Кое-что
можно было выписать через многочисленные строительные организации, но там
все стоило баснословные деньги. Организации уже ничего не строили и жили
распродажей старых, еще в советское время накопленных запасов.
Затем нужны были инструменты и, конечно, мастера
в помощь. Сам я просто не знал, с какой стороны подступиться к главному делу
- приподнять и выровнять тяжелый дом.
Несколько первых
дней я поневоле занимался мелочами вроде описанных выше. За это время мне
удалось обследовать чердак, где не нашлось ничего интереснее еще одного сломанного сундука,
прохудившегося старого чемодана да кучи поеденных мышами школьных учебников. Я
также привел в порядок отыскавшийся в доме инструмент, освободив для него
темный чулан и устроив там какое-то подобие мастерской, и теперь точно знал,
что у меня на первое время имеется, а что необходимо доставать. Больше
всего оказалось огородного инвентаря: две лопаты, грабли, источенная коса,
вилы со сломанным черенком и несколько ржавых мотыжек. Топоров нашлось целых
три, но все тупые и с глубокими зазубринами; к счастью, отыскался напильник, и
я потратил целых полдня, чтобы привести один из этих топоров в порядок. Имелись
также ножовка, молоток, клещи (я уже пользовался ими при изготовлении медной
пластинки) и небольшой ящик гвоздей разной величины - все, правда, гнутые
и покрытые ржавчиной. С помощью этого я мог пилить, тесать и приколачивать, что
было уже немало.
Замечу, что
за всеми этими хлопотами я должен был заниматься обязательными повседневными делами:
топить печь, добывая для нее дрова (щепки во дворе быстро пришли к концу,
и я начал разбирать на дрова полугнилые стены завалившегося под тяжестью снега
сарая), ходить к колонке за водой, выбираться хотя бы раз в два дня в магазин и
готовить себе еду.
На шестой или
седьмой день моего пребывания в Солигаличе произошло событие, решительно перетряхнувшее прежний
неторопливый порядок. Утром ко мне во двор влетел молодой человек в сапогах и
ватнике, нетрезвый. Я в это время колол для печки обрубок толстой доски
и невольно покрепче сжал топорище, приняв оборонительную позицию. Но незнакомец с
такой неподдельной искренностью воскликнул здорово!, что
тут же отложил оружие и пожал протянутую руку. От кого-то он знал, что
собираюсь строиться, и спросил, не нужны ли мне кирпичи.
- Все будет зависеть от цены, - осторожно ответил
я.
- Десять бутылок! - сказал он.
Такой способ торга мен
позабавил. Я еще не видел товара и не знал, о каком количестве идет речь.
- Две! - предложил на всякий случай.
- Ладно, сойдемся на пяти! - воскликнул он
с готовностью и снова протянул мне иссеченную глубокими черными трещинами ладонь.
(Я и помыслить тогда не мог, что через какой-то месяц мои собственные покрытые
кровавыми волдырями и ссадинами руки будут выглядеть еще хуже.)
Кирпич оказался некондиционным, обколотым и
с трещинами, много половинок, но все же это был реальный материал, с которым
можно было начинать работать.
-
Ворованное? - с сомнением спросил я пожилого соседа справа, вышедшего поглазеть на
сваленную у моих ворот кучу.
-
А кто их нынче разберет, - флегматично заметил он. - Это раньше на каждый
гвоздь квитанции да накладные требовали. Нынче свобода, рынок!
Весь день я носил кирпич во двор, сортировал и
укладывал возле дома штабелями. Дело оказалось нелегким. Близилась ночь,
я валился с ног, успев несколько раз в кровь размозжить себе пальцы на
руках и снова оставшись без обеда, а не перетаскал и половины. Если элементарная работа
требует столько усилий и времени, ужасался я про себя, чего же будет стоить вырыть
котлован под фундамент, залить бетоном, а затем уложить эти проклятые кирпичи
один к одному ровной стенкой! А ведь это лишь начало, дальнейшим работам
конца не видно. И даже напарника в помощь не сыскать. Насколько легче было бы
носить эти кирпичи вдвоем на носилках!
Тут-то и
явилась передо мной в очередной раз Ольга Степановна: в рабочей тужурке, на
руках брезентовые рукавицы. Другую пару таких же рукавиц без лишних слов
протянула мне.
У меня опять
не хватило духу отказаться...
Следующие несколько дней
проходили так. С утра я обычно мчался в какую-нибудь контору и договаривался о
покупке нужного мне материала. Машину приходилось искать отдельно, порой
это стоило дороже, чем сам товар. В самых удачных случаях продавец и перевозчик оказывались в
одном лице. Так удалось, например, обзавестись щебенкой и песком, просто останавливая на
дороге следовавшие с карьера груженые самосвалы. За бутылку водки шофер с
радостью опрокидывал кузов возле моего дома и снова ехал под погрузку. С
Ольгой Степановной я свои текущие планы никогда не обсуждал. Но как только очередной груз
оказывался у ворот, она, углядев его из окошка, шествовала ко мне через речку,
снарядившись соответственно. Если это были мешки с цементом, она надевала прорезиненный пыльник;
если доски или бревна - волокла стальной крюк, а то и свой отлично наточенный топор,
чтобы помогать мне очищать дерево от коры; если гравий - несла удобную
крепкую лопату... Спорить с ней было бесполезно. Она приступала к работе
уверенно, как будто это было ее кровное дело, и часто оказывалась, к моему
стыду, сноровистее и выносливее меня. А сделав дело, без лишних слов мен
оставляла и шла к себе, проверять к завтрашнему уроку школьные тетрадки.
Глядя на горевший допоздна свет в ее одиноком окошке над рекой (почти весь
город был погружен во тьму, в Солигаличе ложились рано), я вспоминал, мо
милая, зеленый двор колледжа и вас, как вы несли мне тогда свою плиточку...
Боже, какими давними казались мне эти воспоминания! Будто и не из моей
жизни, а из чьих-то старых полузабытых рассказов.
Сходил последний снег. На реке взломало лед, и
шефские визиты Ольги Степановны поневоле прервались. Выбираясь по делам
на тот берег (в обход, через мост), я иногда делал крюк, чтобы ее проведать. Маленькая квартирка сияла
чистотой: потолки и печка белизны безупречной, пол казался только что покрашенным.
- Каждый год мажу! - с гордостью сообщала Ольга Степановна, явно
довольная моим восхищенным интересом к ее быту. - Здесь ведь не Москва: чуть
упустишь время - гниль пойдет, копотью да паутиной все покроется. Будет
хуже, чем в хлеву. Да вы сами с этим столкнулись. Краски теперь дорогие,
обои дорогие. А что делать?
-
Вы бы переехали отсюда в квартиру с удобствами? - спрашивал я, уплета
рассыпчатую картошку с солеными огурчиками из погреба.
Я никому в Солигаличе не смел признаться, в
каких условиях мы с женой в Москве живем. Здесь почему-то заранее подразумевалось, что
там вообще никто плохо не живет.
-
Не зна-аю! - Она с сомнением качала головой в ответ. - Нечего уж мне на
старости лет привычную обстановку менять.
-
А когда силы оставят? Кто будет дрова колоть, огород копать? Да и всю эту
вашу красоту (я показывал рукой) поддерживать?
- Не зна-а-аю... Думаете, старики отсюда не едут? Многие
уезжают к детям в город, дома продают. Потом не знают, как вернуться. Чего
зря говорить, - вдруг спохватывалась она. - Квартиры с удобствами теперь
миллионы стоят!
- Десятки миллионов...
По вечерам у нее работал телевизор. Красива
статная девушка с экрана язвительно вещала про чьи-то новые козни против президента и
демократии. Показывали московские митинги и демонстрации, брали интервью у
сытых политиков.
- Вы на чьей
стороне - президента или Верховного Совета? - довольно равнодушно спрашивал
Ольгу Степановну. Теперь, когда у меня с утра ныла спина и не разгибались опухшие
от работы ладони, странно было вспоминать, как еще совсем недавно я исходил желчью
перед экраном телевизора.
-
Да ни на чьей! - в сердцах отвечала Ольга Степановна. - Глядите, просто лоснятс
от жира! Вон какой, вон, справа-то... Вначале, пока их не выбрали, такие
худенькие были, все о народе, все против привилегий... Что до них было, то
и осталось. Только на нас им стало легче плевать.
- Вы и ученикам своим такое говорите? - упорствовал
ради шутки.
- Ученики нынче
такие, им что ни скажи... Вы сами посудите: программ не стало, учебников нет.
И каждый год что-нибудь новое выдумывают. Теперь Закон Божий вводить начали.
Кому это нужно? Крыша в школе течет, потолки обваливаются, детям сидеть не
на чем, голодные ходят! Здесь ведь столько бедных, у многих родители пьют беспробудно. Раньше
хоть в школе детишек подкармливали, мы для них горячие бесплатные завтраки
выбивали у начальства. Говорят, не стало на это средств. На личные особняки у
них находятся средства, на это - нет...
В мае началась жара, соседи высыпали на свои огороды. Ольга
Степановна несколько раз озабоченно напоминала мне, чтобы я не упускал врем
и отложил ради грядок все другие дела. Сама она копала в эти дни с шести
утра до работы и после - до темноты и только часов в одиннадцать вечера
принималась за свои тетрадки и сидела над ними далеко за полночь. Огород
- это святое; даже почерневшая от старости соседка слева (хозяйка рыжего кота),
даже ее внук, известный всей округе бездельник и пьяница, выползли в эти
дни с лопатами на грядки. Мастеровой, согласившийся за умеренную плату
помочь мне с фундаментом (просить его об этом ходила со мной все та же
Ольга Степановна), категорически отказался приступать до тех пор, пока не
покончит со своим огородом. Но мне как-то скучно и не с руки было заботиться о
будущих картошке и морковке, у меня хватало других забот. И если бы не одно
нечаянное впечатление (из самых, впрочем, обыкновенных), я, возможно, так
и не выбрался бы за огородную калитку от целиком занимавших меня в то время кирпичей
да бревен.
Однажды в яркий
солнечный день, поднявшись по делам на чердак (помнится, печка в то утро шибко
дымила, и мне пришло в голову осмотреть трубу), я был потрясен великолепием открывшегося мне
из чердачного оконца пейзажа. Оконце выходило как раз на огороды. С них сошел
снег, и плоская грязно-белая равнина вдруг преобразилась. Прямо от огородной калитки
расстилалась ровная лужайка, покрытая реденькой молодой травой и пересеченная извилистой тропинкой; лужайка
эта полого спускалась вниз, переходя в болотце, где протекал едва заметный ручей,
высокий противоположный берег которого поднимался почти отвесной песчаной
стеной. Обрыв весь был испещрен чьими-то норами и гнездами. На вершине росла
желтая акация, едва распускавшая тогда почки. И лишь за кустами акации
начинался собственно огород, то есть мои зарастающие сорняками грядки.
Я любовался этим видом так, будто стоял где-нибудь у
гранитного парапета моста Св. Магдалины и обозревал сверху Ангельскую Поляну
и Тропинку Эдисона. До меня как-то не доходило, что вся эта красота принадлежит мне,
что она на моей земле и более того: что это то самое место, куда
Ольга Степановна так долго уговаривает меня выйти с лопатой...
Спустившись с чердака, я внимательно рассмотрел примыкающий к
дому участок земли из разных точек и убедился, что рельеф очень богат и
на нем можно создать нечто уникальное и прекрасное. Мне было с чем сравнивать. Я
помнил клочки скудной каменистой земли при ваших английских домах, на которых вы
умудрялись разместить сказочные сады с гротами и беседками. Возникший в
голове образ парка настолько меня увлек, что я тотчас приступил к новому
делу, еще не зная, хватит ли у меня для него уменья и усердия.
Солигалич, расположенный в окружении лесов
и болот, был преимущественно деревянным городом. Даже мостовые здесь когда-то
выкладывались деревянными шашками вместо камней и асфальта, а дощатые панели дл
пешеходов строят и поныне. Такая панель из полуистлевших в земле березовых досок
тянулась и через теткин двор от входной калитки до огородного забора. Когда земл
оттаяла, я вытащил из грязи эти гнилушки и приставил их к воротам сушиться, чтобы
распилить и сжечь в печи, однако чище без них не стало. Была мысль засыпать тропу
гравием либо вымостить половинками кирпича. И только теперь, когда в голове
сложился пейзажный план в целом, я точно знал, что надо делать.
В моем распоряжении было немало округлых камней большого
размера, привезенных вместе с песком и гравием. Эти камни я начал откладывать в
сторону еще при перевалке сыпучего добра с улицы во двор; Ольга Степановна, со
свойственными ей практичностью и знанием дела, советовала употребить их
для засыпки фундамента, но я в уме отвел им более заметную роль (какую именно
- сам еще не знал). Камни мне просто нравились: омытые талой водой, они
приобретали всевозможные оттенки благородно-сдержанной гаммы, от белого до
черного включительно. Я начинал уставать в Солигаличе от дерева, мне не
хватало камня. После Оксфорда камень был для меня, если воспользоваться словами
Оруэлла, оплотом цивилизации, синонимом прочности и красоты. Каменные дома,
мостовые, ограды... Глядя на здешние крыши из замшелой дранки, я с изумлением восстанавливал вдруг
в памяти, что даже на крышах ваших старинных зданий - каменные пластины!
Для начала я разметил во дворе прямую дорожку
шириной около метра (там, где раньше лежали доски), с площадкой перед крыльцом и
стал копать на этом месте неглубокий котлован. Лишней земли, однако, получалось много;
меня раздражали новые кучи, портившие и без того обезображенный грудами
щебня и кирпича двор, пока я не нашел вынутому грунту полезного применения.
Узловой частью огородного ландшафта был в моем
плане мостик через ручей, к которому от калитки должна была вести обсаженная кустарником и
посыпанная песком аллея. Песчаный обрыв возвышался на какой-нибудь метр,
но перепад его с другим берегом, а точнее, как я уже упоминал, и не берегом вовсе,
а болотистой низинкой, был для моста слишком велик. Кроме того, болотце
служило помехой на пути в огород. Во всяком случае, в той единственной паре
обуви, что была на мне, я просто не мог выбраться на грядки за ручьем.
(Это было еще одним домашним оправданием, почему не копаю грядки:
совесть все-таки грызла.) Я даже подумывал, не выстроить ли мне пешеходную эстакаду на
сваях от огородной калитки до куста акации (метров двадцать длиной!), и
единственное, что меня от этой безумной затеи удержало, - мысль, что предполагаемая постройка не
впишется в рельеф, загубит красоту.
И
вот теперь излишек грунта во дворе подсказал выход. Я стал носить землю на
болотце, и скоро там, прямо напротив акации, вырос солидный холмик, вершиной
своей сровнявшийся с противоположным берегом. (Позднее болотце дало мне
неисчерпаемый резерв использования лишней земли и строительного мусора.
В конце концов от самого моего забора до ручья пролегла высокая и сухая насыпна
аллея.)
Вы заметили, конечно,
сколько тяжелой работы связано было у меня с перемещением строительных материалов и
земли на значительные расстояния. Я не оговорился, сказав, что носил
землю. Можете себе представить, сколько рейсов я совершал за день со двора на
болото, согнувшись под тяжестью огромной неудобной бадьи! Как-то в самом
начале земляных работ я приметил во дворе у соседа справа садовую тележку
с кузовом и зашел попросить ее на время для перевозки земли.
- Ты хоть чем сейчас занимаешься-то? - спросил
сосед, медля с ответом.
-
Сразу и не объяснить, - смутился я. - Вот уж закончу, тогда...
Ну как было признаться, что я рою во дворе
углубление под булыжную мостовую и таскаю землю на огород, чтобы возвести
там со временем мост?!
-
Тачка-то мне, понимаешь, самому нужна, - заключил он, отводя взгляд.
До этого он несколько дней к тележке не прикасался; не
пользовался ею и после разговора, только переместил с глаз долой в cарай.
Когда углубление было готово, я заполнил его
до самого верха чистым строительным песком и на этот дренаж стал укладывать один
к одному мои красивые булыжники. Я старался подгонять их как по размеру и
конфигурации, так и по цвету. Более темные и крупные располагал по краям
дорожки, среднюю часть выкладывал камнями помельче и посветлее, а по самому центру
бисером пустил ниточку белоснежной гальки. Теперь и ночью легко было различить тропу
по светящимся в темноте камешкам. (В будущем мой сад предстояло ярко осветить разнообразными декоративными фонарями,
но так далеко я пока не заглядывал.) На площадку перед крыльцом пошли плоские камни
нежно-сиреневого цвета, а перед входной калиткой со стороны улицы я положил черный
гранит почти правильной четырехугольной формы.
Все это я сделал наугад, не имея до той поры никакого опыта
в подобных работах и ни с кем не советуясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
можно было выписать через многочисленные строительные организации, но там
все стоило баснословные деньги. Организации уже ничего не строили и жили
распродажей старых, еще в советское время накопленных запасов.
Затем нужны были инструменты и, конечно, мастера
в помощь. Сам я просто не знал, с какой стороны подступиться к главному делу
- приподнять и выровнять тяжелый дом.
Несколько первых
дней я поневоле занимался мелочами вроде описанных выше. За это время мне
удалось обследовать чердак, где не нашлось ничего интереснее еще одного сломанного сундука,
прохудившегося старого чемодана да кучи поеденных мышами школьных учебников. Я
также привел в порядок отыскавшийся в доме инструмент, освободив для него
темный чулан и устроив там какое-то подобие мастерской, и теперь точно знал,
что у меня на первое время имеется, а что необходимо доставать. Больше
всего оказалось огородного инвентаря: две лопаты, грабли, источенная коса,
вилы со сломанным черенком и несколько ржавых мотыжек. Топоров нашлось целых
три, но все тупые и с глубокими зазубринами; к счастью, отыскался напильник, и
я потратил целых полдня, чтобы привести один из этих топоров в порядок. Имелись
также ножовка, молоток, клещи (я уже пользовался ими при изготовлении медной
пластинки) и небольшой ящик гвоздей разной величины - все, правда, гнутые
и покрытые ржавчиной. С помощью этого я мог пилить, тесать и приколачивать, что
было уже немало.
Замечу, что
за всеми этими хлопотами я должен был заниматься обязательными повседневными делами:
топить печь, добывая для нее дрова (щепки во дворе быстро пришли к концу,
и я начал разбирать на дрова полугнилые стены завалившегося под тяжестью снега
сарая), ходить к колонке за водой, выбираться хотя бы раз в два дня в магазин и
готовить себе еду.
На шестой или
седьмой день моего пребывания в Солигаличе произошло событие, решительно перетряхнувшее прежний
неторопливый порядок. Утром ко мне во двор влетел молодой человек в сапогах и
ватнике, нетрезвый. Я в это время колол для печки обрубок толстой доски
и невольно покрепче сжал топорище, приняв оборонительную позицию. Но незнакомец с
такой неподдельной искренностью воскликнул здорово!, что
тут же отложил оружие и пожал протянутую руку. От кого-то он знал, что
собираюсь строиться, и спросил, не нужны ли мне кирпичи.
- Все будет зависеть от цены, - осторожно ответил
я.
- Десять бутылок! - сказал он.
Такой способ торга мен
позабавил. Я еще не видел товара и не знал, о каком количестве идет речь.
- Две! - предложил на всякий случай.
- Ладно, сойдемся на пяти! - воскликнул он
с готовностью и снова протянул мне иссеченную глубокими черными трещинами ладонь.
(Я и помыслить тогда не мог, что через какой-то месяц мои собственные покрытые
кровавыми волдырями и ссадинами руки будут выглядеть еще хуже.)
Кирпич оказался некондиционным, обколотым и
с трещинами, много половинок, но все же это был реальный материал, с которым
можно было начинать работать.
-
Ворованное? - с сомнением спросил я пожилого соседа справа, вышедшего поглазеть на
сваленную у моих ворот кучу.
-
А кто их нынче разберет, - флегматично заметил он. - Это раньше на каждый
гвоздь квитанции да накладные требовали. Нынче свобода, рынок!
Весь день я носил кирпич во двор, сортировал и
укладывал возле дома штабелями. Дело оказалось нелегким. Близилась ночь,
я валился с ног, успев несколько раз в кровь размозжить себе пальцы на
руках и снова оставшись без обеда, а не перетаскал и половины. Если элементарная работа
требует столько усилий и времени, ужасался я про себя, чего же будет стоить вырыть
котлован под фундамент, залить бетоном, а затем уложить эти проклятые кирпичи
один к одному ровной стенкой! А ведь это лишь начало, дальнейшим работам
конца не видно. И даже напарника в помощь не сыскать. Насколько легче было бы
носить эти кирпичи вдвоем на носилках!
Тут-то и
явилась передо мной в очередной раз Ольга Степановна: в рабочей тужурке, на
руках брезентовые рукавицы. Другую пару таких же рукавиц без лишних слов
протянула мне.
У меня опять
не хватило духу отказаться...
Следующие несколько дней
проходили так. С утра я обычно мчался в какую-нибудь контору и договаривался о
покупке нужного мне материала. Машину приходилось искать отдельно, порой
это стоило дороже, чем сам товар. В самых удачных случаях продавец и перевозчик оказывались в
одном лице. Так удалось, например, обзавестись щебенкой и песком, просто останавливая на
дороге следовавшие с карьера груженые самосвалы. За бутылку водки шофер с
радостью опрокидывал кузов возле моего дома и снова ехал под погрузку. С
Ольгой Степановной я свои текущие планы никогда не обсуждал. Но как только очередной груз
оказывался у ворот, она, углядев его из окошка, шествовала ко мне через речку,
снарядившись соответственно. Если это были мешки с цементом, она надевала прорезиненный пыльник;
если доски или бревна - волокла стальной крюк, а то и свой отлично наточенный топор,
чтобы помогать мне очищать дерево от коры; если гравий - несла удобную
крепкую лопату... Спорить с ней было бесполезно. Она приступала к работе
уверенно, как будто это было ее кровное дело, и часто оказывалась, к моему
стыду, сноровистее и выносливее меня. А сделав дело, без лишних слов мен
оставляла и шла к себе, проверять к завтрашнему уроку школьные тетрадки.
Глядя на горевший допоздна свет в ее одиноком окошке над рекой (почти весь
город был погружен во тьму, в Солигаличе ложились рано), я вспоминал, мо
милая, зеленый двор колледжа и вас, как вы несли мне тогда свою плиточку...
Боже, какими давними казались мне эти воспоминания! Будто и не из моей
жизни, а из чьих-то старых полузабытых рассказов.
Сходил последний снег. На реке взломало лед, и
шефские визиты Ольги Степановны поневоле прервались. Выбираясь по делам
на тот берег (в обход, через мост), я иногда делал крюк, чтобы ее проведать. Маленькая квартирка сияла
чистотой: потолки и печка белизны безупречной, пол казался только что покрашенным.
- Каждый год мажу! - с гордостью сообщала Ольга Степановна, явно
довольная моим восхищенным интересом к ее быту. - Здесь ведь не Москва: чуть
упустишь время - гниль пойдет, копотью да паутиной все покроется. Будет
хуже, чем в хлеву. Да вы сами с этим столкнулись. Краски теперь дорогие,
обои дорогие. А что делать?
-
Вы бы переехали отсюда в квартиру с удобствами? - спрашивал я, уплета
рассыпчатую картошку с солеными огурчиками из погреба.
Я никому в Солигаличе не смел признаться, в
каких условиях мы с женой в Москве живем. Здесь почему-то заранее подразумевалось, что
там вообще никто плохо не живет.
-
Не зна-аю! - Она с сомнением качала головой в ответ. - Нечего уж мне на
старости лет привычную обстановку менять.
-
А когда силы оставят? Кто будет дрова колоть, огород копать? Да и всю эту
вашу красоту (я показывал рукой) поддерживать?
- Не зна-а-аю... Думаете, старики отсюда не едут? Многие
уезжают к детям в город, дома продают. Потом не знают, как вернуться. Чего
зря говорить, - вдруг спохватывалась она. - Квартиры с удобствами теперь
миллионы стоят!
- Десятки миллионов...
По вечерам у нее работал телевизор. Красива
статная девушка с экрана язвительно вещала про чьи-то новые козни против президента и
демократии. Показывали московские митинги и демонстрации, брали интервью у
сытых политиков.
- Вы на чьей
стороне - президента или Верховного Совета? - довольно равнодушно спрашивал
Ольгу Степановну. Теперь, когда у меня с утра ныла спина и не разгибались опухшие
от работы ладони, странно было вспоминать, как еще совсем недавно я исходил желчью
перед экраном телевизора.
-
Да ни на чьей! - в сердцах отвечала Ольга Степановна. - Глядите, просто лоснятс
от жира! Вон какой, вон, справа-то... Вначале, пока их не выбрали, такие
худенькие были, все о народе, все против привилегий... Что до них было, то
и осталось. Только на нас им стало легче плевать.
- Вы и ученикам своим такое говорите? - упорствовал
ради шутки.
- Ученики нынче
такие, им что ни скажи... Вы сами посудите: программ не стало, учебников нет.
И каждый год что-нибудь новое выдумывают. Теперь Закон Божий вводить начали.
Кому это нужно? Крыша в школе течет, потолки обваливаются, детям сидеть не
на чем, голодные ходят! Здесь ведь столько бедных, у многих родители пьют беспробудно. Раньше
хоть в школе детишек подкармливали, мы для них горячие бесплатные завтраки
выбивали у начальства. Говорят, не стало на это средств. На личные особняки у
них находятся средства, на это - нет...
В мае началась жара, соседи высыпали на свои огороды. Ольга
Степановна несколько раз озабоченно напоминала мне, чтобы я не упускал врем
и отложил ради грядок все другие дела. Сама она копала в эти дни с шести
утра до работы и после - до темноты и только часов в одиннадцать вечера
принималась за свои тетрадки и сидела над ними далеко за полночь. Огород
- это святое; даже почерневшая от старости соседка слева (хозяйка рыжего кота),
даже ее внук, известный всей округе бездельник и пьяница, выползли в эти
дни с лопатами на грядки. Мастеровой, согласившийся за умеренную плату
помочь мне с фундаментом (просить его об этом ходила со мной все та же
Ольга Степановна), категорически отказался приступать до тех пор, пока не
покончит со своим огородом. Но мне как-то скучно и не с руки было заботиться о
будущих картошке и морковке, у меня хватало других забот. И если бы не одно
нечаянное впечатление (из самых, впрочем, обыкновенных), я, возможно, так
и не выбрался бы за огородную калитку от целиком занимавших меня в то время кирпичей
да бревен.
Однажды в яркий
солнечный день, поднявшись по делам на чердак (помнится, печка в то утро шибко
дымила, и мне пришло в голову осмотреть трубу), я был потрясен великолепием открывшегося мне
из чердачного оконца пейзажа. Оконце выходило как раз на огороды. С них сошел
снег, и плоская грязно-белая равнина вдруг преобразилась. Прямо от огородной калитки
расстилалась ровная лужайка, покрытая реденькой молодой травой и пересеченная извилистой тропинкой; лужайка
эта полого спускалась вниз, переходя в болотце, где протекал едва заметный ручей,
высокий противоположный берег которого поднимался почти отвесной песчаной
стеной. Обрыв весь был испещрен чьими-то норами и гнездами. На вершине росла
желтая акация, едва распускавшая тогда почки. И лишь за кустами акации
начинался собственно огород, то есть мои зарастающие сорняками грядки.
Я любовался этим видом так, будто стоял где-нибудь у
гранитного парапета моста Св. Магдалины и обозревал сверху Ангельскую Поляну
и Тропинку Эдисона. До меня как-то не доходило, что вся эта красота принадлежит мне,
что она на моей земле и более того: что это то самое место, куда
Ольга Степановна так долго уговаривает меня выйти с лопатой...
Спустившись с чердака, я внимательно рассмотрел примыкающий к
дому участок земли из разных точек и убедился, что рельеф очень богат и
на нем можно создать нечто уникальное и прекрасное. Мне было с чем сравнивать. Я
помнил клочки скудной каменистой земли при ваших английских домах, на которых вы
умудрялись разместить сказочные сады с гротами и беседками. Возникший в
голове образ парка настолько меня увлек, что я тотчас приступил к новому
делу, еще не зная, хватит ли у меня для него уменья и усердия.
Солигалич, расположенный в окружении лесов
и болот, был преимущественно деревянным городом. Даже мостовые здесь когда-то
выкладывались деревянными шашками вместо камней и асфальта, а дощатые панели дл
пешеходов строят и поныне. Такая панель из полуистлевших в земле березовых досок
тянулась и через теткин двор от входной калитки до огородного забора. Когда земл
оттаяла, я вытащил из грязи эти гнилушки и приставил их к воротам сушиться, чтобы
распилить и сжечь в печи, однако чище без них не стало. Была мысль засыпать тропу
гравием либо вымостить половинками кирпича. И только теперь, когда в голове
сложился пейзажный план в целом, я точно знал, что надо делать.
В моем распоряжении было немало округлых камней большого
размера, привезенных вместе с песком и гравием. Эти камни я начал откладывать в
сторону еще при перевалке сыпучего добра с улицы во двор; Ольга Степановна, со
свойственными ей практичностью и знанием дела, советовала употребить их
для засыпки фундамента, но я в уме отвел им более заметную роль (какую именно
- сам еще не знал). Камни мне просто нравились: омытые талой водой, они
приобретали всевозможные оттенки благородно-сдержанной гаммы, от белого до
черного включительно. Я начинал уставать в Солигаличе от дерева, мне не
хватало камня. После Оксфорда камень был для меня, если воспользоваться словами
Оруэлла, оплотом цивилизации, синонимом прочности и красоты. Каменные дома,
мостовые, ограды... Глядя на здешние крыши из замшелой дранки, я с изумлением восстанавливал вдруг
в памяти, что даже на крышах ваших старинных зданий - каменные пластины!
Для начала я разметил во дворе прямую дорожку
шириной около метра (там, где раньше лежали доски), с площадкой перед крыльцом и
стал копать на этом месте неглубокий котлован. Лишней земли, однако, получалось много;
меня раздражали новые кучи, портившие и без того обезображенный грудами
щебня и кирпича двор, пока я не нашел вынутому грунту полезного применения.
Узловой частью огородного ландшафта был в моем
плане мостик через ручей, к которому от калитки должна была вести обсаженная кустарником и
посыпанная песком аллея. Песчаный обрыв возвышался на какой-нибудь метр,
но перепад его с другим берегом, а точнее, как я уже упоминал, и не берегом вовсе,
а болотистой низинкой, был для моста слишком велик. Кроме того, болотце
служило помехой на пути в огород. Во всяком случае, в той единственной паре
обуви, что была на мне, я просто не мог выбраться на грядки за ручьем.
(Это было еще одним домашним оправданием, почему не копаю грядки:
совесть все-таки грызла.) Я даже подумывал, не выстроить ли мне пешеходную эстакаду на
сваях от огородной калитки до куста акации (метров двадцать длиной!), и
единственное, что меня от этой безумной затеи удержало, - мысль, что предполагаемая постройка не
впишется в рельеф, загубит красоту.
И
вот теперь излишек грунта во дворе подсказал выход. Я стал носить землю на
болотце, и скоро там, прямо напротив акации, вырос солидный холмик, вершиной
своей сровнявшийся с противоположным берегом. (Позднее болотце дало мне
неисчерпаемый резерв использования лишней земли и строительного мусора.
В конце концов от самого моего забора до ручья пролегла высокая и сухая насыпна
аллея.)
Вы заметили, конечно,
сколько тяжелой работы связано было у меня с перемещением строительных материалов и
земли на значительные расстояния. Я не оговорился, сказав, что носил
землю. Можете себе представить, сколько рейсов я совершал за день со двора на
болото, согнувшись под тяжестью огромной неудобной бадьи! Как-то в самом
начале земляных работ я приметил во дворе у соседа справа садовую тележку
с кузовом и зашел попросить ее на время для перевозки земли.
- Ты хоть чем сейчас занимаешься-то? - спросил
сосед, медля с ответом.
-
Сразу и не объяснить, - смутился я. - Вот уж закончу, тогда...
Ну как было признаться, что я рою во дворе
углубление под булыжную мостовую и таскаю землю на огород, чтобы возвести
там со временем мост?!
-
Тачка-то мне, понимаешь, самому нужна, - заключил он, отводя взгляд.
До этого он несколько дней к тележке не прикасался; не
пользовался ею и после разговора, только переместил с глаз долой в cарай.
Когда углубление было готово, я заполнил его
до самого верха чистым строительным песком и на этот дренаж стал укладывать один
к одному мои красивые булыжники. Я старался подгонять их как по размеру и
конфигурации, так и по цвету. Более темные и крупные располагал по краям
дорожки, среднюю часть выкладывал камнями помельче и посветлее, а по самому центру
бисером пустил ниточку белоснежной гальки. Теперь и ночью легко было различить тропу
по светящимся в темноте камешкам. (В будущем мой сад предстояло ярко осветить разнообразными декоративными фонарями,
но так далеко я пока не заглядывал.) На площадку перед крыльцом пошли плоские камни
нежно-сиреневого цвета, а перед входной калиткой со стороны улицы я положил черный
гранит почти правильной четырехугольной формы.
Все это я сделал наугад, не имея до той поры никакого опыта
в подобных работах и ни с кем не советуясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21