О
братись к логопеду, твердила я, это ведь лечится. Как врач я чувствовала се
бя на своей территории, тут он не мог со мной тягаться. Чем чаще я об этом за
говаривала, тем хуже слушался его язык, спотыкаясь на первых слогах, Ц да
же жаль его делалось, когда он никак не мог выговорить слово. В последнее в
ремя я радовалась каждому его промаху, то и дело повторяла, как он скован н
а подмостках, прятала подпяточники, которые он носил, чтобы выглядеть по
выше Ц Фердинанд комплексовал по поводу своего роста, Ц напоминала о е
го возрасте: 36 лет, а ничего еще не достиг, имя его известно только узкому кр
угу завсегдатаев театральных кафе.
Ц Ну чем ты занимаешься? «Кушать подано», дубляж: Ц и это, по-твоему
, работа? Когда же ты наконец получишь настоящую роль? Ц интересовалась я
, да еще сыпала соль на рану: Ц Ты вряд ли оставишь след в истории, разве что
следы спермы в постелях твоих любовниц!
Когда мне удавалось поддеть его, я была счастлива. Сам виноват: он на
чал первым; толика жестокости в отношениях, видите ли, обостряет чувства,
добавляет перцу в пресные будни. Я лишь платила ему той же монетой, просто
он этого не ожидал. А зря: в совместной жизни каждый из двоих наживает капи
тал обид и предъявляет другому счет с процентами. Сексуальные изыски, че
рпая романтика Ц а сам оставляет мне свои брюки, чтобы я их выгладила к за
втрашнему спектаклю!
Его поэтичное красноречие, в свое время покорившее меня, на поверк
у оказалось набором банальностей. Я была жестоко разочарована, когда оди
н из Фердинандовых друзей спьяну выболтал мне все про его подходцы к дев
ушкам. Он, оказывается, попросту заучивал наизусть стихи, цитаты, забавны
е истории, чтобы, щеголяя ими перед своими пассиями, выглядеть неотразим
о (и обманчиво) глубокомысленным. Стало быть, все те перлы, что он рассыпал
передо мной в нашу первую встречу, Ц я-то думала, по вдохновению, Ц были
позаимствованы; мало того, он еще и пользовался ими давным-давно с множес
твом других женщин. Он даже записывал их на листочках, копил «шпаргалки».
Ты меня надул, Фердинанд, обманщик ты и больше никто, верно говорят, не все
то золото, что блестит, мне твои бородатые шутки осточертели.
Как и вчера, я бесилась: невыносимо было сознавать, что, сколько ни ч
ерни моего любовника, все равно он крепко сидит во мне, так крепко, что не д
ает ни жить, ни дышать. Ну ладно же, сегодня я отгорожусь от него всей своей
болящей братией. Мне осталось провести в больнице четырнадцать часов Ц
побуду святой, раз блудницей не получается. Видно, моя молитва была услыш
ана: с наступлением вечера все чокнутые города Парижа, как сговорившись,
шли и шли в приемный покой, пошатываясь под бременем невзгод и одиночест
ва. Они заполонили отделение «Скорой помощи», каждый со своей мольбой, от
куда только брались, просто сочились из стен столицы, как плесень из сыра.
Шумные, агрессивные, возбужденные; все-таки психи Ц это жуткое зрелище. Н
икакого уважения к моей персоне; я была им кругом должна: должна свое врем
я, свою молодость, свою энергию; для них было совершенно естественно, чтоб
ы я всю себя посвящала этой грязной работе. И не я одна: интерны, терапевты,
медсестры Ц все сбивались с ног и не могли справиться с нахлынувшей вол
ной людского горя. Страдание казалось почти ощутимым, можно было бы изме
рить его уровень, как измеряют уровень загрязнения воздуха над Парижем.
Вечер шел своим чередом, только жалобы менялись: казалось, каждому часу с
оответствовала определенная патология. Сознавая, что недостойна избра
нной стези, я включила плейер, спрятав наушники под волосами и прикрыв пр
оводок воротником халата. Больной говорил что-то, как из-за стекла, до мен
я долетали отдельные слова Ц как раз достаточно, чтобы я могла притвори
ться, будто слушаю. Глаза его глядели с мольбой, ждали сострадания, участи
я. А я посмеивалась про себя: знал бы ты, до какой степени мне наплевать! Муз
ыка Ц это целый мир, в котором я могу скрыться от всех. Слушать музыку Бах
а куда лучше, чем стенания людей.
Когда выдалась минутка затишья, меня замутило: я ничего не ела с утр
а. На работу я хожу без макияжа Ц здесь это ни к чему, Ц и тут мне почему-то
неудержимо захотелось накраситься. Но напрасно я накладывала слоями ру
мяна и наносила разноцветные мазки теней. Смотрела в зеркало Ц все един
о: бесцветная, никакая. С моим лицом вообще сладу нет: иной раз забываешь о
нем, и вдруг глядь Ц будто солнышко взошло, а порой за ним вроде бы и следи
шь, а толку никакого Ц все равно помятое, уныло вытянутое. Я сбежала во дв
ор; дышать было нечем, собиралась гроза. Машины подъезжали одна за другой
Ц то «скорая», то полиция. Я была безутешна: Бенжамен ушел и некому досказ
ать мне историю.
Чтобы хоть немного приободриться, я позвонила Аиде Ц за ней взяла
сь присмотреть соседка, пока служба по делам несовершеннолетних не реши
т ее судьбу. Девчушка была единственным светлым пятном в моей жизни за эт
и три дня. По голосу я поняла, что ей страшно. Она спрашивала о бабушке; мне н
ечем было ее порадовать: почтенной даме с симптомами первой стадии старч
еского слабоумия, осложненного двигательными расстройствами, предстоя
ло доживать свой век в клинике. Обнаружились и сложности иного порядка: у
мадам Бельдье Ц так звали бабушку Ц не оказалось ни гроша за душой, ее кв
артира в Марэ была заложена и перезаложена. С головой у старушки давно бы
ло не в порядке, и это ускорило разорение. Ее имущество со дня на день долж
ны были описать. Аида, которую я знала неполные сутки, в одночасье стала кр
углой сиротой без средств к существованию. Никакой родни у девочки не бы
ло, очевидно, ее ждал приют. Прошлой ночью она явилась мне маленьким чудом
посреди душного августа, а теперь рыдала в трубку и просила вернуть ей ба
булю. В медицине Ц как, впрочем, и во всем остальном Ц всегда находятся б
ольные, которым отдаешь предпочтение, но сейчас я так вымоталась, что был
а неспособна сострадать. Я постарела лет на двести, и вообще, благотворит
ельность Ц это не мое призвание. Прости, Аида, не надо плакать, я ничем не м
огу тебе помочь. Пообещав навестить ее завтра, я повесила трубку.
К полуночи стало еще тяжелее. Приемный покой гудел как улей. Голодн
ого вида доходяги, пролетевшие мимо денег шлюшки-соплюшки плевались нак
опившимся ядом и на все корки честили полицейских. До жути худой наркома
н орал своей спутнице, девчонке с черными зубами: «Я тебя… и в рот, и в зад, п
рошмандовка!» Ц то ли упрашивая ее, то ли угрожая. Мельтешили подонки общ
ества, влачащие жалкое подобие жизни, и те, кому досталось в драке, нагонял
и страху на остальных, выставляя напоказ гнойные раны. Семерых молоденьк
их китайцев привели в наручниках на рентген: они будто бы проглотили упа
кованный в презервативы героин. За оградой, на паперти собора Парижской
Богоматери, облепила скамейку компания ночных бабочек в простое, а напро
тив отвратительно грязный старик, едва прикрытый лохмотьями, обращался
с речью к человечеству. Разбитная бабенка отплясывала вокруг него, задра
в юбку и размахивая грязным, почти черным бинтом. Полицейским Ц знакомы
е лица, они еще вечером упрятали какого-то бродягу с пулевым ранением в тю
ремное отделение больницы Ц почудился в этой похабщине крамольный душ
ок, и они усилили бдительность. Красные и синие лучи мигалок обшаривали б
ольничный двор, штатские в плащах шастали по коридорам, бормоча что-то в р
ации, которые отзывались треском и хрипом.
Мне, наверно, одной из немногих, ничуть не было страшно. Вот чем хоро
ши сильные потрясения: они притупляют обычные эмоции, на их фоне выгляди
т смешным то, что прочих смертных повергает в ужас. Наоборот, я ликовала: р
аз мне плохо, пусть будет плохо и всем вокруг. Да скажи мне сейчас, что вырв
авшиеся на волю психи поливают больных бензином, чтобы сжечь заживо, или
выпускают кишки врачам и санитарам, я бы и глазом не моргнула. Скорее прис
оединилась бы к психам. В довершение всего около часу ночи поступили чет
ыре проститутки, пострадавшие в стычке с мадридскими фанатами какой-то
футбольной команды. Ввалились, гордые собой, громко цокая каблуками, все
в порезах и синяках. Они не сплоховали в драке, обратили своих противнико
в в бегство, пустив в ход велосипедные цепи и вибраторы, набитые свинцовы
ми шариками. Их задницы были туго обтянуты коротенькими шортами, пышные
груди упруго колыхались, словно белесое желе; они выглядели даже не женщ
инами, а непреклонными идолами, этакие гиганты секса, способные опустоши
ть жертву до донышка одним движением ягодиц. Я смотрела на них не без восх
ищения, спрашивая себя, а что бы мне в свое время не выбрать эту стезю, что б
ы мне не стать подстилкой, пропитанной спермой, на которой мужчины, вне за
висимости от возраста и общественного положения, сладострастно похрюк
ивая, утоляют свою плоть? Стражи порядка с автоматами наперевес и те каза
лись безоружными перед этими труженицами на ниве греха, торгующими обле
гчением по сходной цене. Перевязанные, отмытые и зашитые, девушки еще пос
идели с медсестрами, выпили по стаканчику, покуривая американские сигар
еты в длинных перламутровых мундштуках и громко смеясь, после чего отбыл
и на работу.
В общем, ночь прошла, ничего особенного не произошло, роскошные бюс
ты и взвинченные нервы не в счет. Гроза наконец разразилась и смыла после
дние остатки моего бунтарского настроения. Ливень, пенистый, как пиво, ст
еной обрушился на остров Сите, измочалил кроны деревьев, обломал на крыш
ах телевизионные антенны и дымоходы, похожие на выпавшие зубные протезы
. Я слонялась по больнице, стараясь не сталкиваться с полицейскими в штат
ском и все надеясь, что вот сейчас, из-за этого поворота, из-за той двери по
явится мой больной и я снова услышу его шелестящий голос и его, только его
слова. Он предал меня, и мне было обидно; все теперь казалось не важным, кро
ме его незаконченной исповеди. За эти неполные двое суток как бы сместил
ся мой центр тяжести, и каждый из персонажей его рассказа был для меня жив
ее и ближе окружавших меня людей. Мне не хотелось подниматься к себе, ложи
ться в кровать, где не было больше Аиды. Рассвет я встретила на шестом этаж
е, облокотясь на мокрый еще парапет внешней галереи, выходившей в сад, Ц
отсюда открывался вид на площадь Мобер и холм Святой Женевьевы. Блестящи
е от воды крыши громоздились друг на друга, будто перевернутые лодки, Ц м
оре отхлынуло, и они остались кверху килем на песчаном берегу. Моросило, с
тало прохладнее, Эйфелева башня в тумане напоминала кофейный пломбир. Я
заснула прямо на ступеньках; здоровенный котяра, мерцая светлыми в блест
ках глазищами, задрав восклицательным знаком хвост, пришел и примостилс
я ко мне под бочок. Нам обоим не хватало тепла и ласки.
В половине восьмого мое дежурство закончилось. Я попрощалась со вс
еми, зная, что никто здесь не будет обо мне скучать. Я чувствовала, что смеш
на: надо же было до такой степени выйти из колеи. Ну что Ц ехать сейчас же в
Антиб к Фердинанду, лететь на крыльях истерики и сказать ему прямо, что вс
е кончено? Но я терпеть не могу сцен. Иных женщин как магнитом тянет к блаж
ным. Они и любят-то не человека, а постоянное ощущение неуверенности, им в
кайф игры на краю пропасти.
Я бродила по грязной и замусоренной паперти Ц ночной ливень переп
олнил водостоки, выплеснул на асфальт всякую дрянь. Разбитая, с пустой го
ловой, я была на той грани усталости, когда забываешь, что ты вообще живешь
. Наверно, меня принимали за бродяжку: сумка болтается на плече незастегн
утая, косметика размазана. Дисциплинированные отряды туристов уже стек
ались к собору, дружно, как по команде, наводили объективы на фасад. Кто в ш
ортах, кто в бермудах, они решительно шли на штурм святых мест с камерами н
аизготовку, мечтая застать Господа Бога врасплох. Турист не верит своим
глазам, пока не запечатлеет увиденное на пленке.
Я прошлась немного по набережной, обходя лужи мочи и экскременты. В
оды Сены, маслянистые, даже липкие на взгляд, плескались об опоры мостов, о
т вони впору было задохнуться. В Париже всегда кому-нибудь да приспичит с
делать содержимое своих кишок общим достоянием: ох уж эта клоака в изыск
анном прикиде, Город-светоч, родина коммунизма в виде общего сортира. Я шл
а под мостами, где на картонках или завернувшись в какие-то грязные одеял
а спали те самые бедолаги, что приходили за помощью в больницу. Вообще-то
мне их будет не хватать. Я зашла в первое попавшееся кафе, заказала кофе с
молоком и рогалик. Теплый ветерок ласково гладил кожу. Заливались птицы,
выводя немыслимые симфонии своими крошечными горлышками, листва полни
лась их трелями, а когда они вспархивали стайкой, то казалось, дерево взле
тает вместе с ними. Поливальные машины частыми струями орошали мостовую
, и было приятно вдыхать запах мокрого асфальта.
За восемь лет в столице я так ни разу и не побывала в соборе Парижско
й Богоматери: для меня он всегда был мавзолеем, памятником из путеводите
лей, экспонатом огромного всемирного музея. Лично я не люблю общепризнан
ных шедевров. Но в то утро кое-что в знакомой картине заставило меня остан
овиться. Собор подновляли, вся верхняя часть была в лесах, брезентовые по
лотнища громко и как-то театрально хлопали на ветру. Спеленатые башни вы
глядели до странного непрочными, беззащитными под натиском времени. Даж
е бесы, злобные химеры, горгульи были не более чем детскими фантазиями ря
дом с тем, что приходилось видеть мне за один только день приема. Я поняла,
что не могу уйти с острова, не зайдя хоть ненадолго в собор.
Он заворожил меня, едва я переступила порог: внутри показалось чер
но, как в подземелье, меня обступили колонны, я шла будто по лесу среди выс
оченных стволов. Я осмотрела центральный неф, оба боковых, клирос, мало чт
о понимая в этой архитектуре. Розетки-витражи казались мне зашифрованны
ми посланиями, в которых каждый цвет, каждый штрих обозначали символы, по
нятные лишь посвященным. Вопреки тому, что я думала раньше, в соборе не был
о помпезно, скорее интимно. Он был так огромен, что каждый мог чувствовать
себя вольготно, и даже гомон толпы замирал, теряясь в вышине. Я выбрала тих
ий уголок, присела на стул в середине ряда и, закрыв глаза, вдохнула запахи
ладана, сырого камня и старого дерева. Горели свечи, каждый язычок пламен
и был окружен нимбом. Статуи святых в нишах, казалось, кивали мне. Что, дума
ют, так я и уверовала? Зря стараетесь, господа, я здесь просто отдыхаю. Мужч
ины в черном суетились у алтаря, переставляли цветы, золотые и серебряны
е вещицы, что-то наливали в чаши. Склонив голову на руки, молились несколь
ко старух. Я сидела, закрыв глаза, едва дыша. Очищалась от ночных мерзостей
.
И тут за моей спиной прошелестело:
Ц Доктор Аячи, не оборачивайтесь, пожалуйста.
Я вздрогнула Ц уж не ангел ли слетел ко мне так скоро?
Ц Бенжамен?
Ц Я сижу позади вас.
Ц Как вы…
Ц Я подкараулил вас утром, когда вы выходили из больницы, и пошел з
а вами.
Ц Почему же вы вчера ушли, не дождавшись меня, даже записки не оста
вили?
Ц Струхнул, знаете: я ведь слишком много вам сказал. Испугался, что
вы донесете на меня в полицию.
Ц В полицию? Ц Я обиделась. Ц Да как вы могли такое подумать?
Ц Я просто кожей чувствовал, что вы осуждаете меня.
Ц Ничего подобного, совсем наоборот, вы так интересно рассказыва
ли. А маску почему сняли?
Ц Просто понял, что нет смысла ее носить. Когда я открылся вам, все и
зменилось.
Ц Мне можно вас увидеть?
Ц Нет, не сейчас.
Ц А когда же?
Ц Я должен закончить, раз уж начал. Теперь я вам доверяю.
Ц Послушайте, я вам не собачонка: захотел Ц свистнул, захотел Ц п
рогнал. Я очень устала и не знаю даже…
Ц Пожалуйста, это очень важно для меня. Я вас долго не задержу. Дава
йте останемся здесь, так будет спокойнее.
И, не дав мне больше рта раскрыть, он продолжил свой рассказ.
Толчея и децибелы
Итак, я оказался с Раймоном в Париже, разлученный с моей Элен, одинокий, ос
иротевший без единственного на свете человека, которому было до меня дел
о. Едва водворившись в снятую для нас Стейнером квартиру в XVII округе, отвра
тительную дыру с длинными темными коридорами, я заболел. Все там было хол
одное, безликое. Слабенькие радиаторы не могли прогреть слишком большие
комнаты. Расшатанные половицы отчаянно скрипели. Я все время мерз. Плотн
ые занавеси на окнах не пропускали света. Темень была даже в полдень, Я сле
г, и три недели меня трепала лихорадка, мучили боли в животе и ломота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
братись к логопеду, твердила я, это ведь лечится. Как врач я чувствовала се
бя на своей территории, тут он не мог со мной тягаться. Чем чаще я об этом за
говаривала, тем хуже слушался его язык, спотыкаясь на первых слогах, Ц да
же жаль его делалось, когда он никак не мог выговорить слово. В последнее в
ремя я радовалась каждому его промаху, то и дело повторяла, как он скован н
а подмостках, прятала подпяточники, которые он носил, чтобы выглядеть по
выше Ц Фердинанд комплексовал по поводу своего роста, Ц напоминала о е
го возрасте: 36 лет, а ничего еще не достиг, имя его известно только узкому кр
угу завсегдатаев театральных кафе.
Ц Ну чем ты занимаешься? «Кушать подано», дубляж: Ц и это, по-твоему
, работа? Когда же ты наконец получишь настоящую роль? Ц интересовалась я
, да еще сыпала соль на рану: Ц Ты вряд ли оставишь след в истории, разве что
следы спермы в постелях твоих любовниц!
Когда мне удавалось поддеть его, я была счастлива. Сам виноват: он на
чал первым; толика жестокости в отношениях, видите ли, обостряет чувства,
добавляет перцу в пресные будни. Я лишь платила ему той же монетой, просто
он этого не ожидал. А зря: в совместной жизни каждый из двоих наживает капи
тал обид и предъявляет другому счет с процентами. Сексуальные изыски, че
рпая романтика Ц а сам оставляет мне свои брюки, чтобы я их выгладила к за
втрашнему спектаклю!
Его поэтичное красноречие, в свое время покорившее меня, на поверк
у оказалось набором банальностей. Я была жестоко разочарована, когда оди
н из Фердинандовых друзей спьяну выболтал мне все про его подходцы к дев
ушкам. Он, оказывается, попросту заучивал наизусть стихи, цитаты, забавны
е истории, чтобы, щеголяя ими перед своими пассиями, выглядеть неотразим
о (и обманчиво) глубокомысленным. Стало быть, все те перлы, что он рассыпал
передо мной в нашу первую встречу, Ц я-то думала, по вдохновению, Ц были
позаимствованы; мало того, он еще и пользовался ими давным-давно с множес
твом других женщин. Он даже записывал их на листочках, копил «шпаргалки».
Ты меня надул, Фердинанд, обманщик ты и больше никто, верно говорят, не все
то золото, что блестит, мне твои бородатые шутки осточертели.
Как и вчера, я бесилась: невыносимо было сознавать, что, сколько ни ч
ерни моего любовника, все равно он крепко сидит во мне, так крепко, что не д
ает ни жить, ни дышать. Ну ладно же, сегодня я отгорожусь от него всей своей
болящей братией. Мне осталось провести в больнице четырнадцать часов Ц
побуду святой, раз блудницей не получается. Видно, моя молитва была услыш
ана: с наступлением вечера все чокнутые города Парижа, как сговорившись,
шли и шли в приемный покой, пошатываясь под бременем невзгод и одиночест
ва. Они заполонили отделение «Скорой помощи», каждый со своей мольбой, от
куда только брались, просто сочились из стен столицы, как плесень из сыра.
Шумные, агрессивные, возбужденные; все-таки психи Ц это жуткое зрелище. Н
икакого уважения к моей персоне; я была им кругом должна: должна свое врем
я, свою молодость, свою энергию; для них было совершенно естественно, чтоб
ы я всю себя посвящала этой грязной работе. И не я одна: интерны, терапевты,
медсестры Ц все сбивались с ног и не могли справиться с нахлынувшей вол
ной людского горя. Страдание казалось почти ощутимым, можно было бы изме
рить его уровень, как измеряют уровень загрязнения воздуха над Парижем.
Вечер шел своим чередом, только жалобы менялись: казалось, каждому часу с
оответствовала определенная патология. Сознавая, что недостойна избра
нной стези, я включила плейер, спрятав наушники под волосами и прикрыв пр
оводок воротником халата. Больной говорил что-то, как из-за стекла, до мен
я долетали отдельные слова Ц как раз достаточно, чтобы я могла притвори
ться, будто слушаю. Глаза его глядели с мольбой, ждали сострадания, участи
я. А я посмеивалась про себя: знал бы ты, до какой степени мне наплевать! Муз
ыка Ц это целый мир, в котором я могу скрыться от всех. Слушать музыку Бах
а куда лучше, чем стенания людей.
Когда выдалась минутка затишья, меня замутило: я ничего не ела с утр
а. На работу я хожу без макияжа Ц здесь это ни к чему, Ц и тут мне почему-то
неудержимо захотелось накраситься. Но напрасно я накладывала слоями ру
мяна и наносила разноцветные мазки теней. Смотрела в зеркало Ц все един
о: бесцветная, никакая. С моим лицом вообще сладу нет: иной раз забываешь о
нем, и вдруг глядь Ц будто солнышко взошло, а порой за ним вроде бы и следи
шь, а толку никакого Ц все равно помятое, уныло вытянутое. Я сбежала во дв
ор; дышать было нечем, собиралась гроза. Машины подъезжали одна за другой
Ц то «скорая», то полиция. Я была безутешна: Бенжамен ушел и некому досказ
ать мне историю.
Чтобы хоть немного приободриться, я позвонила Аиде Ц за ней взяла
сь присмотреть соседка, пока служба по делам несовершеннолетних не реши
т ее судьбу. Девчушка была единственным светлым пятном в моей жизни за эт
и три дня. По голосу я поняла, что ей страшно. Она спрашивала о бабушке; мне н
ечем было ее порадовать: почтенной даме с симптомами первой стадии старч
еского слабоумия, осложненного двигательными расстройствами, предстоя
ло доживать свой век в клинике. Обнаружились и сложности иного порядка: у
мадам Бельдье Ц так звали бабушку Ц не оказалось ни гроша за душой, ее кв
артира в Марэ была заложена и перезаложена. С головой у старушки давно бы
ло не в порядке, и это ускорило разорение. Ее имущество со дня на день долж
ны были описать. Аида, которую я знала неполные сутки, в одночасье стала кр
углой сиротой без средств к существованию. Никакой родни у девочки не бы
ло, очевидно, ее ждал приют. Прошлой ночью она явилась мне маленьким чудом
посреди душного августа, а теперь рыдала в трубку и просила вернуть ей ба
булю. В медицине Ц как, впрочем, и во всем остальном Ц всегда находятся б
ольные, которым отдаешь предпочтение, но сейчас я так вымоталась, что был
а неспособна сострадать. Я постарела лет на двести, и вообще, благотворит
ельность Ц это не мое призвание. Прости, Аида, не надо плакать, я ничем не м
огу тебе помочь. Пообещав навестить ее завтра, я повесила трубку.
К полуночи стало еще тяжелее. Приемный покой гудел как улей. Голодн
ого вида доходяги, пролетевшие мимо денег шлюшки-соплюшки плевались нак
опившимся ядом и на все корки честили полицейских. До жути худой наркома
н орал своей спутнице, девчонке с черными зубами: «Я тебя… и в рот, и в зад, п
рошмандовка!» Ц то ли упрашивая ее, то ли угрожая. Мельтешили подонки общ
ества, влачащие жалкое подобие жизни, и те, кому досталось в драке, нагонял
и страху на остальных, выставляя напоказ гнойные раны. Семерых молоденьк
их китайцев привели в наручниках на рентген: они будто бы проглотили упа
кованный в презервативы героин. За оградой, на паперти собора Парижской
Богоматери, облепила скамейку компания ночных бабочек в простое, а напро
тив отвратительно грязный старик, едва прикрытый лохмотьями, обращался
с речью к человечеству. Разбитная бабенка отплясывала вокруг него, задра
в юбку и размахивая грязным, почти черным бинтом. Полицейским Ц знакомы
е лица, они еще вечером упрятали какого-то бродягу с пулевым ранением в тю
ремное отделение больницы Ц почудился в этой похабщине крамольный душ
ок, и они усилили бдительность. Красные и синие лучи мигалок обшаривали б
ольничный двор, штатские в плащах шастали по коридорам, бормоча что-то в р
ации, которые отзывались треском и хрипом.
Мне, наверно, одной из немногих, ничуть не было страшно. Вот чем хоро
ши сильные потрясения: они притупляют обычные эмоции, на их фоне выгляди
т смешным то, что прочих смертных повергает в ужас. Наоборот, я ликовала: р
аз мне плохо, пусть будет плохо и всем вокруг. Да скажи мне сейчас, что вырв
авшиеся на волю психи поливают больных бензином, чтобы сжечь заживо, или
выпускают кишки врачам и санитарам, я бы и глазом не моргнула. Скорее прис
оединилась бы к психам. В довершение всего около часу ночи поступили чет
ыре проститутки, пострадавшие в стычке с мадридскими фанатами какой-то
футбольной команды. Ввалились, гордые собой, громко цокая каблуками, все
в порезах и синяках. Они не сплоховали в драке, обратили своих противнико
в в бегство, пустив в ход велосипедные цепи и вибраторы, набитые свинцовы
ми шариками. Их задницы были туго обтянуты коротенькими шортами, пышные
груди упруго колыхались, словно белесое желе; они выглядели даже не женщ
инами, а непреклонными идолами, этакие гиганты секса, способные опустоши
ть жертву до донышка одним движением ягодиц. Я смотрела на них не без восх
ищения, спрашивая себя, а что бы мне в свое время не выбрать эту стезю, что б
ы мне не стать подстилкой, пропитанной спермой, на которой мужчины, вне за
висимости от возраста и общественного положения, сладострастно похрюк
ивая, утоляют свою плоть? Стражи порядка с автоматами наперевес и те каза
лись безоружными перед этими труженицами на ниве греха, торгующими обле
гчением по сходной цене. Перевязанные, отмытые и зашитые, девушки еще пос
идели с медсестрами, выпили по стаканчику, покуривая американские сигар
еты в длинных перламутровых мундштуках и громко смеясь, после чего отбыл
и на работу.
В общем, ночь прошла, ничего особенного не произошло, роскошные бюс
ты и взвинченные нервы не в счет. Гроза наконец разразилась и смыла после
дние остатки моего бунтарского настроения. Ливень, пенистый, как пиво, ст
еной обрушился на остров Сите, измочалил кроны деревьев, обломал на крыш
ах телевизионные антенны и дымоходы, похожие на выпавшие зубные протезы
. Я слонялась по больнице, стараясь не сталкиваться с полицейскими в штат
ском и все надеясь, что вот сейчас, из-за этого поворота, из-за той двери по
явится мой больной и я снова услышу его шелестящий голос и его, только его
слова. Он предал меня, и мне было обидно; все теперь казалось не важным, кро
ме его незаконченной исповеди. За эти неполные двое суток как бы сместил
ся мой центр тяжести, и каждый из персонажей его рассказа был для меня жив
ее и ближе окружавших меня людей. Мне не хотелось подниматься к себе, ложи
ться в кровать, где не было больше Аиды. Рассвет я встретила на шестом этаж
е, облокотясь на мокрый еще парапет внешней галереи, выходившей в сад, Ц
отсюда открывался вид на площадь Мобер и холм Святой Женевьевы. Блестящи
е от воды крыши громоздились друг на друга, будто перевернутые лодки, Ц м
оре отхлынуло, и они остались кверху килем на песчаном берегу. Моросило, с
тало прохладнее, Эйфелева башня в тумане напоминала кофейный пломбир. Я
заснула прямо на ступеньках; здоровенный котяра, мерцая светлыми в блест
ках глазищами, задрав восклицательным знаком хвост, пришел и примостилс
я ко мне под бочок. Нам обоим не хватало тепла и ласки.
В половине восьмого мое дежурство закончилось. Я попрощалась со вс
еми, зная, что никто здесь не будет обо мне скучать. Я чувствовала, что смеш
на: надо же было до такой степени выйти из колеи. Ну что Ц ехать сейчас же в
Антиб к Фердинанду, лететь на крыльях истерики и сказать ему прямо, что вс
е кончено? Но я терпеть не могу сцен. Иных женщин как магнитом тянет к блаж
ным. Они и любят-то не человека, а постоянное ощущение неуверенности, им в
кайф игры на краю пропасти.
Я бродила по грязной и замусоренной паперти Ц ночной ливень переп
олнил водостоки, выплеснул на асфальт всякую дрянь. Разбитая, с пустой го
ловой, я была на той грани усталости, когда забываешь, что ты вообще живешь
. Наверно, меня принимали за бродяжку: сумка болтается на плече незастегн
утая, косметика размазана. Дисциплинированные отряды туристов уже стек
ались к собору, дружно, как по команде, наводили объективы на фасад. Кто в ш
ортах, кто в бермудах, они решительно шли на штурм святых мест с камерами н
аизготовку, мечтая застать Господа Бога врасплох. Турист не верит своим
глазам, пока не запечатлеет увиденное на пленке.
Я прошлась немного по набережной, обходя лужи мочи и экскременты. В
оды Сены, маслянистые, даже липкие на взгляд, плескались об опоры мостов, о
т вони впору было задохнуться. В Париже всегда кому-нибудь да приспичит с
делать содержимое своих кишок общим достоянием: ох уж эта клоака в изыск
анном прикиде, Город-светоч, родина коммунизма в виде общего сортира. Я шл
а под мостами, где на картонках или завернувшись в какие-то грязные одеял
а спали те самые бедолаги, что приходили за помощью в больницу. Вообще-то
мне их будет не хватать. Я зашла в первое попавшееся кафе, заказала кофе с
молоком и рогалик. Теплый ветерок ласково гладил кожу. Заливались птицы,
выводя немыслимые симфонии своими крошечными горлышками, листва полни
лась их трелями, а когда они вспархивали стайкой, то казалось, дерево взле
тает вместе с ними. Поливальные машины частыми струями орошали мостовую
, и было приятно вдыхать запах мокрого асфальта.
За восемь лет в столице я так ни разу и не побывала в соборе Парижско
й Богоматери: для меня он всегда был мавзолеем, памятником из путеводите
лей, экспонатом огромного всемирного музея. Лично я не люблю общепризнан
ных шедевров. Но в то утро кое-что в знакомой картине заставило меня остан
овиться. Собор подновляли, вся верхняя часть была в лесах, брезентовые по
лотнища громко и как-то театрально хлопали на ветру. Спеленатые башни вы
глядели до странного непрочными, беззащитными под натиском времени. Даж
е бесы, злобные химеры, горгульи были не более чем детскими фантазиями ря
дом с тем, что приходилось видеть мне за один только день приема. Я поняла,
что не могу уйти с острова, не зайдя хоть ненадолго в собор.
Он заворожил меня, едва я переступила порог: внутри показалось чер
но, как в подземелье, меня обступили колонны, я шла будто по лесу среди выс
оченных стволов. Я осмотрела центральный неф, оба боковых, клирос, мало чт
о понимая в этой архитектуре. Розетки-витражи казались мне зашифрованны
ми посланиями, в которых каждый цвет, каждый штрих обозначали символы, по
нятные лишь посвященным. Вопреки тому, что я думала раньше, в соборе не был
о помпезно, скорее интимно. Он был так огромен, что каждый мог чувствовать
себя вольготно, и даже гомон толпы замирал, теряясь в вышине. Я выбрала тих
ий уголок, присела на стул в середине ряда и, закрыв глаза, вдохнула запахи
ладана, сырого камня и старого дерева. Горели свечи, каждый язычок пламен
и был окружен нимбом. Статуи святых в нишах, казалось, кивали мне. Что, дума
ют, так я и уверовала? Зря стараетесь, господа, я здесь просто отдыхаю. Мужч
ины в черном суетились у алтаря, переставляли цветы, золотые и серебряны
е вещицы, что-то наливали в чаши. Склонив голову на руки, молились несколь
ко старух. Я сидела, закрыв глаза, едва дыша. Очищалась от ночных мерзостей
.
И тут за моей спиной прошелестело:
Ц Доктор Аячи, не оборачивайтесь, пожалуйста.
Я вздрогнула Ц уж не ангел ли слетел ко мне так скоро?
Ц Бенжамен?
Ц Я сижу позади вас.
Ц Как вы…
Ц Я подкараулил вас утром, когда вы выходили из больницы, и пошел з
а вами.
Ц Почему же вы вчера ушли, не дождавшись меня, даже записки не оста
вили?
Ц Струхнул, знаете: я ведь слишком много вам сказал. Испугался, что
вы донесете на меня в полицию.
Ц В полицию? Ц Я обиделась. Ц Да как вы могли такое подумать?
Ц Я просто кожей чувствовал, что вы осуждаете меня.
Ц Ничего подобного, совсем наоборот, вы так интересно рассказыва
ли. А маску почему сняли?
Ц Просто понял, что нет смысла ее носить. Когда я открылся вам, все и
зменилось.
Ц Мне можно вас увидеть?
Ц Нет, не сейчас.
Ц А когда же?
Ц Я должен закончить, раз уж начал. Теперь я вам доверяю.
Ц Послушайте, я вам не собачонка: захотел Ц свистнул, захотел Ц п
рогнал. Я очень устала и не знаю даже…
Ц Пожалуйста, это очень важно для меня. Я вас долго не задержу. Дава
йте останемся здесь, так будет спокойнее.
И, не дав мне больше рта раскрыть, он продолжил свой рассказ.
Толчея и децибелы
Итак, я оказался с Раймоном в Париже, разлученный с моей Элен, одинокий, ос
иротевший без единственного на свете человека, которому было до меня дел
о. Едва водворившись в снятую для нас Стейнером квартиру в XVII округе, отвра
тительную дыру с длинными темными коридорами, я заболел. Все там было хол
одное, безликое. Слабенькие радиаторы не могли прогреть слишком большие
комнаты. Расшатанные половицы отчаянно скрипели. Я все время мерз. Плотн
ые занавеси на окнах не пропускали света. Темень была даже в полдень, Я сле
г, и три недели меня трепала лихорадка, мучили боли в животе и ломота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26