Но их чувства не имели никакого значения для толпы,
кричавшей "Смерть Казду!" и не задававшей никаких вопросов своим жертвам.
Чтобы утихомирить вспышки бунта, потребовались солдаты - видессианские
солдаты. Хорошо зная свой народ, Император был уверен, что один вид
чужеземных наемников, пытающихся успокоить видессиан, только добавит масла
в огонь Поэтому римляне, халога, каморы и намдалени оставались в своих
казармах, пока Комнос и его акритай наводили в городе порядок.
Марк одобрил четкие профессиональные действия своего видессианского
друга.
- А почему бы и нет? - сказал на это Гай Филипп. - У него, вероятно,
было достаточно времени, чтобы отточить свое мастерство на практике.
Но эти три дня не были совершенно спокойными. Имперский писец прибыл
в римскую казарму, чтобы получить от римлян информацию о том, как был
схвачен наемный убийца, посланный Авшаром. Другой писец, более высокого
ранга, попросил Марка описать по минутам, что произошло с ним и тем
кочевником, а также рассказать об Авшаре и заклинаниях, которые казд
использовал в оружейной кладовой. Когда трибун-поинтересовался, к чему все
эти допросы, писец пожал плечами и коротко ответил:
- Знания никогда не бывают излишними.
После чего возвратился к допросу.
...Шум и крики в Амфитеатре стали громче, когда двое слуг с зонтиками
вошли через Императорские Ворота. За ними последовала еще одна пара слуг и
еще одна - пока двенадцать белых зонтиков не проплыли по узкому коридору,
охраняемому отрядом акритай. Раденос Ворцез гордился тем, что по званию
ему полагалось двое слуг с зонтиками. Императора обслуживали двенадцать
таких слуг.
Приветственные крики толпы превратились в неистовый рев восторга: из
ворот вышел Император. Марк почувствовал, что арена дрожит под его ногами.
Шум стоял оглушительный. Его можно было только ощущать всей кожей, уши уже
отказывались воспринимать его.
Почетный эскорт возглавлял Варданес Сфранцез. Возможно, у Марка
разыгралось воображение, но ему показалось, что толпа отнюдь не
приветствовала его появление.
Патриарх Бальзамон пользовался куда большей любовью и уважением. По
рангу он был даже выше премьер-министра, и таким образом его место было
между Сфранцезом и императорской семьей. Слушая приветственные возгласы
толпы, толстый старый жрец так и расцвел, словно сирень на летнем
солнышке. Его острые глаза лучились в довольной улыбке, обе руки поднялись
в благословляющем жесте. Пока он шел мимо гудящего роя людей, многие
пытались прикоснуться к краю его одежды, и ему пришлось несколько раз
останавливаться, чтобы оторвать от себя чьи-то руки.
Туризина Гавраса в городе тоже любили. Каждому видессианину он
казался чем-то вроде младшего брата. Он был близок к простому люду. Если
бы Севастократор устроил драку в таверне или начал бы приставать к
служанкам, ему пришлось бы оплачивать счет, как всякому другому, несмотря
на его положение. Но Туризин, не несущий на себе бремени ответственности и
власти, умел наслаждаться свободой в полной мере. Он медленно ехал на
лошади с видом человека, облеченного высокой, но порядком надоевшей ему
властью и желающего закончить церемонию как можно скорее.
Его племянница, дочь Маврикиоса Алипия, появилась непосредственно
перед отцом. Она шла, гордо подняв голову, и, глядя на Принцессу, можно
было подумать, что в Амфитеатре никого нет, что она здесь совершенно одна.
В ту минуту, как и на банкете, от нее исходила спокойная гордость. Марк не
мог понять, было ли это ее природным достоинством, застенчивостью или
простым равнодушием. Лицом к лицу с собеседником она выглядела гораздо
более раскованной.
Трибуну казалось, что громче орать уже невозможно, но при появлении
Императора он понял, что ошибся. Шум причинял уже настоящую боль, как
будто кто-то сверлил его голову тупым сверлом.
Маврикиос Гаврас, возможно, не был идеальным императором для страны,
сотрясаемой социальными бурями. Долгие поколения правителей не закрепили
права его семьи на трон - он был всего лишь захватившим власть
военачальником, более удачливым, чем его предшественник. Правительство
Маврикиоса раздирали распри, многие из знати были настроены против него и
делали все, чтобы остановить любые преобразования, способные ослабить их
собственные позиции.
Но так или иначе, Маврикиос был Автократором Видессиан, и в тяжелое
время народ пришел к нему. С каждым его шагом шум в Амфитеатре поднимался
все выше, словно волны, вздымаемые ветром. Все вскочили с мест и громко
кричали. Несколько трубачей сопровождали Императора, но в таком грохоте
они не могли услышать даже друг друга. Следом за Севастосом, Патриархом и
членами своей семьи, император вошел в самый центр Амфитеатра. Каждый из
отрядов приветствовал его появление. Каморы и видессиане подняли луки,
халога - боевые топоры и, наконец, римляне и намдалени взметнули в воздух
копья.
Проходя мимо трибуна, Туризин Гаврас метнул на Марка взгляд, который
тот легко понял. Хищные мысли Туризина были просты - он хотел воевать с
Каздом, а Скаурус проложил ему путь, и потому Марк высоко поднялся в его
глазах.
Маврикиос был куда сложнее. Он сказал что-то Скаурусу, но вой толпы
унес его слова, и Марк не расслышал их. Сообразив это, Император с досадой
пожал плечами и продолжил свой путь к роструму. Гаврас задержался на
несколько секунд, пока его свита, носители зонтов и прочие не подошли
ближе.
Когда нога императора коснулась деревянных ступеней рострума, Марк
лихорадочно начал соображать: то ли Нейпос и его коллеги-чародеи что-то
сотворили с толпой, то ли уши его, наконец, не выдержали и сдались.
Тишина, звенящая до боли, воцарилась в Амфитеатре. Она нарушалась только
звоном крови в ушах и далеким протяжным криком продавца рыбы: "Свежие
кальмары!"
Император внимательно оглядел толпу, наблюдая за людьми, которые
постепенно усаживались на длинные скамьи. Римлянин подумал, что нечего и
надеяться, будто речь Императора услышат все присутствующие, но он ничего
не знал о чудесах акустики, созданных видессианскими мастерами в этом
Амфитеатре. Из центра арены можно было говорить так, что все, как бы
далеко они ни находились, могли слышать голос.
- Я не мастер красиво говорить, - начал Император, и Марк улыбнулся,
вспомнив, что примерно теми же словами и он начинал свою речь на лесной
поляне в Галлии. - Я вырос среди солдат, - продолжал Маврикиос, - и провел
всю свою жизнь в армии. Я научился ценить солдатскую честность и
откровенность. За красивыми речами далеко ходить не надо, - он махнул
рукой в сторону своих чиновников. Толпа удовлетворенно хмыкнула.
Повернув голову, Скаурус увидел, как Варданес Сфранцез недовольно
поежился. Но Император не стал развивать сваю мысль. Он знал, что ему
необходимо добиться полного единства в этой разобщенной стране и потому
заговорил о том, что было всем ясно и понятно.
- В столице, - сказал он, - мы счастливы. Здесь мы в безопасности,
хорошо питаемся, защищены флотом и могучими стенами. Большинство из нас
живет в этом городе давно. Вы пустили здесь корни, вы не можете
пожаловаться на свою жизнь.
Марк подумал о Фостисе Апокавкосе, который медленно умирал от голода
в трущобах Видессоса. "Ни один Император, - подумал трибун, - даже такой,
как Маврикиос, не сможет знать о всех бедах своей страны. Но кое-что ему
все же известно". Император продолжал:
- Жители западных провинций, там, за проливом, завидуют нам. Уже
семьдесят лет яд Казда сочится в наши земли. Он сжигает наши поля, убивает
наших крестьян, захватывает и морит голодом наши деревни и города,
оскверняет жилища нашего бога. Мы сражались с приверженцами Скотоса везде,
где только могли. Но они как саранча: на место каждой издохшей твари
рождаются две новых. Их посол сплел свою паутину в самом Видессосе. Авшар
Проклятый не сумел в честном поединке одолеть солдата Империи и начал
вязать сети подлости и обмана. Он подослал заколдованного человека, как
ядовитую змею в ночи, чтобы умертвить того, кого он не смог убить в
открытом бою.
Толпа, к которой он обращался, низко, гневно загудела, словно земля
перед землетрясением. Маврикиос дал этому гулу набрать силу и поднял руки,
призывая к молчанию. Ярость в голосе Императора была не ораторским трюком
- он гневался по-настоящему.
- Когда же его преступление раскрылось, этот зверь из Казда удрал,
как трус, прикрывая свои следы грязным, богопротивным колдовством. И снова
он убивал, и снова он убивал не своими руками. - На этот раз ярость толпы
улеглась не сразу.
- Достаточно, говорю я вам! Достаточно! Слишком часто Казд нападает
на нас и не слишком часто получает отпор. Их бандам нужно дать хороший
урок. Да, мы терпеливы со своими соседями, но мы памятливы на
преступления. И злодеяния Казда лежат далеко за гранью, до которой можно
прощать!
Последняя фраза почти утонула в гневных воплях разъяренной толпы.
Марк подверг речь Императора критическому анализу и не нашел в ней
изъянов. В душе он восхищался даром Маврикиоса, который от слова к слову
вырастил в душах людей гнев, подобно тому как каменщик возводит здание из
кирпичей - ряд за рядом. Его откровенность была для толпы эффектным
новшеством.
- Война! - заревел Амфитеатр. - Война! Война!
Слово отдавалось эхом и раскатывалось по Амфитеатру, как дикий
перезвон колоколов. Император позволил людям покричать всласть. "Возможно,
он наслаждается, видя, как объединяется его народ", - решил Марк. Он
использовал всеобщую ненависть к Казду, чтобы преодолеть сопротивление
бюрократов, которые постоянно ставили ему палки в колеса.
Наконец император поднял руки, и люди медленно успокоились.
- Благодарю вас, - сказал он собранию. - Вы поддержали меня в том
деле, которое было правым в любом случае. Время полумер прошло. В этом
году мы ударим всей силой. Я сам поведу войска. В следующем году Казд уже
не причинит нам беспокойства!
Последние приветственные крики - и арена опустела, но люди все еще в
возбуждении переговаривались. Когда наконец Император пошел к выходу,
стражники тоже позволили себе немного расслабиться.
- Ну, что ты думаешь об этом? - спросил Скаурус Гая Филиппа, когда
они или к казарме.
Старший центурион почесал свой шрам на щеке.
- Он совсем не так глуп, в этом нет сомнения. Но до Цезаря ему
далеко.
Марк согласился с ним. Да, речь Императора зажгла толпу, что правда,
то правда. Но разгорячить народ и убедить в своей правите оппозицию - это
слишком разные вещи. Театральные действа ничего не значили для таких
холодных расчетливых людей, как Сфранцез.
- А кроме того, - неожиданно добавил Гай Филипп, - глупо говорить о
своих триумфах до того, как ты их получил.
"И в этом, - подумал трибун, - старший центурион был, как всегда,
прав".

7
- Какой-то намдалени ждет тебя у дверей, - доложил Фостис Апокавкос
утром второго дня после объявления императором войны. - Он сказал, что его
зовут Сотэрик, чей-то там сын.
Это имя ничего не говорило Марку.
- А он не сказал, чего ему нужно от меня?
- Нет, а я его не спрашивал. Не люблю намдалени. Для меня все они...
- И Фостис добавил сочное латинское ругательство.
Бывший крестьянин прочно вписался в общество римлян - лучше, чем
надеялся Марк, когда вытащил его из жуткой дыры в воровском квартале
Видессоса. Его лицо потеряло мрачное выражение, на костях наросло немного
мяса, чего, впрочем, и следовало ожидать. Но не это было главным.
Отвергнутый страной, где он родился, он делал все, что мог, чтобы стать
частью легиона и быть таким же, как его новые друзья. Хотя римляне уже
могли бегло говорить по-видессиански, что сильно облегчало их жизнь в
Империи, Фостис учился латыни с не меньшей быстротой, чтобы облегчить свою
жизнь в римской казарме. Он упорно и умело трудился, осваивая приемы
борьбы на мечах. Ни меча, ни копья он никогда прежде не держал в руках.
И... Марк наконец заметил:
- Ты побрился! - воскликнул он.
Апокавкос в смущении провел рукой по выбритому подбородку.
- Ну и что с того? Я чувствовал себя неловко - единственная борода в
казарме. Красавцем мне не быть, с бородой или без нее. Правда, я не
очень-то понимаю, зачем вы, ребята, это делаете - бритье приносит больше
неприятностей, чем пользы, если тебя интересует мое мнение. Но я пришел
показать тебе не свой выбритый подбородок. Ты собираешься говорить с этим
чертовым намдалени? Или мне сказать ему, чтобы он убирался отсюда?
- Думаю, я поговорю с ним. Что там сказал этот жрец несколько дней
назад? Знания никогда не бывают излишними.
"Подумать только, - сказал он про себя, - кажется, моими устами
говорит Горгидас..."
Прислонившись к стене казармы, солдат-наемник с восточных островов
терпеливо дожидался римлянина. Это был крепко сложенный человек среднего
роста с темными волосами, голубыми глазами и бледной кожей, выдававшей в
нем северянина из княжества Намдален. В отличие от большинства своих
соплеменников, он не выбривал сзади голову, и длинные волосы копной падали
ему на плечи. На вид ему было не больше тридцати двух - тридцати трех лет.
Когда намдалени увидел трибуна, он выпрямился, подошел к нему и
протянул две ладони в обычном приветствии. Скаурус тоже подал ему руку, но
вынужден был заметить при этом:
- Боюсь, что не знаю твоего имени.
- Разве? Прошу прощения, я называл себя твоему солдату. Меня зовут
Сотэрик, сын Дости из Метепонта. Из Княжества, разумеется.
Апокавкос опустил полное имя Сотэрика, но и в таком виде оно ничего
не говорило Марку. Однако римлянин что-то слышал о его родном городе.
- Метепонт? - нахмурился он. Затем припомнил: - Родина Хемонда?
- И Хелвис. Она моя сестра.
Теперь Марк присмотрелся к нему внимательнее. Прежде Хелвис не
упоминала о своем брате, но он видел их несомненное сходство. Цвет кожи у
них был одинаковый, однако это еще ни о чем не говорило - у многих
намдалени кожа была светлой. Но у Сотэрика был тот же изгиб рта, хоть и
более жесткий, лицо его, как и у Хелвис, было широким, с крупным
подбородком. Нос у нее короче и прямее. Трибун вдруг сообразил, что
слишком долго изучает лицо гостя, а это может показаться невежливым.
- Извини, - сказал он. - Не зайдешь ли ты в казарму, чтобы обсудить
твое дело за кувшином хорошего вина?
- С удовольствием.
Сотэрик прошел следом за трибуном. По пути Скаурус познакомил его с
несколькими легионерами. Приветствия Сотэрика были достаточно
дружелюбными, но Марк заметил, что гость невольно оценивает и сравнивает
жилища намдалени и римлян. Это не огорчило трибуна - он сам сделал бы то
же самое.
Сотэрик уселся на стул в углу, чтобы не сидеть спиной к двери.
Марк с улыбкой заметил:
- Теперь, когда ты обезопасил себя от нападения из-за угла, рискнешь
ли ты выпить со мной стакан красного вина? На мой взгляд, это вино слишком
сладкое, но все вокруг очень любят такое...
На бледном лице Сотэрика проступила краска смущения.
- Неужели меня так легко разгадать? - спросил намдалени, качая
головой в шутливом сожалении. - Я слишком долго пробыл среди видессиан,
чтобы научиться не доверять собственной тени, но недостаточно долго, чтобы
умело скрывать это. Да, красное вино будет в самый раз. Спасибо.
Они молча выпили. Казарма была почти пуста. Как только Фостис
Апокавкос увидел намдалени, он сразу же испарился, не желая с ним
разговаривать.
Наконец Сотэрик поставил стакан на стол и посмотрел на Марка сквозь
скрещенные пальцы.
- Ты не такой, каким я тебя представлял, - сказал он резко.
- Вот как? - на это заявление трудно было найти другой ответ.
Римлянин еще раз отхлебнул из стакана.
"Вино, - подумал он, - слишком уж густое и терпкое".
- Хемонд - пусть Фос примет его душу - и моя сестра говорили мне, что
ты терпеть не можешь ядовитой хитрости и интриг, которые так ценятся в
Империи, но я не поверил им. Ты слишком дружен со многими видессианами и
слишком быстро завоевал доверие Императора. Но, повстречав тебя, я вижу,
что они были правы.
- Я рад, что ты так думаешь. Но, может быть, моя хитрость столь
велика, что ты принимаешь ее за искренность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44