Как раз эта часть биографии оставалась самой таинственной, хотя у всех, кто брал у нее интервью, не возникало сомнений, что Ева вывернула ради них всю подноготную.
«Если бы Крису достался ум Алекс, а ей – его красота, интересно, как бы все повернулось?» – подумал Макс и вздохнул:
– Ну что ж…
Алекс не отрывала от него тревожного взгляда:
– Я знаю, чем обязана тебе, Макс, но…ты просишь невозможного. Я живу своей жизнью, и моей матери нет никакого дела до нее…Увидев меня, она только почувствует неприязнь, которая еще больше обострит ее чувство потери. Она поднимет глаза и скажет что-нибудь оскорбительное в мой адрес. Ты этого хочешь? Ради этого зовешь туда? Оставь ее в покое, и она сама вскоре одумается.
– Все это слишком затянулось. У меня нет времени. В эту черную дыру сейчас утекают доходы, потеря которых скажется самым губительным образом. Еве уже предложили продать компанию целиком, и она, кажется, готова согласиться.
– И что тут плохого?
Макс возмущенно оглядел ее:
– Плохого? Ева Черни – и есть компания. Вспомни, что произошло после смерти Элен Рубинштейн и Элизабет Арден. Ты хочешь, чтобы то же самое случилось и с нашей фирмой?
– Нет, конечно.
– И я тоже. Такой другой компании, как у нее, не существует. Она неповторима в своем роде и держит в руках рынок. Наша единственная реальная соперница – фирма Эсте Лаудер, потому что она находится в той же самой высшей лиге, что и наша. Ради того, чтобы компания заняла такое место, я работал как проклятый все эти годы и намерен и далее сохранять тот же уровень. Я очень хорошо отдаю себе отчет в том, что твоя мать разыгрывает очередное представление. Вся ее жизнь – это роли из разных пьес, но я не могу допустить, чтобы игра зашла так далеко. Когда она сама осознает степень потерь, может оказаться слишком поздно.
– Но мне не хочется, чтобы меня начали разглядывать, как под лупой.
– Заверяю тебя, что никакой лишней информации, кроме официального сообщения о смерти Криса, в газеты не просочится, если нам сейчас удастся остановить Еву. Пока шумиха не поднялась, пока газетчики не пронюхали о том, что Ева не выходит из клиники, что из отделения перевели всех пациентов и так далее. В противном случае их уже не остановишь. А ты знаешь, что такое слухи для любого предприятия – гвозди, которые забиваются в крышку гроба, чтобы похоронить тебя заживо. Рушатся все договоренности, все заранее намеченные сделки, срываются переговоры.
– Я не хочу ничего делать для матери точно так же, как она не желала думать обо мне.
– И тебя не волнует, что она в буквальном смысле слова совершает самоубийство?
– У нее всегда все сходило с рук. Обойдется и сейчас. Зачем мне снова переживать то, о чем я, наконец, начала забывать. Меня ждет весьма престижная премия – мое имя появится на первых полосах газет не в связи с каким-то сомнительным скандалом. Здесь я преуспевающий и уважаемый человек. Там – выступаю в роли незаконнорожденного ублюдка. Моя репутация в глазах университетской общественности должна оставаться незапятнанной.
– В таком случае, как ты объясняешь им мое появление здесь? В каком качестве я выступаю?
– Моего доверенного лица.
– А не друга?
Алекс улыбнулась растерянно:
– Ты всегда был для меня самым близким человеком, Макс, но это все равно ничего не изменит. Если бы Крис выжил после катастрофы и нуждался в моей помощи – я бы помчалась туда не медля ни секунды. Но сейчас я обязана ехать не ради него, а ради матери, и пусть я буду проклята, если пошевельну хоть мизинцем ради нее! – Алекс встретила его взгляд со всем упорством и упрямством, на какие была способна. И Максу на какой-то миг показалось, что он видит перед собой Еву Черни.
Для Алекс сидевший перед ней человек долгое время был дядей Максом, пока она не подросла и не заявила, что стала достаточно взрослой, чтобы иметь право называть его просто по имени.
Несмотря на долгую дружбу, так получилось, что она многого о нем не знала да и не замечала. Не замечала того, насколько он привлекательный мужчина. У него было не самое мужественное лицо – для этого черты его были слишком мягкими. Зато он обладал шоколадного цвета глазами, обрамленными такими густыми длинными ресницами, за которые любая женщина отдала бы полжизни. И голос его – такой мягкий и звучный – тотчас вызывал в душе ответный отклик. Темноволосый, как все его предки – итальянцы, он родился и вырос в Нью-Йорке, в Маленькой Италии, сорок три года назад. Кожа его еще отливала смуглым оливковым оттенком, как у всех предков, но зубы – уже по американским стандартам – ослепительно сияли. Крупный рот выдавал его чувственность. Остроумный, ироничный, он привлекал женщин своей обаятельной улыбкой и хорошо сложенной фигурой. Макс возвышался над Алекс – а ее уж никак нельзя было отнести к числу маленьких женщин – почти на полголовы. Как-то, когда он собирался повести ее в оперу на «Мадам Баттерфляй», Алекс пришлось ждать, пока Макс закончит работу. В комнате, где она сидела, находилось еще несколько девушек, которые должны были пройти фотопробу для рекламного плаката новой партии духов. Они говорили о Максе. Алекс тогда не все поняла из их разговора, но запомнила, что они оценили сексуальные данные Макса на «десятку». По дороге в театр она спросила его со свойственной ей наивностью в подобного рода вопросах, что это означает. Макс, откинув голову, рассмеялся, а потом объяснил, что, видимо, он показался им симпатичным человеком. У Алекс осталось впечатление, что улыбка его при этом была несколько натянутой. Позже, когда она увидела его с одной из манекенщиц, а затем с другой, она поняла, что имели в виду те девушки в приемной, и почувствовала гордость за него. Для Алекс он навсегда остался добрым, заботливым, любящим, терпеливым другом, который умел осушить ее слезы, отогнать страхи и опасения, покупал запретный шоколад, водил в такое сомнительное заведение, как цирк, на пантомиму и никогда не забывал про ее дни рождения. Она даже спокойно приняла его признание в том, что он был любовником ее матери: «Я был тогда еще молод и, как многие мужчины, оказался не в состоянии противостоять соблазну…»
С точки зрения Алекс, Макс всегда был прав даже в своих притязаниях. Он того заслуживал, учитывая его бесконечную преданность и влюбленность в дело. Алекс не видела ничего странного в том, что настоящий мужчина – а Макс относился к числу таковых – нашел свое призвание в женском мире, где все было сосредоточено на том, чтобы сделать представительниц слабого пола намного привлекательнее, чем они есть на самом деле. Талант Евы заключался в том, насколько точно она выбирала нужный аромат, перебирая сотни вариантов, прежде чем находила именно тот, который задумала в своем воображении. Талант Макса заключался в его организаторских способностях. Большая часть всякого рода дел в компании лежала как раз на плечах Макса. В основном он следил за работой бесконечных лабораторий, фабрик, продумывал, как будут проходить осенне-весенние распродажи, готовил все необходимое для новых линий. Его быстрый практичный ум легко схватывал суть проблемы.
«Так нельзя рекламировать, – бесстрастно урезонивал он Еву, когда та начинала нетерпеливо возражать ему, – потому что это неправда». – «Но кто узнает? Я продаю мечту, Макс. Когда ты наконец поймешь это?» – «Если женщины не получат того, что им обещало твое «евангелие», они перестанут поклоняться тебе. Слова ради слов – это не реклама. Не давай им повода упрекать тебя в том, что мы говорим одно, а они получили совсем другое».
Макс всегда умел находить нужные выражения, чтобы убедить самого упрямого партнера. И на этот раз он нашел уязвимое место у Алекс. Хотела она того или нет, но в ее памяти снова и снова звучали его слова о том, что он просит ее приехать не ради матери, а ради Криса.
– Ведь он столько сделал для тебя. Сейчас Ева – как индийские вдовы – готова ступить в погребальный костер и сжечь себя. Кем бы ни была твоя мать – а уж я-то лучше других знаю ее чудовищный характер, – мы должны помешать. Смерть Криса – страшная потеря для всех нас. Теперь наша задача – остановить ее на краю пропасти.
– Она не станет слушать, – проговорила Алекс, пытаясь сохранить спокойствие. – Ведь Крис – единственный человек, которого она любила, как саму себя. И как только я появлюсь, она еще более отчетливо поймет, чего лишилась. И обрушится на меня с оскорблениями. Я достаточно хлебнула от нее. И больше не хочу, спасибо! Любую потерю она воспринимает как личный выпад против себя. Один только Господь Бог может помочь тому, на кого падет ее взгляд в эту минуту.
– Ты нарочно убеждаешь саму себя. Но ты ведь больше не ребенок, чтобы так упрямиться.
– А где Памела, кстати? Разве она не может обуздать мать?
– Ева запретила ей появляться в клинике.
Алекс огорченно покачала головой.
– Я же тебе говорил, что она не в себе. Ева обвинила Памелу в том, что та потворствовала Крису, позволяя ему быстро ездить.
– Конечно! Своей вины она нигде и ни в чем не видит. А то, что она подарила Крису гоночный автомобиль – об этом она уже забыла?!
– Памеле сейчас очень нелегко. Она ведь так любила Криса. И благодаря ей парню, наконец, удалось хоть немного ослабить хватку матери – вот почему Ева теперь мстит. Ты ведь знаешь, что Ева лишила Криса всего, когда он ушел к Памеле: надеялась вынудить вернуться назад. – К сожалению, у меня к этому времени не было возможности видеться с ним достаточно часто, чтобы дать ему то, в чем он так нуждался. К счастью, с ним была уже Памела. И ей это удалось. Она сделала его настоящим мужчиной. И я всегда буду испытывать к ней только чувство благодарности. Благодаря ей Крис прожил несколько счастливых лет в своей жизни.
– И вот теперь ей за это не разрешается даже взглянуть на него в последний раз, – с нажимом проговорил Макс. Алекс вскинула подбородок:
– Не заставляй и меня выходить на сцену в этой дурацкой пьесе. Моей матери не нужны советчики. Она все решает сама.
– Ты и не будешь участвовать в этой глупой пьесе. Твоя задача – опустить занавес. Я не знаю, что произойдет, когда ты приедешь. Но попытаться ты обязана. Ты нужна сейчас именно Крису, как бы чудовищно это ни звучало.
– Господи, ты просишь меня о том, на что я не способна.
– Если бы я так считал, я бы не приехал.
Алекс чувствовала, как ее сопротивление начинает ослабевать, и изо всех сил старалась удержаться на занятой высоте. Но Макс так хорошо знал ее. «Даже лучше, чем я сама», – подумала Алекс. И он заранее знал, какие возражения она выдвинет, и подготовился к тому, чтобы отразить их. А она стольким ему обязана… И тем, какой спокойной жизнью жила сейчас, – в том числе.
– Здесь я обрела желанный покой и уединение, – сказала она скорее самой себе, чем ему. – И так надеялась, что мне уже больше никогда не придется выдерживать этот ледяной взгляд. Работа шла так хорошо…
– Неужели ты не видишь, что это не «жизнь», а существование? – совершенно неожиданно для нее воскликнул Макс с негодованием. – Залегла в этом теплом чертовом болоте и думаешь отсидеться, избавиться от всех проблем, существующих в мире? В самой тебе, наконец?
– Мне все здесь по душе – и если это никак не вредит тебе, не понимаю, почему ты вдруг ни с того ни с сего налетел на меня? Я здесь счастлива . Я выбрала такую жизнь сама. И если тебе моя жизнь не нравится, это не дает тебе права критиковать меня. Я делаю то, что нравится мне.
– Яблоко от яблони недалеко падает. Ты – копия своей матери. Вдолбила себе, что единственное твое достоинство – это ум и ты должна доказать городу и миру, что так оно и есть. А есть у тебя друзья? Выходишь ли ты куда-нибудь? Жизнь проходит мимо стен этой крепости, а ты боишься выглянуть наружу даже из окошка. Черт тебя побери! Тебя восхищает Форстер. Но ведь он кое-что повидал, прежде чем повернулся к жизни спиной.
Алекс вскочила, побелев от гнева:
– Мне кажется, тебе лучше уйти…
– Только вместе с тобой.
– Никогда!
– Тогда я остаюсь. Позвони вашему привратнику, чтобы он вытолкал меня отсюда.
Алекс знала, что Макс никогда не говорит впустую. И если он сказал, что останется, – это означало, что он и в самом деле не выйдет из ее комнаты.
– Ты не понимаешь, о чем просишь, – взмолилась она.
– А мне казалось, что ты больше доверяешь мне.
Они смотрели друг на друга, не мигая. И Алекс вдруг поняла, насколько усталым и напряженным выглядит Макс. Его глаза стали темными, как два бездонных колодца. И это сразу подкосило ее.
– «Делай, что должно, и пусть будет то, что будет…» Помнишь? – сказал он. Голос его был таким же напряженным, как и взгляд. – Я пытаюсь спасти компанию от краха. Если бы я не имел хоть капельку надежды, что твой приезд может подействовать, как взрыв, – я бы не поехал сюда и не стал бы напрасно тратить время. Да. Чувства матери к тебе – оскорбительны. Но я и хочу, чтобы грабли ударили ее по лбу. Я хочу, чтобы она перестала скорбеть, чтобы ее что-то задело, возмутило, вывело из себя. Пусть придет в ярость, закричит, начнет топать ногами, снова проявит свой деспотизм. Но это будет реальная жизнь, а не ее сумасшедший бред, в котором Ева живет последние дни.
– Ты надеешься вывести ее из себя, я поняла теперь, чего ты хочешь, – медленно заговорила Алекс. – Но ведь она никогда даже не замечала моего присутствия.
– Ты недооцениваешь ее. Она подмечает все. Но тогда она считала нужным реагировать таким образом. Сейчас возможен другой исход. Разве я не заслужил того, чтобы ты помогала мне? Я все, что мог, делал для тебя.
Алекс кивнула.
– Тогда я прошу тебя сделать это. Ради меня. Ты приедешь и уедешь. Остальное – на моей совести.
– Мне надо быть здесь в понедельник. – Ты успеешь. Самолет ждет нас в Стоунстеде, а машина – у ворот. Мы будем в Женеве через пару часов.
– Тогда зачем ты попросил меня заказать столик у «Леонардо»?
Макс понял, что это «жест» мира, и принял «ветку оливы»:
– Я не знал, смогу ли переубедить тебя, и собирался напоить допьяна, чтобы совершить похищение. – Он поднялся.
Один из немногих мужчин, рядом с которым Алекс не чувствовала себя дылдой:
– Я подожду, пока ты предупредишь о своем отъезде.
Она подняла трубку. И Макс только сейчас позволил себе расслабиться.
– Все нормально, – проговорила Алекс, закончив разговор по телефону. – Через пару минут я буду готова.
Она вышла, переодевшись в серый костюм – мешковатый и невыразительный, мало чем отличавшийся от того, в котором она вернулась с экзамена, и в свитер с глухим воротником. Правда, туфли она все же выбрала хоть на невысоком, но все же каблучке. Одевалась Алекс так, что ни одному человеку не пришло бы в голову обернуться ей вслед.
«Нет, надо будет все-таки потолковать с ней, – решил Макс. – Когда закончим с главным, я…»
Они взошли на борт самолета в шесть часов, и уже через минуту он вырулил на дорожку и поднялся в воздух. Макс заказал себе бутерброды, Алекс отказалась от еды. Они почти не разговаривали. Макс обложился бумагами, которые вытащил из своего дипломата, сделал несколько телефонных звонков… Алекс сидела и смотрела в окно, не видя своего отражения в стекле.
В девять часов вечера машина уже подъезжала к воротам клиники Черни, рассчитанной на очень богатых и очень тщеславных людей, которым здесь предоставляли все возможности для продления молодости. Обычно клиника сияла огнями, как рождественская елка. Сейчас здание стояло темное, внутри не слышалось человеческих голосов, не чувствовалось ничьего присутствия.
«Словно не клиника, а морг», – подумала про себя Алекс, когда они вошли в лифт. По дороге им не попалось ни одного человека.
Макс прошел по длинному коридору к двойным стеклянным дверям, из-за которых пробивался свет. Макс сжал ее руку.
– Ну, смелей! – подбодрил он ее. – Запомни, ты уже не ребенок.
Алекс кивнула. Но по выражению ее лица ничего нельзя было прочесть.
– Я не хочу входить. Пусть она думает, что это твоя собственная инициатива. Но я буду стоять поблизости. Если тебе понадобится моя помощь… – Он сжал ее руку.
Алекс снова кивнула. И Макс открыл дверь.
Комнату освещал один-единственный светильник, расположенный прямо над кроватью. Свет падал на неподвижную фигуру, от которой тянулись многочисленные провода к разного рода аппаратам: они сипели, посапывали, равномерно и, казалось, тяжело вздыхали от бессмысленной и бесконечной работы. Фигура, сидевшая у кровати, даже не шевельнулась. Алекс вошла внутрь и остановилась. Она уже знала, что скажет матери.
Но Ева по-прежнему сидела неподвижно. И напряжение, стоявшее в комнате, ощущалось физически. Алекс не могла видеть, но знала, что взгляд Евы устремлен на восковое лицо сына, словно силой своего желания она надеялась вернуть его к жизни. Только вздохи и потрескивание аппаратов нарушали гробовую тишину.
Алекс прочистила горло, но это ей не помогло, комок так и остался на месте, мешая ей говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50