меня. Если он и чокнутый, то, по кра
йней мере, не похож на других. У человека, который так рискует, чтобы прост
о поговорить, должны быть по-настоящему веские мотивы, И как бы то ни было,
уснуть мне все равно больше не удастся.
Ц У вас не найдется чего-нибудь попить? Умираю пить хочу.
Я наполнила пластмассовый стаканчик водой из-под крана; мне очень
хотелось растворить в ней хорошую дозу транквилизаторов, чтобы он выруб
ился. Он отвернулся и выпил воду, приподняв маску: Потом почесал ее, точно
это была его кожа, Ц ноготь издал царапающий звук, как по коре дерева. До м
еня вдруг дошло, как сильно от него пахнет; этот острый кисловатый запах б
ыл мне знаком Ц он боялся не меньше, чем я. Меня одолело подлое желание во
спользоваться этим. Я схватила его за локоть Ц кости у него были как у цып
ленка. И еле сдержалась, чтобы не врезать ему, не заорать: «Убирайтесь вон,
кому другому морочьте голову вашими бреднями!» Бывают же такие существа
Ц до того слабые, что прямо-таки напрашиваются: ударь. А этот, старчески с
горбленный, весь какой-то помятый, раздражал меня донельзя. И потешный же
у меня, наверно, был вид; растерзанная, полуголая, трясу, словно грушу, како
го-то хлюпика в пижаме. Он не сопротивлялся, только проблеял жалобно:

Ц Прошу вас, выслушайте меня, вы одна сможете меня понять!
Ах я стерва Ц мне показалось, что он даже всхлипнул. Я швырнула его
в кресло, он плюхнулся, еле переводя дыхание, удивленный моей вспышкой. Я с
далась. Заперла дверь, села на кровать. Комната была крошечная. Тесные пом
ещения как-то дисциплинируют и принуждают к вниманию: в них от собеседни
ка никуда не деться. Я потянулась к выключателю, но он попросил не зажигат
ь свет. И начал свой рассказ. Маска заглушала голос, моему собеседнику при
ходилось напрягаться, надсаживаться, словно он на костыли опирался, чтоб
ы его услышали. Мне от этого закрытого лица было не по себе. Он меня видел, а
я его нет, не было ни единой щелочки, через которую я могла бы заглянуть в е
го душу. Я ведь так и не знала, кто он такой и как его зовут. Время от времени
он брал мою руку и, хоть я невольно морщилась, сжимал ее в своей. Это была не
угроза, а выражение солидарности, жест собрата по несчастью, просьба о по
ддержке. Мы пустились в плавание по волнам его жизни, и это пожатие было вр
оде глотка спиртного для бодрости перед трудной дорогой. Он рассказал, к
ак застряла машина в горах, как пришло спасение, и продолжал так:

Осторожный стервятник

Мы приближались к дому, зажатые на переднем сиденье «рейндж-ровера», и то
лько дивились сноровке водителя, который безошибочно вел машину сквозь
метель. Я все думал, что же это за странный хозяин и почему он сначала проя
вил такую подозрительность, а теперь готов оказать нам гостеприимство. Н
и я, ни Элен даже не представляли себе, что нас ожидало. Но здесь я должен пр
ерваться и рассказать вам о том, как я познакомился с моей спутницей.
Так вот, зовут меня Бенжамен, Бенжамен Толон, это имя мне дали не иначе в на
смешку, если учесть, как потрепала меня жизнь
Benjamin Ц любимец,
баловень судьбы (фр.).
. Я с детства отмечен печатью вырождения, я и на свет появился старым
и усталым, как будто принадлежу к вымирающей породе. Мне сейчас тридцать
восемь, а выгляжу я на все пятьдесят. Во мне скрыт труп, он разъедает меня и
знутри и растет за мой счет. С ранних лет я мечтал: вот бы найти такого торг
овца, у которого можно покупать время порциями, чтобы замедлить разрушен
ие. Седина припорошила мою голову еще в колыбели да так с тех пор и осталас
ь.
Скромный провинциал из Центральной Франции, младший сын в небогатой сем
ье, все детство я прожил в болоте смертной скуки. Когда мне стукнуло шестн
адцать, я сбежал в Париж, полный решимости порвать со своей средой. Я приех
ал в столицу сентябрьским днем; на каждом перекрестке меня ослепляли шик
арные дома и нарядная публика, опьяняли запахи богатства и свободы. В тот
день я поклялся себе, что ноги моей больше не будет в городке Т. Ц отец слу
жил там по земельному ведомству, Ц где бездарно пропала моя юность. Я про
клинал ограниченность своих родителей и всех предков, чьим единственны
м чаянием из поколения в поколение было подняться по социальной лестниц
е хоть на одну ступеньку. Один в Париже, без гроша в кармане, я мечтал найти
новую семью, которая в утешение за годы, прожитые в старой, открыла бы пере
до мной блестящие перспективы.
Но обольщался я недолго: столица оказалась мне не по зубам. Ни силой, ни ин
теллектом я не мог покорить ее. Ни одна из ролей, отведенных в нашем общест
ве беднякам Ц холуя, хулигана или бунтаря, Ц мне не подходила. У меня был
а только одна страсть Ц книга, единственные мои союзники в борьбе со вре
менем. Людям я предпочитаю книги: они уже написаны, их открываешь и закрыв
аешь, когда хочется. Ведь к человеку никогда не знаешь, как подступиться, е
го не отложишь и не уберешь на полку. С грехом пополам сдав экзамены, я зас
ел за изучение литературы и получил возможность сравнить себя с писател
ями, подавившими меня своим талантом, Ц таков был главный результат мои
х занятий. Ценой неимоверных усилий и всяческих уловок я получил-таки ди
плом, но до степени не дотянул. Сохранив с юности допотопное благоговени
е перед печатным словом, я жаждал писательской славы, а между тем мне нече
го было сказать, я не имел за душой даже маленького дарования, которое мог
бы развить. Но я твердо решил, что никогда не вернусь в глухомань, где так д
олго прозябал, и изо всех сил цеплялся за Париж. Не год и не два перебивалс
я чем придется: был официантом в дешевых забегаловках, посыльным, Дедом М
орозом в больших магазинах. Возил паралитиков в инвалидных креслах, дава
л уроки грамматики и английского тупицам и непоседам, которые зевали, ст
оило мне открыть рот. Читал газеты старикам и старухам в богадельнях, мы с
ними обсуждали новости, и я всегда разделял их мнения. Одна пенсионерка, б
ывшая служащая Министерства связи и большая любительница путешествий,
платила мне за то, что каждый вечер ровно в шесть я приходил кормить и прич
есывать ее кота. Я должен был ставить для него определенную музыку Ц «Ше
херазаду» Римского-Корсакова и, закутавшись в покрывало, исполнять неск
олько танцевальных па. Только после этого котяра, благосклонно мурлыча,
соглашался съесть свой ужин.
Еще мне поручали выгуливать собак. В иные дня случалось выводить по четы
ре-пять псин за раз. Вся эта свора тявкала, рвалась с поводка и оставляла н
а своем пути пахучие метки. Часто я присаживался на скамью, чтобы прочест
ь им новеллу или стихи собственного сочинения: Если они виляли хвостами
и лизали мне руку Ц это был хороший признак. Вообще-то по большей части о
ни грызлись, обнюхивались, залезали друг на друга и спаривались на потех
у окрестной детворе. В этом плане мы ничем не лучше собак, просто они делаю
т у всех на глазах то, чем мы занимаемся тайком, и у них, по крайней мере, ест
ь оправдание: они Ц животные.
Жил я в XIX округе, на восьмом этаже обшарпанного дома, где снимал каморку по
д самой крышей, без душа и с туалетом в коридоре. Позволил себе только одну
роскошь Ц телевизор, смотрел его по нескольку часов в день и даже разори
лся на кабельное телевидение. Я глотал все передачи подряд, фильмы, сериа
лы, перескакивал с одного канала на другой, боясь что-нибудь, пропустить,
и так до поздней ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26