Может быть, он боялся туда ехать? В любом случае, это все не могло служить извинением за его выходку прошлой ночью.
Мери Джейн отхлебнула кофе и потом вздохнула. Мысли бегали по кругу, как крыса в мышеловке. Да, она на самом деле оказалась в ловушке. Особенно прошлой ночью. Мери Джейн с трудом выдержала репетицию, не стала пить кофе в компании других артистов и сразу пошла домой, легла спать и притворилась, что спит, когда Сэм вернулся, – значительно, значительно позже.
Она взяла кружку с кофе, запахнула свой старый купальный халат и вышла в гостиную. Поставив на проигрыватель диск с записью звуков дождя в лесу, Мери Джейн откинулась в кресле-качалке. Под журчание ручья и пение птиц Мери Джейн сделала дыхательную гимнастику, которой ее научили на занятиях йогой. «Нельзя выпускать события из-под контроля. Нельзя повторять прежних ошибок, – думала она. – Я должна четко осознать, что происходит и что я чувствую».
Как всегда, она непроизвольно желала, чтобы все шло как шло: разделить его вчерашний энтузиазм по поводу шоу, все что угодно, только не вступать с ним в конфликт. Но боль была такой щемящей. Перед ее глазами промелькнули лица Молли и Бетани – лица, на которых отразилось сожаление и сочувствие. И опять ей подумалось: как он мог? Слезы застлали Мери Джейн глаза. Нет, она должна вступить с ним в конфликт.
Ее мысли прервал донесшийся из спальни голос Сэма:
– Немного кофе, крошка?
– Кофе в кофейнике, – ответила Мери Джейн.
«Пусть сам возьмет свой чертов кофе, – подумала она. – Я испортила его тем, что каждое утро приносила кофе в постель. Я так патетически благодарна за его внимание, что служу ему как верная собака. Но не сегодня!»
Мери Джейн быстро вытерла слезы. Потом ей в голову пришла каверзная мысль. Может, Сэм извинится перед ней. Сам. Будет винить во всем свой характер. Разыграет сцену раскаяния и спасет их обоих.
Сэм вошел в гостиную.
– Тебе налить еще кофе? – спросил он.
О, он знает, что виноват. Иначе он никогда бы не заметил ее пустой чашки. Сэм поставил кружку на старый кофейный столик, приютившийся рядом с софой от Армии Спасения, и Мэри почувствовала, что он не в своей тарелке. Что ж, по крайней мере ему хватает приличия, чтобы испытывать угрызения совести. Сэм взял ее чашку.
– Нет, спасибо, – сказала Мери Джейн.
«Будь поувереннее, – шепнула она сама себе. – Попробуй быть немного агрессивнее. Перед тобой противник».
Она наблюдала, как Сэм пытался разыграть небрежность. Да, конечно, никаких извинений не последует. Ей самой придется начать. Мери Джейн напомнила себе, что не станет доводить его до бешенства и спокойно расскажет Сэму о своих переживаниях. Она не хотела, чтобы их разговор превратился в перебранку. У них случались ссоры, но они оставили самые неприятные впечатления. Каждый раз Сэм уходил, хлопнув дверью, а Мери Джейн оставалась страдать в твердой уверенности, что он больше не вернется. Она смотрела, как Сэм взял газету.
– Сэм, мне надо поговорить с тобой о прошлой ночи.
– А что такое произошло прошлой ночью? – Глаза его не отрывались от вчерашней «Пост», но при этом Сэм смотрел в газету так, как будто она рассказывала о завтрашних событиях.
– Ладно, Сэм. Я говорю о репетиции. Бог мой, это было низко с твоей стороны. Ты сделал мне больно.
Сэм поднял глаза, на лице его ничего не отразилось. «Боже мой, – подумала Мери Джейн. – только не разыгрывай из себя непонятливого мальчика».
– Сделал тебе больно? О чем ты говоришь? Какое отношение имеет боль к игре? Я пытаюсь сделать настоящее шоу.
«Бог мой! Он уже занял оборонительную позицию!» Мери Джейн вздохнула. Почему мужчины не хотят признавать, что они бывают неправы? Почему они так слепы и упрямы?
– Но унижать меня, выставлять в смешном свете… так… это совершенно ни к чему. Ты специально хотел сделать мне больно?
Сэм со стуком поставил свою кружку.
– Вот что, Мери Джейн. Если тебе не нравится твоя роль, я выведу тебя из состава исполнителей. Ты раздуваешь происшествие. Я тебя не унижал.
Мери Джейн не могла поверить, что Сэм собирается свести все к заурядному происшествию. Это начало ее злить, похоже было, что он не замечал слона рядом с собой в комнате.
– Ты высмеял мою внешность. Скажи теперь, что ничего подобного не произошло. И еще скажи, что это не унизительно!
Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
«Сэм не согласится с этим, – подумала Мери Джейн, чувствуя тошноту. – Но если он не признает своей вины, мы расстанемся».
– Мери Джейн, пойми. Мне нужны были исполнители «До» и «После». Это старая классическая сцена. Ты в этой сцене могла сыграть «До». В этом нет ничего нового. Ты не можешь играть в паре с Джилл, потому что ты похожа на Мишель Пфайффер.
Мэри Джейн действительно почувствовала тошноту – как будто ее ударили кулаком в живот. Сэм вновь взял газету.
– Я не хочу, чтобы ты обвиняла меня в чем-то из-за того, что я задел твои чувства по поводу твоей внешности. Я уже говорил тебе, что лично мне ты нравишься. Мы говорили об этом сотни раз. Переживай сама, если тебе так хочется это переживать, но не надо лезть с этим ко мне.
Сэм встал и пошел на кухню. Мери Джейн слышала, как он налил себе еще кофе, но не могла даже взглянуть на него, когда любовник вернулся на свое прежнее место на кушетке. Она глубоко вздохнула.
– Я не лезу к тебе. Мне больно. Все, кто видел эту сцену прошлой ночью, или смеялись надо мной, или сочувствовали мне. Я не могу вынести ни одного, ни другого.
Но все ее вчерашние чувства нельзя было сравнить с тем, что испытывала Мери Джейн сейчас. Сэм делал вид, что ничего не произошло, и винил в происшедшем только ее! Бедняжка почувствовала слезы в глазах, горло перехватило. Но она не заплачет! Сейчас она не заплачет!
Сэм стоял на пороге и смотрел на нее.
– Знаешь, в чем твоя проблема? Ты параноик, – сказал он и вышел в спальню.
Мери Джейн встала и пошла за ним.
– Параноик? Что ты говоришь, Сэм? Оказывается, ты не был бесчувственен? Ты не сделал мне больно?
Мери Джейн заговорила громче, на глазах показались слезы злости.
Сэм повернулся к ней, встал в дверном проеме и стал внимательно изучать отваливающуюся с потолка штукатурку.
– Очень хорошо, Мери Джейн. Ты не параноик. Ты становишься истеричкой. Я не могу разговаривать с тобой, когда ты в таком состоянии. – Он молча надел носки, свитер, который лежал на стуле возле кровати. – Я выйду, пока ты не остынешь. – Он заправил рубашку в джинсы и надел ковбойские ботинки, вынул черный кожаный пиджак из шкафа и только тогда повернулся к ней. – Не разыгрывай из себя непонятую мученицу, Мери Джейн. На меня это больше не действует.
– Сэм, не уходи. Не уходи, пока мы не разобрались во всем. Сэм подошел к двери и взялся за ручку.
– Меня это не касается. Разбирайся во всем сама. И хватит визжать.
– Ублюдок! – закричала Мери Джейн. – Ты всегда так поступаешь. Началось с выяснения моих переживаний, а закончилось тем, что я – просто карга, которая выгоняет тебя из дома!
– Как ни странно, у меня тоже есть нервы, – спокойно сказал Сэм.
– О да, ты не понят здесь, поэтому идешь к Бетани, так?
Сэм остановился, постоял без движения, не снимая по-прежнему руки с дверной ручки.
– Ну вот, Мери Джейн. Ты заходишь слишком далеко. Ты на самом деле чертова параноичка!
Он вышел и хлопнул дверью.
Мери Джейн уставилась на старую, обшарпанную дверь. Сэм так сильно хлопнул ею, что замок вывалился из паза.
– О, черт! – сказала она сквозь слезы так тихо, что никто не услышал ее слов.
9
Лайла открыла глаза, пытаясь разглядеть часы в полумраке плотно зашторенной комнаты для гостей. Маленькие светящиеся цифры показывали 11:17. Девушка присмотрелась и увидела на циферблате буквы «д.п.». Вся комната была обтянута шелком и походила на какой-то шатер из «Тысячи и одной ночи», картину дополняли седла для верблюдов и медные лампы.
Лайла лежала и пыталась собраться с мыслями. Перед ее глазами всплыл сон. Она напряглась, чтобы еще раз осознать происшедшее, но почувствовала лишь ужас и отогнала воспоминания.
Дни и ночи слились в один опаляющий ожог, боль прерывалась лишь благословенной темнотой сна. Девушка повернула голову и ощутила кожей, что подушка ее влажна. Должно быть, она плакала во сне. Лайла поднесла руку ко лбу. Какой сегодня день? Вторник? Среда? Как давно она здесь?
Семь, восемь, нет, девять дней. Девять дней назад она приехала к тетушке Робби, покинув материнский дом. Перед глазами всплыла картина – Кэвин, на столе… Опять голову пронзила дикая боль. Воспоминания о звериных стонах наслаждения, срывавшихся с его губ, дополнили картину. Лайлу затошнило и чуть не вырвало.
Послышалось какое-то странное жужжание. Оно доносилось с дальнего конца одноэтажного современного дома, построенного тетушкой Робби для себя в каньоне Бенедикта. Звук становился все громче, он приближался. Потом жужжание замерло, и Лайла услышала, как тетушка Робби повернул ручку перед тем как открыть дверь. Это должен был быть сам Робби. Жозе, слуга, обычно оставлял поднос с завтраком за дверью.
– Лишь страдание напоминало мне, что я жива!
Эти слова Робби пропел низким глубоким голосом и тут же вкатился в комнату. На уровне груди он держал лакированный китайский поднос с завтраком. Тетушка Робби резко остановился перед маленьким столиком с медными гвоздиками. Он поставил на него поднос и отдернул шторы, наполнив комнату солнечным светом, а затем опять запел строчку из песни Карли Симсон.
– Лишь страдание напоминало мне, что я жива!
– Заткнись и убирайся вон, – прорычала Лайла.
– Ладно, ладно, дорогая, девять дней уже прошли. Девять дней – вполне достаточный срок, чтобы оплакать человека, – как учит Господь.
С удивительной грацией Робби сел верхом в седло, его расшитый цветами розовато-лиловый кафтан обвился вокруг ног и закрыл ролики, которые он носил постоянно.
– Это делает меня очень легким, – объяснил он как-то Лайле. Тетушка Робби улыбнулся.
– Ну же, я попросил Жозе приготовить это специально для тебя!
Робби налил в чашку густой черный кофе из маленького антикварного русского самовара. Он клялся, что самовар был ему подарен его первым любовником, потомком низложенных Романовых.
– Лайла? – спросил педик и сделал паузу.
Ответа не последовало, тетушка Робби наклонился, взял молоточек и ударил в медный гонг, к которому тот был привязан. Девушка вскочила.
– Послушай, подружка, убирайся!
Тетушка Робби уронил чашечку лиможского фарфора на медный поднос.
Голова у Лайлы от звона гонга разболелась еще сильнее.
– Не делай этого больше, тетушка Робби. Не делай этого, пожалуйста!
– Ну-ну. Не надо хныкать. Пора нам и поболтать немного. – Он взбил подушки и устроился поудобнее на диване. Голос Робби смягчился: – Подойди и сядь рядом с твоей старой, но по-прежнему привлекательной тетушкой.
Лайла вздохнула, села и с усилием передвинулась на подушках. Это было так скверно, что она не выдержала, упала и, спрятав лицо в ладони, разрыдалась.
– Робби, я не могу больше вынести этого ни минуты.
Лайла плакала беззвучно, и педик не останавливал ее, пока девушка сама не вытерла слезы рукавом пеньюара, выданного ей Робби в день приезда. Еще через несколько минут Лайла подняла глаза и отпила кофе.
– Что мне делать?! – спросила она в тысячный раз за прошедшие девять дней.
– А что ты хочешь делать? – вопросом на вопрос ответил тетушка Робби, протянул руку через стол и потрогал Лайлу за подбородок короткими пальцами с ярко-красными ногтями. Девушка знала, что он любит ее так же сильно, как любил ее отца, хотя бедняжку и передернуло от самого факта его прикосновения, впрочем, как это случалось и от прикосновения кого бы то ни было. Но его мягкость и нежный голос выражали великое сочувствие.
– Милая девочка, я понимаю, как тебе тяжело, как тебе непонятно все это. Но нельзя же так раскисать… Я говорю это совершенно серьезно. Девять дней – достаточно длинный срок. – Робби снова подкатился к окну и легко коснулся рукой стекла. – Ты не выходила из комнаты с тех пор, как приехала сюда.
– Я ненавижу эту комнату, – ответила Лайла. Робби повернулся к ней лицом.
– Она сама устроила эту свадьбу. Моя собственная мать. Она сказала, что Кэвин никогда меня не потревожит. Но она не сказала, почему. Я не знала, пока я не узнала, что он… – голос Лайлы сорвался. Она не хотела оскорблять тетушку Робби, хотя и знала, что всегда может быть честной с ним. – Хорошо, ты же знаешь, – продолжила она. – Это было не только отвратительно, но это было неприлично. Он сказал, что любит меня.
– Что же, может быть, и любит. Ведь есть различные виды любви, ты же понимаешь. – Робби уже стоял перед большим зеркалом и поправлял свои выкрашенные в рыжий цвет волосы. – Если бы я сворачивался клубочком и не вылезал из постели всякий раз, когда один из моих приятелей вставлял бы свой конец не в ту дырку, я бы уже сошел с ума. – Робби повернулся вокруг своей оси, как бы обдумывая удачную мысль. – В принципе, я уже не в своем уме, но ты понимаешь, что я имею в виду.
Лайла с видимым усилием поднялась с низких подушек и села на стул рядом со столиком. Она посмотрелась в трюмо, взяла серебряную викторианскую щетку для волос и стала расчесывать волосы, собранные на затылке во множество узелков.
– Чего я не могу понять, так это почему моя мать совершенно не побеспокоилась о моих чувствах. Она вовлекла меня в это дело, устроила помолвку, но не ради меня!
Лайла бросила щетку, будучи не в состоянии расчесать спутанные волосы, и повернулась к тетушке Робби, который сидел на краю кровати, скрестив ноги, и слегка покачивал роликом.
– Это называется нарциссизмом, – сказал он. – Я давно знаю твою мать и люблю ее, но не могу сказать, чтобы я всегда любил ее. Видишь ли, Лайла, всегда надо иметь в виду причины, делающие людей такими, какие они есть. – Робби перестал раскачивать ногой. – Ты знаешь что-нибудь о ее детстве?
– О, дай мне немного передохнуть. Или ты будешь рассказывать мне, как Тереза пошла на свое первое прослушивание в Лос-Анджелесе босиком по снегу? – резко спросила Лайла.
– Видишь ли, Лайла, единственный способ быть хорошим родителем – это иметь хороших родителей. У Терезы не было хороших родителей, поэтому и тебя она воспитывала аналогичным способом, тем же способом, благодаря которому сделала свою карьеру, – задницей. – Лайла встала и направилась к двери. – Нет, подожди. Ты должна выслушать меня, – остановил ее Робби. – Ты думаешь, что сумеешь воспитать своего ребенка лучше? Имея в виду то, как тебя саму воспитали?
– У меня нет детей.
– А если бы были?
– Хочу надеяться, что я сумела бы о них лучше позаботиться, – ответила Лайла.
– И я так думаю. Так же думала и Тереза. И она на самом деле воспитала дочь лучше, чем ее родители воспитали ее.
Робби встал.
Оба постояли некоторое время в молчании. Затем тетушка Робби подкатился к открытому окну. Он посмотрел на своего любовника Кена, который в данный момент мыл бассейн. На нем были лишь маленькие плавки. Вдруг Робби закричал Кену:
– Мэри, что я говорил о твоем одеянии? Ты выглядишь смешно! И тут же повернулся к Лайле, как будто и не прерывал своего разговора.
Лайла улыбнулась и в свою очередь тоже выглянула в окно. Она увидела, как Кен двигал шваброй по стенкам бассейна, будто и не слышал замечания Робби. Рядом с парнем стоял еще кто-то.
– Погляди на это, Лайла.
– Как будто я никогда не видела Кена в плавках, – сказала Лайла более сварливым тоном, чем это было необходимо. – Почему ты не оставишь его в покое? Ведь он никогда тебя не слушает. – Лайла сделала паузу, взглянула на Робби и рассмеялась. – Как ты можешь утверждать, что он выглядит смешно?
– Нет, я не о Кене. Ты видишь вон ту маленькую девочку, которая сидит рядом с ним в шезлонге?
– Ты имеешь в виду маленькую черную крошку? – спросила Лайла.
– Это Симон Дюшесн, звезда телевизионного шоу «Противоположности притягиваются». И она не ребенок. Ей двадцать два года.
– Это Симон Дюшесн? Но я думала, что ей столько же лет, сколько и ее героине, – шесть или семь.
– Да, – вздохнул Робби, – все так думают. Она только выглядит как ребенок. У нее была незлокачественная опухоль на надпочечниках. Опухоль тормозила ее рост. Опухоль можно было удалить – требовалась несложная операция. Но ее родители, которые и ввели ее в шоу, решили не делать операции. Теперь уже слишком поздно.
– Почему? – спросила Лайла, хотя вязкое ощущение в желудке уже подсказало ей ответ.
– Они сказали, что слишком бедны. Если бы Симон начала нормально развиваться, то неизбежно переросла бы свой персонаж в телешоу. Родители выбрали деньги.
– Бедный ребенок. Я хочу сказать, бедная женщина, – вздохнула Лайла, и ее передернуло. – Она влюблена в Кена?
– О нет, она неразвита в сексуальном плане, – ответил Робби. – Родители лишили ее и этого, не дав согласия на операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Мери Джейн отхлебнула кофе и потом вздохнула. Мысли бегали по кругу, как крыса в мышеловке. Да, она на самом деле оказалась в ловушке. Особенно прошлой ночью. Мери Джейн с трудом выдержала репетицию, не стала пить кофе в компании других артистов и сразу пошла домой, легла спать и притворилась, что спит, когда Сэм вернулся, – значительно, значительно позже.
Она взяла кружку с кофе, запахнула свой старый купальный халат и вышла в гостиную. Поставив на проигрыватель диск с записью звуков дождя в лесу, Мери Джейн откинулась в кресле-качалке. Под журчание ручья и пение птиц Мери Джейн сделала дыхательную гимнастику, которой ее научили на занятиях йогой. «Нельзя выпускать события из-под контроля. Нельзя повторять прежних ошибок, – думала она. – Я должна четко осознать, что происходит и что я чувствую».
Как всегда, она непроизвольно желала, чтобы все шло как шло: разделить его вчерашний энтузиазм по поводу шоу, все что угодно, только не вступать с ним в конфликт. Но боль была такой щемящей. Перед ее глазами промелькнули лица Молли и Бетани – лица, на которых отразилось сожаление и сочувствие. И опять ей подумалось: как он мог? Слезы застлали Мери Джейн глаза. Нет, она должна вступить с ним в конфликт.
Ее мысли прервал донесшийся из спальни голос Сэма:
– Немного кофе, крошка?
– Кофе в кофейнике, – ответила Мери Джейн.
«Пусть сам возьмет свой чертов кофе, – подумала она. – Я испортила его тем, что каждое утро приносила кофе в постель. Я так патетически благодарна за его внимание, что служу ему как верная собака. Но не сегодня!»
Мери Джейн быстро вытерла слезы. Потом ей в голову пришла каверзная мысль. Может, Сэм извинится перед ней. Сам. Будет винить во всем свой характер. Разыграет сцену раскаяния и спасет их обоих.
Сэм вошел в гостиную.
– Тебе налить еще кофе? – спросил он.
О, он знает, что виноват. Иначе он никогда бы не заметил ее пустой чашки. Сэм поставил кружку на старый кофейный столик, приютившийся рядом с софой от Армии Спасения, и Мэри почувствовала, что он не в своей тарелке. Что ж, по крайней мере ему хватает приличия, чтобы испытывать угрызения совести. Сэм взял ее чашку.
– Нет, спасибо, – сказала Мери Джейн.
«Будь поувереннее, – шепнула она сама себе. – Попробуй быть немного агрессивнее. Перед тобой противник».
Она наблюдала, как Сэм пытался разыграть небрежность. Да, конечно, никаких извинений не последует. Ей самой придется начать. Мери Джейн напомнила себе, что не станет доводить его до бешенства и спокойно расскажет Сэму о своих переживаниях. Она не хотела, чтобы их разговор превратился в перебранку. У них случались ссоры, но они оставили самые неприятные впечатления. Каждый раз Сэм уходил, хлопнув дверью, а Мери Джейн оставалась страдать в твердой уверенности, что он больше не вернется. Она смотрела, как Сэм взял газету.
– Сэм, мне надо поговорить с тобой о прошлой ночи.
– А что такое произошло прошлой ночью? – Глаза его не отрывались от вчерашней «Пост», но при этом Сэм смотрел в газету так, как будто она рассказывала о завтрашних событиях.
– Ладно, Сэм. Я говорю о репетиции. Бог мой, это было низко с твоей стороны. Ты сделал мне больно.
Сэм поднял глаза, на лице его ничего не отразилось. «Боже мой, – подумала Мери Джейн. – только не разыгрывай из себя непонятливого мальчика».
– Сделал тебе больно? О чем ты говоришь? Какое отношение имеет боль к игре? Я пытаюсь сделать настоящее шоу.
«Бог мой! Он уже занял оборонительную позицию!» Мери Джейн вздохнула. Почему мужчины не хотят признавать, что они бывают неправы? Почему они так слепы и упрямы?
– Но унижать меня, выставлять в смешном свете… так… это совершенно ни к чему. Ты специально хотел сделать мне больно?
Сэм со стуком поставил свою кружку.
– Вот что, Мери Джейн. Если тебе не нравится твоя роль, я выведу тебя из состава исполнителей. Ты раздуваешь происшествие. Я тебя не унижал.
Мери Джейн не могла поверить, что Сэм собирается свести все к заурядному происшествию. Это начало ее злить, похоже было, что он не замечал слона рядом с собой в комнате.
– Ты высмеял мою внешность. Скажи теперь, что ничего подобного не произошло. И еще скажи, что это не унизительно!
Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
«Сэм не согласится с этим, – подумала Мери Джейн, чувствуя тошноту. – Но если он не признает своей вины, мы расстанемся».
– Мери Джейн, пойми. Мне нужны были исполнители «До» и «После». Это старая классическая сцена. Ты в этой сцене могла сыграть «До». В этом нет ничего нового. Ты не можешь играть в паре с Джилл, потому что ты похожа на Мишель Пфайффер.
Мэри Джейн действительно почувствовала тошноту – как будто ее ударили кулаком в живот. Сэм вновь взял газету.
– Я не хочу, чтобы ты обвиняла меня в чем-то из-за того, что я задел твои чувства по поводу твоей внешности. Я уже говорил тебе, что лично мне ты нравишься. Мы говорили об этом сотни раз. Переживай сама, если тебе так хочется это переживать, но не надо лезть с этим ко мне.
Сэм встал и пошел на кухню. Мери Джейн слышала, как он налил себе еще кофе, но не могла даже взглянуть на него, когда любовник вернулся на свое прежнее место на кушетке. Она глубоко вздохнула.
– Я не лезу к тебе. Мне больно. Все, кто видел эту сцену прошлой ночью, или смеялись надо мной, или сочувствовали мне. Я не могу вынести ни одного, ни другого.
Но все ее вчерашние чувства нельзя было сравнить с тем, что испытывала Мери Джейн сейчас. Сэм делал вид, что ничего не произошло, и винил в происшедшем только ее! Бедняжка почувствовала слезы в глазах, горло перехватило. Но она не заплачет! Сейчас она не заплачет!
Сэм стоял на пороге и смотрел на нее.
– Знаешь, в чем твоя проблема? Ты параноик, – сказал он и вышел в спальню.
Мери Джейн встала и пошла за ним.
– Параноик? Что ты говоришь, Сэм? Оказывается, ты не был бесчувственен? Ты не сделал мне больно?
Мери Джейн заговорила громче, на глазах показались слезы злости.
Сэм повернулся к ней, встал в дверном проеме и стал внимательно изучать отваливающуюся с потолка штукатурку.
– Очень хорошо, Мери Джейн. Ты не параноик. Ты становишься истеричкой. Я не могу разговаривать с тобой, когда ты в таком состоянии. – Он молча надел носки, свитер, который лежал на стуле возле кровати. – Я выйду, пока ты не остынешь. – Он заправил рубашку в джинсы и надел ковбойские ботинки, вынул черный кожаный пиджак из шкафа и только тогда повернулся к ней. – Не разыгрывай из себя непонятую мученицу, Мери Джейн. На меня это больше не действует.
– Сэм, не уходи. Не уходи, пока мы не разобрались во всем. Сэм подошел к двери и взялся за ручку.
– Меня это не касается. Разбирайся во всем сама. И хватит визжать.
– Ублюдок! – закричала Мери Джейн. – Ты всегда так поступаешь. Началось с выяснения моих переживаний, а закончилось тем, что я – просто карга, которая выгоняет тебя из дома!
– Как ни странно, у меня тоже есть нервы, – спокойно сказал Сэм.
– О да, ты не понят здесь, поэтому идешь к Бетани, так?
Сэм остановился, постоял без движения, не снимая по-прежнему руки с дверной ручки.
– Ну вот, Мери Джейн. Ты заходишь слишком далеко. Ты на самом деле чертова параноичка!
Он вышел и хлопнул дверью.
Мери Джейн уставилась на старую, обшарпанную дверь. Сэм так сильно хлопнул ею, что замок вывалился из паза.
– О, черт! – сказала она сквозь слезы так тихо, что никто не услышал ее слов.
9
Лайла открыла глаза, пытаясь разглядеть часы в полумраке плотно зашторенной комнаты для гостей. Маленькие светящиеся цифры показывали 11:17. Девушка присмотрелась и увидела на циферблате буквы «д.п.». Вся комната была обтянута шелком и походила на какой-то шатер из «Тысячи и одной ночи», картину дополняли седла для верблюдов и медные лампы.
Лайла лежала и пыталась собраться с мыслями. Перед ее глазами всплыл сон. Она напряглась, чтобы еще раз осознать происшедшее, но почувствовала лишь ужас и отогнала воспоминания.
Дни и ночи слились в один опаляющий ожог, боль прерывалась лишь благословенной темнотой сна. Девушка повернула голову и ощутила кожей, что подушка ее влажна. Должно быть, она плакала во сне. Лайла поднесла руку ко лбу. Какой сегодня день? Вторник? Среда? Как давно она здесь?
Семь, восемь, нет, девять дней. Девять дней назад она приехала к тетушке Робби, покинув материнский дом. Перед глазами всплыла картина – Кэвин, на столе… Опять голову пронзила дикая боль. Воспоминания о звериных стонах наслаждения, срывавшихся с его губ, дополнили картину. Лайлу затошнило и чуть не вырвало.
Послышалось какое-то странное жужжание. Оно доносилось с дальнего конца одноэтажного современного дома, построенного тетушкой Робби для себя в каньоне Бенедикта. Звук становился все громче, он приближался. Потом жужжание замерло, и Лайла услышала, как тетушка Робби повернул ручку перед тем как открыть дверь. Это должен был быть сам Робби. Жозе, слуга, обычно оставлял поднос с завтраком за дверью.
– Лишь страдание напоминало мне, что я жива!
Эти слова Робби пропел низким глубоким голосом и тут же вкатился в комнату. На уровне груди он держал лакированный китайский поднос с завтраком. Тетушка Робби резко остановился перед маленьким столиком с медными гвоздиками. Он поставил на него поднос и отдернул шторы, наполнив комнату солнечным светом, а затем опять запел строчку из песни Карли Симсон.
– Лишь страдание напоминало мне, что я жива!
– Заткнись и убирайся вон, – прорычала Лайла.
– Ладно, ладно, дорогая, девять дней уже прошли. Девять дней – вполне достаточный срок, чтобы оплакать человека, – как учит Господь.
С удивительной грацией Робби сел верхом в седло, его расшитый цветами розовато-лиловый кафтан обвился вокруг ног и закрыл ролики, которые он носил постоянно.
– Это делает меня очень легким, – объяснил он как-то Лайле. Тетушка Робби улыбнулся.
– Ну же, я попросил Жозе приготовить это специально для тебя!
Робби налил в чашку густой черный кофе из маленького антикварного русского самовара. Он клялся, что самовар был ему подарен его первым любовником, потомком низложенных Романовых.
– Лайла? – спросил педик и сделал паузу.
Ответа не последовало, тетушка Робби наклонился, взял молоточек и ударил в медный гонг, к которому тот был привязан. Девушка вскочила.
– Послушай, подружка, убирайся!
Тетушка Робби уронил чашечку лиможского фарфора на медный поднос.
Голова у Лайлы от звона гонга разболелась еще сильнее.
– Не делай этого больше, тетушка Робби. Не делай этого, пожалуйста!
– Ну-ну. Не надо хныкать. Пора нам и поболтать немного. – Он взбил подушки и устроился поудобнее на диване. Голос Робби смягчился: – Подойди и сядь рядом с твоей старой, но по-прежнему привлекательной тетушкой.
Лайла вздохнула, села и с усилием передвинулась на подушках. Это было так скверно, что она не выдержала, упала и, спрятав лицо в ладони, разрыдалась.
– Робби, я не могу больше вынести этого ни минуты.
Лайла плакала беззвучно, и педик не останавливал ее, пока девушка сама не вытерла слезы рукавом пеньюара, выданного ей Робби в день приезда. Еще через несколько минут Лайла подняла глаза и отпила кофе.
– Что мне делать?! – спросила она в тысячный раз за прошедшие девять дней.
– А что ты хочешь делать? – вопросом на вопрос ответил тетушка Робби, протянул руку через стол и потрогал Лайлу за подбородок короткими пальцами с ярко-красными ногтями. Девушка знала, что он любит ее так же сильно, как любил ее отца, хотя бедняжку и передернуло от самого факта его прикосновения, впрочем, как это случалось и от прикосновения кого бы то ни было. Но его мягкость и нежный голос выражали великое сочувствие.
– Милая девочка, я понимаю, как тебе тяжело, как тебе непонятно все это. Но нельзя же так раскисать… Я говорю это совершенно серьезно. Девять дней – достаточно длинный срок. – Робби снова подкатился к окну и легко коснулся рукой стекла. – Ты не выходила из комнаты с тех пор, как приехала сюда.
– Я ненавижу эту комнату, – ответила Лайла. Робби повернулся к ней лицом.
– Она сама устроила эту свадьбу. Моя собственная мать. Она сказала, что Кэвин никогда меня не потревожит. Но она не сказала, почему. Я не знала, пока я не узнала, что он… – голос Лайлы сорвался. Она не хотела оскорблять тетушку Робби, хотя и знала, что всегда может быть честной с ним. – Хорошо, ты же знаешь, – продолжила она. – Это было не только отвратительно, но это было неприлично. Он сказал, что любит меня.
– Что же, может быть, и любит. Ведь есть различные виды любви, ты же понимаешь. – Робби уже стоял перед большим зеркалом и поправлял свои выкрашенные в рыжий цвет волосы. – Если бы я сворачивался клубочком и не вылезал из постели всякий раз, когда один из моих приятелей вставлял бы свой конец не в ту дырку, я бы уже сошел с ума. – Робби повернулся вокруг своей оси, как бы обдумывая удачную мысль. – В принципе, я уже не в своем уме, но ты понимаешь, что я имею в виду.
Лайла с видимым усилием поднялась с низких подушек и села на стул рядом со столиком. Она посмотрелась в трюмо, взяла серебряную викторианскую щетку для волос и стала расчесывать волосы, собранные на затылке во множество узелков.
– Чего я не могу понять, так это почему моя мать совершенно не побеспокоилась о моих чувствах. Она вовлекла меня в это дело, устроила помолвку, но не ради меня!
Лайла бросила щетку, будучи не в состоянии расчесать спутанные волосы, и повернулась к тетушке Робби, который сидел на краю кровати, скрестив ноги, и слегка покачивал роликом.
– Это называется нарциссизмом, – сказал он. – Я давно знаю твою мать и люблю ее, но не могу сказать, чтобы я всегда любил ее. Видишь ли, Лайла, всегда надо иметь в виду причины, делающие людей такими, какие они есть. – Робби перестал раскачивать ногой. – Ты знаешь что-нибудь о ее детстве?
– О, дай мне немного передохнуть. Или ты будешь рассказывать мне, как Тереза пошла на свое первое прослушивание в Лос-Анджелесе босиком по снегу? – резко спросила Лайла.
– Видишь ли, Лайла, единственный способ быть хорошим родителем – это иметь хороших родителей. У Терезы не было хороших родителей, поэтому и тебя она воспитывала аналогичным способом, тем же способом, благодаря которому сделала свою карьеру, – задницей. – Лайла встала и направилась к двери. – Нет, подожди. Ты должна выслушать меня, – остановил ее Робби. – Ты думаешь, что сумеешь воспитать своего ребенка лучше? Имея в виду то, как тебя саму воспитали?
– У меня нет детей.
– А если бы были?
– Хочу надеяться, что я сумела бы о них лучше позаботиться, – ответила Лайла.
– И я так думаю. Так же думала и Тереза. И она на самом деле воспитала дочь лучше, чем ее родители воспитали ее.
Робби встал.
Оба постояли некоторое время в молчании. Затем тетушка Робби подкатился к открытому окну. Он посмотрел на своего любовника Кена, который в данный момент мыл бассейн. На нем были лишь маленькие плавки. Вдруг Робби закричал Кену:
– Мэри, что я говорил о твоем одеянии? Ты выглядишь смешно! И тут же повернулся к Лайле, как будто и не прерывал своего разговора.
Лайла улыбнулась и в свою очередь тоже выглянула в окно. Она увидела, как Кен двигал шваброй по стенкам бассейна, будто и не слышал замечания Робби. Рядом с парнем стоял еще кто-то.
– Погляди на это, Лайла.
– Как будто я никогда не видела Кена в плавках, – сказала Лайла более сварливым тоном, чем это было необходимо. – Почему ты не оставишь его в покое? Ведь он никогда тебя не слушает. – Лайла сделала паузу, взглянула на Робби и рассмеялась. – Как ты можешь утверждать, что он выглядит смешно?
– Нет, я не о Кене. Ты видишь вон ту маленькую девочку, которая сидит рядом с ним в шезлонге?
– Ты имеешь в виду маленькую черную крошку? – спросила Лайла.
– Это Симон Дюшесн, звезда телевизионного шоу «Противоположности притягиваются». И она не ребенок. Ей двадцать два года.
– Это Симон Дюшесн? Но я думала, что ей столько же лет, сколько и ее героине, – шесть или семь.
– Да, – вздохнул Робби, – все так думают. Она только выглядит как ребенок. У нее была незлокачественная опухоль на надпочечниках. Опухоль тормозила ее рост. Опухоль можно было удалить – требовалась несложная операция. Но ее родители, которые и ввели ее в шоу, решили не делать операции. Теперь уже слишком поздно.
– Почему? – спросила Лайла, хотя вязкое ощущение в желудке уже подсказало ей ответ.
– Они сказали, что слишком бедны. Если бы Симон начала нормально развиваться, то неизбежно переросла бы свой персонаж в телешоу. Родители выбрали деньги.
– Бедный ребенок. Я хочу сказать, бедная женщина, – вздохнула Лайла, и ее передернуло. – Она влюблена в Кена?
– О нет, она неразвита в сексуальном плане, – ответил Робби. – Родители лишили ее и этого, не дав согласия на операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99